Текст книги "Беспокойник"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Свадьба
_{(Письмо технолога Жени Приваловой своей подруге)}

«...Да, так самое главное. Людка вышла замуж. Можешь ее поздравить. И знаешь, за кого? За Карпенко. Ну, помнишь, диспетчера из управления? О свадьбе стоит рассказать подробнее.

Собрались все наши ребята. Весь ИТР. В таком составе мы встречались или на волейбольной площадке, или на производственных совещаниях. Поэтому еще не успели рассесться, как Вася Боровик (знаешь его, известный хохмач) предложил провести общее собрание.

Повестка дня:

1) Выборы президиума.

2) Доклад.

3) Разное.

Причем мы не договаривались заранее, но все поняли, что сейчас будет что-то новое и необычное. И каждый хохмил, как умел.

Доклад взялся делать Вася Боровик. Он искусно пародировал речь главного инженера, выкрикивал патетические фразы и все время сбивался то на итоги квартала, то на международное положение.

Каплер от приступа смеха чуть было не сполз под стол.

Потом оратора согнали, и тогда Вася предложил организовать свадьбу.

Все уже вошли во вкус игры и приступили к выборам жениха.

Было названо несколько кандидатур. Но Петровский сказал, что его впервые выдвигают на эту работу и он боится, что не справится. Солдатов сказал, что он не может по состоянию здоровья, и грозился предъявить медицинскую справку. Карпенко тоже пытался возражать, но все заорали: «Хватит самоотводов!»

Кандидатуру невесты утвердили сразу.

Я ей дала рекомендацию:

«Люда Вайнштейн еще в школе проявила себя примерной пионеркой, активно участвовала в сборе металлолома, была заместителем председателя кружка «Красного креста» и т.д.»

Но тут уже начали раскупоривать бутылки (по специальной заявке завезли на свадьбу) и кричать «горько!»

В общем, было очень весело.

Ты была на Шикотане всего две недели. И конечно, за время командировки не смогла понять, как мы здесь живем. А знаешь, неплохо.

Мне здесь нравится, и я остаюсь. До тебя уже дошли слухи, что мы переходим с сезонной на круглогодичную работу. Вот так. Сейчас часть рабочих уезжает, а потом приедут новые, и постепенно у нас будет постоянный состав. Конечно, работать будет легче. Ну ладно, это, возможно, тебя не очень интересует. Знаю, чего ты ждешь.

Итак, твой Солдатов. Не обижайся. Я это в шутку. Не знаю, что ты в нем нашла. Кстати, приезжай сюда, и ты его застанешь. Каплер клянется, что не отпустит Солдатова.

А мне Солдатов не нравится. Он, действительно, очень спокойный, уравновешенный, говорит всегда тихо, но так, что любой побежит выполнять его указание. Этот товарищ далеко пойдет. Говорят, что его хотят назначить... Ну ладно, не будем преждевременно распространять слухи.

У меня впечатление, что он все время изучает, анализирует поступки других людей, а сам никогда не сделает лишнего, опрометчивого шага. Когда я ловлю его холодный взгляд, мне хочется представить, о чем он думает в этот момент. Знаешь, кругом ребята такие веселые, добрые, душевные. А этот сух, насмешлив. Он хорошо знает производство, он умеет командовать. Все? А где же теплота, человечность? Вот и на свадьбе. Ребята, надо отметить, набрались основательно, пели песни, чего-то придумывали потешное, а Солдат (так его у нас прозвали) пил, но не пьянел.

Как-то мы с девчонками выясняли, есть ли у Солдата какой-нибудь роман. Ведь только в его цехе сто пятьдесят молоденьких девушек. И ты знаешь, что он нравится, сама попалась.

Мы установили, что ничего даже похожего на увлечение у Солдата нет. Так, иногда он заходил в общежитие, но это явно по обязанности.

Так что я не в восторге от твоей «пассии». И говорю прямо – не думай о нем, там, на материке, ты найдешь лучше.

Ну, хватит, я уж совсем записалась (все для тебя стараюсь, милая). Передавай приветы...»

Случайные настроения главного героя

В тот вечер на крыльце девятого общежития сидела кошка, похожая на пузатую бутылку. Я обошел дом, полюбовался на темные окна.

Потом я оказался в клубе, где меня окликнул человек, лицо которого было мне знакомо.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – сказал я.

– С меня пол-литра, – сказал он.

– А, – вспомнил я, – капитан Холчевский. К вашим услугам.

– Может, сыграем пока на бильярде? – сказал он.

Обычно бильярд был занят. Но сейчас, когда разъехалось три четверти рабочих, стол пустовал.

– Пойдет, – сказал я, – только я плохо играю.

Мы начали. Стол имел общее с бильярдом лишь зеленое сукно. Шары ходили по диковинным параболам, а приближаясь к лузе, сами сваливались.

– А вы что, – сказал капитан, – бросили здесь якорь?

– Похоже, – сказал я.

– И как?

– Живем нуждами производства.

– Понятно, – сказал капитан, и дальше разговор касался только игры.

Капитан старался. Он хотел выиграть. А мне было все равно. Выиграл я.

И потом мы сидели в каюте капитана, пили и говорили про жизнь.

И я чего-то раскололся. Я долго ему объяснял, почему я здесь остался, и как меня уговаривали остаться, и что я не жалею, что остался.

– Ты сам откуда? – спросил капитан. (После третьей рюмки мы перешли на «ты».)

– Москвич.

– И не жалеешь?

– Нет, – сказал я, – честно. Ходить по асфальту – занятие не для меня.

– Понимаю, – сказал он, – я тоже на морозе хватаю железо голыми руками. А иначе себя перестанешь уважать. Но ты, я смотрю, один.

– Была девушка.

– И?

– Уехала сегодня на «Курильске».

– Не сошлись характерами?

– Не пытались.

– Туманно.

– Ей еще рано быть со мной. Она быстро выдохнется. Посмотрим, а, впрочем, человек с человеком сходится.

– Логично, – сказал капитан. – Ну, взяли на корпус.

И мы опять пили.

Я вернулся в свою комнату, лег, долго не мог заснуть. И в голову лезли глупые мысли.

Я воображал, что ночью веду машину и рядом со мною сидит Оля. И мы едем по загородному шоссе. Я выжимаю до конца газ и только переключаю свет с ближнего на дальний, потому что впереди повисли гирлянды огней – машины частников торопились в Москву.

Я когда-то был шофером и ясно представил себе, как меня ослепили и как я уже не переключаю дальний свет и не снижаю скорости. Изредка мы обходили робкие красные огни, которые шарахались вправо при приближении озверевшего самосвала. А Оля прижалась ко мне, щека к щеке. И я шел, не сбавляя скорости, и обязательно бы врезался в первую же машину, первую же загородку – словом, во все, что попалось бы на моем пути. Но к счастью, меня последний раз ослепили встречные фары, и я заснул.

Я проснулся полпятого с дикой головной болью. Ветер тряс окно, раскачивал деревья и забрасывал в комнату мокрые свернутые листья.

Иногда его порывы были очень сильны, и тогда по комнате молнией вспыхивал отблеск фонаря, который в тихую погоду прятался за деревьями.

Я зажег свет и принял таблетку.

Боль стала ослабевать, и я решил снова лечь и лежал, мечтая заснуть и чтоб перестала болеть голова, ну вдруг случится же такое счастье, а в голове отчетливо звучал разговор с Олей, слово в слово, разговор, который должен был быть и которого не было, понимаете, потому что я не пришел провожать ее, потому что у меня были дела в цехе, а может, я их просто выдумал. И когда я совсем отчаялся, я увидел себя спящим, а в комнате сидела Оля, и я сказал, что хорошо, я, кажется, заснул. И правда, я почувствовал, как куда-то проваливаюсь и что меня крутит и уносит, и мне стало страшно, и я захотел проснуться, но меня кружило все сильнее, и я стал звать громко: «Оля! Оля!» Я был твердо уверен, что сквозь сон кричу это имя, и если кто-нибудь есть на самом деле рядом, то он услышит. Но потом наступила минута просветления, и я понял, что мне это все снится, и Оли нет, и я один. И потом стало легче, и мне снились более спокойные и непонятные сны.

* * *

Утром я пошел на завод, хотя у меня был отгул, и вообще мы уже работали одну смену, но на море был шторм, и я знал, что рыбы долго не будет, и пытался что-то придумать, чтобы у людей все-таки была работа, чтоб цех не стоял, чтоб рабочие не теряли недельный заработок, а это было так сейчас важно.

И я еще раз спросил себя: ты доволен?

И ответил: да, так надо. Кончился какой-то этап в твоей жизни, начался новый. Так надо. И если суждено, мы еще увидимся с Олей, мы еще встретимся, пускай другими людьми, и это будет к лучшему.

Все к лучшему. Дыши глубже, как говорит Холчевский. И только почему-то было тоскливо и сумрачно. И я не понимал почему, а потом понял.

Это все ерунда. Это все погода. Просто на море шторм. Просто ветер срывает последние жалкие листья с черных деревьев, и грязь на улице и лужи. И дождь, дождь, который повис над островом уже с неделю. Тучи прочно осели на вершинах сопок и ползут на поселок серым туманом. Ну откуда взяться хорошему настроению, когда над тобой грязная мокрая вата вместо неба, и льет, и льет, и ты так давно не видел солнца, что уже не знаешь, есть ли оно на самом деле.

С точки зрения корреспондента радио

Самолет оторвался от бетонной дорожки, и пассажиры начали деловито сосать конфеты. Они сидели чинные и сосредоточенные, пристегнувшись ремнями, как и положено по инструкции.

Он демонстративно откинул ремни. Не первый раз летает. Ничего еще не случилось. Стюардесса прошла мимо и сделала вид, что не заметила. Но ему сейчас плевать. Через пятнадцать часов Москва. Он уже думал, что никогда не улетит из Петропавловска. Не дадут погоды, и все. Так и зазимует в аэропорту. Ну, может, не через пятнадцать часов. Он немного знал точность Аэрофлота. Ну, через двадцать. Ну, в крайнем случае, просидят сутки в Новосибирске. И тем не менее. Самолет, скорость, комфорт.

Он никогда так надолго не уезжал из Москвы. Сколько прошло времени? Месяца три-четыре? Подсчитаем. А впрочем, потом. Он объездил весь Дальний Восток. Он был в шахтах и на золотых приисках. В тайге и у подножия вулкана. Он ходил к Командорским островам и ловил сайру у Южных Курил. Ну, ловил, допустим, не он, но ведь он тоже работал.

Между прочим, работа журналиста не из легких. Как сказал один русский классик: «Охота к перемене мест – весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест».

Приезжать в городок, в поселок, где тебя никто не знает. Гостиницы, общежития. Никогда не известно, где придется ночевать: в гостинице или на скамейке вокзала. Заводишь знакомства с новыми людьми. Это не всегда приятно. Неизвестно, как тебя встретит человек. Корреспондент? Очень приятно. И начнет шпарить скучно и нудно про план, про показатели. И сорвется материал, если ты не найдешь ключ к этому человеку, не расколешь его. К каждому нужен особый подход. А ведь мы должны быть всегда любезны, вежливы, настойчивы и внимательны. И пусть у тебя плохое настроение, пусть тебе все в данный момент до лампочки, но это твое личное дело. Этого никто не должен замечать. Ты всегда начеку, всегда на работе.

Доволен ли он поездкой? Да, очень. Было трудно. Тогда, на сайре, требовался срочно репортаж, а сеть намоталась на винты. Другой бы растерялся. А он сделал репортаж. А как на него в тот момент смотрели моряки? Не надо, он все и так понимает без слов. И тем не менее. Ведь в тот момент, когда передачу слушали миллионы, в тот момент команда, действительно, перевыполнила план. Он же все проверил. И разве не приятно было морякам услышать рассказ про себя? И рассказ получился правдивым. Неважно, как делался. Важен результат. Он помнил, что капитан заперся на мостике и отказался говорить. Все понятно. Но сейчас бы, после того как репортаж вышел в эфир, они бы встретились с капитаном как лучшие друзья. Такова жизнь, у всех свои сложности.

Он представил, как на первой же летучке его будет хвалить шеф. Шеф – потешный мужик, старая гвардия, когда-то работал за границей. И сейчас, когда он бывает расстроен «своими мальчиками», он запирается в кабинете и читает вслух по-французски. И вот теперь, шеф, убедишься, что молодой репортер Комаров тоже кое-что умеет. За последнее время половину передач отдела занимали материалы Комарова. Статистика. Никуда не уйдешь.

Надо ездить. Многое увидишь, многое узнаешь. Самое скверное – это пить пиво с нашими скептиками и ворчать: «Разве, мол, дадут сделать хороший репортаж?» Ну их к аллаху! Ну и пускай завидуют.

На световом табло потухли красные буквы. Молодая женщина, что сидела с ним рядом, расстегнула ремни и посмотрела на него. И он понял ее взгляд. Дорога дальняя.

– Вы знаете, – сказал он, – песню про «ТУ сто четыре»?

– Нет, – сказала она и сделала вид, что удивилась его вопросу.

Он склонился к ней и запел:

 
«Ту сто четыре» самый лучший самолет,
«Ту сто четыре» самый надежный самолет...
 

Он пел медленно, грустно, на мотив известного похоронного марша, и молодая женщина стала смеяться так, что даже стюардесса приостановила свой размеренный бег по самолету.

«Порядок, – подумал он. – А если ей еще рассказать, что я корреспондент радио?»

– Где мы летим? – спросила молодая женщина, кончив смеяться.

– Над морем Охотников.

Именно над морем Охотников, а не над Охотским морем. Так говорили моряки.

– А может, над Курилами?

– Можно и над Курилами, над Северными и Южными, над Сахалином, над всем что хотите. Отсюда все видно.

– Посмотрите, как красиво, – сказала молодая женщина.

Он придвинулся к ней и взглянул в окно иллюминатора.

Ослепительное солнце повисло на призрачном голубом небе. Далеко внизу сияли поля белоснежных облаков. Казалось, кто-то укрыл землю плотным покрывалом стерильно чистой ваты. Впрочем, сравнение с ватой, подумал он, может, и неточно. Ледники? Снега? В общем, какое-то волшебное царство голубого, белого и солнечного.

– Да, – сказал он, – очень красиво.

1963

ТИГР ПЕРЕХОДИТ ДОРОГУ

Теперь он стал начальником отдела, приказ подписан, все, точка, и что бы они там еще ни чирикали, приказ подписан, а если подписан, значит, это все давно согласовано и утверждено. Завтра он впервые не торопясь пройдет в кабинет, в тот кабинет, и скажет Танечке, чтобы она никого не пускала, а потом нажмет кнопку звонка и будет по очереди вызывать Тимошкина, Топоркова и всех прочих отдельских интеллектуалов. «Ну, – скажет он, пристально глядя на каждого, – какие предложения, что вы там задумали?» И сотрудники будут нервно подергивать плечами и отводить глаза. И не потому, что они в чем-то уже успели провиниться. И не потому, что он стал начальником. Просто у него тяжелый взгляд, его трудно выдержать, это он сам знает. Даже в метро, если он на кого-нибудь посмотрит, человек отворачивается. Это еще со школы, с детской игры в гляделки. Он и тогда был чемпионом. Даже Эдик Иванов – и тот смог продержаться всего две минуты.

Он усмехнулся. Так, воспоминания, шалости. А взгляд остался. Жена утверждает, что у него глаза как у дьявола. «Я поэтому и боюсь тебя обманывать», – говорит она. Льстит, конечно. Льстит, потому что любит, а может, действительно? К черту, все, точка, приказ подписан, конечно, не ради его прекрасных глаз, он вообще хороший работник, плюс прежние заслуги, плюс железные нервы. Но все-таки начальник не должен быть размазней. Начальника должны бояться.

Он стоял перед клеткой, в дальнем углу которой спал один тигр, а другой тигр мягко, как кошка, но упрямо, как маятник, ходил от одной стенки к другой.

Вот то же, подумал он, хозяин, тигр, когда выходит из логова, все живое перед ним трясется, впрочем, смешно, конечно, но интересно проверить.

Он сосредоточился и стал следить за тигром. Их глаза встретились, но тигр пока еще ничего не почувствовал, не понял, скользнул пустым взглядом, прошел.

Так повторялось несколько раз. От напряжения он уже не видел зверя – мелькал полосатый черно-желтый шарф. Но вот появились глаза. Тигр остановился. Теперь они смотрели друг на друга.

«Я сильнее тебя, – гипнотизировал его человек, – ты глупая большая безвольная кошка, я могу делать с тобой все что угодно, я всемогущ».

Тигр зажмурился, зевнул и возобновил маятниковое движение.

Тогда он опустил веки и усмехнулся. Ну, доволен? Можно будет мимоходом сообщить жене, так небрежно, на юморе, что, дескать, даже тигр не выдерживает его взгляд.

Он посмотрел на часы. Ну, ладно, хватит заниматься ерундой. Погулял, развеялся, подышал кислородом, порядок. Время идти обедать. А завтра ты другой, и что бы они там ни чирикали, точка, приказ подписан. Ладно, хватит, завтра все серьезно, завтра работа.

Кстати, он действительно не лишен чувства юмора и понимает, что думал тигр, когда он уставился на зверя. «Дескать, тренируйся, крошка, показывай власть, изгиляйся, я же в клетке, за железными прутьями. Вот попадись ты мне в джунглях, на рассвете. Я бы тогда заглянул в твои черные очи». Вот так, наверно, думал тигр. Если он вообще способен думать.

Спустились сумерки, и в зоопарке стало тихо, и только откуда-то со стороны доносились резкие отрывистые шумы. С наступлением темноты все звери ложились спать, только тигр все ходил, ступая мягко, как кошка, но упорно, как маятник, от стены к стене.

Днем все было в порядке, днем все было привычно и согласно режиму. Сначала служители убирали клетку, потом приносили еду. Потом приводили людей, приводили специально для него (ну, конечно, не только для него одного, манией величия, слава Богу, он не страдал). Люди своими глупыми, лишенными всякой шерсти лицами развлекали обитателей зоопарка, развлекали честно, стараясь громким разговором, смехом, воплями привлечь к себе внимание. Если им это не удавалось, они отходили грустными и разочарованными. Зато когда он показывал, что, дескать, заметил людей, восторгу их, особенно маленьких, не было предела. Иногда они пытались установить более близкий контакт, просовывали сквозь прутья палки и ветки. Но этих быстро отгоняли служители. За людьми строго следили и не разрешали резвиться. Бедные, что они получали за свое дежурство около клеток? Перепадал ли им кусок мяса или хотя бы мозговая косточка? Иногда среди людей попадались комики вроде сегодняшнего идиота, который уставился на него и замер. Тигру тогда стало так смешно, что он даже зажмурился. Нет, днем было интересно, и время летело незаметно.

Но эти долгие тоскливые вечера! Почему-то приходило меланхолическое настроение, и мелькали смутные воспоминания чего-то непережитого, неясного, непонятного. Мечта о другой жизни? Но какой? Однажды в соседнюю клетку поселили какого-то ободранного новичка, так этот придурок все время бормотал о каких-то джунглях, где живому тигру надо целые дни бегать, искать пищу и где никто тигра не охраняет, никто его не развлекает, не заботится о нем, не показывает новых людей. Когда он слушал этот детский лепет, так у него даже шерсть становилась дыбом. Случаются же такие ужасы на свете!

Тигр понимал, что ему дико повезло – с самого рождения на всем готовом, жизнь без всяких забот, – и не хотел ничего другого. Вот разве что вечером... И то немного, ну хотя бы пройтись по аллеям, посмотреть на соседей. Вряд ли бы кто-нибудь его стал обижать. Он же никому зла не делал. А может, еще раз посетить город? Городом люди называли все то, что окружало зоопарк. Клетки, в которых жили люди, назывались домами, а аллеи между домами – улицами. Тигра один раз возили по городу. Правда, тогда впечатление о городе сложилось самое отвратительное. Шум! Суета! И запах! Точнее, просто воняло чем-то неестественным и противным. И потом эти стада ревущих, фырчащих животных, которые носились друг за другом по аллеям. Кстати, на одном из них везли и самого тигра. Ничего, зверь вел себя мирно и не тронул тигра, хотя тигр взгромоздился ему на спину. Поэтому тигр надеялся, что если он будет осторожен, то его эти звери не тронут. А в город тигру хотелось. Может, все-таки ему повезет, и он отыщет уголок поукромнее, где не будет так скверно пахнуть и удастся спокойно попрыгать. Слишком уж скучны и однообразны вечера в зоопарке.

Он взглянул в угол. Вот ОНА, его законная. Дрыхла целый день и опять дремлет! Что и говорить, его семейной жизни не позавидуешь. Он достался первой же попавшейся тигрице, которая была гораздо старше его, ленива, нелюбопытна и очень редко к себе подпускала. То и дело она ставила ему в пример какого-то Багира, с которым жила до него. И может, у нее был не только Багир. Тигрицы, они коварны, никогда не узнаешь, о чем они думают. И детей она не хотела. Дескать, и так тесно. А завести тигрят было бы неплохо. Он бы играл с малышами.

Он еще раз взглянул в угол. Конечно, одним глазом она наблюдает за ним. Знает, что он скоро будет топтаться около нее и робко повизгивать.

Впрочем, ее можно понять. Когда нет других интересов, единственное развлечение – показывать свою власть над ближним.

Он отвернулся и вдруг неожиданно ударил лапой по дверце. Ударил просто так, от досады на самого себя, оттого, что ему никогда не хватало силы воли хоть однажды показать характер и демонстративно пойти в свой холостяцкий угол, ни разу не взглянув на тигрицу. Но тут что-то треснуло, и дверца распахнулась.

Обычно дверца никогда не открывалась. Служители тщательно ее запирали. Иначе в клетку мог проникнуть кто-нибудь посторонний, унести мясо, разворошить соломенную подстилку или, что еще хуже, пристать к тигрице со всякими глупостями.

Но может быть, не было бы счастья, да несчастье помогло? Теперь у него появилась возможность прогуляться по аллеям.

Он остановился в нерешительности. Сзади тигрица подала голос:

– Доигрался? Допрыгался? Теперь жди беды. А я тут ни при чем.

Это было на нее очень похоже. В беде оставлять его одного. Что ж, чем хуже, тем лучше. Он прыгнул через барьер и неслышно приземлился на песок.

Теперь тигрица вскочила на лапы. Теперь она забегала.

– Куда? На поиски приключений? Смотри, обдерут тебе шкуру. Потом не приходи ко мне жаловаться.

Она подошла к дверце, высунула голову и прорычала более нежно:

– Ладно, уж так и быть. Вернись, я все прощу.

Прикидывается добренькой, подумал тигр. Видите ли, она простит, она разрешит. Будь хоть раз мужчиной. Ну?

Медленно, оглядываясь, он уходил в глубь аллеи.

Тигрица стояла у дверцы и осуждающе смотрела вслед.

Сначала он надеялся найти себе компаньона. Вместе бы прошвырнулись взад-вперед, чего-нибудь сообразили. Но все звери при его приближении забивались в угол и даже повизгивали от страха. Привычка, подумал тигр, все дисциплинированны, боятся из клетки нос высунуть, боятся ответственности, боятся лишиться обеда.

И только один орел не сдвинулся с места, а только помахал своими короткими обрезанными крыльями. Вот, подумал тигр, встретил одного смельчака, да и тот инвалид.

А буйвол, известный ябеда и провокатор, при приближении тигра поднял такой истошный рев, что пришлось срочно свернуть с аллеи и бежать куда глаза глядят. А что оставалось делать? Придут служители, поймают, доложат директору зоопарка, и утром жди неприятностей.

Возвращаться на аллею было опасно. Встревоженные шумом, по ней могли ходить служители.

Тигр увидел дыру в заборе и пролез туда. Отсижусь здесь, подумал он, пускай там все успокоятся.

Он осмотрелся. С трех сторон его окружали стены дома. Сзади был забор.

Маленькая собачонка с лаем выскочила из какой-то щели и, вдруг мгновенно смолкнув, с невероятной скоростью исчезла в воротах, через которые была видна улица. Там было светло, мелькали фигуры людей и с ревом пробегали огромные животные с горящими глазами. Тигр подошел поближе к воротам. Мысль его работала быстро и четко: «Все меня знают, в обиду не дадут, а мне интересно, что делают люди, когда не ходят в зоопарк развлекать меня. Где их кормят? Чем их кормят? Как они проводят вечера? Ну, решайся, пан или пропал».

Он вышел на улицу, прижался к стене. Первый зверь пробежал мимо и не тронул. Потом сразу несколько, взревев, пронеслись друг за другом. На тигра ноль внимания. Но, Боже, какой отвратительный запах! У тигра закружилась голова и подогнулись колени.

Прошел человек. Человек шел тихо, смотря прямо перед собой, а в руке нес какой-то сверток, от которого пахло привычным родным мясом. Пойду за ним, решил тигр, все-таки сверток, если держаться к нему близко, несколько отбивает вонь улицы.

* * *

Конечно, у Ивана Николаевича, как и у каждого человека, есть свои слабости, кто спорит, он не любит, когда в классе открыта форточка или там громко смеются, ну, смейтесь на здоровье, но в коридоре, во время перемены, но не на занятиях, ясно, не тогда, когда Иван Николаевич делает неправильное ударение, произнося прóцент, дóцент и пóртфель. Иван Николаевич уже пожилой человек, и надо уважать его возраст и его привычки. Ясно? Иван Николаевич любит, чтобы в классе стояла тишина, чтоб муху было слышно, ясно, чтоб не задавали лишних провокационных вопросов, история есть история, что в учебнике написано – закон, и нечего показывать свою образованность, я доходчиво объясняю? И по коридору положено ходить парами, а не носиться вперегонки, стыдно, молодые люди, перешли в десятый класс, солидности никакой. И Иван Николаевич правильно сделал, что вызвал в школу родителей Владимова и Мальцевой – рано им еще по кино ходить на вечерние сеансы и целоваться в темноте. Иван Николаевич все видел, специально сзади сидел. Он отвечает за своих учеников. Знаем, сначала кино, поцелуи, а потом девушка идет на аборт, или там ребенок внебрачный рождается, из РОНО звонок, учителю неприятность. Так что Иван Николаевич вовремя пресек, вовремя сигнализировал. И вместо благодарности... Раньше молодежь уважала стариков. А теперь? Каждый говорит, что хочет, думает, что хочет, а отношение к нему, Ивану Николаевичу? Это же не люди, это же форменные звери! Ну, то, что он всегда находит кнопку на стуле, это привычно. Но недавно он получил письмо из Америки от президента Джонсона. Президент сообщил, что удовлетворил ходатайство двоюродного брата Ивана Николаевича и приглашает самого Ивана Николаевича в Америку. С Иваном Николаевичем чуть инфаркт не случился. Он всегда гордился, что у него нет родственников за границей, и вдруг объявился братец. Он понес письмо куда следует и сказал, что никакого брата у него нет, а если есть, то Иван Николаевич его никогда не признает. Но там, куда он понес письмо, только посмеялись. Оказывается, конверт был поддельный, и штампы самодельные, и за президента расписался кто-то из учеников Ивана Николаевича. Но где это видано, так разыгрывать старого больного человека! Дома к телефону он боится подойти. Все время звонки. Соседи подозрительно на него косятся. Женские голоса назначают свидания под часами. Это все происки Мальцевой, и весь класс с ней заодно. Ловят его, подсиживают. Выгнать их всех надо из школы! Он так и сказал директору. А тот, начитался газет, говорит, что на учеников не надо кричать, надо с ними работать, убеждать. Убедите их, бандитов. В любую минуту могут тебе подстроить такую каверзу...

Иван Николаевич оглянулся, и внутри у него все оборвалось. Как чувствовал. Ужас! Это же надо додуматься. Живого тигра достали! Вот он, образина, топает сзади. А сами, наверно, крадутся по другой стороне, выжидают, когда Иван Николаевич бросится бежать или позовет на помощь. То-то завтра смеху будет в школе. Но на этот раз, голубчики, у вас ничего не выйдет. Иван Николаевич знает, что у Владимова друзья в цирке работают. На этот раз фокус не пройдет, хватит. Но им-то, циркачам, как не стыдно, взрослые люди!

Иван Николаевич остановился и повернулся к тигру. Тигр тоже остановился. Остановилась и толпа, что следовала за ними. Там, наверно, ученички его любимые, прячутся за спинами...

– Иди, голубчик, спокойно, – сказал Иван Николаевич громким мужественным голосом.

– Мама, – крикнул ребенок из толпы, – я же говорил, что он ручной.

Иван Николаевич снова возглавил шествие. «Что, съели?» – ликовал он. Вот только как бы от него отвязаться? В магазин заскочить, что ли? Тигр-то дрессированный, но черт знает, что ему в голову взбредет.

Все получилось лучше, чем он предполагал. Люди плотно обступили его и не подпускали к нему рычащих зверей, что бегали посередине улицы. Тигр обратил внимание, что у большинства зверей четыре глаза. Два больших – спереди, два маленьких – сзади. Некоторые звери останавливались, и люди сами покорно лезли к ним в пасть, которая находилась у зверей сбоку. Но тигр заметил, что эти же звери выплевывали людей, живых и невредимых, и те как ни в чем не бывало топали по улице. Надо было только держаться края улицы, ибо на тех смельчаков, что пытались перебегать ее, звери рычали и визжали, и тогда люди быстро улепетывали к домам.

Все шло хорошо, но вдруг человек, за которым он следовал, начал переходить улицу. Тигр замер. Он хотел крикнуть: «Опомнись, безумец, что ты делаешь!» Однако отставать от человека со свертком не хотелось. Положение создавалось безвыходное. Но звери, как по команде, все остановились, человека со свертком никто не трогал, и тигр ступил на мостовую.

Сборище народу? Крики? Наверно, драка. Ну, конечно, как всегда, из службы никого не видно. Вечно уличные происшествия должен расхлебывать ОРУД. Его дело следить за транспортом. Но попробуй усиди тут. Мордобой, наверно, страшный. С чего бы? День получки?

Инспектор Говоров переключил светофор на «мигалку» и вылез из стакана. Но не успел он сделать нескольких шагов по направлению к месту происшествия, как из толпы вышел тигр и остановился у перехода.

За пять лет работы у инспектора Говорова не было ни одного взыскания. Он был на хорошем счету у начальства и уверенно шел на повышение. Капитан Максимов как-то сказал на собрании, что Говоров – исполнительный и толковый сотрудник, который мигом разберется в любой сложной ситуации, а капитан Максимов слов на ветер не бросал.

Понятно, подумал инспектор Говоров, скоро увидим что-нибудь вроде «Полосатого рейса». А кто будет в главной женской роли? Только бы не Гурченко. Зачем ее вообще снимают? И некрасивая совсем, и голоса нет, одни лишь «хи-хи» да «ха-ха», да есть сигналы, что в личной жизни морально неустойчива... Лучше бы на роль укротительницы взяли Жанну Прохоренко. Скромная девушка и хорошо смотрится. И неважно, что с цирком раньше не работала. Вот тигр какой смирный. Куда его ведут? Наверно, на объект. Жаль, что не здесь съемки. А вдруг все-таки будут снимать, и он, инспектор Говоров, попадет в кадр? Нет, тогда бы предупредили заранее. Ладно, милиция всегда на своем посту.

Инспектор Говоров вышел на середину перекрестка, поднял руку, и сразу все такси и частники, словно споткнувшись, замерли.

– Смотрите, – пискнула девушка и схватила шофера за рукав куртки, – тигр переходит улицу!

Шофер, старый московский таксист, сначала бросил взгляд на пассажирку, потом на перекресток, потом неторопливо высвободил руку, опустил боковое стекло и сплюнул на мостовую.

– Первым делом, барышня, шофера нельзя за руку хватать. Хорошо, что стоим. А если б, к примеру, на скорости шли? Врезал бы мне грузовик, и ремонтируй машину за счет профсоюза. А таксиста колеса кормят. Да, барышня, нам не позавидуешь. Поворот на красный отменили, холостой пробег уменьшили, да еще тигров на улицу выпускают. Все нас ловить пытаются. Реакцию проверяют. Чуть зазеваешься, и сразу дырка в талоне.