Текст книги "Красные тюльпаны"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Встреча радиста

Когда Сережка ушел по заданию командира второй раз в разведку, в отряде произошло очень важное событие.

Связной, прибывший от первого секретаря подпольного райкома партии Борисова, передал командиру отряда Андрюхину: ждите из Москвы самолет, который доставит радиста и выбросит на парашютах груз. Было приказано в два часа ночи в условленном месте приготовить и зажечь при появлении самолета пять больших костров, расположенных в одну линию.

За сутки до назначенного времени Андрюхин вместе с начальником разведки Смирновым и пятью партизанами, которые прихватили с собой канистру с бензином, на трех санях отправились с базы в заданный квадрат. В полдень прибыли на место. На краю леса сделали короткий привал, а затем принялись за дело: валили сухостой, пилили дрова, раскладывали их кучками по полю на равном расстоянии друг от друга.

К сумеркам все приготовления были закончены. Поужинав у костерка в лесу, партизаны оставшееся время провели в томительном ожидании.

В двадцать четыре ноль-ноль Андрюхин поднял группу и вывел ее в поле. Вместе со Смирновым он еще раз обошел подготовленные для костров дрова, расставил у каждой кучки по одному партизану, а в час тридцать приказал облить дрова бензином. Партизаны, кроме того, смочили бензином и паклю, которой были обмотаны концы тонких шестов. Приготовив все, стали ждать.

Андрюхин и Смирнов внимательно вслушивались в тишину ночи, поглядывали на темное небо, где зябко мерцали редкие звезды.

Андрюхин посветил фонариком на циферблат часов – стрелки приблизились к двум. Никаких признаков приближающегося самолета– тишина. Немного погодя он спросил Смирнова:

– На твоих сколько?

– Два часа восемнадцать.

– Задерживается почему-то?..

И не успел Андрюхин договорить, как стоявший дальше всех партизан радостным голосом выкрикнул:

– Летит, товарищ командир!

Андрюхин встрепенулся, скомандовал:

– Тихо. Зажигай!

Партизаны кинули зажженные факелы в поленья – пять оранжево-красных огней вспыхнули разом.

Андрюхин наклонил голову, замер: издали до него донесся едва слышимый, стрекот мотора. Он быстро приближался, нарастал, становясь все отчетливее.

Ровный рокочущий звук пронесся где-то высоко над их головами, удалился в сторону и замер.

– Неужто это' немец пролетел? – спросил Андрюхин.

– Не может быть, – возразил Смирнов. – По шуму мотора узнаю, что наш прошел.

Самолет появился скора, но уже с другой стороны. Он опять пролетел над полем, помигав рубиновыми бортовыми огнями, погасил их, и вскоре удалился в том направлении, откуда прилетел. Андрюхин со Смирновым отошли от костров подальше и, заслонив глаза ладонью, стали пристально вглядываться в небо. Вскоре они заметили едва приметные серые пятна на разных высотах и расстояниях, которые медленно опускались к земле.

– Парашюты! – сказал Андрюхин.

– Точно, товарищ командир. Три.

Партизаны, загасив костры, бросились к приземлившимся парашютам, Андрюхин и Смирнов еле поспевали за ними. Под первым и вторым парашютами оказались грузы в мягкой упаковке. Приказав подавать сани и укладывать на них груз, Андрюхин со Смирновым побежали к третьему парашюту, который опустился в значительном отдалении от костров.

Подбежав, они заметили маленькую фигуру человека, который складывал парашют. При их появлении человек выпрямился и быстро обернулся – Андрюхин со Смирновым увидели в трех метрах от себя молоденькую, невысокого роста девушку в светлом армейском полушубке, валенках и шапке-ушанке.

Держа в вытянутой руке пистолет, девушка твердым голосом спросила:

– Пароль?

– «Щорс», – откликнулся Андрюхин.

– «Москва», – отозвалась девушка.

Андрюхин бросился к ней, крепко обнял и, поцеловав в щеку, сказал:

– Дорогой ты мой человек. Заждались мы тебя.

– Поосторожнее, «Белочку» раздавите, – слегка отстраняясь, сказала девушка.

– Мне сообщили – радист прибудет, а тут «Белочка».

– Я и есть радист.

– Понял. Только не радист, а радистка. Тебя как зовут?

– Вера.

– А белочкой-то кого зовут.

Девушка улыбнулась.

– У меня, товарищ командир, вот здесь, под мышкой, рация небольшая прикреплена, «Белочкой» называется. Для малого радиуса действия. Вот я и боялась, что вы ее раздавите.

– Понятно, – улыбнулся Андрюхин.

– А почему вы ее с грузом не упаковали? – спросил Смирнов.

– На всякий случай. Боялась расстаться. А вдруг при выброске что-нибудь не так произойдет. Вторая, основная рация, там с грузом упакована.

– Правильно сделали, – похвалил Андрюхин и добавил: – Вы одна с Большой земли прилетели?

– Нет, товарищ командир. Вторым после меня минер Максимов прыгал. Надо скорее найти его.

Андрюхин повернулся и крикнул в темноту:

– Веселов, Полетайкин! Гоните в северный угол поля. Быстро!

Вскоре партизаны вернулись, и Полетайкин доложил Андрюхину:

– Товарищ командир, ваше приказание выполнено.

И тогда вперед шагнул высокий мужчина в белом полушубке.

– Вы товарищ Андрюхин?

– Да, я.

– Сержант Максимов прибыл в ваше распоряжение.

– Здравствуйте, товарищ Максимов, – сказал Андрюхин, протягивая руку. – С благополучным приземлением.

На базу партизаны возвращались радостные и очень довольные. Взметая сухой снег, кони бежали бойко.

В последних санях, чуть приотстав, ехали Андрюхин, Максимов, радистка и Смирнов; он правил лошадью.

Андрюхин, покуривая, расспрашивал радистку о московских новостях, о том, как живут и трудятся москвичи.

И хотя Вера оказалась неважной рассказчицей, говорила скупо, зато эти живые слова ее, человека с Большой земли, Андрюхин и Смирнов слушали с благоговейным вниманием.

– Ой, чуть не забыла! – воскликнула девушка. – Вам, товарищ Андрюхин, и всем партизанам из Центрального штаба партизанского движения большой привет и благодарность передать просили.

– Спасибо! – сдерживая волнение, ответил Андрюхин. – Порадовал)! ты нас сегодня крепко. Спасибо. А когда первый сеанс связи?

– Завтра в ночь. От двадцати трех до часу.

– Добро. У нас есть важные сведения, которые надо срочно передать, – сказал Андрюхин и, обратись к начальнику разведки, добавил: – Товарищ Смирнов, заранее подготовьте разведданные. Да обязательно вставьте сообщение Сережи Корнилова о передислокации горнострелковой дивизии.

– Есть, товарищ капитан, – коротко ответил Смирнов.

– Еще вам, товарищ командир, вот что просили передать, – девушка расстегнула полушубок и, достав из нагрудного кармана конверт, передала Андрюхину. – Письмо вам лично, от семьи.

– Спасибо. Вот уж никак не ожидал…

Андрюхин ваял письмо и спрятал его на груди под шинелью.

Один на один

Уже два раза по заданию Андрюхина ходил Сережка в разведку. Добытые им ценные сведения о численности немецких воинских частей, их передислокации тут же передавались по рации советскому командованию. Теперь юный разведчик был в отряде на особом положении. Андрюхин убедился, что лучшего разведчика ему не сыскать. Командир сразу оценил и Сережкину память, и наблюдательность, его умение вести себя при встрече с гитлеровцами.

В третий раз командир послал Сережку с заданием в деревню Крапивня.

Всю ночь Сережка провел в пути. Он сильно устал, но мысль, что утро может застать его в открытом поле, в котором негде будет укрыться от случайной ненужной встречи, подгоняла его.

Близился рассвет, и на восточной светлеющей полоске неба очертился бугор. Когда Сережка поднялся на него, он увидел в серой предутренней полутьме деревню, тоже темную, без единого огонька.

«Это Крапивня, – подумал Сережка и с сожалением вздохнул. – Не успел затемно дойти до нее».

Сережка рассуждал по-своему: если не удалось в темноте прокрасться в деревню, то на рассвете соваться в нее куда опаснее – сразу задержат, если попадешься на глаза часовому. Значит, надо идти днем, не прячась, не вызывая у немцев подозрения.

Он еще раз оглядел деревню и поле и свернул в лощину, заросшую кустарником.

На востоке небо все светлело. Уже заметнее стали видны серые облака, низко плывущие над землей. Сережка вышел на узкую полевую тропку, засыпанную снегом; она петляла, убегала в сторону кустарников. Он пригнулся и побежал по ней, чтобы согреться.

Разведчик был уверен, что в то время когда он свернул с дороги и шел по полю, а потом трусцой бежал по тропинке его никто не видел. Однако на самом деле из одного окна избы за ним уже следили.

На выходе из кустов Сережка увидел небольшой стожок сена.

«Неплохо, – подумал он. – Можно переждать и отдохнуть малость».

Он разгреб сено, влез в норку, устроился поудобнее, полежал. Затем стянул сапоги, растер ноги, переобулся и свернулся калачиком. Понемногу согреваясь, мальчик не заметил как задремал. Сколько Сережка проспал в копне, он не знал. Проснулся от боли в боку и ничего не понял, перевернулся на другой бок. Но тут почувствовал частые толчки, теперь уже в спину, отчего он даже застонал и вдруг вздрогнул – сон мигом пропал, внезапный страх охватил мальчика. Он приподнялся и сразу увидел рослого немца. Сидя на корточках, он настойчиво тыкал, Сережку стволом автомата в бок и что-то говорил по-немецки.

– Тебе чего? – испуганно выкрикнул Сережка, хотя сразу понял, чего от него хочет этот здоровый детина.

– Ком! – гаркнул немец.

Сережка вылез из своего укрытия и увидел еще трех немцев.

– Вам чего от меня надо? – спросил Сережка, отступая к стожку. Он глядел на немцев и старался сообразить, чем же все это теперь кончится.

А гитлеровцы со злорадством разглядывали его. «От них не уйдешь. Так не отпустят. Попался! – промелькнуло у него в голове, и он мысленно обругал себя: – Ну и тюха ты, Cepera. Задание командира не выполнил. И что о тебе в отряде подумают?»

Он вспомнил озабоченное лицо командира и фразу, которую тот сказал на прощание: «Смотри возвращайся целым. Помни, что не кому-нибудь, а мне за тебя перед твоей матерью ответ держать придется. А что я скажу ей?»

Все эти мысли пронеслись у него в голове, пока один из немцев ворошил стожок, надеясь найти что-нибудь спрятанное там.

Разметав копешку и ничего не найдя в сене, немец скомандовал: «Пошел!» и с силой толкнул мальчика автоматом в спину.

Сережка шел, опустив голову.

«Уйти надо. Убежать. Обязательно. Но как? Сейчас нельзя. Подстрелят», – думал он, не зная, как выпутаться из случившегося с ним.

Немцы провели его через деревню. Сережка не видел и не замечал ничего вокруг, настолько он был поглощен своими переживаниями.

Сколько было времени, он тоже не знал. Редкие встречные прохожие – женщины или старики, увидя конвоиров, отходили в сторону, останавливались, провожали мальчика испуганными взглядами.

Когда он проходил мимо одной избы, из-за изгороди его окликнул чей-то пронзительный голос:

– Сережа, ты ли это?!

Мальчик вскинул голову и взглянул в ту сторону: за изгородью стояла Нюра, та самая девочка, которой он однажды помогал колоть дрова.

Обрадованный неожиданной встречей, Сережка тут же откликнулся:

– Я, Нюра! Я! Мамке своей расскажи все.

– Поняла, – ответила девочка.

Из подворотни на дорогу выскочил лохматый пес. Он заметался вокруг немцев пронзительно и хрипло затявкал на них. Один гитлеровец сапогом ударил собаку, откинул в сторону. Пес перевернулся, взвизгнул, но тут же вскочил на лапы и снова кинулся на немца. Простучала короткая автоматная очередь – пес, прошитый пулями, растянулся на дороге.

Нюра от неожиданности вскрикнула: «Мама-а!» и кинулась в избу.

Сережку ввели в школу, где теперь у немцев был какой-то штаб. Конвоиры втолкнули его в комнату и что-то доложили сидящему за письменным столом худощавому офицеру. Тот, прищурившись, оглядел Сережку, поманил пальцем и, кивнув на табуретку, стоящую посреди комнаты, сказал по-русски:

– Пройди. Сядь.

Сережка, насупленно глядя на офицера, молча прошел, присел на краешек табуретки и обнял руками плечи, стараясь согреть себя. У офицера были жесткие короткие волосы, колючий взгляд, жесткая портупея, отчего и сам он весь казался жестким.

Когда солдат вышел, офицер поднялся из-за стола, обошел сидящего мальчика, испытующе разглядывая его. Потом он опять сел за стол, неторопливо закурил.

А Сережка сидел съежившись, думая, как бы не показать этому немцу, что он струсил или боится чего-то.

«Он не догадывается, кто я, – думал Сережка. – Если не подам виду, он подумает, что я и в самом деле сирота и иду из деревни в деревню, прошу милостыню, так как дом сгорел и мне негде теперь жить».

– Ну? – спросил немец. – Ты кто?

– Сирота.

– Из какой деревни?

– Из Вышегор.

– О! О-о!.. – протянул немец. – Это есть очень далеко отсюда. Как ты попал в эту деревню? /

– Пешком.

– Столько километров и пешком? Зачем?

– А я последнее время так и хожу пешком из деревни в деревню.

– Почему?

– Мне некуда податься. Сирота я.

– Я это слышал, – раздраженно перебил немец. – Не ври. Ты есть партизан. И пришел в расположение нашей воинской части специально.

– Не-е… Я не партизан, господин офицер. Я маленький. Партизаны все усатые и с бородами.

– Откуда ты это знаешь?

– На картинках видел, когда еще в школе учился. У нас в учебнике картинка такая была.

– А ты хитрый мальчик… Кто тебя послал?

«Фигу вам. Дудки», – подумал Сережка, Прикинулся совсем глупым.

– Зачем ты пришел сюда?

– Может, кто пустит переночевать. В Нелидово я иду. Там у меня тетка живет, она приютит.

– А кто у тебя еще из родственников есть?

– Никого.

– А брат есть?

– Нее…

– Врешь. У тебя есть брат. И он находится в партизанах. Я это точно знаю. Как твоя фамилия?

– Корнилов, – быстро смекнув, что врать не стоит, ответил Сережка и в то же время подумал: «Откуда он про брата узнал? А может, ловит меня на слове?»

– Ты сказал, что твоя фамилия Корнилов, – уточнил немец. – Это хорошо. Значит, у тебя есть и брат. Он партизан?

«Больше ты ничего не узнаешь, – подумал Сережка и вспомнил мать, которая любила говорить сыновьям: – Умейте держать язык за зубами. Помните, что длинный подол запутывает ноги, а длинный язык – шею».

– Он партизан? – переспросил немец.

– Не-е, – мотнул головой Сережка. – Брательника у меня нет.

– Врешь! – офицер поднялся из-за стола и наотмашь ударил мальчика по щеке.

Сережка не удержался на табуретке и грохнулся на пол, а когда поднялся, фашист снова ударил его кулаком прямо в лицо. И Сережка снова рухнул на пол. Горячая липкая кровь потекла из носа на подбородок. Приподнявшись, Сережка вытер рукавом кровь, простонал^

– За что?

– Ты будешь говорить правду?

– Нечего мне говорить. Я сирота.

Офицер побагровел и принялся снова бить мальчика тяжелым, точно кувалда, кулаком. Сережка падал, вставал, а гитлеровец ловил его за ворот пальтишка и снова бил, нещадно и иступленно орал: у

– Говори!!Сознавайся! Ты есть партизан?!

– Нет!

Гитлеровец окончательно рассвирепел. Сильным ударом он свалил мальчика! на пол и пнул его сапогом. Сережка увертывался насколько хватало сил, сжимал в комок тело, укрывал лицо и голову руками, а удары один сильнее другого обрушивались на него. Вдруг он весь как-то обмяк и потерял сознание. Офицер заметил, что мальчик не вздрагивает и не подает признаков жизни, остановился, приподнял его и тут же отшвырнул от себя. Вытерев платком пот с лица, позвал часового.

Вошедший солдат схватил Сережку за руки и волоком вытащил его на улицу. Даже холод не привел мальчика в чувство. Стоявший на крыльце часовой что-то крикнул солдату, тащившему Сережку, оба они засмеялись. Гитлеровец поволок мальчика через двор к сараю в углу школьного двора. Там он бросил Сережку на пол. Скрипнула ржавыми петлями закрывшаяся дверь. Солдат навесил замок и вернулся в дом.

Освобождение

Перепуганная тем, что произошло на ее глазах, Нюра вбежала в избу и, плача, кинулась к матери, которая с опаской поглядывала в окно: она, конечно, видела, что творилось на улице, но не знала, кого и куда ведут.

– Мамочка! Немцы мальчика схватили… Я сама видела. Это он, я узнала его.

– Чей мальчик-то? Говори толком.

– Тот самый, что к нам заходил погреться, дрова колол. Ну разве не помнишь?

– Ой, беда! Сережу, что ли?

– Его, его, мама.

– Быть не может. Он ведь тогда ушел из деревни.

– Зачем же мне неправду говорить, – всхлипнула Нюра. – Он тоже меня узнал, крикнул: «Скажи маме».

Нюра опустилась на лавку и снова заплакала.

– Что ж теперь с ним будет, мамочка?

– Да чего взять с парнишки, – осердясь сказала мать. – Ничего не будет, отпустят.

– А если нет? Может, он партизан, – запальчиво возразила Нюра.

– Где уж ему, – отмахнулась женщина и поджала губы, но, будто осененная какой-то догадкой, испуганно посмотрела на дочь. – Чего ты в этом понимаешь? Помалкивай знай.

– Я только подумала, – ответила Нюра. – Зачем его арестовали?

– Правда, пошто же они его? – недоуменно произнесла мать. – Может, нетутошний, поэтому?

Когда они немного успокоились, Нюра забралась на печь к своим куклам, а мать принялась за прерванную работу – стала чинить белье.

В полдень пришла Нюрина тетка и прямо с порога запричитала:

– Ужас, что творится, господи! Подхожу я к ихней комендатуре и вижу: немец кого-то волоком тянет с крыльца. Вгляделась – мальчонка, голова мотается, волосенки светленькие в кровищи. Я так и обмерла. А другой немец, с ружьем, увидел, что я остановилась, как заорет на меня… Думала, вот-вот упаду со страху: ноженьки так и отнялись, еле добежала к вам…

Тетка присела на лавку, и женщины стали обсуждать происшедшее. Нюра все порывалась сказать что-то, но мать тут же осекала ее, велела помалкивать.

Наконец тетка, попросив соли взаймы, ушла. Нюра спрыгнула с печи и, припав к матери, снова заплакала:

– Почему они убили Сережку?.. Ну чего ты молчишь, мамочка?

– Может, живой еще. – Мать погладила Нюру по голове. – С чего бы они в сарай-то его заперли.

И тут она с какой-то решимостью отстранила дочь, отчего та даже вздрогнула, быстро стала одеваться.

– Я схожу по делу. А ты сиди дома, закройся и не выходи, да не впускай никого. Поняла?

– Поняла. Иди, мамочка. Я никуда не выйду. Только ты поскорей…

В тревоге за судьбу Сережки Нюрина мать не помнила, как добежала до лесного кордона. Войдя в избу, она окликнула хозяина:

– Ефим, где ты?

– Тут я, – отозвался с печки лесник. – Кто там?

– Это я, Николавна из Крапивни. Дело у меня к тебе срочное.

В избе было жарко, она сняла платок, села к столу.

– В чем дело? – спускаясь с печи, спросил лесник.

– Немцы у нас в деревне мальчонку арестовали. Били его. А что с ним будет – не знаю. Подумала только: все это неспроста, заподозрили его в чем-то. Вот и прибежала к тебе.

– При чем тут я? – ответил Ефим, недовольно хмурясь. – Чем помочь могу?

– Ну, может, знаешь кого?.. – с надеждой глядя на лесника, сказала Николавна.

– Чей мальчонка-то, деревенский?

– Нет, не наш. Заходил он к нам с месяц назад, когда я еще болела. Светленький такой, шустрый, Сережкой звать.

Лесник не подал и вида, не спеша стал скручивать цигарку.

Женщина нетерпеливо теребила бахрому шерстяного платка, ждала, что ответит Ефим. Наконец, не вытерпев, с сердцем сказала:

– Не верю я тебе. Не может того быть, чтоб ты не знал про людей в своем лесу.

– Веришь не веришь, а я сказал – помочь ничем не могу.

– Не доверяешь ты мне, старый бирюк. Зачерствел здесь на своем на кордоне. Людям верить перестал.

– А чего мне им верить. Я с людьми не общаюсь. Мое дело – лес. Его я знаю, а людей – нет.

– И меня не знаешь? Мне-то ты можешь поверить. Не подведу. Смотри, ведь спросят с тебя.

– Чего с меня спрашивать? Не грози. Я в своей жизни всегда по прямой дороге шел. Не спотыкался. И немцам не служу. Так что остынь.

Он встал, походил по избе, успокоившись, сказал совсем не то, чего ждала от него Нюрина мать.

– Как здоровье твое, Николавна?

– Получше, сам видишь, бегаю, – недоуменно посмотрев на лесника, ответила она.

– Дам я тебе медку немного и травки сушеной, зверобоя, заваривай и пей, окрепнешь.

Старик слазил в подпол за медом, с полатей достал пучок травы, вручил все это матери, сказал:

– Спасибо, Николавна, что пришла, а теперь иди домой, я тут подумаю… И не спрашивай меня боле ни о чем.

Он проследил в окно, когда она скроется за деревьями, затем торопливо надел полушубок, шапку и вышел из избы.

В партизанский отряд Ефим пришел ночью, усталый, вспотевший.

В командирской землянке, слабо освещенной фонарем «летучая мышь», сидели Андрюхин с Гордеевым, о чем-то беседовали.

Андрюхин сразу понял: что-то срочное и важное заставило лесника прийти к нему. Андрюхин встал, пожал ему руку:

– Докладывай, Ефим, с чем пришел.

Лесник коротко рассказал о приходе к нему Николавны, почти слово в слово повторил сообщение женщины об аресте Сережки и о ее настойчивой просьбе помочь, и как можно скорее.

Молча выслушав Ефима, Андрюхин сказал:

– Выручать Корнилова надо. Собери, комиссар, бойцов.

Когда партизаны выстроились на поляне, Андрюхин прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица бойцов, и внятно, чтобы слышали все, сказал:

– Нужны сорок добровольцев. Задача такая. В Крапивне арестован разведчик Сергей Корнилов. Он выполнял мое задание. Немцы пытали его в комендатуре. Жизнь его в опасности. Кто готов идти – шаг вперед.

И не успел командир произнести последние слова, как вся шеренга всколыхнулась, и все до единого бойца шагнули вперед.

– Добро! – отозвался командир. – В таком случае приказываю выступать на выполнение задания второму и третьему взводам. Командирам взводов срочно обеспечить бойцов боеприпасами. Чтобы не терять времени, поедем на санях. Срочно запрягать. Всё. Остальные свободны.

Строй рассыпался. Часть людей ушла обратно в землянки, остальные стали готовиться к выходу. Вскоре партизаны уже ехали по лесной дороге.

Командир отряда и начальник штаба, сидя на передней подводе, обдумывали план предстоящего налета на гарнизон фашистов. Лесник, ехавший с ними, хорошо знал деревню, он подробно рассказал, что и где в ней находится. Начальник штаба Павлов, выслушав лесника, расспросил о дорогах, ведущих к деревне, о школе, в которой теперь немцы разместили комендатуру.

– Сколько немцев в Крапивне, мы знаем, как охраняется их комендатура, – тоже, – сказал Андрюхин.

– Верно, – отозвался начальник штаба. – Однако подход к комендатуре даже ночью опасен – школа расположена в самом центре деревни. Это усложняет нашу задачу. А подойти к комендатуре надо тихо и незаметно.

– Там, возле школы, деревья какие-нибудь есть? – обратился к леснику Андрюхин.

– Есть, но мало. Редкий молодняк.

– Им и придется воспользоваться. Предлагай, Павлов, как действовать.

– Человек десять пошлем к комендатуре. Подберутся по-пластунски как можно ближе. Я думаю, сумеют подойти вплотную.

– И я так думаю, – одобрил Андрюхин предложение Павлова. – Но только не десять, а двадцать. Остальные группы прочешут избы, где ночуют немцы. Да побольше шума и грома, чтоб немцы думали, что нас много.

– Согласен, – одобрительно ответил начальник штаба. – А кто поведет людей к комендатуре?

– Я, – ответил Андрюхин. – Тебе приказываю быть со вторым взводом, третьим командует Баутин. Он командир боевой.

Условились они и о сигналах, по которым будут действовать все группы.

Сережка очнулся ночью от холода. Он попытался приподняться, но тут же упал: все его тело пронизала острая боль. Мальчик открыл глаза, но ничего не увидел в темноте. Сережка прислушался: рядом кто-то ворочался, охал.

«Где это я?» – силился понять Сережка и не мог.

Но когда ощупал разбитое лицо и голову, сознание окончательно вернулось к нему. Он вспомнил, как его вытащили из копны, как били в комендатуре. Будто обрывки страшного сна прошли перед глазами и сам допрос, и последние слова гитлеровца: «Завтра утром тебя расстреляют».

Сережку поразила эта фраза, но он не испугался. Страх охватил его, когда подумал: «Не выполнил приказ командира. Не сделал то, что было поручено».

Мучимый этой мыслью, он снова впал в забытье.

Оставив подводы на опушке леса, партизаны тремя группами с разных сторон двинулись на Крапивню. Андрюхин со своими бойцами шел параллельно деревне. Дойдя до середины ее, партизаны свернули и, пригнувшись, редкой цепочкой двинулись в сторону школы. Когда здание стало различимо во тьме, бойцы поползли по-пластунски.

Кирпичный дом был выше других построек, окна темные, занавешенные изнутри, и лишь в одном из окон пробивался лучик света – возможно, там находилось караульное помещение.

Партизаны ползли, не спуская глаз с этого дома, ожидая команды для решительного броска.

Вот Андрюхин встал на колено, махнул рукой, и четыре-партизана кинулись к сараю. Обойдя его с двух сторон, сразу же, навалились на часового, топтавшегося около двери, подмяли его. Затем дали сигнал всей группе.

Партизаны окружили комендатуру, часть из них тихо вошли в дом.

Когда сбили замок, Андрюхин первым вошел в сарай, включил электрический фонарик, пошарил лучом. Светлый круг выхватил из темноты чьи-то незнакомые испуганные лица и вдруг замер – слева от входа на ворохе соломы лежал Сережка.

– Корнилов? Сережа? – Андрюхин наклонился над мальчиком.

Сережка, услышав свое имя, не раскрывая глаз, отозвался стоном.

Андрюхин поднял легкое тело мальчика на руки и вынес его из сарая.

– Где санитар?

– Я здесь, товарищ командир, – отозвалась Шура, подбегая к нему.

– Помоги Сереже, – сказал Андрюхин, передавая мальчика одному из бойцов. – Несите его в дом. Там светлей.

Командир опередил их, вбежал на крыльцо школы. Партизан с Сережкой на руках и Шура вошли следом за ним и услышали, как кто-то коротко доложил Андрюхину:

– Товарищ командир, школа очищена. Два офицера взяты в плен.

– Добро, – отозвался Андрюхин.

Партизан внес Сережку в учительскую, положил на диван и отошел в сторонку, уступив место Шуре.

Девушка присела на край дивана, расстегнула Сережкину рубашку, ощупала его грудь, спину.

Смочив ватный тампон в нашатырном спирте, поднесла к носу мальчика. Сережка вздрогнул, очнулся.

Подошел Андрюхин. Увидев его, Сережка тихо проговорил:

– Я им ничего не сказал, товарищ командир. Честное партизанское.

– Верю, – сказал Андрюхин. – Ты не волнуйся. Помолчи пока, потом доложишь.

Он посмотрел в угол учительской, где стояли связанные немецкие офицеры и, кивнув на них, спросил мальчика:

– Допрашивали тебя они?

Сережка повернул голову, увидел немцев.

– Вон тот, товарищ командир. Он допрашивал и бил меня…

Сережка вдруг задохнулся, закашлялся и повалился на диван.

– Полетайкин, Чувашова, – приказал Андрюхин. – Несите Корнилова к повозке.

Полетайкин поднял Сережку на руки и вынес его из дома. Шура, на ходу застегивая санитарную сумку, поспешила за ним.

Когда Сережку укладывали на сани, в деревне все еще слышались одиночные выстрелы и редкие автоматные очереди, но вскоре и они стихли.