Текст книги "Беспокойник"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

7

Анатолий Петрович Пшуков красил полки на кухне. Его сынишка держал банки с краской, усердно сопел – словом, был при деле. Жена Пшукова суетилась с кастрюлями и изредка ласково спрашивала: «Толенька, не поставить ли чаек?» Я, заверив хозяина, что мой разговор не срочный, сидел в комнате, листал журнал «Работница» (с вырванной статьей о семье Крашенинниковых) и чувствовал некоторую неловкость. Действительно, у людей мир и покой, они заняты хозяйством, а ты влезаешь в чужой дом и должен задавать наводящие вопросы, ловить, уличать. Вообще-то приятно, когда запутываешь преступника, и он в твоих руках, но сейчас, пожалуй, я был бы рад, если бы Пшуков рассказал мне нечто такое, что разом бы сняло с него подозрения, и мы, поговорив напоследок о шансах «Динамо» и «Спартака», расстались навсегда.

– Ну вот, я свободен, – сказал Анатолий Петрович.

Я замялся.

– Нам бы надо наедине.

– Зиночка, поужинайте в комнате, и уложи Витьку спать. У товарища дело.

Мы произвели рокировку, и на кухне мне сразу бросилась в глаза бутылка из-под «Виньяка», наполовину наполненная коричневой жидкостью. Невольно улыбнувшись, я поднял бутылку.

– К сожалению, угощать нечем, – строго сказал Анатолий Петрович. – Это клей. Спиртного не держим.

– Не пьете?

– Болею. Раз в месяц. Нужно бы лечь в больницу, говорят, помогает. Но это надолго, а кто будет их кормить? – Хозяин кивнул на закрытую дверь своей комнаты. – Стыдно перед пацаном. Каждый раз думаю: вот отмучаюсь и завяжу.

– Любопытная бутылочка. Откуда?

– Шут ее знает. Зинка хотела выбросить, но я под клей приспособил. Пробочка...

...Вот тут бы и сказать, что такая бутылка была в сумке у Бурдовой. Однако я взглянул в глаза Пшукову и промолчал. А он словно прочел мои мысли.

– Сосед приходил, тоже этой бутылкой интересовался.

– Какой сосед?

– Общественник наш, Семен Николаич.

...Самое время спросить про письмо. Но я почему-то не спросил. А Пшуков продолжал:

– Когда-то Приколото был моим начальником, да и сейчас еще вальяжный мужчина, с характером.

– Анатолий Петрович, хочу у вас узнать, как у специалиста. Легко открыть дверь тридцать третьей квартиры?

– Ага. Вы, значит, здесь из-за Нины Петровны? Ясненько. Открыть – дело нехитрое. Я, например, открою любую.

...И тут я совершил ошибку.

– Вас видели, когда вы пытались продать приемщику стеклопосуды сумку Бурдовой.

...Понимаете, нельзя было так сразу. Во-первых, Пшуков мог все начисто отрицать: мол, ошибся приемщик, а я ничего не знаю. Во-вторых, это могла быть сумка самого Пшукова. Он унес ее из дома, и жена бы это подтвердила. Показания приемщика – мой главный козырь, его бы приберечь напоследок.

Но Анатолий Петрович сидел красный, молчал и вдруг брякнул:

– Точно. Значит, я взял.

Я чуть не подскочил. Как все просто! «Спокойно, Вадик, – сказал я себе, – начнем сызнова».

– Что вы взяли?

– Да сумку у Бурдовой. Об этом весь дом судачит. Я-то думал, мое дело сторона, но Кулик – он за стенкой живет – недавно мне говорит: видел я тебя с Бурдихиной сумкой у ларька, больно ты опохмелиться хотел. Я, конечно, Кулику не поверил, не ладим мы. Из-за конфорок на кухне лаемся. Он готов любую напраслину на меня возвести. Но раз люди подтверждают – точно.

– Вы заходили к Бурдовой?

– Утром я у нее раковину чинил и был уже на взводе. Чувствовал, начинается мое путешествие. Тогда, наверно, и на сумку глаз положил.

– А как дверь открыли, помните?

– Раньше, когда не был запойным, все помнил, контролировал себя. А теперь – «бой в Крыму, все в дыму...»

– Пальто Бурдовой вы тоже пропили?

– Какое пальто, Нинкино? – Пшуков забегал по кухне. – Я этой зануде, своей Зинке, говорю: «Запри ты меня, купи пол-литра, я выпью и засну. Зачем мне на людях позориться?» А она экономит. Или пилить начнет, так сам из дома бежишь.

– Садитесь, Анатолий Петрович. Послушайте, вашу жену можно понять – ребенок дома. Зачем ему видеть пьяного отца?

– Но я тихий, я всегда был тихий. Ладно. Что я еще натворил, у кого украл? Я на холодильнике работал, на красной доске висел, премии получал. Я любую машину мог собрать и разобрать. Но Приколото меня выгнал, и теперь я унитазы чищу. И Зинка совсем очумела, болтает, что я к этой стерве Бурдихе лезу. Ну можно так жить? Вот я и пью. Арестовывать меня пришли? Я готов. Жену позову. Но прошу вас, только не при Витьке. Скажите, что авария, срочный вызов...

– Я вас прошу, Анатолий Петрович... Да сидите вы, сидите. Значит, так. Обещайте мне, что пойдете в больницу. Я вам устрою направление. С первой получки купите хозяйственную сумку, хорошую, рублей на восемнадцать, и отдадите Нине Петровне. Рубль положите. За бутылки. С пальто мы что-нибудь придумаем. Пальто сначала оценить нужно. Жене ничего не сообщайте, живите спокойно, работайте, а главное, не пейте. Договорились?

– Не надо больницы. Чтоб я еще к бутылке приложился! Да гореть мне синим пламенем! Простите, как вас звать?

– Вадим Емельянович.

– Вадим Емельянович, человеку поверьте! Даю честное слово! Вы для меня такое сделали.

– Вот тут распишитесь. Формальность. Подписка о невыезде. Остальное постараемся замять «для ясности».

– Вас понял, Вадим Емельянович. Если что будет протекать, то хоть среди ночи...

* * *

– Лихо, лихо, – сказал Хирга. – Но это, Вадим Емельянович, не решение вопроса. Возврат украденных вещей или возмещение стоимости не имеют принципиального значения. Налицо уголовное дело. И по требованию истца, мы обязаны соответствующе оформить материалы и передать их в суд. А что думает сама Бурдова?

– Шумит. Но если Пшуков ей купит новое пальто, она успокоится. На всякий случай дал ваш телефон. Это если она захочет на меня жаловаться.

– Хорошую жизнь ты себе придумал. Да и мне тоже. В общем, так: Пшуков признает, что совершил кражу?

– Признает.

– И пальто, и сумку?

– Так точно.

– Все, дальше нас не касается. Определять степень виновности – это в компетенции суда. Мы не гарантированы, что Пшуков опять не выпьет, а по дороге ему не попадется другая квартира. Ясно?

– Но...

– Никаких но. Хватит заниматься благотворительностью. Суд учтет все смягчающие обстоятельства. Оформляй и отсылай материалы. У нас завал работы. Евсеев просил, чтоб тебя к нему подключили.

– Александр Ильич, с вашего разрешения, беру это дело на себя.

– То есть как?

– А так. Считаю расследование незаконченным.

– Понятно. Видимо, я кое-что недоучел. Вадим Емельянович, заявляю вам официально: вы блистательно справились с заданием. Признаюсь, я не ожидал, что вы распутаете этот клубок. Еще раз поздравляю с успехом. Ты удовлетворен?

– Спасибо. Но я тоже не ожидал...

– Чего?

– Что так неожиданно его распутаю. Как будто мне кто-то старательно помогал.

– Ценная мысль. Оставь ее для мемуаров. А пока...

– А пока я прошу разрешить мне продолжить расследование.

...В порядке партийной дисциплины он мог бы мне приказать, но я не член. А по уставу службы имел право взять на себя это дело. И Хирга пошел на попятную.

– Хорошо, Вадим Емельянович. Кончай темнить, объясни мне, старому остолопу...

...Краткий обмен комплиментами. И вот по лицу «вождя» я вижу, что теперь-то начальство меня слышит.

– Письмо. Пшуков не мог написать анонимное письмо.

– А факты? Журнал его, статья вырвана, орфографические ошибки... К тому же Пшуков обижен на Приколото...

– Логично. Однако я не могу себе представить, как это Анатолий Петрович, слесарь шестого разряда, надевает перчатки, вырезает печатные буквы и клеит анонимку. Да это ему бы в голову никогда не пришло.

– Вадим Емельянович, у нас народ грамотный, культурный, растет над собой. Наверно, Пшуков насмотрелся детективов по телевизору.

– Не похоже это на Пшукова. Не в его характере.

– А ты о письме с ним поговорил?

– Бесполезно. Во-первых, он готов был во всем согласиться. Во-вторых, отрицай он, так что бы это пояснило? Но навели нас на Пшукова именно анонимным письмом, сообразили, что мы найдем его автора. А вдруг журнал попал к Анатолию Петровичу с уже вырванной статьей? Ключи от почтового ящика стандартные. Пшуков – фигура весьма удобная, на него все можно вешать. В пьяном виде он себя не помнит. Да, сумка Бурдовой была у него, это доказано. Но где доказательство, что он открывал тридцать третью квартиру? Ведь сумку ему мог вручить кто-то другой.

– Кто? И зачем?

– Спросите меня что-нибудь полегче.

– Мистика. Прямо домовые завелись в ЖЭКе номер тринадцать.

– Именно домовые. Но я не понимаю, почему они заварили эту кашу. А ведь просто так ничего не происходит.

...Я поймал короткий взгляд Хирги. Произошел контакт.

– Кого ты подозреваешь?

– Никого.

– Что же дальше?

– Буду ждать.

– Последующих действий домовых?

– Так точно.

– Ладно, рискнем. – Но перед тем как окончательно отлиться в монументальную позу «вождя», Хирга меня удивил. – Вадик, – сказал он, – говори напрямик: что тебе нужно?

Тут он попал в точку. Мне надо было позарез встретиться с ребятишками из ОБХСС.

8

В четверг, в десять минут девятого вечера я понял, что сбываются самые худшие мои предположения. Так опаздывать могла только девушка. Через пять минут она появилась. Таня Сердан из девятнадцатой квартиры. Первая фраза у меня была придумана заранее, но что говорить дальше, я не знал.

– Клянусь, я без оружия, – сказал я.

– Вы просто храбрец, – сказала Таня.

Помолчали.

– Простите, но я мильон лет не ухаживал за девушками. Что мне надо делать?

– Пригласить в кафе, – сказала Таня.

В кафе-мороженом мы взяли по порции «Космоса», Тане я заказал фужер сухого вина, а себе бутылку лимонада. Официантка глянула на меня уничтожающе.

– Вы совсем не пьете? – спросила Таня.

– Привычка бывшего спортсмена. Когда-то я прыгал на четыре метра пять сантиметров. С шестом, разумеется. Был чемпионом факультета.

– А я думала, вы блюдете себя, потому что находитесь на работе.

– То есть как?

– Я же обещала вам назвать имя вора.

– Вы все шутите, Таня. Лучше расскажите, что за человек Кулик, ваш сосед по лестничной площадке.

– Кулик? Василий Иваныч? Противный маленький старикашка, который смотрит на девочек и у него слюнки текут. На лестнице он пропускает меня вперед на несколько ступенек и идет следом, понимаете? Мерзкое ощущение. Любит за всеми подглядывать и подслушивать. Почему он вас заинтересовал?

– Просто так. У меня на днях был частный разговор с его соседом, Анатолием Петровичем Пшуковым. Кулик на кухню носа не высовывал, и лишь перед уходом я догадался, что он дома. Квартирки в вашем доме типовые. Наверно, все происходящее на кухне хорошо транслируется в ближайшую комнату?

– Каждое слово. Но только забудьте про Кулика и Пшукова. Пальто у Бурдихи взяла я.

– Издеваетесь?

– Так я, по-вашему, не могла этого сделать?

– Нет.

– И тем не менее. Пальто было старое, изъеденное молью. Валя, соседка Бурдовой, жаловалась мне, что никак не может избавиться от этой грязной тряпки. Старуха скорее умрет, чем позволит убрать пальто из передней. И я сказала: давай я отнесу его на помойку. Но Валя запугана Бурдихой, та ест ее живьем, нельзя даже на полчаса оставить на кухне немытую посуду... Словом, Валя не хотела связываться с Ниной Петровной. А я сказала: вот утопает Бурдиха в магазин, ты дверь приоткрой, остальное тебя не касается. Бурдова мне спасибо должна сказать, что я ее мусор выбросила, не поленилась.

– А сумка?

– Какая сумка? Лично я об ее сумку руки не стану пачкать. И охота вам во всем этом копаться? Две недели к нам ходите, все выискиваете, ничего другого не замечаете, на людей не смотрите...

– На каких людей?

– Неважно. Подумайте, ну какой нормальный человек мог позариться на ее барахло?

– Танечка, сумка и пальто – вещи гражданки Бурдовой. Согласен, вещи дрянные, но они ее собственность. Она их приобрела на честно заработанную пенсию. В обязанность милиции входит... нельзя смеяться над причудами старых людей... У Бурдовой была тяжелая жизнь... война...

Проклиная самого себя, я завел нудную лекцию на тему: «Моя милиция меня бережет» и «Волга впадает в Каспийское море». И так я вещал без остановки и думал: когда же Таня плеснет мне вино в рожу и убежит из кафе? И еще я думал, что если и был у меня шанс завести с ней роман, то теперь уж точно все потеряно. И еще я думал: не подослана ли Таня таинственными домовыми ЖЭКа номер тринадцать? Но тут же прогнал эту мысль: не путай жанры, Вадик, это тебе не игра с американской разведкой, которая согласно нашим «дефективам» вербует красивых баб, а самодеятельность жуликов средней руки. Не тот масштаб. И еще я думал, что Таня в одном права: нормальный человек не мог позариться на барахло гражданки Бурдовой. И все произошло обыкновенно и буднично: пьяный слесарь, проказница Таня... Но почему мне мерещится еще кто-то, который «кое-где у нас порой»? К чертовой матери!

Последние слова я, забывшись, произнес вслух, видимо, совершенно некстати и неожиданно. Таня засмеялась:

– Вы не такой зануда, каким хотите казаться.

– Я и стихи сочиняю, – буркнул я, раздосадованный своей оплошностью. Танины губы скривились, но я тут же поправился: – Про своего кота. На мотив любой песни. Причем с ходу, без подготовки. Можете проверить.

Таня повеселела.

– Посмотрим. «И провожают пароходы совсем не так, как поезда...»

Я подхватил:

– Все потому, что до ухода там ловят глупого кота...

– Не очень складно. Ну, а «Сегодня мы, как на параде...»

– Идем та-ри-та-та-та-та... В коммунистической бригаде поймали глупого кота...

– Уже лучше. – В глазах Тани появился интерес, а лично у меня некоторые шансы на... – На работе знают про это ваше увлечение?

– Еще бы! Недавно с успехом выступил в отделе. Пел песню из телепередачи «Следствие ведут знатоки»: «Наше дело так опасно, три-та-та, все мы ловим очень глупого кота...»

– Однако тематика у вас несколько однообразная и, я бы сказала, специфическая, – вздохнула Таня. – У вас дома кот?

Про Котяру я мог говорить бесконечно.

* * *

Но какая сволочь, какая стерва, какой гнусный предатель! С ним обращались, как с человеком, а он тайком улизнул вечером из дома и не пришел ночевать. И это после всего, что я для него делал!

Я не спал полночи, реагировал на каждый шорох, вскакивал с постели, подбегал к окну, звал: «Котяра! Котяра!» И какие ужасы мне только не мерещились! Котяра с перекушенным горлом и оскаленная морда черного кота; Котяра с перебитым позвоночником жалобно пищит где-нибудь под лестницей; серый трупик на мостовой – Котяра попал под машину.

В пять утра я оделся и вышел во двор. Полное безмолвие. Я обследовал все углы, пустые ящики, соседнее парадное. Никаких следов. Но вот с улицы донесся зловещий вой, а в ответ высокое «мяу»! Я стремглав бросился на улицу, и точно – на тротуаре нос к носу стояли два красавца – Котяра (бас) и черный уголовник. Оба кота словно вросли в тротуар, и только хвосты у них, черный и серый, бились, как знамена на ветру. На мой крик Котяра оглянулся и, видимо ободренный моим присутствием, ринулся на супостата. Вопящий клубок выкатился на мостовую.

С голыми руками мне было соваться бессмысленно, я кинулся обратно во двор и вернулся с метлой дворничихи.

Но только я собрался действовать, как какой-то нервный товарищ с четвертого этажа, разбуженный этим концертом, выплеснул на нас кастрюлю щей (то, что это были щи, я определил, смахнув со своего плеча мокрую капусту). Куча мала мгновенно развалилась, и черный кот, отряхнувшись, громадными прыжками помчался по улице. За удирающим злодеем пустился Котяра и я с метлой наперевес следом. Прелестная картинка! Рассвет на Москва-реке! Не хватало только музыки Мусоргского!

Взвизгнув, затормозило такси.

– Вадик!

Я оглянулся: в открытом окошке машины я увидел Таню Сердан, за ней усатую физиономию. И что характерно, глаза у всех троих (включая шофера) были квадратными. На ходу я успел пролепетать:

– Три лапы, три лапы, три лапы... – и, не сбавляя скорости, проследовал за котами в ближайший двор.

9

Проницательный читатель, наверно, давно заподозрил, что я что-то утаиваю. Действительно, несколько дней я занимался делами, о которых пока умолчу. Считайте, что это шла отработка версий. Вот когда мои предположения подтвердятся, тогда я обо всем доложу подробнейшим образом, и то, может, не сразу, а под конец, для пущего эффекта.

Однако не буду интриговать читателя по поводу Тани. Она мне позвонила в то же утро на работу (только я собрался просить в отделе, чтоб меня не подзывали на женские голоса – не удалось изобразить из себя обманутого Ромео, а как хотелось!) и сказала, что ездила встречать дядю на аэродром, запоздал самолет из-за нелетной погоды, и пусть я не думаю, что она проводила бурную ночь с каким-то грузином (признаться, я так и думал). Потом она живо мне описала свои впечатления от утренней сцены и спросила, что означало это таинственное «три лапы, три лапы, три лапы»? (Германновское «три карты».)

– Да понимаешь, – мямлил я в трубку, догадываясь, что к моему разговору внимательно прислушиваются в комнате, – одна лапа у него поранена, силы неравные, поэтому я считал, что имел моральное право вмешаться...

Отдел дружно грохнул, а из трубки донеслось:

– Сегодня, как и вчера. Придешь?

– Приду, – сказал я как можно официальнее и осторожно положил трубку на рычаг.

– Любопытно знать, – сказал вслух, как бы обращаясь к самому себе, Гречкин, – с кем это воюет наш Вадим Емельяныч?

А Евсеев гнусно захихикал и предложил:

– Вадик, махнем не глядя: бери у меня любое дело на выбор в обмен на твою любимую гражданку Бурдову, но только обязательно с девицей в придачу.

* * *

Всю неделю я провел в ОБХСС за скучнейшим занятием: ворошил старые папки, копался в отчетностях, изучал финансовые сметы и акты ревизоров. Не скрою, тамошние «профессора» мне помогли, и кое-что мы сообща придумали. Но в пятницу меня срочно затребовало родное начальство, и, когда я, запыхавшись, влетел в кабинет Хирги, «вождь» молча протянул мне сводку из райотдела.

Да, граждане, пока я строил воздушные замки, в моем подшефном доме вовсю резвились домовые. Во вторник ночью Веру Федоровну Кочеткову из тридцать четвертой квартиры разбудил какой-то скрежет и скрип около входной двери. Учительница сразу позвонила в милицию. Прибывшие сотрудники обнаружили следы взлома. На следующую ночь пытались проникнуть в пятидесятую квартиру. Конухов выскочил в переднюю и увидел, что дверь приоткрыта, а цепочка натянута. Конухов закричал, и кто-то сбежал по лестнице, громко топая.

Но это было, так сказать, прелюдией. Основные события развернулись вчера. В девять вечера соседи обнаружили Нину Петровну Бурдову лежащей на площадке первого этажа в беспамятстве. Лампочка на площадке была вывернута. Вызвали милицию и «скорую помощь». Придя в себя, Бурдова заявила, что ее в темноте ударили чем-то по голове, и она убеждена, что это сделал Пшуков. «Он не хочет покупать сумку и пальто и решил меня угробить», – эта фраза занесена в протокол.

– А что у вас нового? – грозно осведомился Хирга.

Ситуация! На одной чаше весов мои весьма призрачные предположения и наполовину обоснованные подозрения. На другой – вполне реальные, весомые факты. И ему очевидно, какая чаша перевесит. Поэтому я промолчал.

– Теперь видите, к чему привела ваша тактика, – сказал Хирга, и, надо отдать ему справедливость, в его голосе не было торжествующих нот. Он понимал, что сейчас не время сводить личные счеты, надо нам вместе как-то выпутываться.

– Но почему Пшуков? – взмолился я. – Ведь в подъезде не было света! Как же Бурдова могла разглядеть, кто ее ударил?

Хирга посмотрел на меня с сожалением.

– Человека чуть не убили, а ты опять за старое. Да если мы будем верить каждому пьянице, в городе такое начнется! Вот – заключение экспертизы. Да, да, старый хрыч-начальник снова тебя опередил. А что прикажешь делать, когда ты ворон считаешь? Вадик, сколько раз я твердил: лучше синица в руках, чем журавль... в твоем воспаленном воображении. Короче, экспертиза показала: Бурдову ударили тяжелым мешком по голове. На платье Нины Петровны обнаружена цементная пыль. Мешок с несколькими килограммами сухого цемента найден в квартире у Пшукова. Достаточно?

– А Пшукова допросили?

– Твой честный Пшуков сперва прикидывался наивной девочкой, а потом, когда его приперли, сказал, что пусть сажают, но Нинку, стерву, он все равно изуродует... Ясно?

– Он хоть был трезвый?

– Вроде да. И тем хуже для него. В общем, Вадик, сдай материалы райотделу, и пускай они оформляют. Не скрою, я на тебя надеялся. А ты меня втянул в авантюру...

Вид у Хирги был и впрямь неважнецкий, но в данный момент я сочувствовал другому человеку. Однако напоследок Хирга и для меня припас сюрприз.

– Вадик, утром звонили от комиссара. На тебя поступила жалоба от группы жильцов. Пишут, что сотрудник МУРа Капустин, используя служебное положение, вместо розыска опасного преступника занимался амурными делами с некоей Таней Сердан, проживающей в этом же доме. Мое отношение ко всему этому ты знаешь. И я в твою личную жизнь никогда не лез. Но на будущее запомни: не давай повода для сплетен. Для свидания с дамами выбирай другое время и место.

* * *

Дверь открыла жена Пшукова. Глаза у нее были заплаканы, и на меня она старалась не смотреть.

– Витька, марш в комнату.

– Здравствуйте, Зинаида Ивановна.

– Ходили, ходили и посадили. Не люди, а милиционеры. Ну, что еще?

– Мне нужен Кулик.

– У себя в комнате. Забился, как крыса. Этот вам доложит.

– Я сегодня разговаривал с Анатолием Петровичем. Он вам привет передавал.

– Здоров?

– Здоров.

– И на том спасибо. Эй, Кулик, подколодыш, к тебе пришли.

На пороге комнаты появился Кулик, маленький, невзрачный, в засаленном пиджаке.

– Здравствуйте, Василий Иванович. Я Капустин, из милиции.

Он посторонился, давая мне пройти, и плотно прикрыл за собой дверь.

– Вы подписывали заявление?

– Какое заявление? Ничего не подписывал.

– Зря отрицаете. Я видел вашу подпись.

– А, бумажку... Это мне Бурдова приносила. Она сказала, что Пшуков ей угрожает, а вы ее защищать отказываетесь и все с Танькой гуляете.

– Вы слышали, как Пшуков ей угрожал?

– Слышал, не слышал... Не имеет значения. Я давно знаю Тольку, он антиобщественный элемент.

– Что же вы раньше молчали?

– Молчал, молчал... Мы не молчали, сигнализировали. А что толку? Пока женщину по голове не стукнули, милиция пальцем не шевельнула.

– «Мы не молчали, мы сигнализировали». Кто это мы?

– Мы, общественность дома...

– Василий Иванович! Я вижу, вы человек культурный, импрессионистов собираете...

– Каких таких импрессионистов? Ко мне никто не ходит.

Я показал на массивный буфет довоенного производства.

Там за стеклом, вперемежку с чайным сервизом, стояли Тулуз-Лотрек, Моне, Ренуар.

– Ах, альбомчик, – облегченно вздохнул Кулик. – Это не мои, родственников. У них ремонт, вот мне и подбросили. И посуду тоже. С ней одно беспокойство, разобьешь еще ненароком.

– Понятно, Василий Иваныч. Кстати, новый анекдот про вашего знаменитого тезку: пил ли Чапаев? Точно не помню, говорит Петька, но перед атакой Василий Иваныч всегда кричал: «Порублю!»

– По рублю? – Кулик закудахтал, закашлялся от смеха. – Ишь, остряки, самоучки, чего только не придумывают.

– Правильно, Василий Иваныч, чего только не придумывают. Вот и на меня напраслину возвели. А эта бумага для меня – сплошное беспокойство. Вы бы взяли назад заявление. Ведь мы с вами люди интеллигентные, зачем же нам друг другу неприятности чинить?

– Меня просили, я и подписал.

– Василий Иванович, я же к вам по-доброму. Вдруг мы еще когда-нибудь встретимся?

– Я что, я ничего. Ежели другие откажутся, так и я – мигом...

– Договорились, Василий Иваныч. Заранее благодарен.