Текст книги "Беспокойник"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Петя! Тигр переходит улицу!

– Где? Этот? Тьфу. Нашел чем удивить! Вот слушай, как только Сидор Петрович объявил о сокращении, у нас в отделе такой зоопарк начался...

– Тигр! Тигр на переходе!

– Так. Ясное дело. Иностранец. Наших-то небось в клетке держат, а этому за валюту гулять разрешают.

– Мама, я хочу такого, полосатого. Купи!

– Вовочка, нет у меня сейчас денег.

– Купи! Мама, купи! Ты же обещала! Я два дня съедаю всю манную кашу.

– Вовочка, ну посмотри. Он помятый, облезлый. Мы лучше завтра пойдем в «Детский мир» и купим новенького, блестящего и с голубым бантиком.

За человеком со свертком он вошел в теплую, очень светлую клетку, где было так много народу, что тигр испугался, как бы ему не отдавили лапы. Но зато удивительные, приятные и разнообразные запахи, можно сказать, прямо ударили ему в нос. Он даже облизнулся от удовольствия.

Женщина, которая шла прямо на него, смотря куда-то в сторону, вскрикнула и уронила сумку на пол. Раздался звон, и белая жидкость потекла к лапам тигра.

Жидкость оказалась вкусной и напоминала что-то далекое, детское.

– Безобразие! – вопила женщина. – Стиляги проклятые! Мало им, что кошек и собак за собой таскают! Тигров в магазины приводят! Я за молоком очередь отстояла. У, образина, жрет и не давится.

Женщина наступала. Он почуял недоброе и подался назад. Но где дверца из клетки? Он побежал, люди расступались, давая ему проход. Перед ним был барьер. Он хотел его перепрыгнуть, стал на задние лапы. За барьером лежали куски сочного мяса. И еще он увидел лицо человека в белом халате. Прямо на глазах тигра лицо сделалось мокрым. По нему текли капли воды. Нижняя губа у человека дергалась.

– Давай, киса, – вдруг сказал человек хриплым шепотом, – лезь!

И отступил в сторону. Тигр перемахнул через барьер, стукнувшись о стену. Но боль тут же забылась, потому что первый же кусок мяса оказался просто прекрасным. Он и не подозревал, что такое бывает.

– С ума сошел, Вася? – зашептал, заикаясь, другой человек в белом халате.

– Тащи побольше, дура, – ответил первый, – потом на него спишем, понял? И будет порядок.

Второй человек понял, и перед тигром шлепнулось сразу несколько кусков.

– Кушай, киса, не стесняйся, – шептал первый.

А второй, понятливый, громко и уверенно покрикивал на столпившихся за барьером людей.

– Ну, чего стоите? Не видите, что ли? Отдел закрыт на учет.

– Что происходит?

– Смотри, Валька, кино снимают.

– Привет, какое кино? А где прожектора?

– Скрытой камерой работают. Сейчас это модно.

– Научились у итальянцев. А в белых халатах с какой киностудии?

– Да не артист он, сынок. Продавец он. Я давно его знаю.

– Значит, массовка. По три рубля за день. Неореализм.

– За три рубля такого страху натерпеться? Смотри, как тигра урчит.

– Да это не тигр. Просто хмырь какой-то переоделся.

– Ну да, переоделся! Подойди поближе, посмотри. Ишь как зубами щелкает.

– А ему, бабушка, по десять рублей в день платят. За десять рублей я бы еще лучше щелкал.

– Возможно, они делают методом блуждающей маски...

– Какая маска? Гляди, как прыгнул! И побег, побег на улицу. Тут любую маску надень, а так не прыгнешь.

– Так парень циркач, второй Брумель.

– А куда он побёг?

– Ясно куда, переодеваться. Да будь это настоящий тигр, он бы дал шороху.

– Да, была бы потеха.

– Вот так, походишь по магазинам, насмотришься...

– Это еще что! Вчера в овощном продавщица молодая, нахальная, взяла чек и говорит: какой чек? Я, говорит, вашего чека в глаза не видала.

Почему он убежал? И не потому, что его смутила необычная обстановка, сильное освещение, гудящая людская толпа за барьером. И не потому, что неожиданный поздний ужин как-то выпадал из привычного режима дня, и организм больше не принимал пищи. И не потому, что он вдруг вспомнил о тигрице и об открытой двери и испугался, дескать, кто-либо войдет, обидит. А убежал он потому, что инстинктивно почуял: слишком много дармового мяса – это не к добру.

Сверху что-то загремело, гигантская вспышка осветила площадь. Серая стена надвигалась на него, казалось, шел обвал, еще мгновение – и потоки воды прижали тигра к мостовой. Он присел и зажмурился.

Когда ливень чуть стих и тигр открыл глаза, он увидел, что налетевший шквал смыл всех людей, и только он каким-то чудом уцелел, да еще четырехглазые звери осторожно скользили посередине улицы.

Промокший до костей, озябший, тигр медленно побрел вдоль домов, пытаясь найти укрытие.

А пьяный все лез и лез, настырный какой, и тогда Павлович запер дверь и отвернулся. Что с ним говорить? Все равно не поймет. Правда, в кафе, которое наполнилось почти мгновенно, как только начался ливень, нашлось бы еще одно место, но Павлович наметанным взглядом определил, что пьяный – шантрапа, плана с него не будет. А пустишь, еще скандал затеет, а отвечать кому? Опять же...

В дверь застучали. Пьяный прилип к стеклу.

– Хошь, милицию вызову? Хошь протокол схлопотать? – спросил Павлович, чуть приоткрыв дверь.

– Папаша, будь человеком, – попросил пьяный.

– Вот и ты будь сознательным. Ступай спать, протрезвись. Сказал не пущу, и конец. Привет родным.

– Конечно, чем меньше человек, тем больше власть хочет показать, – заметил язвительно пьяный.

– Большой какой выискался начальник! Да я таких начальников за шиворот таскал! – рассвирепел Павлович, хотя в обычной жизни был весьма смирным и унижался даже перед буфетчицей.

Пьяный попытался просунуть ногу, но Павлович опередил его и захлопнул дверь. Пьяный достал рубль и показал его Павловичу.

– И не проси, и не буду, – сказал Павлович, понимая, что его слов пьяный все равно не услышит. – Купить меня вздумал, начальник, мать твою.

Павлович вошел в вестибюль и собрался было пройти в туалет, как в дверь застучали так сильно, что Павлович испугался за стекло.

Он подбежал, но пьяного уже не было. Спрятался, наверно. Ну появись только, подумал Павлович, я тут же дам свисток, и схлопочешь ты суток пять, ишь какой, рублем размахивает, да я эти рубли...

Вдруг сбоку в стекло заглянула страшная полосатая морда. Павлович сначала оторопел, а потом погрозил кулаком.

– Я тебе прикинусь. Ишь как рожу разрисовал, я тебе такого тигра покажу. Обмануть вздумал?

Полосатая морда исчезла.

– Вот так, – сказал Павлович, – ученый нашелся. Хотел взять меня «на понял». Если Павлович сказал не пущу, все, конец. И привет родным.

Лейтенант не успел поднести трубку к уху, как услышал отчаянный вопль:

– Тигр, тигр стоит около будки! Тигр, живой тигр!

– Что? – спросил лейтенант.

– Тигр! – визжал голос из трубки. – Я дверь держу, а он стоит, зубами щелкает.

– Послушайте, гражданин, – устало сказал лейтенант, – если уж пьете, так закусывать, надо. И потом, поймите, в милиции тоже люди работают.

Он положил трубку. Старшина вопросительно смотрел на него.

– Ничего особенного, – сказал лейтенант, – просто один решил повеселиться.

* * *

– Дежурный по городу Леонов.

– Леонов? Говорит капитан Чесноков. Я следую на патрульной машине за тигром. Тигр идет по Садовому кольцу в направлении площади Маяковского.

– Тигр? Что он там делает?

– Что делает? Погулять, наверно, вышел. Спросить у него?

– Ладно, Чесноков, ты эти хохмочки оставь. Высылаю людей.

Не оборачиваясь, он почувствовал, что за ним следят. Он остановился. И тот зверь тоже остановился. Он побежал. А зверь не отставал. Он понесся прыжками, а зверь продолжал преследование, держась от него слева и чуть сзади.

Тигр увидел освещенную широкую дыру, и инстинкт, древний спасительный инстинкт подсказал ему правильное решение.

Он оказался в узком коридоре, где было сухо и светло. Только бы в другом конце нашелся выход, подумал тигр, иначе мне крышка. Но в другом конце коридора показался человек. Значит, выход был. Тигр бросился к выходу. В последнее мгновение мелькнула мысль: «Вдруг человек его остановит?» Но человек тихо сел на пол, а тигр проскочил мимо него, а потом вверх по ступенькам и выпрыгнул снова на эту же улицу, но с другой стороны. И дальше тигр, словно умудренный опытом предков, уходящих от погони, повернул обратно.

Он несся прыжками по улице, и ливень по-прежнему хлестал мостовую, и люди все куда-то попрятались, а может, их всех тогда смыло потоками воды, и он обгонял четырехглазых зверей, бегущих слева от него, но это были звери мирные, и он это чуял, а потом почувствовал, что его нагоняет тот, агрессивный зверь, и тогда тигр свернул направо, и дальше он уже знал, куда бежать, он знал, что скоро появятся те ворота, из которых он впервые вышел в город.

Надо было пересечь улицу, и он не раздумывая перепрыгнул ее в два прыжка, прямо перед носом у маленького зверя, который от неожиданности взвизгнул, резко свернул вправо и даже попытался влезть на столб.

Его преследователь нагонял его, воя яростно и зло. Но тигр свернул в знакомые ворота и проскочил в щель, и дальше он бежал, безошибочно находя кратчайший путь к родной клетке, но бежал уже не так быстро, понимая, что в эту щель преследователю не пролезть, не те размеры.

Дверца все еще была открыта, тигрица ходила из угла в угол, и когда тигр совершил свой последний прыжок и оказался в клетке, она подошла к нему и больно ударила лапой.

Потом она закатила форменную истерику. Она высказала все, что думала про него: молокосос, развратник, шляется Бог знает где, а она тут одна, нервничает, волнуется, а ему, конечно, наплевать.

А он молча забился в угол и все еще дрожал, каждую минуту ожидая услышать вой и фырканье агрессивного зверя. Но потом он понял, что зверь его потерял. И он успокоился.

А тигрица еще долго и нудно ворчала. Потом, правда, она была добра к нему.

* * *

Зав. отделом информации отодвинул листок.

– Не пойдет. Вот помнишь, Петя, у нас однажды прошла заметка? Всего тридцать строк. Пионер из шестого класса собрал у себя дома летательную машину, точно такую же, как Леонардо да Винчи пять веков тому назад. Вот это был ударный материал! Автору триста рублей старыми деньгами выписали. На Доске почета висел. Шеф на летучке отмечал. А ты лезешь с ерундой. Подумаешь, тигр гулял по улицам. Нашел чем удивить. Ищешь дешевые сенсации? А выговора с занесением ты еще не зарабатывал?

По Москве ходило огромное количество как всегда противоречивых слухов. Через неделю в «Московском комсомольце» напечатали статью «Кто сильнее, лев или тигр?», но речь там шла только об Азии и Африке.

На Западе все крупные газеты на следующий день вышли с огромными заголовками на первых полосах: «Тигр идет по Москве», «Тигр-людоед», «Москва в панике», «Тигр пожирает девушку» и т.д.

Солидная «Таймс» сухо информировала, что количество жертв насчитывается до 59 человек, съеденных и искалеченных. От каких-либо комментариев «Таймс» отказывалась.

«Нью-Йорк пост» напечатала фотографию тигра, сидящего у входа в Политехнический музей.

Несколько ультраправых газет поместили подробный отчет своих московских корреспондентов. Автор одной из статей намекал, что, дескать, происшествие не случайно, и, дескать, это своеобразный протест животных против новой экономической реформы.

В Москве в районных отделениях милиции зачитывался приказ начальника управления о повышении бдительности.

Капитану Чеснокову вынесли благодарность с занесением в личное дело.

Инспектора Говорова уволили из органов.

Директор зоопарка, красный и потный, ерзал в кожаном кресле, а человек с очень тихим голосом продолжал:

– И если так дальше пойдет, и звери, когда им захочется, будут выходить на улицу...

(И вообще, плохо у вас поставлена воспитательная работа – чуть было по привычке не добавил человек с очень тихим голосом, но вовремя спохватился.)

Когда тигров снова перевели в старую клетку, там была уже новая дверь, новый замок, а с внешней стороны повешено объявление:

«Ввиду крайней опасности категорически запрещается заходить за барьер».

1965

ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЕ РАССКАЗЫ

1. ВЗРЫВ НА СТАДИОНЕ

Очень трудно было достать билеты на матч «Ботафого» – «Васка да Гама», поэтому наверху люди сидели на ступеньках лестниц и, как потом утверждала статистика, число зрителей превышало двести тысяч. А в проходах еще толпились продавцы мороженого и прохладительных напитков. Продавцы совсем забыли про дело, они переступали с ноги на ногу и громко подбадривали футболистов (словно их крики можно было услышать в мощном реве стадиона), и это, конечно, шло в убыток торговле. Но их можно было понять. Уж слишком хорошо играл Армандо, центрфорвард «Ботафого». Он был просто великолепен, он проходил защитников, как нож масло, а когда он забил второй гол, а судья не засчитал, определив офсайд, возмущению трибун не было предела.

Солдаты, занимавшие первые ряды, встали и взялись за руки, ожидая напора разъяренных болельщиков.

Ошибка судьи не обескуражила «Ботафого». И хотя счет был ничейный (1:1), вся игра шла у ворот «Васка да Гама». Армандо легко прошел трех защитников, но его партнер не понял маневра, не успел на передачу. Но вот мяч опять попал к Армандо. Два защитника растерянно топтались перед танцующим форвардом. Сейчас должна была последовать передача или серия финтов. Стадион орал: «Давай, Армандо, еще гол!»

Поэтому никто не обратил внимания на зеленый самолет спортивного типа, который вдруг откуда-то с высоты спикировал к чаше стадиона и, резко вывернув вверх, словно растаял в лучах солнца.

Впрочем, наблюдать, куда скрылся самолет, уже было некому. Предмет, сброшенный летчиками, едва лишь коснулся поля. Через несколько секунд вылетели все стекла в окнах домов и отелей, окружавших стадион.

Говорят, там тоже были раненные осколками стекла, но о них сразу же забыли, потому что весть об ужасной катастрофе навела панику в городе.

Зеваки и полиция, стоявшие снаружи стадиона, у ограды, сначала не поняли, что произошло. Как рассказывали очевидцы, больше всего их поразила наступившая тишина. Поодиночке и группами они потянулись к входу на трибуны, причем впереди шли полицейские – на всякий случай, чтобы не допустить прохода безбилетников.

Зрелище, открывшееся им, нельзя передать словами. Очевидно, бомба была какая-то особенная. Трибуны стадиона уцелели, только обуглились деревянные перила. Но люди – все зрители до единого человека, все были мертвы.

Через полчаса в городе творилось что-то невообразимое.

Машины с солдатами, полицией, пожарные грузовики и кареты «скорой помощи» прорывались к стадиону. А навстречу им поток машин, в каждой из которых сидели от пяти до двенадцати горожан, плачущих, орущих и причитающих, спешили из города. Все боялись новой бомбы.

Армия была поднята по боевой тревоге. Военные самолеты прочесывали небо. Грозно заворочались орудия крейсеров.

Неделю страна жила на военном положении. На всех дорогах патрули останавливали все машины и у всех проверяли документы. Были посланы ноты протеста во все страны, с которыми Амазония поддерживала дипломатические отношения. Но дипломаты, аккредитованные в столице, толпились у дворца президента с соболезнованиями своих правительств. Великие державы и международный Красный Крест тут же предложили свою помощь.

Пресса всего мира строила догадки о причинах катастрофы и высказывала весьма противоречивые гипотезы о том, где искать виновных.

Полиция Амазонии на всякий случай арестовала лидеров ультраправых и коммунистов. Из соседних стран приехали знаменитые детективы. Но, увы, следы таинственного зеленого самолета так и не были обнаружены.

12 ноября – день взрыва на стадионе – было объявлено днем национального траура.

Тем временем жизнь в городе входила в привычное русло.

На страницах газет некрологи знатных горожан, крупных финансистов, известных киноактеров и государственных деятелей, погибших 12 ноября, постепенно уступали место политическим и спортивным новостям.

Замелькали фотографии очаровательной сеньоры Лючии, ставшей после гибели отца и дяди самой богатой невестой Амазонии.

В департаментах оживленно обсуждали новые кандидатуры на посты директоров – ведь на матче 12 ноября присутствовало много высших чиновников.

После памятного черного воскресенья на каждом предприятии столицы остановилось по нескольку станков, а в магазинах недосчитывалось продавцов, а в офисах фирм пустовали некоторые столы служащих. Но так как в стране была огромная армия безработных, то уже на третий день за станки и прилавки стали новые люди, а в офисах фирм пронырливые чиновники заняли должности, о которых они раньше мечтали только в сладком сне, а освободившиеся вакансии заполнили учтивые молодые люди с университетскими дипломами.

Вечерами в ресторанах певцы пели модное танго «Я убит в черное воскресенье», и все дамы полусвета плакали за столиками. Впрочем, они научились плакать без слез: ведь слезы старят, а надо было думать о новых любовниках.

Кардинал Ривольеро на торжественной панихиде сказал, что взрыв 12 ноября – это, бесспорно, наказанье Божье за грехи и атеизм, и призвал молиться за спасение душ погибших и ныне живущих. В частной беседе с одним министром кардинал Ривольеро весьма осторожно выразился в том смысле, что, дескать, еще одно такое воскресенье – и страна была бы спасена от безбожников и коммунистов.

Дон Михаэль, генерал в отставке, обидевшийся утром 12 ноября на весь свет за то, что никто не смог достать ему билет на стадион (»Конечно, как вышел в тираж, то все друзья отвернулись»), вторую неделю сидел у телефона, обзванивая знакомых: «Дона Педро, пожалуйста... Погиб? Ах, какое несчастье!» Генерал клал трубку и минут двадцать беззвучно хихикал. Потом шел к буфету, выпивал рюмку, снова подходил к телефону и, набрав новый номер, очень проникновенно и грустно спрашивал: «Полковника Рафаэлло, пожалуйста... Погиб? Какое несчастье!» Генерал клал трубку, и снова на полчаса его охватывал приступ неистового веселья.

В семьях рабочих и мелких служащих горе было беспробудно. Но дети играли на задворках в ковбоев и требовали вечером жареных бобов. Матери надевали старые платья и шли на поденную работу – надо было как-то жить дальше. Новыми нищими страну не удивишь, а газеты почему-то предпочитают не писать о нищете.

Траур носили на каждой улице, почти в каждом доме. Но в Амазонии слишком ярко светит солнце, а пляж Кабы-кабана лучший в мире, а на вечерние улицы выходят самые красивые девушки, и, попав в толпу стройных сеньорит с зелеными и оранжевыми волосами, прохожий думает, что он участвует в каком-то нескончаемом блистательном карнавале.

Стадион покрасили, сменили кое-где обуглившиеся перила, и в конце декабря состоялся матч между «Ботафого» и «Васко да Гама». Было очень трудно достать билеты, потому что обе команды по-прежнему претендовали на первое место – гибель двадцати двух игроков не сказалась на положении клубов. В Амазонии всегда было полно первоклассных футболистов.

Как и в то «черное воскресенье», зрители сидели на верхних ступеньках лестниц и продавцы мороженого и прохладительных напитков, сгрудившись в проходах и забыв о торговле, подбадривали криками свою команду: ведь счет, как и тогда, был 1:1.

«Ботафого» наседала. Молодой центрфорвард Кутиньо делал черт знает что. Он начисто запутал своими хитроумными финтами защиту «Васко да Гама». Кутиньо старался. При живом Армандо ему бы еще лет пять играть за дубль, а теперь его поставили в основной состав, и он сразу развернулся. Специалисты, наблюдая за его игрой, утверждали, что ему обеспечено место в сборной.

Когда мяч откатывался к центру поля и гул трибун несколько смолкал, молодые люди в модных костюмах успевали сообщить своим дамам подробности взрыва 12 ноября. Впечатлительные юные женщины ахали и вздыхали, а их кавалеры испытывали какое-то тайное удовольствие, рассказывая вновь и вновь о страшной бомбе. Ведь они сидели на том же стадионе, на тех же скамейках. Ведь в то черное воскресенье они спокойно могли бы оказаться на месте погибших и поэтому сейчас чувствовали себя чуть ли не национальными героями.

2. ПРОСТО ВОЛШЕБНИК

– Любой испугается, – возразил я, – если из шкафа вдруг неожиданно высунется рука или, когда сидишь и отгадываешь кроссворд в тиши кабинета, на тебя с абажура спрыгнет черная кошка.

Но Сильвестре не согласился. Он вообще очень упрямый парень, этот Сильвестре. Я с ним познакомился случайно, час тому назад, и весь этот час он со мной спорил.

– Вы позовете полицию, подумав, что забрался вор, – сказал Сильвестре. – Что касается кошки, то вы во всем обвините соседа.

– А как же иначе? – возмутился я.

– Вот, а я что говорил? – сказал Сильвестре.

Мы сидели на втором этаже бара «Альбинос». Наступила моя очередь заказывать, и я попросил два кофе. Пока, официант пропадал у стойки, я смотрел через барьер вниз на дорогу, где изредка на бешеной скорости проносились машины. Слава Богу, было не очень жарко, и нам повезло, что мы достали столик у барьера на открытой веранде, и день вроде складывался удачно, только вот собеседник мне попался упрямый. Встречаются же такие типы, которые что только не придумают, лишь бы испортить человеку настроение.

– Смотрите, сейчас что-то будет, – сказал Сильвестре.

Нечего было ему соваться, потому что я тоже заметил, как две машины, одна красная «импала», другая черная, «кадиллак», вылезли на середину шоссе и так, не сворачивая, неслись навстречу друг другу. Я не успел зажмуриться (почему-то подумал, что осколки стекла и металла могут поранить мне глаза), как черный «кадиллак» взлетел на воздух, перепрыгнул через «импалу», спустился на шоссе и, визжа и приседая, юзом заскользил наискосок к обочине. В «импале», наверно, тоже нажали на тормоз, ибо она остановилась метрах в двадцати на другой стороне шоссе. Водители выскочили одновременно, один толстый, в белом костюме, другой еще толще, в спортивной рубашке, и бросились, размахивая кулаками, на середину шоссе. Тут же остановились еще машины. Подъехал полицейский мотоцикл. Полицейский забрал у обоих водителей права, а те кричали непристойные ругательства, обвиняя друг друга в нарушении правил уличного движения.

Я смотрел на них, пока не надоело, потом повернулся к своему собеседнику.

– Что вы улыбаетесь? – спросил я.

– Вам не показалось, что произошло нечто необыкновенное? – поинтересовался этот кретин.

– Необычайное? – возмутился я. – Обыкновенная история. Давно пора навести порядок на дорогах. Эти лихачи гоняют как сумасшедшие.

– Но вы заметили? – спросил Сильвестре.

– По-вашему, я слепой! – оборвал я его. – Ну что тут особенно замечать? Ну что? В стране ежедневно происходит триста семьдесят одна катастрофа. Открываешь газету – сплошные аварии... В кои веки выбрался отдохнуть, посидеть спокойно... Ладно, Сильвестре, извините, я, возможно, наговорил резкостей. Вот, кстати, наш официант.

Официант подходил, прихрамывая, неся на большом подносе две маленькие чашки. Сильвестре посмотрел на него, и в то же мгновение официант, словно птица, взмыл вверх и повис под самым потолком. Потом, как бы паря на невидимых крыльях (а может, большой поднос заменял ему плоскости?), он стал медленно снижаться, делая большие круги.

– Во дают, – сказал кто-то за соседним столиком.

– Реклама, – ответил другой.

Больше на официанта никто не смотрел. А я следил за ним, потому что на левом ботинке официанта развязался шнурок и я боялся, что ботинок вот-вот свалится кому-нибудь на голову.

Минут через пять официант коснулся пола, присел, выпрямился и подошел к нам. Глаза у него были, как у загнанного животного, но, видимо, тут действовала профессиональная выучка. Он молча поставил наш кофе (из чашек не пролилось ни капли – иначе бы я закатил скандал) и быстро заковылял на кухню.

– Ну? – спросил меня Сильвестре.

– Ничего, – сказал я. – Правильно соседи заметили. Рекламный трюк. Но я бы на месте хозяина нашел человека помоложе. Этот не очень переносит высоту.

– Рекламный трюк? – спросил Сильвестре, видимо, с ехидцей. – Человек неожиданно летает, как птица, и не опрокидывает кофе?

Я даже привстал.

– Простите, – осведомился я. – Вы меня действительно за идиота принимаете? Что я, в цирке ни разу не был? Обыкновенный номер: на спине пояс, за него зацеплен трос. Вот человек и оказывается под потолком.

Тут он, по-моему, даже рассердился.

– Разве вы видели трос? – спросил Сильвестре.

– Так в этом весь фокус, – ловко отпарировал я. – Если бы трос был заметен, каждый бы дурак сумел. И вообще, вы мне надоели. Извините, я тороплюсь. Через час на ипподроме начинаются рысистые испытания.

Я встал, оставил деньги на столе. Сильвестре сидел в глубокой задумчивости. Но у выхода он меня догнал.

– Бега – это, наверно, очень интересно. Никогда там не был. Вы меня не возьмете с собой?

– Пожалуйста, – сказал я. – При условии, что вы не будете приставать ко мне со своими дурацкими расспросами.

Сильвестре замолчал и не раскрывал рта всю дорогу до ипподрома, и на ипподроме до пятого заезда он вел себя прилично. Но дальше терпения у него не хватило.

– Интересно, – спросил он громко, но вроде бы сам себя, – здесь никогда не происходит ничего сверхъестественного?

– Сколько угодно, – милостиво заметил я, будучи в отличном настроении, ибо только что угадал дубль. – В прошлую среду пришли две такие темные лошадки, что ипподром только ахнул.

Сильвестре как-то странно взглянул на меня, и в это время по радио объявили: «В пятом заезде вместо американского жеребца Апикс-Апорт будет выступать под тем же номером русский Запорожец».

И действительно, на призовую дорожку вслед за девятью рысаками выехала маленькая машина, похожая на «фиат-600».

В соседней ложе заволновались:

– Кто на Запорожце?

– Наездник Флавио.

– Флавио? В него я верю. Может, поставить?

– Против Женевьевы у него нет шансов. Смотрите, как проходит Женевьева. Битый фаворит.

– А вдруг Женевьева заскачет? Я все-таки поставлю на Запорожца.

– Вы старый игрок, а рассуждаете, как мальчишка. У русских машин слабые моторы. На бетонной дорожке у Запорожца были бы какие-нибудь шансы, а на гравии – ноль. Скорее придет Трибун. Смотрите, как лихо идет этот жеребец! Причем наездник еще его сдерживает.

Я послушал их разговоры и тоже побежал к кассе ставить на Запорожца. Не то чтоб я в него верил, но уж такой характер – играть против фаворитов.

Дали старт. Бег повела Женевьева, за ней держался Трибун. Так прошли полкруга. Но вот справа стал вырываться Запорожец. Вот он обошел лидеров на корпус, на два корпуса, один, идет один, его никто не достает! Последняя прямая! Ну!

– Кажется, приехал! – завопил темпераментный господин из соседней ложи, который тоже поставил на Запорожца. – Давай, милый! Только бы не заскакал!

И словно он накликал! Запорожец в десяти метрах от финиша вдруг сбился в галоп и так и прошел – галопом в столб! Плакали мои денежки!

Первой объявили Женевьеву. А этот кретин Сильвестре с глупой ухмылкой спрашивает меня:

– Вы не заметили ничего сверхъестественного?

– Как не заметил! – заорал я. – Любой сопливый мальчишка заметил. Ну как он мог заскакать? Как, спрашиваю?! Ему кто-нибудь мешал? Кто-нибудь сбивал? Ведь рядом никого не было! Флавио сделал нарочно. Конюшня играла на Женевьеву, поняли? Им невыгодно было, чтобы пришел Запорожец. Грубая работа. Все заметили. Ипподром их освистал. Слышите?

Возвращались мы с бегов какие-то смурные. Я был раздосадован, что проиграл все деньги, а Сильвестре, кажется, тоже был чем-то опечален.

На перекрестке бульваров Конкистадора и Рио-Гранде мы остановились.

– Значит, вы не верите в чудеса? – тихо спросил меня Сильвестре.

– Какие еще чудеса? – переспросил я, поглощенный своими мыслями.

– Ну, например, дома начнут сейчас прыгать.

– Понял, – сказал я, – вы вчера перехватили. С перепоя, да? Бывает! Ну как дома могут прыгать, подумайте!

– А вот так, – сказал Сильвестре.

И вдруг, действительно, дома закачались, запрыгали.

Поднялась паника. Машины остановились. Женщины завизжали. А один седой господин сразу лег на мостовую.

– Подумаешь, землетрясение! – ответил я. – Нашли чем удивить. Дело обыкновенное. Но наши сейсмические станции работают из рук вон плохо. Надо было заранее предупредить население. Вы-то чему радуетесь?

– Как чему? – ответил Сильвестре, потупив взор. – Я его организовал. Я, извините, волшебник.

– Знаете, – возмутился я, – это уж противно. Бывают люди, общение с которыми мне неприятно. А вы вызываете у меня просто отвращение. Все печенки переворачиваются, когда я гляжу на вас. Большего лгуна и вруна в своей жизни не встречал. Если бы хоть капельку могли делать чудеса, мы бы не проиграли на скачках!

– Но вы меня не просили! – успел пролепетать Сильвестре.

– О чем я вас могу просить, врун несчастный, амеба, ничтожество! – заорал я. – У меня один выходной день в неделю. Все последующие дни я, как последняя собака женского пола, буду вкалывать в диспетчерской вокзала и возвращаться домой без задних ног – так единственный выходной вы мне испортили! Не приставайте ко мне с вашими дешевыми побасенками. Вы мне отвратительны! Слышите? Если вы и впрямь хоть что-то умеете, то провалитесь сквозь землю!

И он провалился. Я еще посмотрел по сторонам – нигде его не было.

Землетрясение кончилось. Женщины успокоились. Машины заскользили как ни в чем не бывало. Седой господин встал и, ни на кого не глядя, деловито стряхивал пыль с брюк.

Но, кстати, своим исчезновением Сильвестре меня не удивил. Лучшие друзья, когда я им давал в долг, тоже словно сквозь землю проваливались, так я их больше и не видел, а этот фрукт сбоку припека...

Теперь, когда я попадаю на ипподром, я изредка вспоминаю Сильвестре. Надо было бы нам обменяться адресами. Он, конечно, малый со странностями, говорит много глупостей, но такие нахалы и вруны иногда очень здорово угадывают лошадей. Тут бы он мне пригодился.

Часто, возвращаясь по шумным улицам, я всматриваюсь в лица толпы, надеясь увидеть Сильвестре. Но это занятие бесполезное. У меня скверная зрительная память. Из-за нее столько неприятностей по службе. А если как-нибудь ко мне подойдет Сильвестре и скажет: «Добрый вечер», – я все равно его не узнаю.