Текст книги "Подвиг пермских чекистов"

Автор книги: Анатолий Марченко

Соавторы: Олег Селянкин,Авенир Крашенинников,А. Лебеденко,Н. Щербинин,Иван Минин,Иван Лепин,Галим Сулейманов,И. Христолюбова,Ю. Вахлаков,В. Соколовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

И вот долгие годы он жил в Витебске, занимая скромную должность счетовода в одной из маленьких контор. За порогом ее зубами скрежетал от жгучей ненависти ко всему советскому.

В сороковом году переехал в эти края. Вернее, не просто переехал, а убежал от жены. Появилось подозрение, что она кое-что узнала. От кого узнала? Да он сам имеет дурную привычку разговаривать во сне.

Когда фашистская Германия напала на нашу страну, он от радости чуть не заплакал и при первой возможности сам явился в фашистскую комендатуру, заявил: «Вот он я, Григорий Афанасьевич Карась. Готов верой и правдой служить новому порядку. Что прикажете, то и буду делать».

Почему присвоил себе чужую фамилию? Так ведь хотя у германа и была силища, хотя он и пер оголтело, но в душе все же таились сомнения в его победе. Так сказать, для страховочки под чужой фамилией укрылся.

Вроде бы складно рассказывал, а у Шляпникова новые сомнения: плохо верилось, чтобы гитлеровцы приблизили к себе человека, не собрав о нем точных сведений.

И снова допросы. До той поры, пока не последовало признание: «Под своей фамилией я пришел к фашистам». Сделал Николаенко-Будакин-Карась это признание – немедленно возник новый вопрос:

– Почему же народу вы известны как Карась?

Первый ответ явно был рассчитан на простачка:

– Они всем велели так делать.

Тут же последовало спокойное возражение:

– Сами прекрасно знаете, что лжете.

Не глядя в свои записи, Шляпников назвал почти два десятка фамилий вражеских пособников. Не выдуманных, а подлинных.

Долгое упрямое молчание, ссылки на незнание причины. Но терпение и умение всегда побеждают в подобных поединках, и вот уже звучит невнятно:

– Они сами так сделали, а зачем – не ведаю.

Не стану описывать все перипетии борьбы чекиста Шляпникова с этим вражеским пособником, имевшим три фамилии, скажу самое главное: Николаенко-Будакин-Карась не только зверствовал во время гитлеровской оккупации, он прошел еще и специальную школу и был оставлен для шпионской деятельности. Причем его хозяева не верили, что он благополучно минует все чекистские кордоны, поэтому и велели ему самому явиться с повинной, сознаться в дезертирстве и воровстве. Дескать, будут тебя судить, отправят в тюрьму – и только. Зато, когда со временем легализуешься, пустишь корни, придет наш человек; будешь ему беспрекословно подчиняться – заживешь в достатке и на старость кое-что скопишь; за малейшее неповиновение – смерть.

Поздней ночью Шляпников закончил оформление документов на задержанного, приказал на рассвете отправить его в «Смерш» своего корпуса и... остался за своим рабочим столом. Он писал письмо незнакомым чекистам одного из уральских городов, что его подчиненный товарищ Тягнирядно в настоящее время находится в госпитале на излечении, поэтому оказывать материальную помощь своей семье не сможет. Просьба помочь жене чекиста добраться до станции Лозовая, где проживают ее родственники.

Это далеко не единственный случай, когда Шляпников, хотя служебных дел и было более чем достаточно, все же выкраивал время на дружеский разговор с загрустившим товарищем, на помощь тому, кто в ней нуждался. А вот в Пермь, где все эти годы жила его семья – жена, сын и две дочери, с просьбой о помощи он обратился только раз. Когда из письма жены узнал, что сын плохо ее слушается. Приехать домой и поговорить с сыном, воздействовать на него – было невозможно. Но, считая, что Советская Армия – прекрасный воспитатель и в какой-то мере может парню временно заменить отца, попросил определить его воспитанником в какую-нибудь воинскую часть. И тогда военком написал командиру в/ч № 11154, куда воспитанником был определен сын чекиста: «Прошу учесть тяжелое материальное положение семьи майора Шляпникова...»

Александр Демидович хорошо знал, как невероятно трудно приходилось его семье. Из писем жены и товарищей по прежней работе. Знал и то, что товарищи, как могли, помогали его семье. А сам он высылал только денежный аттестат. Конечно, можно бы хоть изредка отправлять домой небольшие продуктовые посылочки. Но это было бы против его совести чекиста. Да и не он ли всю жизнь бдительно следил за тем, чтобы закон был одинаков для всех людей?

5

Весна 1945 года догнала Шляпникова на территории фашистской Германии, где фронтовым чекистам и вовсе было не до отдыха: ведь теперь вражеский агент, приняв личину самого обыкновенного, самого мирного обывателя, мог вести наблюдение из окна своего дома; случалось, их, вырядившихся соответствующим образом, чекисты извлекали из ликующих толп недавних узников лагерей смерти или вчерашних рабов, долгие годы горбатившихся в шахтах, на заводах и фабриках ненавистной фашистской Германии.

Теперь суток и вовсе не хватало. Однако фронтовые чекисты не роптали, не жаловались. Они просто работали, как могли, быстро и тщательно.

Да, расцветала весна 1945 года. Ласково пригревало солнышко, задорно журчали ручьи и восторженно щебетали пичуги, обихаживая свои гнездовья. Сам воздух весны 1945 года, казалось, был напоен предчувствием скорой Победы.

Но война всегда была невероятно жестокой. Никому из воинов не дано знать, когда она нанесет ему смертельный удар. Случалось, одного она убивала в тот момент, когда он еще только ехал к фронту. А у другого отняла жизнь за миг до победы. Или даже после нее. Чекиста Александра Демидовича Шляпникова смерть нашла весной 1945 года. В Германии, в городке Грюнвейде, за два месяца до победы.

И вот в далекую Пермь пришло письмо:

«Многоуважаемая Ольга Александровна!

Мы, близкие друзья и боевые товарищи Вашего мужа, с искренним прискорбием вынуждены сообщить Вам о тяжелой утрате самого близкого для Вас человека, а для нас чуткого, внимательного начальника и товарища Александра Демидовича. 17 марта он в Немецкой Силезии был тяжело ранен многими осколками мины, а скончался 19 марта в госпитале, куда мы доставили его...

Мы знаем, что эта утрата для Вас чрезмерно велика, она велика и для нас, прошедших вместе с Александром Демидовичем трехлетний трудный боевой путь... Но не в обычаях советских людей приходить в отчаяние...»

Десять человек подписало это письмо. По поручению всей мотострелковой бригады.

Не почтой, а специальным нарочным были доставлены это письмо и боевые награды чекиста Шляпникова – орден Красного Знамени, медаль «За боевые заслуги». И явился тот нарочный прежде всего к начальнику управления НКГБ по Пермской области, явился с другим письмом. С тем самым, в котором сначала сообщалось о героической гибели чекиста, а потом излагались просьбы:

«...б) Через сотрудников Вашего отдела, знающих тов. Шляпникова и его семью, принять необходимые меры для подготовки его жены к получению извещения о смерти ее мужа, в) По силам Вашей возможности оказать помощь семье погибшего гвардии майора Шляпникова...»

Свой краткий рассказ о славном чекисте закончу вот этим маленьким сообщением: только временно, пока корпус выполнял задание Верховного Главнокомандования Советской Армии, тело гвардии майора Александра Демидовича Шляпникова покоилось в немецкой земле. Потом оно со всеми воинскими почестями было доставлено в город Львов, где и захоронено среди воинов, павших смертью храбрых при освобождении этого города от гитлеровских оккупантов.

Жители древнего города приходят к скромной могиле, возлагают на нее живые цветы. Несут свою вахту Памяти пионеры... Это благодарная дань уважения к человеку, который ценою собственной жизни заплатил за счастливое будущее всех людей.

Галим СУЛЕЙМАНОВ
«Небесный» капитан

«Пермь, УНКГБ.

В семь сорок восемь московского времени 10 октября 1943 года в органы госбезопасности явился с повинной агент германских военных разведорганов «Васильев», который сообщил о десантировании вместе с ним трех парашютистов на территории Горьковской области. Третьего следом за «Васильевым» должны были выбросить в районе станции Семеново, имеет задание осесть между Пермью и Свердловском, получил фиктивные документы на фамилию Ворсина.

Приметы «Ворсина»: рост 167, 30-32 лет, шатен, волосы зачесывает назад, хорошо вырисовывается лысина, шрам на нижней губе, походка косолапая, ноги кривые, одет в форму капитана интендантской службы, имеет при себе фибровый чемодан черного цвета.

Немедленно, обеспечив оперативный контакт с УНКГБ Горьковской и Кировской областей, организовать розыск и задержание «Ворсина», не допустить его оседания и легализации в районах сосредоточения оборонных предприятий Урала.

Центр».

Капитан Недобежкин, вернувшись в свой кабинет, внимательно перечитал только что полученную ориентировку. В течение часа, как требовала резолюция начальника областного управления, следовало разработать и доложить подробный план оперативно-розыскных мероприятий.

Раскрыл атлас железных дорог, нашел станцию Семеново.

«А, – вспомнил он, – луковое раздолье!» Осенью тридцать девятого Недобежкин, получив перевод по службе из города Калинина в Пермь, повез жену на новое местожительство. Зинаида неохотно покидала родные ей края, считала, что едет в Сибирь, которая, по ее разумению, начиналась где-то сразу за Горьким, в дремучих керженских лесах. В Семеново она хмуро глянула в окно вагона и ахнула от изумления. Вдоль поезда ходили местные, с ног до головы увешанные могучими луковыми связками.

В тверской стороне, на болотистых землях, этот слезоточивый овощ не удавался. И Зинаида просто ошалела от лукового изобилия, баснословной дешевизны. Она вытащила Федора на перрон, нагрузила его (добро, ехал в штатском) тяжеленными фиолетовыми и светло-желтыми плетями. С той запомнившейся станции ожила его женушка, перестала Сибири бояться...

Набрасывая план мероприятий, Недобежкин предусмотрел создание подвижной оперативной группы, которая должна стать заслоном на ближних подступах к Перми, постоянный контакт с горьковскими и кировскими транспортниками-чекистами и многое другое. Но главную роль в поисковой операции он отводил Верещагинскому оперпункту, выдвинутому на западную границу области.

В создании его Недобежкин в свое время проявил особую настойчивость. «У нас штаты военного времени, лучших людей передали армейской контрразведке, – доказывали ему, – надо держать наличные силы в кулаке, не распыляться». «А разве плохо, – возражал он, – если этот кулак будет вытянут вперед?» В сентябре сорок первого управление направило в Верещагино двух опытных оперативников, они получили там жилье, перевезли семьи.

Поезд простучал колесами по входным стрелкам, ворвался на свободный путь, заскрежетал тормозными колодками. «Два Феди», – определил Семериков. Так диспетчеры называли для краткости машиниста Фотея Ивановича и его паровоз марки «ФД», сильнейший в мире локомотив, созданный незадолго до войны и названный именем первого чекиста Феликса Дзержинского. Фотей Иванович – орел-машинист. Недавно пришлось ему бессменно отработать 96 часов, вел на запад ответственнейший эшелон.

Семериков пошел вдоль поезда, прощупывая цепким глазом платформы с зачехленными танками. Охрана бодрствует, буксы не дымят, груз закреплен. Внимание привлек шум, возникший в середине состава, и он ускорил шаг. Навстречу боец с винтовкой за спиной вел упиравшегося мальчишку.

– Товарищ капитан, – обрадованно закричал боец, заметив Семерикова, – возьмите «зайца»! Замерзнет, на север едем!

Семериков быстро подошел, взял парнишку за руку.

– Давай сюда путешественника. А куда груз направляется – не кричи об этом на всю станцию.

Боец виновато вытянулся.

«Зайца» привел в оперпункт, усадил на диван, сел рядом.

– Кто таков, почему в воинском эшелоне? – строго спросил он, разглядывая парнишку в упор. Одежонка на нем перелатанная, но ухоженная. Ясно – бежал из дому, воевать охота.

– Вовкой зовут, – нехотя выдавил парнишка, озираясь. – В Ленинград еду, отец у меня там, если живой.

– Не рановато ли собрался? Блокада полностью еще не снята. Где жительство имеешь?

– В Сивинском районе. Воспитательница наша Марь Никодимовна померла летом. И Варька-сестренка померла.

– А, – вспомнил Семериков, – ты из тех, блокадных...

Минувшей зимой он вместе с районным начальством встречал тот печальный эшелон. Ждали ослабленных ленинградских детей, вывезенных через Ладожское озеро. Не думалось, что придется выносить из вагонов на руках чуть живые, легонькие тельца, толсто укутанные во всевозможную одежину. Мария Никодимовна, высокая и костлявая старуха в старомодных ботиках (позднее он узнал, что ей не было и тридцати лет), не давала относить в сторонку окоченевшие трупики, хваталась цепко за них, молча роняла крупные слезы из запавших глазниц. Явственно вспомнил Семериков, как нес к саням мальчика в просторной шапке-ушанке, лицо пепельно-серое, глаза закрыты. На ходу прикоснулся ухом к бледным губам – дышал парнишечка. Не Вовка ли это был?

– Шапка твоя где? – спросил он, и, перебарывая нахлынувшую жалость, резко встал с дивана, отвернувшись, зашарил на полке шкафа. Вытащил форменную фуражку, смахнул рукавом пыль с лакированного козырька.

– Бери носи, не теряй. От тезки твоего осталась. Зимой на фронт уезжал. Хороший был человек.

Пронзительно зазвонил телефон. На проводе – его непосредственный начальник и старший товарищ Федор Семенович Недобежкин.

– Семериков? Один в кабинете? Прими экстренное.

Семериков с присущей ему аккуратностью записывал содержание ориентировки о розыске «Ворсина». Подобные сообщения об объявленных в государственный розыск преступниках поступали часто. Их словесные портреты он и его боевой помощник Черных заучивали, имели в виду, «прочесывая» поезда и вокзалы. И только поставив точку, Семериков сообразил, что на этот раз ориентировка адресована прямо-таки сотрудникам оперпункта.

– Слу-у-шай, Федор Семенович, – враз взволновался он, – этот, упавший с неба, на Пермь нацелен, Верещагино ему не миновать. Вот спасибо тебе, Федор Семенович.

Недобежкин, слышно, ухмыльнулся:

– Спасибо абверу или там «Цеппелину» скажешь за небесный подарок. Срочно бери своего Черных, подключай милицию и военизированную охрану. Чтобы комар через сито не проскочил. Понял? Партийные органы проинформируй. Сообщай мне о ходе розыска. Все.

Дела-а. Он выглянул из кабинета, крикнул в коридорчик:

– Черных!

Хлопнула дверь соседней комнаты, старший лейтенант Черных появился у входа.

– Видишь этого товарища, Сергей Александрович? Отведи к моим, пусть покормят и спать уложат. Возвращайся бегом. В ближайшие сутки дома не появимся.

Черных и Вовка ушли. Семериков сел за телефон, потребовал усиления бдительности от начальников станций и их подчиненных, обратил особое внимание на появление военного с приметами «Ворсина».

Возвратившегося вскоре Черных он ознакомил с ориентировкой. Тот удовлетворенно поцокал языком, пробежав глазами текст. С таким «патретом» интенданту не затеряться. Волосы может сбрить, шрам на губе щетинкой прикрыть, а ухватик кавалерийский куда денешь?

– Надо полагать, – сказал Семериков, – горьковчане усиленно прочесывают район предполагаемой выброски агента. Недобежкин намерен держать прямую связь с опергруппой, выехавшей на станцию Семеново. Какова наша задача? Прикинем варианты.

Нашли исходную точку на карте, сошлись головами над служебным расписанием поездов. Так... В нашу сторону четыре пассажирских. Проходят они через Семеново вечером и ночью. Приземлился «Ворсин», или как его там, около шести утра. Значит – что? Затаился в станционном поселке и ждет первого поезда. Ну-ка, что там вечером идет? Ага, свердловский. До нас ползет почти двое суток. Успеем подготовить встречу.

– Если бы так! – возразил Черных. – Болтаться в поселке он не станет. Когда «Васильев» явился с повинной? В семь сорок восемь. Прошло еще с полчаса, самое малое, пока наши взяли станцию под наблюдение. А прыгнул он с самолета когда? Считай, почти три часа «Ворсин» был вне всяких подозрений. Неужто не воспользовался? На его месте я бы подскочил на товарняке до Котельнича и въехал в город Киров с поездом северного направления. А там бы еще пересадочку сделал, чтобы нам головы задурить.

– Я бы, я бы, – проворчал Семериков. – С товарняка его на ближайшей станции снимут. Офицер на тормозной площадке! И пересадки не в его интересах: каждый раз трясти фальшивыми документами, добывать с большим трудом билеты. Давай все же держать на прицеле свердловский, отбывающий из Семеново десятого вечером, точнее – через (он взглянул на часы) три часа шестнадцать минут. До его подхода чистить станем все поезда горьковского и северного направлений. Идет?

Выйдя из оперпункта, они посетовали на безлунный темный вечер, на отсутствие батареек к карманным фонарикам, о коих хозяйственники управления обещали побеспокоиться еще на той неделе. Черных пошел в депо инструктировать железнодорожников, Семериков направился к Бурдину, начальнику линейного отделения милиции. Предстояло плотным частоколом перекрыть путь агенту противника на Урал.

Около полуночи Семериков и Черных в сопровождении двух милицейских работников выехали в Балезино, что в Удмуртии, где проходила граница между Горьковской и Пермской железными дорогами, начиналась зона их оперативного обслуживания. Проверяли пассажиров, ориентировали на розыск «Ворсина» работников станций и перегонов.

В Балезинском райотделе НКГБ шифровка с приметами агента уже была получена, оперативные работники действовали, не зная отдыха.

Из кабинета начальника райотдела майора Широбокова Семериков заказал срочный разговор с Недобежкиным. Пока ночные телефонистки соединяли с Пермью, договорился с майором о совместных действиях. Широбоков, поколебавшись, дал согласие на проверку собственными силами двух поездов, следующих за свердловским.

– Поможем, – сказал майор, – хотя и сильно измотаны мои ребята. Встречай в Верещагино, капитан.

Дали Пермь. Недобежкин сообщил, что час назад говорил с горьковчанами. С «Ворсиным» пока неясность. Проческа местности вокруг Семеново никаких следов не дала, кроме одной зацепочки. Жительница деревни Васильевка имела встречу с военным, спрашивавшим дорогу на Семеново. Жаль, приметы не зафиксировала в сумерках. Из Васильевки люди ходят в магазин на разъезд Захарово. Думай, Александр Андреевич, где он мог выскочить.

– Не ветра ли в поле ищем? – высказал сомнение Семериков. – Люк в самолете заклинило, парашют отказал, струсил, наконец...

– Ты эти настроения выбрось, – возмутился Недобежкин. – С балезинскими территориальщиками сконтактировался? Добро. Полезет «Ворсин» через Верещагино, обязательно полезет.

В Верещагино возвратились под утро. Семериков, отпустив ребят по домам, прошел в комнату милиции при вокзале. В дежурке дремали, сидя на длинном топчане и чемоданах, десятка полтора военных. Разглядел погоны и малость струхнул. Растерзают... Завидев его, дежурный милиционер шустро вскочил и отрапортовал:

– Товарищ капитан, по вашему приказанию...

Семериков прервал его взмахом руки, но было уже поздно. Капитаны услышали, заворочались. Один из них, молодой, с узкими черными усиками, подскочил к Семерикову.

– Ты, капитан, поплатишься за свои фокусы! Бесцеремонно снимать с поезда... Я следовал за генералом, по личному распоряжению товарища Сталина. Это произвол! – срывающимся на визг начальственным голосом кричал щеголеватый капитан. Семериков, успевший оглядеть всех собравшихся, поднял руку, требуя внимания.

– Товарищи, это не произвол и не фокус, а вызвано оперативной необходимостью. Разыскивается опасный государственный преступник, скрывающийся под формой советского офицера. Сами понимаете, на лбу у него не написано. На вас подозрений нет, приношу извинения.

Военные запереглядывались, успокаиваясь, раздались голоса, как же теперь быть, чем оправдаться перед командирами.

– Все будет сделано в лучшем виде, – заверил Семериков.

Пока он, мысленно поругивая чересчур усердных помощников, возился с капитанами, оформлял справки о причинах задержки, настал полдень. Заглянув домой на обед, он узнал, что Вовка не стал дожидаться решения своей судьбы, еще утром удрал, видимо на товарняке. С домашнего телефона Семериков позвонил в линейное отделение милиции, распорядился о задержании парнишки в чекистской фуражке.

Свинцовая тяжесть минувших бессонных суток давала себя знать. За столом в кабинете он подремал минут по десять урывками. Связывался по телефону со станциями, а также со своими коллегами, работавшими западнее Балезино. «Ворсин» пока нигде не «проклюнулся», хотя все билетные кассиры, десятки других работников транспорта располагали его приметами.

В прихожей послышалось гулкое топанье сапог, и в кабинет вошел Два Феди. В ватнике, подпоясанном узким ремешком, из-под низко надвинутого козырька форменной фуражки – орлиный нос.

– Фотей Иванович! – Семериков обрадованно вышел из-за стола, поздоровался за руку. – Проходи, садись...

– Некогда, – буркнул машинист, – «Феликс» на заправке. Слушай, такое дело.

Фотей сегодня утром привел воинский эшелон в Балезино, отцепился, обратного груза не нашлось. Ждал выходного сигнала, чтобы возвращаться резервом. Тут подходит к паровозу военный. В чем дело? От поезда, говорит, отстал. Чемодан с вещами и документами уехал, надо догонять. Возьми, браток, на паровоз. И деньги сует – начку тридцаток.

– Тут я, знаешь мой характер, – продолжал Фотей, – послал его куда следует.

– Эх, Фотей Иванович...

– Понял уж, что промашку дал. Надо было взять на паровоз да сюда к тебе представить. За кипятком, говорит, выскочил, а в руках ни котелка, ни чайника. Подозрительная личность.

Фотей ушел, озадачив Семерикова. Странный военный. Не «Ворсин» ли избрал такой метод передвижения? Нет, не укладывается по времени, рано ему быть в Балезино. Если только он, не дожидаясь в Семеново или Захарово пассажирского поезда, заскочил на тормозную площадку грузового. Такой вариант, между прочим, и предусматривал Черных. А он, Семериков, привязался к свердловскому поезду и упорствует, будто шпион телеграммой его оповестил.

Семериков встал и зашагал по кабинету. Ах, как он самоуверен! Выстроил версию прямолинейно, без запасных вариантов. Грузовые поезда, конечно же, идут без особых задержек, часто обгоняя пассажирские. «Ворсин», стремясь как можно быстрее оторваться от места приземления, мог зацепиться за любой проходящий поезд. А не забрался ли он в санитарный? Мы ж совсем забыли такую возможность.

Приоткрыв дверь кабинета, он кликнул своего боевого помощника и прошел к столу. Позвонил дежурному по станции. Санитарные поезда? Нет, за минувшие сутки не пропускали ни одного. Есть ли на подходе? Предупреждения не было – значит, в текущие сутки не ожидается. Два Феди? Пока здесь. Через полчаса пойдут с грузовым на Пермь.

Зашел Черных. Семериков рассказал ему о подозрительном военном, который пытался сесть на паровоз Фотея Ивановича. Как думает Сергей Александрович, похоже это на «Ворсина»? Сомнительно. А с другой стороны, не уловка ли врага? Изобразив отставшего от поезда, он, не рискуя липовыми документами, может покрыть приличное расстояние. Сигнал надо проверить.

– Вот и я так думаю, – заключил Семериков. – Два Феди на экипировке стоят. Сбегай, уточни приметы. Кочегар-беляночка у Фотея глазастая. Я, пока ходишь, начну проверку по линии.

Позвонил в Балезино. Дежурный линейного поста милиции сказал, что нет, отставшие от поезда военные к нему не обращались. Около десяти утра? Он заступил с двенадцати, рядовой Пантюхин до него дежурил. Найти Пантюхина и выяснить? Есть!

Что же скажет Пантюхин? Зафиксирован отставший или нет? Его мысли прервал требовательный звонок. Капитан Недобежкин из Перми:

– Как настроение, Александр Андреевич? Крепись, дорогой. Закончим войну – отоспимся. Что у тебя новенького?

Семериков докладывал, посматривая на часы. Где сейчас «небесный» капитан? Проследовал Котельнич, на подходе к Кирову, по его расчетам. Но есть большие сомнения. Упустил Семериков из виду грузовые и санитарные поезда...

– Не старайся объять необъятное, – посоветовал Недобежкин. – Все товарные, санитарные и прочие средства передвижения мы чистим на подходах к Перми. Не отвлекайся, работай по своей версии, она руководством управления одобрена.

Подбодрил Федор Семенович. Семериков облегченно вздохнул. Положил трубку на рычаг – звонок из Балезино. Милиционер Пантюхин доложил, что к нему в указанное время действительно обращался пассажир поезда Москва – Новосибирск старший лейтенант Синюхин. Была дана телеграмма в Верещагино о снятии вещей с поезда. Приметы? Обыкновенные, товарищ капитан. Ноги? В сапогах. Нет, не кавалерист, на погонах пушечки.

Ага, вещи должны быть здесь. Семериков собрался было позвонить верещагинскому дежурному, но тут вернулся Черных, с порога дал знак отбоя, сел к приставленному столику.

– Беляночка у Фотея востра-а! Обрисовала того военного – будь спок. Ноги, спрашиваю, не ухватиком у него? Что вы, отвечает! Ноги стройные, походочка четкая, военная. Да поглядите сами: вон по перрону вышагивает. Можете лично его ноги проверить.

– Н-ну? – удивился Семериков. – Здесь, собственной персоной старший лейтенант Синюхин?

– А! – скис Черных. – Ты все наперед знаешь.

– Не огорчайся, – успокоил Семериков. – Радоваться надо зоркости людей наших.

Он посмотрел на часы, стал надевать шинель.

– В райком спешу, к первому. Ты малость отдохни и сходи в депо. Проинструктируй по новой все поездные бригады, какие там окажутся. Приметы сообщи. Приведи пример бдительности Фотея Ивановича. Вернусь – поедем навстречу свердловскому.

В Балезино (вторая поездка за сутки!) прибыли в пятом часу утра. Внимательно осмотрели спавших на скамейках и на полу вдоль стен пассажиров. Черных занялся выяснением, не попадал ли кто в поле зрения милиции. Семериков связался с райотделом НКГБ. Майор Широбоков подтвердил готовность проверить поезда, следующие за свердловским.

Дежурная в фуражке с красным верхом вышла на перрон и звякнула в старинный колокол. Пора на выход. Семериков повторил дислокацию. Начинают вчетвером с головы поезда. «Зри в ноги, – напомнил Черных сопровождающим их милиционерам, – ноги у него ухватом». Да, согласился Семериков, примета верная.

На первый вагон потратили около часу. Пассажиры спали как сурки. Пока-то расшевелятся, зевая и поругиваясь. С такими темпами до самой Перми проверка затянется. Стали поднимать людей решительней – в следующем вагоне за полчаса управились. Заскочили в спальный прямого сообщения. Черных заколебался. Надо ли генералов будить, время напрасно терять? Семериков настоял на своем. Чистить надо все, чтобы потом сомнений не было и лишней работы. В первом же купе оказался генерал.

– Иди к черту, – сказал он, не поднимая головы, когда Семериков встал в дверях и предложил приготовить документы для проверки. Заметив, что настырный капитан стоит и не собирается идти туда, куда его посылают, он приподнялся на локте. – Я директор эн-ского завода, это – мои военпреды. Не свети в глаза, убери свой вонючий фондрь.

Семериков доверительно прошептал:

– Извините, товарищ директор. Ищем весьма опасного преступника. Как раз на ваш завод нацелен.

Директор недоверчиво хмыкнул:

– Заливай подшипники! Ко мне, на мой завод? У меня такие ребята – мышь не проскользнет... Э, постой, капитан, чего с керосинкой ходите, не дают, что ли, электрические? Батареек нет? – Он полез, покряхтывая, в чемодан, вытащил горсть плоских батареек. – Держи гостинец из Москвы. Иди, лови кого надо.

Оставалось пройти шесть вагонов, когда под колесами застучали входные стрелки. Семериков глянул в окно – да, Верещагино уже. Скользнул взглядом по перрону. Эге, нашлась пропажа. Стрелок военизированной охраны, заплетаясь в полах тулупа, вел за руку Вовку. Семериков подозвал Черных.

– Продолжайте втроем с Семушиным и Мамаевым. Я сойду. Вовка нашелся. Да и балезинских товарищей надо встретить. Ни пуха...

С каждым проверенным вагоном убывала надежда. Версия Семерикова не оправдывалась, шарили в пустом поезде. Пересадку «Ворсин» наверняка сделал; похоже, Семериков это понял, только не признается. Вовка появился, видите ли, беспризорник ему важнее живого шпиона. Расщедрился – отдал следующие поезда соседям. А он, Черных, тянет верную пустышку. Ладно, задание он выполнит, дойдет до хвостового кондуктора.

На станции Чайковская стояли утомительно долго – пропускали на запад эшелоны с танками, пушками и самоходными установками. «Вперед, на Берлин!» – размашисто выведено мелом на стенке теплушки. Сердце Черных заныло ревностью. Дойдут ребята до Берлина, чужие страны и народы повидают. И он мог быть с ними, если бы не упрямство тех, кому попадали его рапорты.

Пока стояли на станции, обошли два вагона. Остался последний, хвостовой. В тамбуре наткнулись на раскрасневшуюся проводницу – подкидывала уголек в топку.

– В Семеново садился кто?– поинтересовался Черных. – Или в Захарово? Кто вышел в Котельниче? Быстро...

Проводница повернулась всем корпусом к нему, покачнулась, оперлась о стенку.

– Выходят и заходят. Станций много, я одна. Пассажиры у меня хорошие, «зайцев» нету.

Черных услышал запах водки, прошел в вагон. Раз выпила – значит, «заяц» поднес, не иначе.

Проверяли тщательно, поднимали каждого пассажира. Что за народ едет! Время к обеду, а все спят, еду экономят. В предпоследнем купе взглядом зацепился за мужчину на нижней полке справа. Тот, заслышав топанье сапог, отвернулся к стене и начал натурально всхрапывать. «Заяц», – догадался Черных и кивнул старшине Семушину на пассажира. Старшина прошел в купе, потрогал за плечо мужчину в бязевой нижней рубашке.

– Ваш билет, гражданин!

Тот – ноль внимания. Посвистывает в обе ноздри, поджав к животу ноги в диагоналевых офицерских галифе. Старшина переглянулся с Черных, протянул руку, снял с крючка китель, висевший в изголовье. Мелькнули узкие интендантские погоны с четырьмя звездочками.

– Встаньте, гражданин, довольно дрыхнуть! – рявкнул старшина.

Капитан послушно вскочил, сел на полке. Глаза чистые – не спал, притворялся. Черных ощупал его взглядом снизу вверх. Бог ты мой! Ухватик законный. Шрам на нижней губе. Волосы жидкие, лысинка на темечке... Какая встреча!

С верхней полки свесил лохматую голову пассажир в галифе:

– Повежливей, старшина. Как с офицером обращаешься!

Старшина не повернул головы.

– Прошу не вмешиваться. Это, к вашему сведению, безбилетный пассажир, звания тут ни при чем.

Интендант виноватым голосом начал оправдываться:

– Билета действительно у меня нет. В кассе не было. Поймите, не к теще на блины едем в горячее военное время.

– Предъявите ваши документы, – отчеканил Черных, сдерживая рвущуюся из груди радость. Ай да Семериков! Точно рассчитал маршрут «небесного» капитана. – Где садились? В Захарово, значит... Куда следуете?