Текст книги "Подвиг пермских чекистов"

Автор книги: Анатолий Марченко

Соавторы: Олег Селянкин,Авенир Крашенинников,А. Лебеденко,Н. Щербинин,Иван Минин,Иван Лепин,Галим Сулейманов,И. Христолюбова,Ю. Вахлаков,В. Соколовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Хозяйка глубоко вздохнула:

– Я мужа зимой схоронила...

– Дети есть?

– Двое. Мальчик и девочка. Из школы еще не вернулись.

– Что ж, это хорошо, если дети есть. В недалеком будущем опорой станут. А пока уж потерпите...

Он любил вот такие разговоры, вот такие неожиданные знакомства с простыми людьми. Во всей своей необычной работе Власов всегда старался опираться на них, людей этих, – будь то старик, парень молодой или как вот эта средних лет женщина. Без труда отыскивал общие темы для разговоров с ними, входил к ним в доверие без всякой игры, без хитрости; знал их тревоги и радости – сам ведь из батраков. А где шутка нужна была – шутил, сказку-байку мог завернуть.

И люди были всегда с ним откровенны. И незаметно для собеседника он узнавал все, что его интересовало. Как, например, в этот раз. Хозяйка вдруг пожаловалась:

– Вот вы говорите, что жизнь будет все лучше и лучше, а у нас тут по деревне другие слухи идут. Дескать, мы все грех на душу берем, работая в колхозах.

– Это почему же – грех?

– Бога у нас не признают потому что.

– А-а, – рассмеялся Власов, – это старая песенка. – И уже серьезно: – А кто ж такие слухи распускает?

– Фрося Коновалова, например. Она даже нашим бабам книжки показывала, где про это написано.

– А книжки у нее откуда?

– Вроде б родственница ей принесла. Марфа Громова.

Услышав знакомую фамилию, Власов спросил:

– А где она живет, эта Марфа?

– Кто ее знает. Вроде б в Кунгуре. Но это не точно. Скорее всего нигде она не живет. Сейчас вот у Фроси квартирует, потом исчезает куда-то, потом снова появляется. Бабы наши говорят, что она в кружке отступников каких-то состоит. И Фросю вроде б туда заманила...

Ниточка от Громовой и Коноваловой привела вскоре Павла Ивановича и к еще одному сектанту – Константину Дорохову, в прошлом кулаку, а после осуждения Тивуртия и Скворцовой продолжившему их преступные дела.

6

И последующие дни, недели, месяцы проходили в беспрерывных поездках (если можно назвать поездками в основном пешие переходы). Были выявлены новые члены секты: Мария Попова, иеромонах Иван Рожков, Ольга Корекова, Александр Гордеев, Игнатий Туркин. Хорошо поработали и помощники Власова, которые тоже установили немало подпольных групп.

В ночь с 24 на 25 января сорок первого года решено было провести операцию по задержанию Дорохова и компании. Накануне операции Власов собрал сотрудников, познакомил их с планом.

– Главное, – напоминал он, – действовать быстро, оперативно, взаимосвязанно. Ни один из враждебно настроенных сектантов не должен ускользнуть от нас. Если кто-то ускользнет, он успеет предупредить других сообщников, и тогда... В общем, я надеюсь, что этого «тогда» не случится.

Разъезжались чекисты по районам кто на чем: на поездах, на попутных машинах, на попутных же лошадях, запряженных в сани-розвальни. К вечеру поднялась метель, ртутный столбик опустился ниже двадцати градусов. Что и говорить, не легко в такую погоду добираться в глубинки. Особенно когда сойдешь с главной дороги на еле заметную тропу, ведущую в деревню или село.

Власов выехал в дальний Уинский район. Места здешние он знал неплохо – когда-то тут работал. Вместе с ним находился Николай Зеленин, молодой способный лейтенант.

В деревню Большой Ась они добрались часам к одиннадцати вечера. Устали страшно, промерзли, однако в двух избах, куда они заходили за понятыми, останавливались всего лишь на пару минут – пока понятые одевались. И сразу – к дому Дорохова.

Хозяин дома только что загасил лампу, когда к нему постучали. Он долго не отворял, выглядывая в незамерзший краешек окна и стараясь узнать поздних пришельцев. Двоих односельчан он опознал, а вот кто двое других – неизвестно. Может, братья по кружку, а может...

Стук повторился. Дорохов нашарил спички на столе, зажег семилинейку и вышел открывать с недобрым предчувствием. Больше всего он опасался за тайник.

Наконец дверь открылась, и Власов первым шагнул через порог. Перед ним стоял высокий грузный мужик с красивой смоляной бородой.

Чекист представился.

У Дорохова екнуло сердце, но он старался держаться равнодушным.

– Чем могу служить?

– Вы обвиняетесь в распространении антисоветской литературы...

Дорохов выпучил глаза:

– Откуда у меня литература?

Николай Зеленин тем временем внимательно осматривал избу. К изумлению Дорохова и к удивлению Власова, он вскоре обнаружил под печью тайник с литературой. Около ста экземпляров.

Дорохов молчал – препираться было бесполезно. Только скрипнул зубами.

– Одевайтесь потеплее, – предупредил его Власов, – до Перми путь далек, а на дворе мороз крепчает.

Уже под утро прибыли они попутно к дому Фроси Коноваловой, где в ту ночь, кроме Марфы Громовой, находилась и еще одна активная деятельница секты – Ольга Корекова. И здесь был найдеи тайник – под домом. Он оказался более вместительным: почти двести экземпляров враждебной литературы обнаружил Николай Зеленин.

«Как там дела у других ребят? – беспокоился в те часы Власов. – Уж больно погода неподходящая...»

Беспокоился зря. Все главари и активные участники секты, проводившие враждебную деятельность, были задержаны. Суд приговорил их к различным срокам наказания.

Многомесячная работа чекистов подошла к концу.

7

Двадцать пять лет стоял на посту коммунист Павел Иванович Власов. Карал врагов Советской власти, наставлял на верный путь оступившихся, служил верой и правдой своему народу. Во время Великой Отечественной войны он выполнял ответственные задания по выявлению немецко-фашистской агентуры. За успешную работу по обеспечению государственной безопасности в те трудные для нашей Родины дни награжден орденом «Знак Почета», знаком «Заслуженный работник НКВД». Послевоенная деятельность Власова отмечена орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Последние три года Власов служил заместителем начальника отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности областного УВД. В органы внутренних дел его направили на укрепление. И на новом месте он проявил свои лучшие качества – честность, принципиальность, преданность делу. Как всегда, не думал о себе лично. Может, потому и здоровье не щадил.

– Почему «может»? – возразили мне его товарищи, не один год работавшие вместе с Власовым. – Так оно и было.

Ныне Павел Иванович – на заслуженном отдыхе.

Б. ГРИН
Это было в апреле

Гусаров чувствовал себя превосходно: наконец-то он исполнил просьбу чекистов! Удалась встреча, ничего не скажешь. Разговор получился стоящий. Послушать его, участника XVIII Всесоюзной партийной конференции, хотелось многим, собрались все, кто находился в этот час в управлении госбезопасности. Объявили доклад – об итогах прошедшей конференции ВКП(б), но Николай Иванович сразу попросил считать его не докладчиком, а так, собеседником. Чекисты хорошо знали первого секретаря обкома партии. Они заулыбались в ответ на его просьбу. Контакт был установлен.

Сейчас всплывали в памяти не собственные утверждения, а вопросы, которые ему были заданы. Не ради ли этой возможности и оторвались товарищи от своих непростых дел? Первый же из них – начальник оперативного отдела и член партийного бюро Архипов, сидевший напротив, слушавший Гусарова, положив нога на ногу, словно напоказ выставив свои ослепительные сапоги, как-то совсем по-домашнему, негромко спросил:

– Как вы думаете, война будет скоро?

Все притихли, посерьезнели, приготовились не упустить ни слова.

Гусаров окинул чекистов взглядом, положил на край пепельницы дымившуюся папиросу, выпрямился в кресле и ответил негромко:

– Думаю, скоро.

По залу прошла плотная волна тишины. И сотрудники в летах, хлебнувшие еще гражданской войны, и чекисты-первогодки, – каждый по-своему переваривал это слово: «скоро».

Встал один из молодых, краснея и ероша волосы, обратился к Николаю Ивановичу:

– Как вам представляется наша задача в этот тревожный момент?

Гусаров тоже поднялся с места, сделал шаг-другой, в раздумье переспросил:

– Как? – Посмотрел в зал, затем в окно и, рубя воздух рукою, ответил решительно: – А так: все силы, все умение, весь талант – на охрану безопасности нашего родного государства!

Выйдя из управления, Николай Иванович знаком отпустил машину, дремавшую у подъезда. Далеко ли до обкома – Театральный сквер перейти, только и всего. Он с удовольствием двинулся пешком, намеренно замедляя шаг.

– Не помешаю? – Рядом шел Архипов, тот самый, кто задал вопрос о войне. Он ступал осторожно, даже как-то церемонно, оберегая от случайных брызг свои сверкающие сапоги. – Разрешите вопрос?

Николай Иванович еще более замедлил шаг, повернулся в сторону Архипова, готовый его выслушать.

– Положение в Европе архитрудное. Гитлер совсем потерял разум. Я тоже думаю, что война будет скоро. А нас предупреждают, что в Пермь, возможно, прибудет делегация немецких авиационных специалистов. Как можно такое допустить? Слепому же ясно, что это разведчики!..

Гусаров предостерегающе поднял руку:

– Только без эмоций! Не берусь утверждать, что время самое подходящее для подобного визита, но уж если быть таковому, то чекисты, надо полагать, знают, что делать. Коли к нам с миром, так и мы с миром, ну, а если... Авиационные специалисты, говорите? Значит, их волнует наш моторостроительный, КБ товарища Швецова. Яснее ясного... Ну, тороплюсь, – он протянул Архипову руку, – желаю успехов.

Остаток пути Гусаров довершил один, глубоко, с удовольствием вдыхая пряную апрельскую свежесть, обещая себе бросить наконец курить. «Немецкие авиаспецы? – подумал он вдруг беспокойно. – Сейчас, когда Швецов так подавлен, когда у него в КБ практически остановлена работа?»

Так и не связав в одну нить встревожившие его обстоятельства, Гусаров прошел мимо козырнувшего ему постового милиционера, поднялся по широкой обкомовской лестнице, устланной ковровой дорожкой, и вошел в свой кабинет.

Привычная обстановка возвратила спокойствие, уверенность. Он заглянул в настольный календарь, прочитал собственную запись: «10 апреля – пленум обкома. Первые итоги выполн. реш. XVIII конф. ВКП(б). Доклад». Наморщил лоб, вспомнив, что еще не приступал к работе: надо торопиться. Увидел свежие номера многотиражки моторостроительного завода, присел, стал их листать.

Последний раз он был на заводе четырнадцатого марта. Его пригласили на общезаводское партийное собрание, попросили рассказать о Всесоюзной партконференции. Там, в Москве, ему, кандидату в члены ЦК партии, довелось выступить с большой трибуны. Здесь задача была скромнее: соотнести заводские дела с партийными решениями. Едва ли не во всех речах звучали горделивые нотки: досрочно дали квартальный план, изо дня в день выполняется суточный график. Что ж, это неплохо, совсем неплохо, но только почему не чувствуется настоящего загляда вперед? Почему не ощутима связь того, чем живет коллектив, с тем, что происходит в мире?

В тот раз он говорил долго, вровень с докладчиком. Голос его и без микрофона был слышен на всех параллелях старого деревянного клуба. «Работаете ритмично? – обращался он к коммунистам. – Честь вам и хвала! Но, как поется в песне, если завтра война? Сохранится ваш ритм или нет? Кто ответит? – Помолчал несколько секунд и сам же ответил: – Никто. А между тем на дворе сорок первый год, да, да, и Гитлер прет без оглядки. Зря, что ли, Всесоюзная партконференция подчеркнула особую необходимость развития оборонной промышленности?»

Он умел зажечь людей. По-иному стали выступать после Гусарова. Резко критиковали наркомат за остановку работы по «двухрядной звезде» Швецова, досталось заводским руководителям за обширный парк устаревшего оборудования, горячо говорили о бдительности. «Другой коленкор, – довольно отметил Гусаров, – о самом насущном толкуют». И когда попросили его подвести итог, он сделал это охотно. «Двухрядная звезда»? Он лично обратился по этому вопросу в высшие инстанции. Устаревшие станки? Если не заменят их, то заменят заводских руководителей. Бдительность? С этим качеством не рождаются, бдительными становятся.

Тогда, кстати, договорились рассмотреть в парткоме вопрос «О сохранении военной тайны на заводе», после чего перенести его в цеховые партийные организации.

Что это, не отклик ли на тот разговор? Он припал к полосе заводской многотиражки, увидев заголовок: «Храни военную тайну». И так и этак считать можно. Это материал о только что вышедшей книге. Выделены слова: «Сохранение военной, государственной, партийной тайны – священная обязанность каждого советского патриота». Очень правильные слова...

Вдруг Гусаров снова беспокойно подумал: «Авиаспецы из Германии? Швецов не должен быть в неведении».

Вот уже несколько месяцев Гусаров настойчиво пробивал в верхах вопрос о «двухрядной звезде». Иногда ему казалось, что какой-то рок витает над этим авиадвигателем. Его рождение, даже только проект, были восторженно встречены на известном совещании работников авиационной промышленности в Кремле. Немедленно открыли финансирование новой работы. С еще не родившимся двигателем связывались радужные надежды на будущее, конструкторы истребителей и бомбардировщиков с нетерпением ожидали появления опытных образцов.

По существу, Швецов создал первенец семейства мощных двигателей воздушного охлаждения, способных безотказно работать на больших высотах. Почему «двухрядная звезда»? Потому что цилиндры нового двигателя располагались в два ряда по лучам двух одинаковых звезд. Но от своих предшественников новичок отличался не этим, а малой лобовой площадью. Конструкторы многих стран бились над таким решением, которое бы обеспечило выбор наилучших форм фюзеляжа, уменьшение лобового сопротивления самолета. Но реализовать эту задачу, которая в моторостроении значилась под номером один, удалось впервые Швецову.

В самый разгар работы пришло известие о прекращении финансирования «двухрядной звезды». Аркадий Дмитриевич был буквально ошеломлен. Никто не понимал, чем продиктовано такое решение. Лишь через несколько недель сообщили из наркомата, что это связано с переводом завода на выпуск новой продукции – двигателей водяного охлаждения. Но не ясно было, зачем понадобилась новая специализация. Круг замкнулся.

Гусаров первый поддержал Швецова. Они не раз встречались и в КБ, и в обкоме, подолгу засиживались в домашнем кабинете Николая Ивановича. Его уверенность, что все случившееся – печальная ошибка и что рано или поздно она будет исправлена, и радовала и пугала Швецова. «Только не поздно! – горячо говорил он Гусарову. – Наш двигатель нужен уже сегодня». Но Николай Иванович и сам отлично это знал. Свои соображения он изложил в обстоятельной записке, направленной в ЦК.

Вдруг захотелось Гусарову услышать голос Швецова, сказать ему доброе слово, подбодрить.

– Как жизнь, Аркадий Дмитриевич? – спросил он по телефону. – Рады весне?

Швецов был не в настроении и ответил мрачно:

– Какая это жизнь? Чувствую себя пассажиром в зале ожидания.

– А у меня есть новости, – загадочно сказал Гусаров.

В КБ недоумевали: что стряслось? Последние месяцы главного конструктора, пожалуй, ни разу не видели улыбающимся; понятно, ранен человек, извелся в догадках. А тут – словно вернулось старое, доброе время – помолодел, как-то даже повеселел главный. Уж не сдвинулась ли «двухрядная звезда» с мертвой точки?

Не сдвинулась, нет. Это опять Гусаров. Он так красочно разрисовал Швецову приезд германских авиаспецов, так лихо поведал о том, как наши не дали себя провести, что Аркадий Дмитриевич только подивился его дару устного рассказчика. Когда стало ясно, что никто никуда не приезжал, а только собирается приехать, Швецов безудержно расхохотался.

– Разве зря они лезут к нам? – уже серьезно спросил Гусаров

Аркадий Дмитриевич сразу же подумал о своей «двухрядной звезде». «Черт возьми, их приезд может служить веским доказательством «потустороннего» интереса к этому двигателю. Но... не ужели они думают, что возникшие у нас сложности облегчат им задачу?»

Эта догадка остановила Швецова. Он вышел из-за стола, приблизился к окну, снова подумал: «Неужели?»

Вспомнил, как прошлою весной, будучи в командировке в Германии, он постоянно чувствовал себя в фокусе посторонних глаз. В заводском цехе, в конструкторском центре, на улице, в отеле – повсюду кто-то наблюдал за ним, следил за каждым его жестом и шагом.

В Берлине Швецов жил в первоклассном отеле «Адлон». Однажды вечером, когда в городе была объявлена воздушная тревога и в ожидании появления английских бомбардировщиков гостям предложили спуститься в бомбоубежище, он не подчинился распоряжению. Уже через несколько минут что-то щелкнуло в замочной скважине, открылась дверь и на пороге появился портье. Он ничуть не смутился, напротив, спокойно повторил распоряжение администрации.

Когда часа через полтора Аркадий Дмитриевич возвратился в свой номер, по едва видимым приметам он понял, что здесь кто-то побывал. Книга, которую он решил почитать перед сном, лежала не на подушке, куда он ее бросил, а на ночном столике. Чуть сдвинута была скатерть на столе. Насторожил слабый запах табака, никогда не ускользающий от некурящего человека.

Выходит, предстоит новая встреча со старыми знакомыми? Если они пожалуют, гарантировать им хлеб-соль никто не сможет.

Аркадий Дмитриевич улыбнулся. Вспомнилась байка, рассказанная однажды Гусаровым. Неполных шестнадцати лет, будучи бойцом отряда по борьбе с бандитизмом, он как-то сочинил рапорт на имя командира. Написал: «Предлагаю изъять у кулаков соль, тогда они не смогут встречать бандитов хлебом-солью». А командир положил резолюцию: «Предлагаю изъять и хлеб, тогда у них вовсе отобьет охоту к встречам».

Однако шутка шуткой, а чувствуется какой-то сдвиг в пользу «двухрядной звезды». В том смысле, что она нужна своему времени. Ведь если говорить начистоту, то кадры истребительной и штурмовой авиации воспитывались на моторах воздушного охлаждения. Не за горами война, и переключать завод на новые двигатели, переучивать летный состав именно теперь – значит, нанести авиации серьезнейший вред. Что же касается достоинств нового двигателя, то они в русле лучших мировых достижений.

– Быть «двухрядной звезде»! – к собственному удивлению, громко провозгласил Аркадий Дмитриевич.

Теперь уверенность Гусарова стала и его уверенностью.

В ближайшую пятницу Архипов собирался отметить свой день рождения. Трубить большой сбор он не предполагал (не полувековой юбилей!), а хотел пригласить только самых близких друзей и вместе с Сашей и их годовалым Валентином «зафиксировать факт своего тридцатипятилетия».

Александра Борисовна возражала: надо собраться на день раньше, не то непременно что-нибудь помешает. Он обвинил жену в суеверии, но согласился. И вот сегодня они ждали гостей.

Архипов мог бы одновременно отметить и семилетие своей службы в органах ЧК. Ему нередко приходило на ум, что с того майского дня 1927 года, когда его, двадцати с небольшим лет, приняли в партию, у него совсем не стало свободного времени. Так было в родных тульских краях, где он пребывал ремонтным рабочим службы пути, так было в Москве, где он стал чекистом, так оно ведется в Перми, куда он прибыл по назначению пять лет назад.

Товарищи уважали Архипова. Он был энергичен, опытен, решителен. На совещаниях у руководства его выступления бывали кратки и предельно четки, и так уж повелось, что чаще всего одобрялись его предложения.

У себя в отделе Архипов был кумиром. Ему прощали и вспыльчивость, и посещавшее его порой высокомерие. Постоянная готовность к действиям, безотказность в любом деле плюс личное мужество стоили в глазах товарищей куда дороже. Да и сам облик его был привлекателен. Проницательные глаза, глубокая складка меж бровей и казавшаяся чужой ямка на подбородке делали его лицо запоминающимся.

Сегодня Георгий Глебович блаженствовал. Наслаждаясь бездельем, он потихоньку стащил с уже накрытого стола аппетитный кусочек мяса, затем прилег на тахту, взял еще утром читанную газету.

– Саша, – крикнул он жене, возившейся на кухне, – послушай объявление: «Поступил в продажу телефонный справочник на 1941 год. Продается на Центральной телефонной станции...» Ты слышишь? И еще: завтра пойдет «Лебединое озеро», так что собирайся! А сегодня в «Художке» идет «Валерий Чкалов», может, успеем на последний сеанс? Чего молчишь?

Вошла жена, удивленно посмотрела на Архипова в позе бездельника, по лицу ее пробежала тень.

– Нафантазировал? Театр, кино... К телефону тебя!

В одну секунду он соскочил с тахты, шагнул в коридор, схватил трубку:

– Архипов слушает!

Ему передали приказ: срочно явиться в управление госбезопасности.

Номер гостиницы германского посольства, где проживал полковник Генрих Ашенбреннер, окнами выходил на улицу Веснина. Он знал, что это его временная пристань, в Москве осталось ему служить недолго, и потому безропотно сносил сложности гостиничного бытия. Однако очевидны были и плюсы. «Постоялый двор», как он называл посольское общежитие, находился в центре Москвы, можно было, не прибегая к коммунальному транспорту, а лишь пройдя по Бульварному кольцу, выйти к самому посольству, которое издавна находилось на улице Станиславского.

Он гордился своим знанием Москвы. В отличие от коллег, да и от многих москвичей, улицы называл только их новыми именами. Для него не существовало ни Денежного переулка, ни Леонтьевского переулка, а были улицы Веснина и Станиславского, переименованные в честь знаменитого архитектора и еще более знаменитого деятеля театра.

Ранг военно-воздушного атташе давал полковнику Ашенбреннеру определенное положение в обществе, а то обстоятельство, что служба его протекала в Москве, делало его и вовсе заметным. Он, конечно, не мог не знать, что постоянно находился в поле зрения тех берлинских ведомств, от которых зависела не только карьера, а сама жизнь человека, но добрый бог пока его миловал. Он исправно делал свое дело, собирал доступную ему информацию и хвалил себя за смелость суждений.

Он не разделял мнений ни военного атташе генерала Кестринга, ни его помощника полковника Кребса о военных возможностях русских. Когда в прошлом году они возвращались в одном автомобиле с военного парада на Красной площади, Кребс, явно стараясь угодить своему шефу, бросил: «Детские игрушки». Тот согласно улыбнулся, а Ашенбреннер промолчал, но подумал: «Поразительная недальновидность!»

В самое последнее время это ощущение особенно усилилось. Неожиданно и срочно вызвали в Берлин генерала Кестринга, вскоре был вызван в министерство иностранных дел сам фон Шуленбург. Эти поспешные выезды посла и военного атташе предвещали какие-то события. Хотя о чем еще, как не о войне, может идти речь, когда граница до того насыщена войсками и боевой техникой, что походит на замершую линию фронта.

– Поживем – увидим, – вслух сказал на хорошем русском языке Ашенбреннер.

Он взглянул на часы, мысленно пожурил себя за пристрастие к праздному лежанию и стал собираться. Тонко зажужжала электробритва, приятно освежила плечи тугая струя воды; он надел свежую рубашку, быстро повязал галстук и оглядел себя в зеркале.

– Что день грядущий мне готовит? – опять по-русски вопросил он себя, подражая известному московскому тенору.

План у него был такой: обычные свои полчаса погулять по бульвару, затем позавтракать в приглянувшемся кафе и где-то около полудня явиться в посольство. Он уже надел плащ и взял в руки шляпу, когда раздался осторожный стук в дверь. На пороге стоял посольский шофер. Он слегка поклонился Ашенбреннеру и, безучастно глядя ему в лицо, быстро проговорил:

– Герр оберст, вас срочно требуют. Автомобиль у подъезда.

Коротка дорога до посольства. В машине Ашенбреннер едва успел перебрать в уме события последних дней и, не остановив ни на чем внимания, подумал: «Что-нибудь из Берлина».

Посольский особняк в этот утренний час чем-то походил на театральную декорацию. Массивная дверь и причудливый балкончик над нею наделяли фасад стилями двух различных эпох. А увенчанные лепными украшениями двенадцать окон на обоих этажах смывали это различие. Красивый особняк, но какой-то игрушечный.

Машина, миновав постового, въехала во двор, и Ашенбреннер торопливо вошел в здание. На лестнице его встретила секретарша. Приложив палец к губам, она отвела его в сторону и шепотом сообщила:

– Прибыла важная персона из Берлина. Не то от Канариса, не то от Шелленберга. Ожидает вас в кабинете.

Ашенбреннер вдруг почувствовал, как он жутко голоден. Но было уже не до завтрака. Он тут же снял плащ и шляпу, передал их секретарше и, мельком взглянув на себя в зеркало, направился в кабинет, где его ждал таинственный гость из Берлина, представлявший то ли военную разведку, то ли разведслужбу гестапо.

Час-полтора или дольше длилась беседа за дверью, обитой кожей? Скорее всего Ашенбреннер не ответил бы на этот вопрос. Он вышел из кабинета осунувшийся, даже как будто постаревший, потер пальцами лоб, словно вспоминая, куда ему нужно идти, вопреки своим правилам натощак выпил стакан минеральной воды, стоявшей неподалеку на столике, и только после этого направился к себе.

Секретарша сразу поняла, что ему не до вопросов, и только спросила:

– Герр оберст приготовил поручения?

Он не очень-то вежливо махнул рукой, и она моментально скрылась за дверью.

«Вот пришел и мой черед», – думал тем временем Ашенбреннер. Он даже про себя в суеверном страхе не называл то ведомство, которое почтило его своим вниманием. «В интересах великой Германии» – каков аргумент! Но ничего не возразишь, если не хочешь однажды проснуться или, лучше сказать, не проснуться, в родном Берлине, в доме на Вильгельмштрасе, 8»[1]1
  В этом здании помещалось гестапо.


[Закрыть].

И он промолчал.

Он согласился.

Палец нащупал сигнальную кнопку у ножки письменного стола. С блокнотом и автоматическим пером вошла секретарша. Кратко, будто экономя слова, он сообщил, что завтра с группой авиационных специалистов выезжает на Урал. Отправление с Курского вокзала. Поезд Москва-Пермь.

Домой, в гостиницу, Ашенбреннер возвращался в смятении.

«Почему такая спешность?» – спрашивал он себя в который уже раз.

Берлинский гость на этот вопрос ответил так: «Чтобы успеть подготовиться к дню рождения фюрера, который намечается провести как национальный праздник – с приемом официальных лиц страны пребывания, с речами перед колонией проживающих здесь соотечественников. А день этот, как известно, двадцатого апреля». Но такая мотивировка лишь для отвода глаз. Посол перед отъездом сказал, что возвратится не скоро, и дал понять: ничего этого не будет. Дезинформация и разведывательные цели – понятно, но не потому ли такая поспешность, что Германия остановилась у последней черты и вот-вот начнется война с Россией?

В этот вечер он лег с больной головой. А рано утром к посольской гостинице подошел автомобиль. «На Курский вокзал», – коротко приказал Ашенбреннер.

Поезд, которым следовала группа германских авиационных специалистов, отошел от платформы точно по расписанию.

Явившись по вызову в управление госбезопасности, Архипов ознакомился с сообщением, полученным из Центра. И сразу же приступил к разработке операции.

Из характеристики директора Пермского моторостроительного завода Германа Васильевича Кожевникова:

«За период работы на моторостроительном заводе показал себя дисциплинированным, растущим командиром, организатором производства, имеет достаточный кругозор в партийной и хозяйственной работе, инициативный, технически грамотный специалист, повышающий систематически свои знания. В партийном коллективе завода пользуется заслуженным авторитетом. Принимает активное участие в партийной жизни, являясь членом партийного комитета завода, членом РК ВКП(б), членом обкома ВКП(б). Партии Ленина и социалистической Родине предан.

Секретарь райкома партии Ларионова».

Из автобиографии Германа Васильевича Кожевникова:

«Я родился в июне 1907 года в Ташкенте. Отец до самой смерти работал на Ижевском заводе токарем. Мать при его жизни была домохозяйкой, а после работала кухаркой. Сестер и братьев не имею.

С двенадцати лет работал слесарем на Среднеазиатской железной дороге, жил в Ашхабаде. Окончил вечерний рабфак и в сентябре 1929 года был командирован на учебу в Московское высшее техническое училище. Потом перешел в Московский авиационный институт, на моторный факультет. В рядах ВЛКСМ находился в 1923-1932 годы. В 1930 году Краснопресненским райкомом ВКП(б) гор. Москвы принят в члены Коммунистической партии.

В 1932 году на факультетском партийном собрании выступил с политически неправильным заявлением, якобы организация ОРСов (отделов рабочего снабжения) противоречит кооперативному плану В. И. Ленина. Свою ошибку немедленно признал, но за непартийное выступление мне был объявлен выговор без занесения в личное дело. В 1939 году указанный выговор парткомом моторостроительного завода снят.

По окончании института в 1934 году призван в РККА. Имею звание военного инженера второго ранга. В течение пяти лет выполнял представительские обязанности на моторостроительном заводе, а в феврале 1940 года назначен его директором...»

Германа Васильевича Кожевникова за глаза называли двужильным. Он мог полдня пробыть в своем кабинете, потом посетить цеха, побывать в партийных органах, провести совещание, отправиться домой в восьмом, а то и в девятом часу вечера, а в полночь снова появиться на заводе, чтобы лично понаблюдать работу конвейера в это сонное время суток. И ничего, утром он бывал неизменно бодр и выглядел вполне отдохнувшим. Возраст, что ли, помогал выдерживать такую нагрузку? Тридцать четыре года было директору

Простившись за полночь с Архиповым, Герман Васильевич приветливо махнул ему рукой и проводил взглядом автомобиль, отъехавший от заводоуправления. Теперь надо было основательно обдумать все то, что он услышал от Архипова, потому и решил отправиться домой пешком. Собственно говоря, его не только ввели в курс дела, но и познакомили с планом действий. На основе этого общего плана он намеревался прикинуть свой собственный, предусмотрев роль конкретных людей в конкретных обстоятельствах, осуществление разных мер производственного и иного порядка.

Итак, с однодневным визитом прибывает группа авиационных специалистов из Германии. Официально цель их поездки – ознакомление с передовым в Советском Союзе моторостроительным заводом, который работает на всю авиацию. Следовательно, прием надлежит организовать так, как подобает в подобных случаях. Но это – официально. На самом же деле их задача – осмотреть опытное производство, где в ожидании государственных испытаний стоит «двухрядная звезда» Швецова. Уже самое наличие скрытой цели говорит об истинном лице прибывающих гостей. Тем не менее надо соблюсти внешние приличия, чтобы не вызвать эксцесса, и в то же время необходимо решительно перекрыть доступ к нашим секретам.