Текст книги "Бехтерев"

Автор книги: Анатолий Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Математик профессор В. И. Бауман, родственник агента «Искры» большевика Н. Э. Баумана, убитого черносотенцами в Москве в октябре 1905 года, отличался «крайне политической неблагонадежностью и хранил революционную литературу по рабочему движению».

На профессора-невропатолога М. П. Никитина в полиции имелось досье, в котором указывалось, что он когда-то занимался пропагандистской деятельностью среди рабочих Нижнего Новгорода. О докторе медицины А. П. Щеглове было известно, что он тесно контактировал с петербургскими революционными кружками. Профессор-филолог К. Ф. Жаков у себя дома устраивал собрания студентов, на которых обсуждались вопросы, «далеко выходившие за пределы языкознания и филологии, носившие политическую окраску».

В полицейских документах указывалось на то, что преподаватели и студенты Психоневрологического института «в громадном большинстве, как можно судить по постоянным их выступлениям, отличаются ярко революционным настроением». Градоначальник Петербурга докладывал министру внутренних дел, что в возглавляемом Бехтеревым институте «существует целый ряд разрешенных его Советом студенческих организаций, таких, как кружок имени Н. К. Михайловского (партия социал-революционеров) и философско-экономический кружок (партия социал-демократов). Кроме того, среди слушателей и слушательниц совершенно открыто действуют три революционных кружка: 1. Народников (партия социал-революционеров), имеющий свой периодический орган «Листок студентов-психоневрологов»; 2. Марксистов (социал-демократическая партия), пользующийся тем же печатным органом; 3. Радикал-автономистов, который также издает собственную газету под названием «Отклики нашей жизни», ставит себе главной целью отстаивание полной автономии высшей школы… Вполне понятно при таких условиях, что не было ни одного политического события, на которое слушатели и слушательницы института не реагировали бы в революционном направлении».

В донесении градоначальника отмечалось также, что руководство института и его президент Бехтерев «неизменно обнаруживают полную неспособность или явное нежелание прекращать или предупреждать подобного рода выступления. В частности, по постановлению совета министров от 3 января 1911 года о временном запрещении студенческих собраний не подчинилось одно только управление Психоневрологического института».

Полиции было известно, что 7 сентября 1911 года в здании института на Невском проспекте под председательством профессора Венгерова состоялся вечер, посвященный памяти Л. Н. Толстого, с участием более тысячи человек, «на коем некоторыми ораторами произнесены были речи тенденциозного содержания, причем один из говоривших призывал всех собраться на Казанской площади для устройства демонстрации с целью выражения протеста против смертной казни. Год спустя в одной из аудиторий нового здания института за Невской заставой была проведена массовая студенческая сходка, сопровождающаяся резкими противоправительственными выходками и призывами к ведению пропаганды среди фабричных рабочих. 19 октября 1912 года проходило собрание студентов и преподавателей института, «посвященное изложению сущности марксизма». Сходка 1500 студентов и преподавателей 24 октября завершилась «резкой резолюцией против осуждения членов Государственной думы второго созыва и пением революционного похоронного марша». Кроме того, в полицейских документах указывалось, что в Психоневрологическом институте беспрепятственно распространяются противоправительственные прокламации, что студенты института часто принимали участие «в уличных беспорядках», в частности в событиях, возникших в связи с Ленским расстрелом, в в Первомайских демонстрациях и еще многое в том же роде.

Во «всеподданнейшем отчете» санкт-петербургского градоначальника за 1912 год отмечалось, что в Психоневрологическом институте существует «определенно выраженное противоправительственное направление как преподавательского его персонала, так и всего состава слушателей». Подчеркивалось также «вредное влияние этого института на другие высшие учебные заведения столицы и на рабочее население района, где расположено названное учреждение». Император Николай II внимательно ознакомился с донесением и на полях его написал: «Какова польза от этого института для России? Желаю иметь обоснованный ответ».

Царская фраза наглядно демонстрировала отношение правящих кругов к Психоневрологическому институту и его президенту. Она развязывала руки министру народного просвещения Кассо, давно уже лелеявшему мечту ликвидировать ненавистное ему научно-учебное учреждение, которое он рассматривал не иначе как «гнездо революционной демократии».

Над Психоневрологическим институтом явно сгущались тучи, но президент его продолжал интенсивно работать. Ввиду большой занятости организационными обязанностями, лечебной и педагогической работой научные статьи и книги Бехтерев писал вечерами, нередко засиживаясь и до глубокой ночи. Работе он отдавал и дни отдыха.

К тому времени Бехтеревы приобрели дачу на Черноморском побережье за Туапсе. Ею широко пользовались родственники, но самим ее хозяевам выбираться туда удавалось редко. А вот за несколько лет до того построенную на берегу Финского залива другую дачу – ей в семье дали имя «Тихий берег» – Бехтеревы зачастую посещали по воскресеньям и в праздничные дни. Но и здесь Владимир Михайлович больше работал, чем отдыхал. Как писала его дочь Екатерина Владимировна, дети «никогда не видели отца вне целенаправленной деятельности». Его постоянная занятость не давала ему возможности поддерживать связи со старыми друзьями, поскольку времени хватало только для контактов, имевших общественный характер.

Но это не означало, однако, что Бехтерев чурался новых знакомств. Из числа его дачных знакомых в первую очередь, наверное, стоит упомянуть об И. Е. Репине, дом которого – «Пенаты» – располагался неподалеку от бехтеревской дачи. Бехтерев и Репин – эти два неутомимых труженика – питали друг к другу самые теплые чувства. По предложению Бехтерева великого художника избрали почетным членом Совета Психоневрологического института. Здесь Репин бывал неоднократно, беседовал со студентами, интересовался решаемыми тут проблемами. А Бехтерев навещал «Пенаты», где не раз имел возможность встречаться со многими интересными людьми – писателями В. Г. Короленко и Л. Н. Андреевым, художниками, со скульптором П. П. Трубецким, создателем полного сарказма памятника Александру III, воздвигнутого в 1909 году напротив Николаевского (ныне Московского) вокзала, с журналистом Г. Петровым, с певицей Б. Горской, актрисой Яворской… Встречал он здесь и старых знакомых – юриста А. Ф. Кони, бывшего узника Шлиссельбургской крепости Н. А. Морозова и других.

Летом 1913 года Бехтерев позировал Репину в его мастерской. Во время сеансов обычно присутствовал молодой тогда писатель К. И. Чуковский. По просьбе Репина он «будоражил и тормошил тех людей, что позировали ему для портретов». Как впоследствии вспоминал Чуковский, «в большинстве случаев эти люди, особенно если они были стары, очень скоро утомлялись. Иные через час, а иные и ранее обмякали, обвисали, начинали сутулиться, и, главное, у всех у них потухали глаза. Академик Бехтерев, тучный старик с нависшими, дремучими бровями, всегда производивший впечатление сонного, во время одного сеанса заснул окончательно (он приехал в «Пенаты» смертельно усталым), и Репин на цыпочках отошел от него, чтобы не мешать ему выспаться». 56-летний академик юному писателю казался стариком. Он действительно с трудом переносил сеансы позирования: приезжал он обычно после многотрудных дел, измученным и усталым. А тут еще непривычная бездеятельная неподвижность. Чтобы развлечь ученого, Чуковский заводил с ним разговоры, чаще всего о гипнозе, бывшем тогда модной темой. А уж кому-кому, как не Бехтереву, доподлинно было известно, что истинно, а что ложно в этом занимавшем всех явлении.

Портрет Бехтерева Репин написал летом 1913 года. Его приобрел Румянцевский музей. Ныне же он хранится в Ленинграде в фондах Русского музея. А авторская копия портрета вскоре украсила петербургскую квартиру Владимира Михайловича.

В быту Бехтерев был нетребователен и неприхотлив. Однако он счел нужным обзавестись еще диковинным в то время видом транспорта – автомобилем, который давал возможность существенно экономить время при разъездах по городу. Поначалу машину водил нанятый шофер. Позже ученый ездил сам, притом довольно лихо.

В 1912 году у Бехтерева созрело решение о строительстве собственного дома в Петербурге. Казенная квартира в здании Психиатрической клиники Военно-медицинской академии, которую он занимал с 1893 года, стала для семьи тесноватой. Но, главное, в 1913 году заканчивалось второе дополнительное пятилетие службы Бехтерева после полагавшихся 25 лет, которые истекли еще в 1903 году, а при складывающихся отношениях с военным министром и администрацией академии не было никакой уверенности в том, что он будет оставлен в должности руководителя кафедры и клиники. Новый дом для семьи Бехтерева строился по проекту архитектора Мельцера неподалеку от дома академика Данилевского, на окраине города – на Каменном острове. К осени 1913 года строительство завершилось, и это оказалось весьма кстати. Как только истекло пять лет после последнего приказа о продлении службы Бехтерева в военном ведомстве, он получил предписание начальника Военно-медицинской академии Маковцева – «всеподданнейшее прошение об отчислении… от должности ординарного профессора академии». Это было 4 сентября 1913 года, а через пять дней Маковцев прислал Бехтереву настоятельное напоминание об этом.

Требуемый рапорт Бехтеревым был подан, и вскоре последовало официальное сообщение о том, что «заслуженный ординарный профессор Военно-медицинской академии, совещательный член Медицинского совета министерства внутренних дел и Военно-санитарного ученого комитета, ординарный профессор Санкт-Петербургского женского медицинского института и член Совета дома призрения душевнобольных, учрежденного императором Александром III, академик, тайный советник Бехтерев отчисляется от должности ординарного профессора академии за выслугой лет, с оставлением в прочих занимаемых должностях и званиях».

Последние слова сообщения – об отстранении Бехтерева от должности профессора и «оставлении» в прочих – оказались лицемерными. Министр Кассо, который давно уже «точил зубы» на Бехтерева, известил Совет Психоневрологического института о том, что он «не считает возможным» утвердить повторно избранного президентом института Бехтерева в этой должности. В связи с этим в журнале «Русский врач» тогда писали: «Можно ли себе представить Психоневрологический институт – воплощение мысли и энергии Бехтерева отставленным от творца своего, от души своей! Все знают, что профессор Бехтерев не только идейный, но и фактический создатель института, что построение этого института, стоившее Бехтереву гигантского труда, было возможно только при его выдающемся авторитете ученого и общественного деятеля, что он, В. М. Бехтерев, создал нечто великое из ничего». Почти одновременно Кассо не утвердил Бехтерева и в должности заведующего кафедрой психиатрии и невропатологии Женского медицинского института, на которую он незадолго до того был переизбран.

Таким образом, в 1913 году полный сил и творческих планов 56-летний академик Бехтерев оказался отстраненным от работы в Военно-медицинской академии, где он много лет был одним из ведущих профессоров, создал неврологическую клинику, сделал образцовой клинику душевных болезней, организовал лабораторную базу, позволившие выполнить десятки экспериментальных и экспериментально-клинических исследований и подготовить при этом целую плеяду крупных специалистов – психиатров, невропатологов, психологов. Вынужден он был прекратить преподавательскую работу и в Женском медицинском институте, где, как писала одна из студенток, каждый «приезд Владимира Михайловича был выдающимся событием». И наконец, он был лишен должности руководителя созданного им же Психоневрологического института.

Столь явно продемонстрированное отношение власть имущих к великому ученому вызвало всеобщее возмущение студентов и передовой части преподавателей Военно-медицинской академии и Женского медицинского института, но наиболее активное сопротивление решению министра народного просвещения оказали студенты и преподаватели Психоневрологического института. 24 октября 1913 года состоялось экстренное заседание Совета института, на котором преподаватели высказали единодушное мнение о его незаменимости как президента. Было решено направить протест в адрес председателя совета министров Коковцева. Протест этот остался, однако, без ответа. Тогда на пост президента Совет избрал профессора В. А. Вагнера, который дал согласие занять его при непременном условии, что его наставник и учитель по-прежнему будет руководить Психоневрологическим институтом. Бехтерев, таким образом, остался фактическим руководителем института. При этом ему приходилось нередко иметь дело с министерством, что тамошние сотрудники воспринимали как вполне естественное явление. Не мог угомониться лишь сам министр. И в связи с этим Бехтерев предвидел, что «усечение головы предвещало и предстоящее закрытие института», по крайней мере от Кассо следовало ожидать решительных действий, направленных на достижение этой цели.

2 июля 1914 года председатель совета министров Горемыкин подписал адресованный царю официальный документ «О состоящем в ведении министерства народного просвещения Психоневрологическом институте». Этот документ, по сути дела, являлся ответом на вопросы Николая II в его резолюции на «всеподданнейшем отчете» санкт-петербургского градоначальника за 1912 год. Горемыкин сообщал о том, что «во исполнение таковой высочайшей воли» министр Кассо представил подробные сведения об институте. Излагалась краткая история института. При этом упоминалось, что поначалу институт планировался прежде всего как научное учреждение. Далее перечислялись созданные при нем научно-исследовательские организации, затраты на которые превышали 200 тысяч рублей. Указывалось, что созданы они были «преимущественно за счет частных пожертвований с некоторыми лишь из средств казны пособиями и расположены на высочайше дарованном институту участке земли в так называемом «Царском городке» за Невскою заставою».

После этого в представленном царю документе указывалось, что «в действительности преимущественное в жизни института развитие получила, однако же, не научная сторона его деятельности, отступившая на второй план, а учебная; с первого года своего существования институт, широко толкуя предоставленное ему право устраивать курсы по предметам, входящим в область психологии и неврологии и сопредельных с ними наук, открыл целый ряд курсов, которые в течение времени превратились в частное высшее учебное заведение для лиц обоего пола, в составе обычных четырех университетских факультетов с общим числом слушателей, превышающим 3000 человек. При этом, пользуясь полною автономностью в деле устройства своих учреждений, Совет Психоневрологического института придал означенным курсам тот революционный характер, на который указывалось во всеподданнейшем отчете санкт-петербургского градоначальника. Так, прежде всего состав профессоров и преподавателей института, всего в числе свыше 150 человек, отличается совершенно определенным противоправительственным направлением… Равным образом и слушатели, а также слушательницы института, в громадном своем большинстве, как можно об этом судить по постоянным их выступлениям, отличаются ярко революционным настроением, что и вполне естественно, так как, по меткому выражению одного из членов Государственной думы… учреждение это является как бы отдушиною, куда уходят все те элементы, которые по разным причинам не могут попасть в правительственные высшие школы».

Далее в документе говорилось о том, что «на неудовлетворительное с государственной точки зрения положение дел в Психоневрологическом институте в письмах на имя бывшего президента института академика Бехтерева и покойного председателя совета министров Столыпина неоднократно обращал внимание еще бывший министр просвещения сенатор Шварц». В марте 1913 года, как отмечалось в докладной записке, министр Кассо предложил руководству института пересмотреть его устав, подчинив таким образом институт общему контролю министерства просвещения в лице попечителя Петербургского учебного округа и обеспечив при этом контроль министерства за избранием профессоров и преподавателей и набором студентов. Ответ на это требование министра Совет института дал лишь в начале 1914 года; он представил в нем проект дополнений к действующему уставу, обойдя при этом основные требования Кассо.

«Совокупность всего вышеизложенного, – сообщал председатель совета министров Николаю II, – приводит министерство народного просвещения к заключению, что на поставленный Вашим Императорским величеством вопрос о пользе, приносимой государству Психоневрологическим институтом, может быть дан только отрицательный ответ. Поэтому и принимая во внимание, что противоправительственное направление, как это ныне может считаться окончательно установленным, пустило в Психоневрологическом институте слишком глубокие корни, чтобы частичными изменениями и дополнениями его устава могло бы быть достигнуто быстрое изменение этого направления и оздоровление жизни института, тайный советник Кассо приходит к заключению о необходимости закрытия института».

Совет министров, со своей стороны, был не против закрытия Психоневрологического института, тем более что закрытие его можно в какой-то степени оправдать «нарушением» институтом своего устава и «противоправительственной направленностью» деятельности преподавателей и студентов. Вместе с тем Горемыкин счел нужным предупредить царя, что «подобная мера теперь… несомненно, произвела бы крайне неблагоприятное в общественном мнении впечатление, тем более нежелательное, что институт организован и содержится преимущественно на частные средства».

С общественным мнением приходилось считаться даже царю и его приспешникам. И потому в решении вопроса о судьбе Психоневрологического института Горемыкин не был столь категоричен, как Кассо. Вместе с тем и он находил, что «противоправительственная агитация, прочно укоренившаяся в институте, несомненно, подлежит устранению». Совет министров считал необходимым «ввести правила, регулирующие права, обязанности и весь внутренний строй института». Для этого он предлагал «немедленно пересмотреть устав института» таким образом, чтобы порядки в нем были приведены в соответствие с прочими высшими учебными заведениями.

На этом документе с грифом «Совершенно секретно» Николай II написал: «Согласен». Это случилось 28 июля 1914 года – через девять дней после того, как был опубликован скрепленный его же подписью минифест о вступлении России в войну с Германией и ее союзниками.

Война всколыхнула Россию, Европу, весь мир. Как относиться к ней? Понятно, что каждая война несет беды, разрушения, жертвы. Но война была начата с кайзеровской Германией и реакционной Австро-Венгрией – столпами милитаризма на Европейском континенте, главными противниками единения славян. Некоторые «левые», и прежде всего представители большевистской фракции социал-демократов, указывают на империалистический характер войны, на ее бессмысленность, рассуждал Бехтерев. Да, конечно, война не имеет оправдания, и лучше бы ее не было. Но если она уже возникла, то победу в ней все-таки следует предпочесть поражению. Ведь третьего не дано; по крайней мере, предсказать какой-либо третий исход нет возможности. К тому же, если сражаются и проливают кровь соотечественники, то долг врача – помогать страждущим. Так или приблизительно так мыслил Бехтерев о разразившейся войне, о том, как сам он должен реагировать на сопряженные с ней события.

Результатом такого хода мыслей стала активная деятельность Бехтерева, направленная на оказание помощи соотечественникам, страждущим от ран и болезней. Таким образом, Бехтерев, противник самодержавия и капитализма, невольно оказался в одном стане с ненавистными ему и преследующими его монархистами и правительственными чиновниками, которые как раз в то время покушались на само существование Психоневрологического института.

Институт тем не менее продолжал существовать. Более того, в нем долго еще сохранялись заведенные Бехтеревым демократические порядки. Это удавалось отчасти потому, что министр Кассо к началу войны оказался в положении курортника где-то в Германии. Группой колбасников-«патриотов» там он был избит, в Россию вернулся больным и вскоре умер. На посту министра народного просвещения его сменил граф Игнатьев, который к Психоневрологическому институту относился более спокойно. В соответствии с распоряжением Николая II он поручил Совету института разработать проект нового устава. Совет института для разработки проекта устава создал комиссию, в состав которой вошел и Бехтерев. Комиссия время от времени собиралась в его доме на Каменном острове и работала не спеша.

Война внесла свои коррективы в помыслы и дела Совета Психоневрологического института, и уже 3 сентября 1914 года он принял решение о «предоставлении в пользование войска, нуждающегося в соответственном лечении, нервно-хирургической клиники». Клиника вскоре оказалась заполненной ранеными с травмами головного мозга и других отделов нервной системы.

Созданный по инициативе медицинской общественности столицы «Комитет помощи воинам на поле брани в память Н. И. Пирогова», председателем которого стал известный хирург С. П. Федоров, а руководителем медицинского отдела – В. М. Бехтерев, решил «расширить нейрохирургическую клинику Психоневрологического института». В санитарных поездах оборудовались особые вагоны для нейрохирургических больных, к территории Психоневрологического института была подведена специальная ветка от Николаевской железной дороги, по которой раненые и больные подвозились прямо к клиникам. Руководил нейрохирургической клиникой, а затем и нейрохирургическим лазаретом один из ближайших сотрудников Бехтерева – Л. М. Пуссеп. Вместе с ним работали нейрохирурги Е. И. Воробьева, Д. П. Кузнецкий, А. Г. Молотков, В. М. Чегодаев и целый ряд других высококвалифицированных специалистов. Бехтерев постоянно консультировал нейрохирургических больных.

В годы войны Бехтерев участвовал в работе Петроградского комитета общественных деятелей и Петроградского областного комитета городов. Это были большие, главным образом благотворительные общественные организации, возглавляемые представителями либеральной интеллигенции. Все они преследовали вроде бы благородные цели оказания помощи терпящим нужду и страдающим от ран и болезней людям. Однако практической пользы они приносили немного, ибо зачастую члены комитетов увлекались собственным красноречием, делом же заниматься не успевали.

Прикрываясь патриотическими лозунгами, буржуазия в период войны усиливала эксплуатацию трудящихся. С условиями работы на промышленных предприятиях Бехтереву пришлось познакомиться, участвуя в работе правительственных комиссий, создаваемых для выяснения причин массовых отравлений на промышленных предприятиях. Особенно тяжелыми были условия труда на фабриках резиновой мануфактуры и обувном предприятии «Треугольник». Комиссия в составе гигиениста Г. В. Хлопина, В. М. Бехтерева и А. И. Карпинского установила на них факты пренебрежения хозяевами элементарными правилами промышленной гигиены. В обоих случаях комиссия настояла на проведении судебного расследования причин отравления рабочих и наказании промышленников денежным штрафом в пользу пострадавших.

С началом войны Бехтерев интенсивно разрабатывал проблемы неврологической патологии в условиях войны и совершенствования помощи нервно– и душевнобольным, пострадавшим «на театре военных действий». В 1915 году им была опубликована статья «Война и психозы», в которой он писал: «Не подлежит сомнению, что война, являющаяся тяжелым общественным бедствием, воздействующим на все вообще население, не может не отразиться на нервно-психическом его здоровье, увеличивая в той или иной мере количество в стране нервных и душевных заболеваний». По приведенной в статье статистике во время войны количество душевнобольных в армии увеличивается в 3,5 раза. За первый год мировой войны на 1 миллион военнослужащих приходилось 1500 заболевших душевными болезнями.

Среди причин психопатологии, развивающейся на фронте, Бехтерев указывал на изнурительные переходы, недостаточное питание, недосыпание, контузии и травмы, нервные потрясения, тревожное ожидание боя, смерти, состояние перевозбуждения во время боя, особенно если дело доходит до рукопашной схватки. Сопряженные с войной экстремальные состояния приобретают подчас весьма затянувшийся характер. Они способствуют развитию у людей различных форм психопатологии или же проявлению ранее скрытно протекавших душевных заболеваний. Последствием войны является массовый травматизм, и в частности травматизм нервной системы. Войну Бехтерев рассматривал как несомненное зло, к преодолению которого должны стремиться все наделенные разумом люди.

2 февраля 1915 года на торжественном актовом заседании Психоневрологического института Бехтерев выступил с большой речью «Моральные итоги великой мировой войны». «Все мы поражены, – говорил в этот день Бехтерев, – ужасами, которые переживают народы мира на материке Европы… Нечего говорить, что совесть человеческая не может найти морального оправдания войны». В то же время он считал, что войну следует принимать «как неизбежный результат той безысходности, в которой оказалось человечество с своим прошлым укладом жизни, как тот тупик, из которого не оказалось иного выхода, как насилие. С этой точки зрения, – продолжал докладчик, – война может быть понимаема как нечто роковое, которое явилось неотвратимым бедствием, связанным со всем прошлым европейской цивилизации, своего рода расплата за человеческую греховность, дающая нам ясное указание, что в будущем человечество не может идти прежним путем, если не желает еще более страшных последствий…».

Признавая войну колоссальным всенародным бедствием, Бехтерев все же надеялся, что она даст «возможность освободиться от пагубного для нас иностранного давления не только во внешней, но и во внутренней политике». Он обращал внимание аудитории на то, что Россия издавна подпала под влияние Германии, тогда как «всем известно, что немцы, не скрывая, признавали славянскую расу за низшую, которая будто бы может служить лишь в форме удобрения для, германской культуры. И все это в то время, когда в нашей стране раздавалась проповедь «всечеловечества» нашего великого Достоевского, а позднее проповеди единения и миролюбия такого общепризнанного гения, как Лев Толстой».

В то время как славянские съезды в Праге, в Софии проходили под лозунгом: «Свобода, равенство и братство народов», говорил далее Бехтерев, в Германии и в Австро-Венгрии процветал милитаризм. Критикуя агрессивные намерения немецких вояк, Бехтерев подчеркивал, что ими признается правомочность господства силы над правом, что выдвигаемый ими лозунг «Дейчланд юбер аллес» («Германия превыше всего») направлен на оправдание ими ненасытной захватнической политики.

Далее Бехтерев выражал надежду, что первая мировая война обусловит «глубокие моральные перевороты в международных отношениях» и «грядущее торжество принципов права и большей свободы всех вообще народов… провозглашение принципов свободного развития и самоопределения всех славянских и других культурных народов», что «само по себе есть акт приближения нас к общечеловеческому идеалу». Надеялся Бехтерев и на то, что война приведет к единению людей, к демократизации положения в России, результатом которой будет истинное равенство всех, кто проживает в многонациональном Русском государстве. Он говорил, что «равенство всех граждан одного государства перед законом представляет тот принцип, который крепче всего сплачивает народы друг с другом в целях общего государственного строительства, тогда как неравенство ведет к внутренней розни и гибели государства».

Приведя примеры жестокости немцев по отношению к мирным жителям, разрушения ими памятников общечеловеческой культуры, ограбления музеев и т. п., Бехтерев высказывал возмущение воззванием «К культурному миру», подписанным видными представителями немецкой литературы и науки (К. Гауптман, Э. Геккель, А. Нейсер, А. фон Вассерман, В. Вундт, П. Эрлих и др. – всего около пятидесяти подписей), оправдывавшим немецкий милитаризм. В этом воззвании, в частности, говорилось: «Менее всего имеют право разыгрывать роль защитников европейской цивилизации те, кто заключает союз с русскими и сербами и являет миру позорное зрелище, натравляя монголов и негров на белую расу». Такие расистские, шовинистические воззрения деятелей немецкой культуры Бехтерев объяснял тем, что после успехов во франко-прусской войне 1870–1871 годов в воспитании юношества Германии устранялась проповедь гуманизма и усиленно прививались националистические, расовые традиции, основанные на учении некоего графа Гобио, согласно которому «германцы, как чистые представителя белой расы, имеют все преимущества перед другими народами Европы – семитами, кельтами, славянами». В результате, говорил Бехтерев, «гобинизм вошел в плоть и кровь каждого немца, к какой бы политической партии он ни принадлежал».

Большое влияние на идеологию немецкого милитаризма, по мнению Бехтерева, оказала и философия Ницше и в том числе такие ее тезисы, как «смерть слабому», «любовь должна быть не к ближнему, а к дальнему», «жизнь есть по своей сути присвоение чужого» и т. п.

Германскому националистическому милитаризму Бехтерев противопоставлял мнение о том, что «все народы, раз они призваны к самостоятельной культурной жизни, должны иметь свое право на самобытное существование, ибо каждому народу есть что сказать цивилизованному миру, есть что внести в общую сокровищницу общечеловеческого блага…

Я думаю, – говорил Бехтерев, – что мы имеем основание мечтать в исходе текущей войны… о всеобщем разоружении народов и о предстоящем восстановлении всеобщего мира. Нельзя допустить, чтобы культурные народы, истощившие свои силы в течение более полувека в постоянных вооружениях, отдавшие свои народные сбережения неумолимому языческому богу войны, не пришли к необходимости более или менее полного разоружения и установления норм международных отношений, при которых войны вообще стали бы немыслимыми и недопустимыми. В конце концов для всех ясно, что даже победоносная война убыточна для государства».