Текст книги "Красные тюльпаны"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Сережа – партизан

С утра командир отряда отдал приказ: всем чистить оружие, командирам взводов доложить о наличии боеприпасов.

Под разлапистыми елями для чистки оружия у партизан был сооружен стол из жердей. Накрыв его плащ-палатками, пятнистыми немецкими накидками, бойцы разложили на столе свои винтовки и автоматы, принялись чистить и смазывать оружие.

Сережа Корнилов устроился по соседству, на свежем пне. Положив карабин на колени, вынул из кармана масленку с двумя горловинками, ветошь. Он, конечно, уже научился разбирать и собирать затвор, но полной уверенности не было, и потому покосился на партизан, взглянул на Петра, с чего начать.

Тот, перехватив Сережкин взгляд, подошел к нему и присел на корточки рядом.

– Дай-ка свой карабин, – сказал брат.

Петр внимательно оглядел карабин, покачал головой, сказал:

– Сперва надо вынуть из магазина патроны, потом затвор, проверить еще раз, не остался ли в стволе патрон. Затем можно приступать к чистке. Понял?

– Ага.

– Не «ага». А надо отвечать: так точно! Ты партизан. Понял?

– Так точно!

– Вот это уже другой разговор. Ответ по-военному.

Сережка вынул патроны из патронника, вложил в обойму и спрятал в подсумок. Передернул затвор и для убедительности сунул мизинец в патронник.

Сережка уже заканчивал чистку, когда подошел командир взвода. Он оглядел партизан, чистивших оружие и, заметив мальчика, сидящего в стороне вместе со своим братом, окликнул:

– Боец Корнилов, срочно к командиру.

– Меня, что ли? – спросил Петр.

– Нет, Сережу.

– Я сейчас, товарищ комвзвода. Вот закончу с карабином. Мне его только сверху смазать осталось.

– Отставить! – недовольно отрезал командир взвода. – Выполняйте приказ. Живо. Одна нога – здесь, другая – там. Карабин свой потом смажете.

Сережка хотел было возразить, но, поймав строгий взгляд брата, проворно вскочил, бойко выкрикнул: «Есть!» и со всех ног пустился к штабной землянке.

Прежде чем войти в штаб, Сережка подтянул потуже брезентовый ремешок, поправил шапку, сдвинув ее чуть набекрень, как это делал брат Петр.

Поприветствовав часового при входе, спустился по ступенькам вниз и не без робости постучал в тесовую дверь.

– Войдите! – отозвался знакомый голос командира изнутри землянки.

Мальчик глубоко вдохнул воздух, оглянулся на часового – тот сверху подбадривающе кивнул ему головой: «Смелей, мол».

Сережка открыл дверь, шагнул через порог.

Командир отряда Александр Яковлевич Андрюхин и комиссар Николай Стефанович Гордеев сидели за столом друг против друга. Они посмотрели на мальчика, приветливо улыбнулись ему.

А тот не растерялся и, вскинув ладонь к виску, бойко доложил:

– Товарищ командир, боец Корнилов по вашему приказанию прибыл.

Андрюхин встал из-за стола, прошел к мальчику, протянул ему широкую свою ладонь, крепко пожал Сережкину руку:

– Здравствуй, товарищ Корнилов.

Он тронул Сережку за плечо и внимательно оглядел его худенькую фигурку, на миг задумался, точно решая какой-то серьезный и очень важный вопрос.

Сережка стоял навытяжку, по команде «Смирно». Курносое веснушчатое лицо его было вскинуто вверх, он восхищенно глядел в грустные и усталые от недосыпания глаза командира.

– Проходи. Присаживайся, – сказал командир и легонько подтолкнул мальчика к столу.

Сережка присел на краешек лавки и снял шапку.

Командир и комиссар сели напротив.

– Завтракал? – спросил командир.

– Так точно! – ответил мальчик.

– А потом чем занимался?

– Оружие чистил, как все.

– Хорошо почистил?

– Хорошо.

– Молодец.

– К бою готовимся, товарищ командир, – довольный разговором, вставил юный партизан.

– Откуда это ты взял?

– В отряде так говорят.

– Ишь ты, – не в силах скрыть улыбку, качнул головой Андрюхин. – Придумали, видать…

– Никак нет, товарищ командир, – откровенно и доверительно возразил Сережка.

– Что ж, вот так все и говорят, что к бою готовятся?

– Не… Все не говорят. А только некоторые и то меж собой, шепотом.

– Ишь ты, – Андрюхин улыбнулся и провел ладонью по бритым синим щекам. – Чуешь, Николай Стефанович, люди в бой рвутся, а мы вроде и не догадываемся. Ты побеседуй с бойцами, растолкуй, что к чему.

– Хорошо, поговорю, – ответил комиссар Гордеев.

Командир разложил на столе карту, разгладил на сгибах и и подвинул к Сережке.

– Ты карту читать умеешь? – спросил Андрюхин.

– Могу. Я в школе географию изучал. И даже сам карту рисовал с нашей деревней и речкой.

– Тоже нужное дело, – улыбаясь, согласился Андрюхин. – Но вот тут дела посложнее. Ну-ка взгляни повнимательней. Сумеешь разобраться?

Сережка нахмурил брови, уставился в карту со множеством паутинок дорог, рек, зеленых пятен, изображающих лесные массивы. Бегло прочитав названия деревень и поселков, разбросанных тут и там, отыскал среди них и свои Вышегоры. Он провел пальцем по голубой узкой ленте реки – все было точно: вот и холм, за ним поля, слева лес, в самой глубине его – кордон лесника.

– Ну как, разобрался? – спросил командир.

– Так точно. Все верно показано. Вот речка, вот хутор, а это наши Вышегоры.

– Узнал, значит!

– Конечно. Я свою деревню всегда отыщу. Только мне сейчас туда не надо, – задумчиво произнес Сережка.

– Это почему же? Разве дома не хочется побывать?

– Хочется. Только делать там нечего. Там, наверное, немцев полно.

– А мы вот с комиссаром Николаем Стефановичем думали тебя в Вышегоры послать. А по пути чтоб в другие деревни заглянул.

– Нет, товарищ командир, я в отряде хочу остаться. Как стал партизаном, то теперь уж до конца должен быть им. Я ведь присягу принимал.

– Понятно. В бой, значит, хочешь? Повоевать?

– Так точно, товарищ командир.

– Ясно. – Андрюхин строго поглядел на Сережку. – А мне вот, боец Корнилов, сейчас совсем другое нужно от тебя. Я хотел поручить тебе ответственное боевое задание. А тебе, видишь ли, не хочется.

– На боевое задание я всегда готов. В любое время, – выпалил Сережка.

– В разведку мы решили тебя послать. Но только без оружия. И скажу откровенно, хотя не очень-то мне хотелось посылать тебя на это опасное задание, другого выхода нет. Взрослого послать – не пройдет. А тебе, может быть, удастся. Понимаешь, нам сейчас точные сведения о немцах нужны. Это очень важно. Есть данные, что враг стягивает свои силы вокруг нас. Вот и надо разведать, где, по каким селам сколько войск расположено, чем вооружены. Понял?

– Так точно, товарищ командир! – ответил. Сережка.

– Выполнишь?

– Да я!.. Я все сделаю, что ни прикажете.

– Хорошо. Слушай меня внимательно. Оружие и обмундирование сдашь командиру взвода. Наденешь на себя другую одежонку. Он уже заготовил. Возьмешь сумку и пойдешь по деревням милостыню собирать. Христа ради просить, значит. Ну, корочку там, кто подаст, картофелину. Ясно?

Сережка приуныл, насупился и недружелюбно взглянул исподлобья на командира.

– Не-е!.. товарищ командир. На такое я не согласный. Я не побирушка. Я пионер. И христарадничать никогда не буду.

Андрюхин и Гордеев переглянулись. Командир встал из-за стола, прошелся молча по землянке, сел рядом с Сережкой и строго сказал:

– Ты только что говорил: «Все сделаю, что прикажете». Вот я и приказываю тебе. Некого мне кроме тебя послать, не-ко-го! Смирнов не окреп еще после ранения.

– Это кто, Николай Михайлович, что ли?

– Он самый. Так что не побираться тебя посылаю, а в разведку. А сумка – для маскировки, чтобы у немцев подозрения не вызвать. Понял?

– Понял, товарищ командир. – Сережка всхлипнул и отвернулся. – Меня же потом все ребята засмеют. Дразнить станут, – дрогнувшим голосом проговорил мальчик.

Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Андрюхин властно произнес:

– Что это за разговоры? Дразнить! Не засмеют. Ты партизан или не партизан?

– Партизан.

– Присягу принимал? – еще более строго спросил командир.

– Так точно, – твердо ответил Сережка.

– Тогда никаких разговоров, боец Корнилов. Слушай приказ! Сегодня в ночь уйдешь с сопровождающим на маяк. К кордону. Там переночуешь. На рассвете пойдешь в Выселки. Теперь взгляни сюда, – командир указал карандашом на карту. – Из Выселок по просеке выйдешь вот к этой деревне, затем обойдешь соседние села. Запоминай хорошенько. Даю тебе три дня на выполнение этого боевого задания. Будь внимателен и осторожен. К немцам близко не подходи. Наблюдай за ними издали. Где сколько машин, есть ли орудия, танки. И постарайся узнать, сколько фашистов размещается в домах. Ты говорил, что у тебя есть знакомые мальчишки. Так вот попытайся и через них разведать, что можно. Только смотри, особо вида не подавай, не показывай им, что ты очень немцами интересуешься. Понял?

– Так точно.

– Под конец в свои Вышегоры загляни. Одну ночь дома переночуешь. А под утро – в обратный путь. Вернешься на маяк. Там тебя будут ждать.

– Да как же я мамке на глаза-то покажусь, товарищ командир? Скажу-то ей что? Она ж меня потом и из дому не отпустит.

– А ты промолчи. Мать поволнуется, может, и поплачет. Но ты помолчи. Не петушись. А как успокоится, – намекни, что, мол, так надо. Поговори с ней спокойно. Привет от брата Петра передай. А еще и от меня, и от Николая Стефановича. Она сама тебе о немцах расскажет, сколько их в Вышегорах. Я верю, она поймет нас и тоже поможет.

– Поймет, товарищ командир. Она у нас хорошая. Сначала, конечно, поплачет, я знаю. Но поймет, – уверенно сказал Сережка.

– В Вышегоры постарайся прийти в сумерках, чтоб никто из знакомых не встретил. К дому подходи задворками. На другой день уходи тоже затемно, чтоб опять никто не заметил. С матерью будь поласковей. Да, вот еще что… Записей никаких не делай. Все держи в памяти. В чужих деревнях со взрослыми особо не разговаривай. На вопросы, кто ты да откуда, отвечай неопределенно. А если заподозришь что, отвечай – сирота. Из погорелой деревни идешь к дальней родственнице своей в Нелидово. Может, она приютит. Понял?

– Понял.

– Ночевать просись не в хорошие дома, а в халупки, где немцы не останавливаются. Только сразу не лезь в дом. Прежде чем на ночлег проситься будешь, говори – подумавши, входи – оглядевшись, изучи обстановку, внимательно понаблюдай. Помни военную заповедь: двигаться скрытно и смело.

– Понял, товарищ командир.

– Повторяю. На маяк, в лесничество, постарайся вернуться к пятнадцатому. Там будет ждать тебя брат твой Петр. С ним и вернешься в отряд. Вопросы есть?

– Все ясно, товарищ командир. Вопросов нет.

– Перед тем как направиться в разведку, на кухню зайди. Николай Стефанович уже приказал, чтобы тетя Маша тебя получше накормила.

– Хорошо.

– Ты добавишь что-нибудь? – спросил Андрюхин комиссара.

– Да, – ответил Гордеев и, обращаясь к Сережке, серьезно сказал:

– Запомни, товарищ Корнилов, задание тебе поручается очень важное и ответственное. Выполнить его надо во что бы то ни стало. Разведка – дело тонкое, и от хорошего разведчика требуется много мужества, умения, хитрости и плюс ко всему спокойствия и выдержки. Ты, боец Корнилов, не мальчик, над которым могут посмеяться твои деревенские дружки. Твое детство кончилось с тех пор, как ты стал партизаном. Кроме того, с сегодняшнего дня ты разведчик и поэтому тебе надо иметь твердый характер. Помни: человек без твердого характера, – пружина без закалки. В разведке ты будешь один. Посоветоваться будет не с кем. Поэтому всякое решение принимай, хорошенько обдумавши, не торопясь. Держи себя в руках, а ушки на макушке. Готовить тебя сейчас к разведке специально у нас нет времени. Поэтому прошу тебя хорошенько запомнить одно – в разведку идти иногда намного труднее, чем в бой с оружием да с товарищами рядом. Враг хитер и коварен, но ты должен быть во сто крат хитрее его. Понял?

– Да, – Сережка кивнул головой.

– И хотя командир тебе уже говорил, я повторю еще раз. Близко к фашистам не подходи. В общем, вида не показывай, что ты ими интересуешься. Постарайся незаметно все делать. Не привлекай к себе внимания. Уразумел?

– Так точно, – ответил Сережка и встал. – Разрешите выполнять приказ?

Командир тоже встал и, по-отечески обняв мальчика, произнес:

– Выполняйте, товарищ Корнилов.

Когда за Сережкой закрылась дверь, Гордеев присел к столу, внимательно взглянул на карту и спросил Андрюхина:

– Как, по-твоему, выполнит он задание?

– Справится, – ответил командир, закуривая. – Он мальчонка смышленый, боевой. Если бы не был уверен, что справится, не послал бы. Я давно заметил – есть в нем какая-то особая жилочка. Видно, солдат от рождения.

В разведке

За время лесной партизанской жизни Сережка впервые попал в теплую избу. Лесник уложил его спать на печь. Мальчик сунул под голову большие старые валенки, укрылся лохматым латаным полушубком, от которого пахло еловой хвоей и соляркой, и сразу заснул.

А дед Ефим, наоборот, всю ночь не спал, лишь чутко подремывал, прислушивался к шуму леса за стенами да изредка поглядывал на темное окно.

Под утро, когда в замороженном окне не было видно признаков рассвета, дед встал с лавки, зажег керосиновую лампу, посмотрел на ходики – стрелки показывали четыре часа.

Шаркая подшитыми валенками, он подошел к печке, сдвинул заслонку и подцепив ухватом чугунок с вареными картофелинами, поставил на стол, затем вынул другой чугунок, поменьше, с чаем, заваренным смородиновым листом и мятой. Достав из посудного шкафа завернутые в тряпицу кусочки сахара, высыпал на блюдце. Отрезал ломоть ржаного хлеба, поставил солонку с крупной солью, только после этого стал будить Сережку.

– Вставай, парень. Пора.

– А?.. Что? – отозвался Сережка спросонок, повернулся на другой бок и натянул на голову полушубок.

– Ишь ты. Разморился малец. Жалко будить, но ничего не поделаешь. Придется. – Дед Ефим еще раз потряс Сережку за плечо. – Слышь, Сергунька. Вставай.

Сережка сладко зевнул, потянулся и потер кулаками глаза. Приподнявшись на локтях, взглянул на деда, спросил:

– Проспал, что ли?

– Да нет. В аккурат. Как условились.

Сережка слез с печки и зашлепал босыми ногами по прохладным половицам к лавке, где лежала его одежонка. Надел старенькие стеганые штанишки, вылинявшую ситцевую рубашонку и пиджачок с дырками на локтях, обул латаные валенки. Наскоро поплескался под рукомойником. Дед Ефим, наблюдая за ним, сказал:

– Ты дюже не спеши. Поешь сперва картошки и отвару с сахаром выпей.

– Да мне, дедуль, не хочется. Сыт я.

– Сыт не сыт. Ничего не знаю. Садись и ешь. Это ты сейчас со сна не хочешь. Какая дорога впереди, никто не ведает. Мне наказывали накормить тебя, так ты особо не глаголь. А как говорят, так и делай. Выполняй наказ старших.

Сережка сел за стол, очистил несколько картофелин, неторопливо принялся есть.

– Ну как, подкрепился? – спросил дед.

– Спасибо.

– То-то же… Хоть и не жирно, но все одно теперь идти тебе веселей будет. А еще вот что тебе скажу. Как обратно пойдешь, постарайся на молодой ельник за оврагом выйти. Там с Петром буду. А теперь одевайся, и с богом. До первой просеки я тебя провожу, а оттуда ты уж сам.

Сережка надел свое пальтишко, перекинул через плечо сумку.

– Я готов, дедуль. Пошли.

Дед отрезал ломоть хлеба, вынул из чугунка пяток картофелин и все это положил в Сережкину сумку. Они вышли из избы в морозную предутреннюю темень и зашагали по тропе в глубь темного молчаливого леса.

К первой деревне Сережка подошел в полдень. У крайних домов он сбавил шаг, обдумывая, в какой бы из них зайти и как поступить: то ли постучаться сперва в окно или сразу войти в дом и попросить милостыню. Пройдя мимо покосившегося палисадника первого дома, робея, он подошел к крыльцу, потоптался в надежде, что кто-нибудь услышит и выйдет навстречу, но в доме было тихо, будто в нем никто и не жил. Сережка подошел к окну и постучал.

В окне мелькнула какая-то тень, и чье-то бледное лицо приблизилось к стеклу. Сережка вздрогнул и отпрянул от окна: он успел разглядеть китель мышиного цвета, серебряные угловатые петлицы на воротнике и тусклые серые пуговицы. Он очень хорошо помнил эти пупырчатые будто оловянные пуговицы. Немец злыми глазами глядел в упор на Сережку, что-то говорил там за стеклом и махал ладонью, звал в дом. Сережка на миг растерялся и оторопел, не зная, что делать. Но тут же овладел собой, быстро повернулся и опрометью бросился прочь от этого дома.

Оглянувшись, видя, что за ним никто не гонится, он пошел тише, но то и дело с опаской косился на окна домов. Сердце сильно колотилось в груди.

«Вроде пронесло», – думал Сережка. Но тревожась, что тот немец, которого он видел в окне, выбежит на улицу и станет его разыскивать, не долго думая, свернул в проулок, спрятался за поленницей дров. А когда отдышался и понял, что опасность миновала, вернулся на улицу, перебежал на другую сторону.

Он подошел к низенькому заборчику и заглянул во двор.

Возле крыльца худенькая девочка, лет двенадцати, в платке и телогрейке, колола дрова. Работа эта, видно, была не по силам ей – березовое полено никак не раскалывалось.

Сережка недолго наблюдал за ее неуклюжими взмахами топором – ему вдруг захотелось помочь девочке, и он на миг забыл о своем деле, открыл калитку и шагнул во двор. Подойдя к девочке, он деловито сказал:

– Ты поперек сучка-то не коли. Вдоль надо. Оно скорей и расколется.

Девочка выпрямилась, поправила сбившийся платок на голове, недружелюбно смерила Сережку взглядом:

– Да оно никак не поддается.

– Дай я попробую.

Девочка протянула Сережке топор.

Он снял с плеча сумку, положил ее в сторонку на снег, поплевал на ладони, крепко обхватил топорище и, крякнув, с силой ударил по полену вдоль сучка. Полено треснуло.

После третьего удара чурбак разлетелся на две половинки. Расколов их на мелкие полешки, Сережка справился со вторым, третьим чурбаками.

– Хватит теперь? – спросил Сережка.

– Очень даже хватит. Спасибушко. А то я совсем замаялась.

– Не стоит благодарности. Дело привычное.

– А ты чей будешь? – поинтересовалась девочка.

– Ничей, – не задумываясь, ответил Сережка.

– Как это – ничей? – удивленно взглянула девочка на него.

– Да так вот, ничей, и все тут. Сирота, – буркнул Сережка, закидывая сумку через плечо.

– А откуда идешь? – спросила девочка и стала собирать дрова.

– Издалека. Немцы деревню сожгли. Один я остался теперь. Вот и иду к тетке в Нелидово, – пояснил Сережка.

Он взглянул за ворота и в конце улицы увидел немца, который быстро шел в его сторону.

Сережка кинулся в сени, девочка с охапкой дров поспешила за ним. И когда она вбежала на крыльцо, Сережка шепнул: «Молчи», закрыл за ней дверь и задвинул засов. Войдя в избу, девочка кинула дрова около печки, подбежала к окну. Мимо прошел немец.

Сережка из-за плеча девочки тоже наблюдал за ним, и ему даже показалось, что это тот самый фашист, которого увидел в доме на краю деревни.

– Он что, тебя ищет, что ли? – спросила девочка.

– Кто его знает.

– Чего же ты испугался его?

– Я давеча в один дом постучался. А немец увидел меня и к себе звать стал. Ну я и убежал.

– Нюра, отойди от окна, – окликнул девочку тихий женский голос.

Сережка оглянулся и увидел лежавшую на койке женщину, укрытую под самый подбородок пестрым лоскутным одеялом.

– Кто это? – спросил он шепотом девочку.

– Мамка моя. Болеет она. Доктора у нас в деревне нет, лечить некому, к немецкому лекарю не пойдешь.

– Давно у вас немцы стоят? – будто невзначай, спросил Сережка.

– Да уже пять дней как налетели. Раньше-то только проездом на больших машинах. У тех на рукавах белый цветочек пришит был.

– А сейчас много их у вас?

– Десять машин грузовых. Машины все крытые и размалеванные пестро.

– Это, видать, саперная часть к вам наехала, – с видом знатока сказал Сережка.

– Нет, не саперы, – возразила Нюра. – Дядя Василий сказал, что это каратели. Они все с автоматами и пулеметами. Пушка у них. Люди между собой говорят, что немцы в лес пойдут. Против партизан воевать будут.

– А есть у вас партизаны?

– Кто их знает. Должно быть, есть, раз каратели понаехали, – ответила Нюра и подозрительно поглядела на Сережку. – Тебе это зачем надо?

– Да это мне ни к чему. Я это просто так спросил.

– Так тебе и поверила.

– Правду говорю, к тетке мне надо, вон еще сколько идти. Далеко. А потому скажу тебе по секрету: если бы партизан встретил, то обязательно бы к ним попросился. Может быть, и приняли меня.

– Я бы тоже к партизанам ушла, – вздохнув, сказала Нюра. – Только вот мамку жалко. Ее теперь одну никак нельзя оставлять. Только нас не возьмут партизаны.

– Это почему же?

– Потому как малы еще. Партизаны взрослые все, с бородами.

– Тоже мне, придумала, – рассмеялся Сережка. – Да если хочешь знать… – Он хотел вгорячах еще что-то добавить, но вовремя остановился и только крепко сжал губы, а потом чуть слышно проговорил – Меня бы они приняли.

– С какой стати?

Сережка тихо, но внятно ответил:

– Потому как сирота я. И потом немцы всю нашу деревню спалили. Партизаны бы меня поняли.

– Может, и поняли, – примирительно согласилась Нюра. – Но только не сыскать их.

– Да помолчите вы, – сердито прервала их разговор Нюрина мать. – Не болтайте, о чем не следует…

– Ой, заговорилась я с тобой, – всполошилась Нюра. – Мне еще печку топить надо и еду сготовить.

Девочка нащепала лучины, принялась растапливать печку.

Сережа посмотрел в окно. Улица была пустынна, он собрался было уходить, но передумал и решил повременить.

– Можно, я у вас побуду немного? – спросил он Нюру.

– Сиди. Мне что, жалко, что ли? – ответила девочка. – Вот воды сейчас вскипячу, заварю мятой, и чаю попьем.

– Да ты разденься, мальчик, – посоветовала Нюрина мать. – Как тебя зовут?

– Сережа.

– Иди, Сережа, к печке поближе.

– Спасибо, – поблагодарил Сережка.

Он снял холщовую сумку, скинул пальто, присел на табуретку возле печки, протянул руки к огню.

Когда вода вскипела, Нюра бросила в чугунок пучок сухой мяты, дала настояться. Она поставила на стол миску с вареной свеклой, отрезала три небольших кусочка черного хлеба, затем разлила по чашкам душистый настой.

Нюрина мать приподнялась с подушки, сказала дочери:

– Ты Сережу-то угости. Пусть согреется.

– Сейчас. – Нюра подала матери чашку чая и ломтик хлеба со свеклой, подошла к Сережке и просто сказала – Садись с нами чай пить.

– Спасибо, – замялся Сережка. – Не хочу. Я сыт.

– Пойдем. Спасибо потом говорить будешь. А то мама обидится.

– Нечего стесняться, – сказала женщина. – Садись, грейся.

Сережке было так неловко, что убежал бы, но и совсем отказаться он не мог – некрасиво. Пришлось сесть к столу. Нюра подвинула ему чашку и скромное угощение.

Он неторопливо пил чай, понемногу откусывал кусочки хлеба со свеклой, а сам думал, как бы половчее, незаметно выбраться из деревни.

Поблагодарив Нюру и мать, Сережка отодвинул чашку, встал.

– Ты попей еще, – сказала Нюра. – Жаль, что без сахара. А то бы еще вкуснее было.

– И на том спасибо.

– И тебе тоже, что дров наколол.

– Выходит, не задаром ел, – улыбнулся Сережка.

Он подошел к Нюриной матери, поклонился.

– Вы уж простите меня, может, помешал вам. Пойду я, далеко идти.

– За что прощать-то? – вздохнула женщина. – Ступай, Сережа, счастливо тебе.

Он не спеша оделся, еще раз поблагодарив Нюру и ее мать, вышел из избы..

В другие дома Сережка больше не заходил – все, что ему надо было разведать, он довольно легко узнал из разговора с Нюрой, и сведения эти оказались верными: в том он убедился, когда на выходе из деревни увидел немецкие грузовики, крытые брезентом.

«Значит, правду сказала Нюра, – подумал Сережка. – Молодец. Запомним».

Когда за бугром скрылись последние избы, Сережка прибавил шагу, а потом побежал: ему хотелось поскорее миновать этот густой темный лес и засветло добраться до следующей деревни.

Она открылась сразу же, как только вышел на опушку. Сережка постоял, прислушался: все было тихо. Теперь он уже не робел, как в первый раз, а смело зашел в четыре избы подряд, попросил милостыню. В двух хозяйки подали ему по небольшому черствому кусочку хлеба, а в других отказали, сославшись на то, что самим есть нечего. Поговорить ни с кем из взрослых ему толком не удалось, но зато на горке он увидел мальчишек с санками. От них он узнал, что в деревне несколько дней находились немцы на восьми мотоциклах, вчера все до единого уехали в сторону Соснухи. Машины были с колясками, из чего Сережка сделал вывод, что фашистов было не менее шестнадцати человек. А вооружены, как сказали мальчишки, все автоматами, и, кроме того, они приметили на трех мотоциклах пулеметы.

Тем временем стемнело. Довольный собой, Сережка прошел эту большую деревню до конца и попросился в одной избе на ночлег.

Командир партизанского отряда, направляя в разведку Сережу Корнилова, наметил маршрут так, что он выглядел на карте в виде неровной дуги, одним концом упиравшейся в Вышегоры, потому что от этой деревни до кордона лесника был самый короткий путь.

За весь следующий день Сережка прошел две деревни, и все, что увидел, схватил цепкой памятью. В одной деревне, очевидно, располагался какой-то штаб: юный партизан определил это по скоплению автобусов, фургонов с антеннами. В другой тоже стояло немало грузовиков, повозок – здесь, стало быть, тылы вражеской части. Он с любопытством наблюдал за гитлеровцами, которые, наоборот, не обращали внимания на какого-то оборвыша, но два или три раза и Сережку охватывал страх, когда какой-нибудь немец приставал к нему с расспросами. В ответ Сережка раскрывал сумку, где лежали жалкие подаяния, и его отпускали.

И вот уже близко его родные Вышегоры. Он решил нигде не задерживаться и незаметно добраться до дому.

Его не пугала ни дорога через открытые заснеженные поля, ни усилившийся мороз: мысль как можно лучше выполнить задание, которое ему поручили в отряде, и другая мысль – о скорой встрече с матерью придавали ему силы, и потому он смело шел в темноте. Заблудиться или сбиться с дороги Сережка не боялся: он не раз до войны ходил здесь и потому очень хорошо знал почти каждый поворот, любую примету на этом участке пути. Он чувствовал под ногами накатанную автомобильную дорогу, а при лунном свете был виден и свежий след санных полозьев сбоку.

Шел Сережка быстро, а то и пускался бежать вприпрыжку, чтобы согреться. Снег, как свежая капуста, похрустывал под ногами, и в спину дул порывистый ветер, он точно торопил, подгонял мальчика.

Иногда Сережке казалось, что вот-вот поднимется пурга, ветер заметет дорогу и он собьется с пути.

Сколько времени прошло, Сережка не знал, но чувствовал, что выбивается из сил, и боялся, что свалится от усталости. Но вот он миновал широкий овраг и сразу воспрянул духом – до Вышегор оставалось рукой подать. Он растер снегом щеки, которые нажгло морозом, и прибавил шагу.

Сережка еле держался на ногах, когда огородами подходил к своему дому. Закоченевшими пальцами он постучал в окно – в избе его не услышали. Тогда он постучал сильней. В сенях заскрипели половицы, и мать испуганным голосом спросила:

– Кто там?

Сережка поднялся на крыльцо.

– Мам, это я.

Мать охнула, щелкнул засовчик, и она впустила Сережку в избу. И как только он переступил порог, мать теплыми руками крепко прижала сына к себе.

– Откуда ты, непутевый мой, среди ночи? – спросила она и заплакала.

– Чего плакать-то? – недовольно ответил Сережка, почувствовав на своей щеке материнские слезы. – Ведь живой я и Петр тоже.

Мать нашарила в печурке спички, зажгла коптилку.

Сережка скинул сумку, пальтишко бросил на лавку, устало присел за стол и огляделся: все в доме выглядело по-старому привычно и знакомо.

– Проголодался небось? – спросила мать и поспешила к печке. А когда вынула чугунок с картошкой и вернулась к столу, то увидела, что сын крепко спит, положив голову на вытянутые руки.

– Намотался, видать, где-то, – глотая слезы, прошептала мать.

Она присела на корточки, стянула с Сережкиных ног валенки, потом подняла его на руки и отнесла на койку, уложила и старательно укрыла одеялом. Остаток ночи она не сомкнула глаз.

Долгим был для Сережки этот день свидания с матерью. Многое узнала она из рассказов сына, многое поняла.

А как только окончательно стемнело, Сережка снова огородами ушел в лес, на кордон, к деду Ефиму.