Текст книги "Бехтерев"

Автор книги: Анатолий Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Незадолго до отправления на фронт Бехтерев принял предложение одной из вновь организованных газет, названной «Северный вестник», быть ее внештатным военным корреспондентом. Первый номер газеты вышел 1 мая 1877 года. В редакционной статье сообщалось, что эта газета, «ежедневная, политическая и литературная», стремится «охватить все живые интересы современности». Более двадцати корреспонденций Бехтерева, опубликованных в этой газете под псевдонимом «Санитар», позволяют проследить этапы боевого пути отряда Рыжовых и личные впечатления молодого Бехтерева о событиях, в которых ему довелось принимать участие.

Первая статья Бехтерева была опубликована 12 июня. В ней сообщались главным образом его дорожные впечатления. Из-за беспорядочной работы железнодорожного транспорта он отстал от поезда и добирался до Бухареста в военном эшелоне. Близкое общение в дороге с направляющимися на фронт солдатами позволило юному корреспонденту сделать вывод о царящем в армии стремлении оказать действенную помощь братьям-славянам и о высокой дисциплине русских войск.

Добровольческий медицинский отряд Рыжовых был приписан к главной квартире командующего, но именовался «летучим», так как многократно перемещался, оказываясь в период летней кампании 1877 года на наиболее «горячих» точках линии фронта.

Общение с солдатами и офицерами русской армии, откровенные исповеди раненых, а также личные наблюдения за ходом событий позволили Бехтереву составить собственное представление о происходящем вокруг. Обещанная правительством быстрая победная война затягивалась, русские войска несли значительные потери, которые зачастую вызывались непродуманностью, неподготовленностью отдельных боевых операций, их излишней поспешностью, пренебрежением к неприятелю, устаревшим вооружением армии и перебоями в ее снабжении. «…Надо ближе посмотреть на русского солдата, – писал тогда находившийся в действующей армии С. П. Боткин, – чтобы со злостью относиться к тем, которые не умеют руководить им. Ты видишь в нем и силу, и смысл, и покорность. Всякая неудача должна позором ложиться на тех, которые не сумели пользоваться этой силой; вглядываясь в наших военных, особенно старших, так редко встречаешь человека со специальными сведениями, любящего свое постоянное, дело».

Солдатам и офицерам русской армии приходилось собственной кровью и своими жизнями расплачиваться за многочисленные стратегические промахи, допущенные высшим командованием Дунайской армии, возглавляемой не имевшими опыта руководства войсками в боевых условиях командующим великим князем Николаем Николаевичем (старшим), братом царя, и начальником штаба генерал-адъютантом А. А. Непокойчицким, который пользовался в Медико-хирургической академии печальной известностью, поскольку возглавлял временную комиссию по ее управлению.

Стратегические ошибки высшего командования отчасти компенсировала тактическая сметка возглавлявших отдельные воинские части и соединения таких бывалых генералов, как Скобелев, Гурко, Драгомиров, Радецкий, Столетов… В то же время, как писал с фронта Бехтерев, «не рискуя ошибиться ни на одну йоту, можно сказать, что мы обязаны своими успехами и завоеваниями только неимоверному мужеству, храбрости и непоколебимой стойкости своих солдат, которыми поистине может гордиться наша родина».

Бехтерев принимал участие в оказании помощи раненым при переправе русских войск через Дунай в районе Зимницы. Медицинское обеспечение сражения под Зимницей – Систовом осуществляли два перевязочных пункта и лазарет на 240 коек, к которому был прикомандирован и отряд Рыжовых. В корреспонденции, опубликованной в «Северном вестнике», Бехтерев отмечал, что в этом бою поражала «быстрота, с которой подается помощь раненому или заболевшему солдату. Первые партии еще не успели поставить ногу на правый берег Дуная… как походный госпиталь был тут и действовал совершенно свободно под зловещим свистом пуль. Вообще в боевых условиях военные и прикомандированные к ним гражданские медики действовали самоотверженно и стремились к оказанию помощи раненым непосредственно в зоне обстрела… Доктора и фельдшера, ухаживающие за ранеными, – писал Бехтерев, – подвергались такой же опасности, как и сражающиеся. За храбрость многие из медицинского персонала были награждены Георгиевскими крестами». Солдаты вели себя мужественно, не только в бою, но и в условиях перевязочных пунктов и госпиталей. «Из моих наблюдений, – отмечал Бехтерев, – я вынес глубокое убеждение в том, что наш солдат положительно герой в своей сфере. Самые тяжелые раны им переносятся с замечательной твердостью: ни выражения сожаления о своей участи, ни малейшего страха вы нигде не услышите…»

В конце июня санитарному отряду, в составе которого находился Бехтерев, пришлось свернуть свое имущество и последовать за перемещающейся в глубину Болгарии главной квартирой. В связи с необходимостью передачи раненых отряд выехал из Зимницы лишь через два дня. Следовать за главной квартирой оказалось сложно, так как маршрут ее передвижения держался в секрете. Но на подступах к Тырнову Бехтерев и его товарищи увидели увитую цветами деревянную арку с надписью «Боже, царя храни» и поняли, что достигли цели. В Тырнове главная квартира располагалась в старинном доме с колоннадой. Жили там шумно. По вечерам дом был залит огнями, из распахнутых окон гремела бравурная музыка. Вокруг скапливались экипажи, доставившие на очередное торжество офицеров и генералов в полевой форме, сшитой у лучших петербургских портных, придворных в сверкающих позолотой одеждах, штатских лиц в строгих черных фраках, а также нарядных дам. Все это никак не гармонировало со строгой, напряженной фронтовой обстановкой. Светская жизнь главной квартиры вызывала немало нареканий у офицеров и солдат расположенных поблизости от нее воинских подразделений.

В период пребывания в Тырнове Бехтерев имел возможность присмотреться к местному болгарскому населению и составил самое благоприятное впечатление о болгарах и их отношении к русским. Из Тырнова он сообщал в Петербург: «Здешние болгары относятся к нам так приветливо и радушно, как трудно себе представить; нас действительно здесь почитают спасителями от верной смерти… Болгары все свои надежды возлагают только на русских». В Габрове Бехтерев посетил созданный болгарами госпиталь для раненых, который бесплатно обслуживался местным населением. Работали в нем и два болгарских врача. Теплые чувства к болгарам и другим славянским народам Бехтерев со времен русско-турецкой войны сохранил на всю жизнь.

Анализируя накопленные в боях впечатления о состоянии медицинской службы русской армии, Бехтерев понял и оценил важность внедрявшейся тогда поэтапной помощи раненым. С перевязочных пунктов, которые располагались непосредственно в зоне военных действий, раненых перевозили в находившийся поблизости передвижной временный военный госпиталь, а оттуда – в постоянные госпитали, располагавшиеся уже в глубоком тылу.

В одной из корреспонденции Бехтерев отмечал отсутствие согласованности в работе военно-медицинской службы и добровольческих организаций Общества Красного Креста, стремившихся помогать военным медикам. Бехтерев ратовал за разграничение между ними сфер деятельности и при этом считал, что участие организации Красного Креста будет особенно полезным, если они возьмут на себя главным образом транспортировку раненых и медицинское обеспечение их на всех этапах эвакуации из фронтовой зоны в тыл. Мысль, выраженная Бехтеревым в печати, в то время, по-видимому, что называется, «витала в воздухе», так как 10 августа в заметке из Горного Студня им уже сообщалось о том, что на совместном совещании представителей военно-медицинского управления и уполномоченных Красного Креста был согласован вопрос о разграничении сфер деятельности подчиненных этим организациям служб. «…Предоставляя военному ведомству заботу о подании первой помощи на полях сражений и лечения в госпиталях, – писал Бехтерев, – члены Общества Красного Креста согласились принять на себя труд транспортировки раненых, денежную помощь и помощь перевязочными средствами госпиталям». Кроме того, организации Красного Креста намеревались «устроить в Болгарии на известных станциях так называемые питательные пункты, на которых при транспортировке раненые должны быть накормлены, напоены и одеты».

Общество Красного Креста вынесло решение о выдаче каждому раненому солдату по два франка, а раненым офицерам – по четыре золотых. Бехтерев высказался о несправедливости такого порядка вознаграждений. В очередной корреспонденции в газету он отмечал, что «офицерам, как наиболее обеспеченным людям, можно бы давать денежные пособия в том только случае, когда они в этом нуждаются, между тем раненым солдатам, которых ждет на родине бедная семья, помощь не в два франка, а в четыре золотых была бы весьма ощутимой».

Сложность организации медицинского обеспечения армии значительно усиливала «шпиономания», распространенная в главной квартире командующего. В связи с этим секретность подчас доводилась до абсурда. Даже руководители военно-медицинской службы не имели сведений о передвижении русских войск и о готовящихся сражениях. Это не давало им возможности рассчитать вероятные потери в предстоящих боях и, следовательно, с максимальной пользой для дела распределить имеющиеся в их распоряжении санитарные силы.

В июле наступление западной группировки русских войск было остановлено под Плевной, которую обороняли крупные соединения турок во главе с опытным генералом Османом-пашой. Две недостаточно подготовленные атаки русских были отбиты, причем во время второго штурма Плевны потери атакующих составили семь тысяч человек. Командование стало готовиться к третьему штурму этого занимающего ключевое положение укрепленного района. В августе основные медицинские силы русской армии стали сосредоточиваться на дальних подступах к Плевне у небольшого села Парадим. «Состав медицинского персонала, – отмечал Бехтерев, – был определен перед началом сражения по отдельным дивизионным лазаретам, которые были размещены по пунктам, наивозможно ближайшим к своим частям войск. Эта организация медицинской помощи составила целостную систему первой помощи».

Под Плевной были сконцентрированы пять русских дивизий и румынские воинские части – всего около 85 тысяч человек. Санитарный отряд, в котором работал Бехтерев, оказался при командировал к лазарету 16-й дивизии. Туда же была направлена медицинская группа дерптского хирурга профессора Бергмана с тремя врачами и одиннадцатью медицинскими сестрами. Таким образом, медицинский состав лазарета этой дивизии оказался удвоен. Нечто подобное имело место и в других дивизионных лазаретах. С развернутых ими перевязочных пунктов раненые и больные должны были транспортироваться в расположенный в Болгарин военно-временный госпиталь, возглавлявшийся профессором Медико-хирургической академии Склифосовским.

25 августа отряд братьев Рыжовых вместе с лазаретом переместился вперед к деревне Тученица. К этому времени началось поступление первых раненых. Их размещали в войлочных палатках, рассчитанных на 25 человек. 29 августа лазарет был перемещен в деревню, но в ней не сохранилось ни одного пригодного для содержания раненых дома. За первые сутки в лазарете скопилось более 200 раненых, главным образом осколками гранат. Эвакуация их задерживалась. Однако главные события были впереди.

30 августа, в день именин императора, после полудня начался третий, решительный штурм неприятельских укреплений под Плевпой, и уже к вечеру только в лазарете 16-й дивизии оказалось около двух тысяч раненых. Количество их значительно превышало прогнозы медицинской администрации. К тому же, как писал Бехтерев, «день был, к несчастью, сырой, дождливый, кругом наших палаток грязь стояла непролазная. В палатки, разумеется, немыслимо было поместить всех раненых, а под дождем оставлять и того меньше». Количество раненых и больных в каждой палатке раза в четыре превосходило санитарные нормы. «…Больные должны были, – отмечал Бехтерев, – лежать в свалку, не оставалось свободного пространства не только для прохода слуг и врачей к раненым, но можно сказать, в буквальном смысле яблока некуда было уронить». К утру следующего дня в лазарете скопилось три с половиной тысячи раненых.

Третий штурм Плевны длился еще двое суток, людские потери росли, количество раненых все возрастало. Вокруг палаток натягивали тенты, ставили навесы, но всего этого было мало. Кончались перевязочные материалы и медикаменты, возникли сложности с обеспечением раненых пищей. В корреспонденции об этих событиях Бехтерев писал: «Представьте себе весь ужас положения и врача, которому приходится быть бесполезным в данном случае, и раненых, которым приходится лежать во время холодной ночи на грязной земле почти без всякого покрова… Вы ходите кругом больных с фонарем, как шальной, шатаясь из стороны в сторону, и не знаете, что делать. Один скрежещет зубами, другого бьет сильная лихорадка, и он с силой стискивает челюсти. Кругом все стон и крик от голода… холода и ран. Один кричит: «Я ничего не ел», а другой: «Оденьте хоть чем-нибудь». В одном конце вы слышите просьбу убрать поскорее труп товарища, который только что на глазах у всех скончался в страшных муках… Сердце разрывается на части при виде этой ужасной картины. Подбегаешь к одному, к другому, к третьему, забываешь всякий отдых, делаешь все, что можешь, и все-таки чувствуешь себя бессильным уменьшить страдания несчастных хотя бы наполовину… Пришлось поработать, не зная ни отдыха, ни сна (не было возможности, что называется, куска хлеба перекусить). Постоянно переходя от одного больного к другому, ноги до того устали, что положительно отказывались двигаться; руки, занятые постоянно перевязками, отказывались работать, а голова в крайнем напряжении – все рисуются ужасные страдания того или другого раненого». Однако, несмотря на тяжелейшие условия работы, помощь раненым оказывалась и самое необходимое при этом делалось. Все раненые были перевязаны. Срочные операции сделаны, кому потребовалось – наложен гипс.

Ко 2 сентября атаки русских истощились, турки продолжали упорно сопротивляться. Раненые эвакуировались в тыл. В работе лазарета наступила передышка. Бехтерев с группой товарищей отправился на позиции. На Родищевском редуте офицеры-артиллеристы предложили студентам осмотреть поле боя в подзорную трубу. «Глазам моим, – писал Бехтерев в воспоминаниях, – представилась ужасная картина: все видневшееся вокруг поле было усыпано трупами русских и ранеными, обнаруживавшими признаки жизни своими судорожными движениями. Нетрудно было различить… и цвет и даже форму одежд». Как объяснили артиллеристы, все попытки вынести раненых вели лишь к новым жертвам, так как турки из крепости хладнокровно расстреливали смельчаков, стремившихся спасти жизнь своих товарищей. Картина поля боя буквально потрясла Бехтерева. Вечером того же дня он пытался отразить впечатление об увиденном в своей корреспонденции с фронта, оказавшейся последней. Он высказал свое возмущение теми, кто посылал на гибель русские войска. Неудавшийся штурм проводился без достаточной артиллерийской подготовки, по простреливаемому открытому пространству, тогда как противник занимал выгодные позиции и имел более современное оружие английского производства. Осуждая командование, которое в течение трех дней бросало на верную погибель все новые и новые воинские части, штурмовавшие хорошо укрепленные вражеские позиции, Бехтерев обращал внимание на то, что оно лишь «после смерти нескольких тысяч (вы подумайте – нескольких тысяч!!!) поставляет предел этой бесчеловечной бойне, прекращая бесполезную атаку… Всю эту картину в живых лицах вы видите здесь, на поле сражения, усеянном костьми. Пусть те, кто более всех настаивал на войне и кричал о ней из своих кабинетов, приедут сюда и взглянут на эти тысячи несчастных, которые с замечательной покорностью судьбе, без всякого ропота и упреков кому-либо переносят адские муки… Пусть послушают они этот стон, разрывающий душу, этот предсмертный лепет и последний вздох, вызывающий слезы на глазах у самого крепкого человека!»

Корреспонденция Бехтерева о третьем штурме Плевны оказалась последней в связи с тем, что в первых числах сентября после изнурительной работы и проведенных под дождем бессонных ночей 11 из 12 человек, составлявших отряд Рыжовых, заболели «болгарской лихорадкой». Тяжело заболел тогда и Бехтерев. Шестого сентября отряд прибыл в Баготу, куда к тому времени переместилась главная квартира и при ней полевое медицинское управление действующей армии. Николай Рыжов, офицеры и студенты, составлявшие его отряд, были приглашены в ставку для встречи с императором.

Ставка здесь располагалась в деревянном двухэтажном доме с большим, огороженным высоким забором двором. В воротах гостей встретил свитский генерал Косин-ский. Император вместе с главнокомандующим принял их во дворе. Он поздоровался со всеми и обратился к Рыжову со словами благодарности. «У меня немного таких, как ты», – сказал он тогда Рыжову, вручая ему орден Станислава с мечами. Затем Александр II изрек: «Мне приятно убедиться, что чушь из головы студентов начинает выходить». Присутствующие смолчали. Тогда император сказал, что он благодарит всех и приглашает отобедать в его столовой. Это было весьма кстати. К тому же обед был отменным и в какой-то степени скрасил неприятное впечатление от встречи с самодержцем.

Отряд прекращал существование. Имущество его было передано организации Красного Креста. Из медикаментов оставили у себя только хинин, который принимали уже все «рыжовцы». Заболевшим студентам полевым медицинским управлением действующей армии были выданы документы, удостоверявшие их право возвращения в Петербург. В удостоверении, выданном Бехтереву, в частности, было сказано: «Предъявитель сего, студент С.-Петербургской императорской Медико-хирургической академии Владимир Бехтерев, состоявший при главной квартире действующей армии в санитарном отряде братьев Рыжовых, отправляется обратно в С.-Петербург…». Далее всем начальствующим лицам вменялось в обязанность оказывать студенту Бехтереву по пути следования содействие и помощь. До Систова «рыжовцы» добирались вместе, а там у Бехтерева развился очередной тяжелый приступ лихорадки, и его поместили в санитарный поезд.

Когда к Бехтереву вернулось сознание, он на верхней полке санитарного офицерского вагона среди раненых и больных ехал в поезде Красного Креста в столицу. Как только малярия «отпускала», Бехтерев стремился помогать медицинским сестрам и санитарам. За дорогу Владимиру пришлось выслушать немало рассказов бывалых людей о том, что происходило на разных участках фронта. Это позволило ему увидеть происходящие на Балканах события шире и еще раз убедиться, что цели войны Россией достигались непомерно дорогой ценой и в этом во многом были виноваты те, кто не смог должным образом подготовить русскую армию, кто допустил грубые стратегические просчеты в ходе войны.

Съехавшиеся после летних каникул студенты негодовали. Немало гневных слов в адрес властей было сказано и в студенческой читальне академии.

Однако попытка отвлечь войной внимание демократической общественности от внутриполитических вопросов не удалась. Как писал видный судебный деятель А. Ф. Кони, «осень 1877 года застала общество в самом удручающем состоянии. Хвастливые надежды, возлагавшиеся на нашу боевую силу… не осуществились… Политический кредит России за границей падал, а во внутренней ее жизни все замолкло, как будто всякая общественная деятельность прекратилась. Но в этой тишине министерство юстиции торопливо ставило на подмостки судебной сцены громадный политический процесс…». Этот процесс вскоре оказался в центре внимания общественности, за всеми подробностями его внимательно следило и студенчество, откровенно восхищавшееся мужеством подсудимых.

Слушание дела «о революционной пропаганде в империи», вошедшее в историю как «Процесс 193-х» началось 18 октября 1877 года в Особом присутствии Правительствующего Сената. После трехлетнего следствия царское правительство намеревалось учинить расправу над молодыми людьми, которые в 1874 году, вдохновившись идеями народничества, «пошли в народ». Из привлекавшихся к ответственности по этому делу нескольких тысяч человек в тюремных застенках уже умерло 97. Большую часть подследственных составили случайно схваченные не принимавшие участия в народническом движении люди, и таким образом после проведенного следствия к суду оказалось привлечено 193 человека, из них 39 женщин. Главными обвиняемыми признавались Мышкин, Рогачев, Войнаральский, Ковалик. Среди подсудимых были будущие народовольцы Желябов, Морозов, Перовская и другие. Они являлись участниками различных пропагандистских кружков, но все они обвинялись в создании единого «преступного общества» с целью государственного переворота и «перерезания всех чиновников и зажиточных людей». Чтобы облегчить работу суда и предотвратить во время суда массовые противоправительственные выступления, обвиняемые были разбиты на семнадцать групп. «Во время процесса, – как писал В. Г. Короленко, – публика допускалась в очень ограниченном количестве, газетные отчеты строго цензуровались, но все же каждый день Петербург молнией облетали известия о происходящем».

Подсудимые вели себя мужественно, превращая судилище над собой в суд над царским режимом. Многие выступления их носили характер обвинительных речей в адрес правительства и его приспешников. Так, один из лидеров народнического движения, H. H. Мышкин, обращаясь к судьям, указывал на закономерность революционного движения в России и выражал глубокую веру в неизбежность «всеобщего народного восстания».

Демократическая общественность России сочувствовала обвиняемым, она видела в них людей, проявивших высокое благородство, так как, жертвуя собой, они пытались хоть что-то предпринять для улучшения положения своего народа. Судебный процесс длился до 23 мая 1878 года. В результате 28 человек было осуждено к каторжным работам, многие – к тюремному заключению, при этом у некоторых срок заключения по приговору оказался меньше проведенного ими в подследственных тюрьмах времени. 90 человек суд вынужден был оправдать. Таким образом, многих из обвиняемых сразу после зачтения приговора пришлось отпустить на свободу. Однако вскоре царское правительство распорядилось отправить 80 человек из числа освобожденных в административную ссылку в отдаленные губернии Российского государства.

На фоне «Процесса 193-х» яркой молнией вспыхнуло «дело Веры Засулич». 24 января 1878 года эта молодая женщина, придя на прием к петербургскому градоначальнику генералу Трепову, выстрелила в него из пистолета и попала «в область таза». После ареста она сразу же заявила, что совершила покушение на жизнь Трепова в отместку за совершенное им преступление: по его приказу был высечен арестованный студент А. С. Боголюбов, не снявший шапки при встрече с градоначальником.

Следствие по делу Засулич не заняло много времени. Властям все казалось ясным, и судьба обвиняемой представлялась предрешенной. Предъявленное ей обвинение по законам Российской империи сулило никак не менее пятнадцати, а то и двадцати лет каторжных работ с лишением всех прав состояния.

Судили Засулич в последний день марта в Петербургском окружном суде под председательством А. Ф. Кони, с участием присяжных заседателей. На суде она подтвердила, что стреляла в Трепова, и объяснила это тем тяжелым впечатлением, которое произвело на нее допущенное им беззаконие по отношению к беззащитному, незнакомому ей ранее студенту, а в заключение произнесла следующее: «…Я решилась, хотя ценой собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью… Я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие… Я не видела другого способа… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать».

Блестяще построил свою речь на суде защитник П. А. Александров. Из нее явствовало, что Засулич проявила гражданственность и наказала преступника. Он говорил о том, что поступок его подзащитной обусловлен честным и благородным порывом. В завершающей части выступления защитник сказал следующее; «Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления».

Первый вопрос, поставленный председателем суда перед присяжными заседателями, звучал так: «Виновата ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова… нанесла… Трепову рану в полости таза пулею большого калибра?» На этот главный вопрос присяжные ответили: «Нет, невиновна». Решение присяжных заседателей публика встретила аплодисментами. Председатель суда тут же объявил Засулич освобождаемой из-под стражи. У здания суда ее встретила восторженная толпа. Друзья сразу увезли ее в закрытом экипаже. Когда же власти спохватились и потребовали вновь арестовать Засулич, найти ее нигде не удалось…

Как и впечатления от войны на Балканах, все эти события влияли на мировоззрение Владимира Бехтерева, укрепляли его приверженность идеям демократии и справедливости.

Находясь на лечении в клинике Боткина, Бехтерев глубже познакомился с идеями нервизма. Согласно этому учению, поражения нервной системы, как правило, проявляются и общими изменениями в деятельности всего организма. Справедливость идей нервизма подтверждали многочисленные клинические и лабораторные наблюдения.

Осенью 1877 года начальник академии объявил, что Бехтерев и другие студенты академии, участвовавшие в войне в составе «летучего» санитарного отряда братьев Рыжовых, удостоены благодарности императора и командующего Дунайской армией. Участие Бехтерева в войне и положительная оценка его деятельности в фронтовых условиях, несомненно, способствовали повышению авторитета студента-старшекурсника в глазах его товарищей и преподавателей. Но в его поступках не было ничего необычного. Из тех его товарищей, которые помогали армии во время войны, как писал в тот же период начальнику академии военно-медицинский инспектор действующей армии, «большая часть студентов заслужила на поле битвы и в госпиталях… полное одобрение и вполне оправдала оказанное им доверие своим разумным уходом за ранеными и самою приличною дисциплиною». Не меньшую самоотверженность проявили и студенты академии, принимавшие участие в борьбе с эпидемиями и, в частности, с эпидемией брюшного тифа, вспыхнувшей в Петербурге зимой 1877/78 года, то есть в тот период, когда большая часть петербургских врачей была отвлечена в действующую армию. Гражданственность, самоотверженность, стремление служить своему народу – эти качества всегда были свойственны демократической молодежи. Владимир Бехтерев был только одним из многих.

К занятиям на пятом курсе Бехтерев приступил в октябре, сразу же после окончания лечения. Надо было наверстать упущенное, и он «с головой» ушел в занятия. Полученный на войне опыт убеждал его в том, что хороший врач «для начала», как им говорилось позднее, должен знать все известное медицине, а затем всю жизнь пополнять, наращивать объем этих знаний. Сам же он хотел стать обязательно хорошим врачом. Этого требовало не только далеко не чуждое ему самолюбие, но и стремление быть максимально полезным людям.

На последнем курсе академии лекции читались такими крупными специалистами, как профессора Крассовский (акушерство), Флоринский (детские болезни), Терновский (венерические болезни), Полотебнов (кожные болезни) и другие. Но особое внимание, как и до поездки на театр боевых действий, Бехтерев уделял изучению нервных болезней и психиатрии. Он регулярно посещал блестящие лекции по психиатрии, читаемые профессором Мержеевским, а в свободное от обязательных учебных занятий время часто посещал его клинику, где учился практике обследования и лечения больных.

Каждую неделю Бехтерев находил время и для встречи с Наташей Базилевской, которая к тому времени окончила Вятскую гимназию и приехала в Петербург, где поступила на женские учительские курсы. С детских лет ее покоряло ощущение какой-то особой уверенности и надежности, которое внушал ей Володя. Теперь Владимир окреп, возмужал и казался даже несколько старше своих лет. Возможно, этому содействовали усы и борода, отпущенные им во время пребывания на войне. Владимир с Наташей всегда был предупредителен, нежен и не скрывал своего восхищения ею. Ему с ней всегда было легко и интересно. Его покоряли ровный характер Наташи, ее такт, выдержка, способность к сопереживанию. Она с интересом воспринимала его рассказы о достижениях науки, о полюбившейся ему профессии, о жизненных планах. Умная, начитанная девушка ценила убеждения своего друга и слушала его слова с пониманием. Все это еще больше сближало молодых людей.

Занятия в академии подходили к концу. К тому же программа последнего курса была существенно сокращена в связи с острой потребностью в медиках. Хотя война с турками и завершилась заключенным 19 февраля 1878 года Сан-Стефанским мирным договором, требовалось пополнение врачебных кадров армии. В срочной помощи нуждались тысячи больных и раненых, заполнявших госпитали и больницы Петербурга, Москвы и многих других городов России.

Лекарские экзамены, которые выпускники Медико-хирургической академии обычно сдавали осенью, в 1878 году состоялись досрочно с 1 по 20 апреля. Вместе со своими товарищами по курсу Г. Левашовым и Г. Ранчевским Бехтерев оказался в числе тех, кто за весь курс обучения в академии имел более двух третей отличных оценок. Это давало ему право держать экзамен в существовавший при академии Институт усовершенствования врачей («профессорский» институт), готовивший научно-педагогические кадры. Экзамен сводился к написанию сочинения на заданную тему. Бехтереву пришлось выполнить работу о лечении чахотки. Она была оценена высшим баллом.

В связи с успешным окончанием курса обучения Бехтерев получил звание лекаря и одну из именных премий академии – премию имени Пальцева в 300 рублей. Как своекоштного студента, не платившего за обучение в академии, его зачислили на военную службу, выдав при этом годовой оклад начинающего военного лекаря в 333 рубля 33 копейки, а также портативный набор хирургических инструментов и прибор для изучения глазного дна – офтальмоскоп.