Текст книги "Красные тюльпаны"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Братья

Старшего брата Сережка увидел за огородом, под ветлами. Петр срезал лопатой дерн и обкладывал им погреб.

– Ты для чего это новый слой на погреб кладешь, Петь? – спросил Сережка, внимательно следя за работой брата.

– Секрет, – не отрываясь от дела, буркнул Петр.

– Скажи, Петь.

Петр воткнул в землю лопату.

– Ладно. Только ты, смотри, об этом никому… Понял?

– Ага.

– Убежище от бомб и снарядов, если фашисты на нашу деревню наступать станут.

– Можно, я тебе помогать стану?

– Давай. Вдвоем быстрее закончим. Беги за лопатой.

Сережка кинулся по огороду к сараю и тут же вернулся с лопатой.

Со стороны леса донесся глухой надрывный гул моторов. Сережка и Петр прислушались. С каждой минутой этот звук нарастал, и вскоре ребята заметили, как из-за леса вынырнули три самолета и совсем низко пролетели над деревней. На крыльях и на фюзеляжах самолетов ребята отчетливо увидели черные кресты.

– Как над своей деревней летают, – сплюнул в сердцах Петр. – Шарахнуть бы по ним из крупнокалиберного пулемета. Наверняка бы с такой высоты сковырнуть можно было.

– Точно, – поддакнул Сережка. – А еще бы лучше из зенитной пушки или на истребителе их догнать и долбануть по очереди. Всех трех.

– Да, «ястребок» бы с ними справился. Это же бомбардировщики. Они бомбами нагруженные полетели.

– Верно, бомбардировщики, – согласился Сережка. – Думаешь, я не знаю? «Юнкерсы» это.

– Неважно какие. Но наши их обязательно сшибут.

Гул самолетов давно стих, а Сережка и Петр, глядя на небо, все еще обсуждали, как можно было бы подбить немецкие самолеты. Они точно ожидали, что вот сейчас появятся советские истребители, догонят фашистских бомбардировщиков, завяжут бой и обязательно собьют «юнкерсов».

Вдруг Сережка и Петр услышали чьи-то неторопливые ровные шаги. Братья обернулись: по узкой протоптанной за ветлами тропинке шел мужчина в сапогах и брезентовом плаще с капюшоном, надвинутым на военную фуражку. Судя по его намокшему плащу, человек этот шел в Вышегоры издалека, и должно быть по важному делу, – это ребята мысленно сразу отметили про себя: уж так повелось издавна в деревне, что нового, незнакомого человека примечают сразу и почти безошибочно делают о нем правильное представлений.

– Уполномоченный из района, – глядя на мужчину, шепнул Сережка.

– Видно, что так, – ответил Петр не очень уверенно. – Только незнаком он что-то. Такой к нам раньше не наезжал.

– И я не припомню, – согласился Сережка.

– Наверное, из области, – вслух подумал Петр.

Мужчина тем временем подошел к ребятам, откинул капюшон и просто, как старым знакомым, сказал:

– Здравствуйте, Корниловы.

– Здравствуйте, – почти в один голос ответили Сережка и Петр.

– А вы откуда нас знаете? – спросил Петр.

– Слыхал про вас. Кстати, вы почему это не в школе?

– А у нас школа уже месяц не работает. Эвакуировалась.

– Так. Ясно, – думая о чем-то, проговорил мужчина. Он достал пачку папирос «Красная звезда», закурил и присел на дерн рядом с ребятами.

С западной стороны из-за холмистых лесов донеслись глухие взрывы и сухой, металлический треск пулеметных очередей.

– Давно это у вас слышно стало? – кивнув в сторону леса, спросил мужчина.

– Вторые сутки уже, – ответил Петр. – Ни днем ни ночью не стихает.

– Упорные, видать, там бои идут, – мужчина глубоко затянулся папироской. – А вы чем заняты, ребята?

– Блиндаж строим, – ответил Сережка и поперхнулся. Петр незаметно толкнул его в бок.

– Убежище, – поспешил исправить оплошность брата Петр.

– Ну что ж, молодцы. Только, мне кажется, не пригодится вам оно.

– Это почему? – поинтересовался Сережка.

– Бои могут пройти стороной. А может, и вообще фашистов не допустят сюда.

– В деревне тоже так думают, – живо согласился Серфка.

Но мы на всякий случай погреб укрепляем.

– Похвально. Вы вот еще что мне скажите, ребята. Скотину колхозную угнали из деревни?

– А как же. Прошлым месяцем, – ответил Петр и осторожно спросил – А вам это зачем знать? Вы кто?

– Я-то? – улыбнулся мужчина. – Уполномоченный из области. Дело у меня не ахти какое важное. Но только скажу вам, председателя колхоза мне вашего повидать надо. Не могли бы вы мне помочь в этом? Слетайте кто-нибудь за ним и позовите. Пусть зайдет к вам в дом. Но только в деревне никому ничего обо мне не говорите. Слышите? |

– Ага, – утвердительно кивнул Петр и плечом толкнул брата. – Сережка, слетай. Да только, смотри, на людях не #лови.

– А то я не знаю, не маленький. – Сережка проворно вскочил и уже на ходу добавил: – Я мигом! – и что есть духу припустил в деревню.

Вернулся Сережка скоро. Вместе с председателем колхоза Дмитрием Гордеевым пришел и его племянник Николай.

Гость из области уже ждал председателя в корниловской избе.

Мать выпроводила Сережку на улицу и сама, чтобы не мешать людям поговорить, ушла задавать корм скотине и курам.

Когда они остались одни, мужчина встал с лавки, поздоровался с председателем и, указав глазами на Николая, который стоял в дверях, спросил:

– Это кто же будет?

– Племянник мой. Николаем зовут. Первый во всем мой помощник.

– Мне о вас говорил секретарь райкома партии Борисов, – и, пожав руку Николаю, попросил всех присесть к столу.

Некоторое время сидели молча. «Уполномоченный» был нетороплив, сдержан, и, хотя казался немного хмурым, держался свободно и просто. Он снял фуражку, пригладил ладонью волосы.

– Як вам из обкома. Фамилия моя Андрюхин, – сказал он, поглядывая в окно. – Дело у меня серьезное, важное. Наши отходят, а надолго ли, – никто не знает. Мне поручено срочно организовать отряд партизан. Самое главное, надежных людей подыскать надо. Помогай, председатель. Без твоей помощи не обойтись. Найдутся люди?

– Поможем. Люди найдутся, – ответил Гордеев.

Меня возьмите к себе, – попросился Николай.

V– Ладно, возьму, – согласился Андрюхин. – Подумай и сразу приступай к работе. Собирай людей. Особенно приглядись к молодежи, до каждом подумай хорошенько. Зови только тех, кто не побоится! трудностей. Сколотишь первую группу, разошли людей по ближайшим селам. Пусть там агитируют. Позаботьтесь о продовольствии и теплой одежде. Оружие для вас есть, но немного, придется^ добывать самим. Понятно?

– Да, – кивнул Николай.

– К тебе, председатель, особая просьба – помочь продовольствием.

– Это можно.

– Нам много не надо. На первое время только. Если будут излишки – раздавай колхозникам. Ничего не оставляй врагу, ни скотинки] ни зернышка, ни капли горючего. Ясно?

– Ясно.

– И еще одна просьба. Пристрой меня в деревне к кому-нибудь на квартиру. Но только так, чтобы не выглядел я здесь посторонним человеком. Вроде бы я родственник. И чтобы это ни у кого не вызывало сомнений.

– Что ж, попытаемся. Есть у нас одна женщина. Ей можно доверять. А людям она ничего лишнего не скажет. Да и живет она не на виду.

– Добро.

Прошло несколько дней. В один из вечеров к Корниловым собралась молодежь. По обычаю на вечеринку пришли не только местные вышегорские ребята и девчата, но и знакомые из ближайших деревень, те, кто раньше заглядывал, чтобы попеть песни, повеселиться, скоротать время. В этот вечер в просторной избе, где по стенам было приклеено несколько плакатов, отчего она напоминала сельский клуб-светлячок, пришло около пятнадцати человек молодежи.

Екатерина Никаноровна заранее почистила стекло двадцатилинейной лампы-молнии, долила керосину, зажгла огонь. В избе сразу стало светлее и уютнее. Ребята рассаживались по лавкам, негромко переговаривались, шутили, лузгали семечки. Одним из последних пришел Николай Гордеев. Он устроился возле печки и внимательно приглядывался к ребятам, хотя всех их давно и хорошо знал.

Когда поговорили о деревенских новостях, все на некоторое время притихли, каждый думал о чем-то своем и в то же время об одном и том же: о приближении фашистов, но вслух об этом не говорили.

Петр, чтобы расшевелить ребят, снял со стены балалайку, кивнул Сережке – брата и просить было не надо: он тут же накинул на плечо ремень своей гармоники и пробежался пальцами по клавишам. Сперва братья попробовали завести частушки – кто-то из ребят поддержал их и пропел несколько озорных припевок, но они казались теперь не такими задорными, как раньше, и не зажгли ребят. Сережка проиграл плясовую, в круг никто не вышел. Видно, никто не хотел думать ни о каком веселье. Тогда Сережка сжал мехи.

– А ты про Щорса песню сыграть можешь? – спросил Николай Гордеев.

Сережка склонил голову, пробежался правой рукой по клавишам, и тихая задумчивая мелодия будто выпорхнула из гармошки. И как только Сережка запел: «Шел отряд по берегу», как его тут же поддержал Петр, а за ним и остальные. Они пели не очень громко, но стройно, слаженно и как-то особенно задушевно. Конечно, ребятам хотелось поговорить о многом, но, видимо, не могли и оттого так хорошо и проникновенно пели.

– Хуже нет дела, чем безделье, – вздохнув сказал Егор, когда кончилась песня.

– Это точно, – согласился Петр.

– А что поделаешь? – сказал Скворцов.

– Если бы знать, чем заняться, то я хоть сейчас бы, – вставил Федор.

– И я тоже, – проговорил Скворцов.

– Немец уже вон, за Оленино… А мы тут семечки лузгаем.

– Оружие бы достать.

– Верно!

– Только, где ты его сейчас раздобудешь? – спросил Петр.

– Я найду.

– Помалкивай. Под носом сперва промокни.

– Добуду.

– А потом что делать будешь? – полюбопытствовал Петр.

– Как, что! Ну, это… Вот… Пока не знаю.

– Вояка!

– Если бы в действующую взяли… Я бы знал, что делать. Не лишним бы оказался.

– Подрасти.

– Ничего. Я и без того найду себе нужное дело.

Николай Гордеев ушел в кухоньку, выкатил из печки уголек, прикурил и незаметно кивнул Петру, чтобы тот вышел на улицу. Петр повесил балалайку, шагнул за порог. Немного погодя за ним следом вышел Николай. На крыльце, прикрывая ладонью от ветра огонек папиросы, Николай сказал:

– Помощь нужна в одном деле. Смог бы помочь?

– Смотря что?

– Кое-какое имущество и продовольствие из колхоза отвезти.

От немцев припрятать. Из района приказали ничего не оставлять фашистам.

Когда надо?

– Сегодня в ночь. Как разойдутся ребята.

– Помогу. А далеко везти?

– Да в частик, что на вырубке.

– Ну, это не далеко.

– Кстати, поговори с Егором, Сережкой и Федором, а то они там очень уж от безделья страдают. Шепни им, чтоб остались. Попроси помочь. А завтра сходишь в деревню Пузаны, скажи Александру Васильевичу Полетайкину, чтобы пришел.

– Хорошо, сделаю.

– Ну, я пошел. Ждать буду на конюшне. Скажу, чтоб запрягали. Не задержишься?

– Нет. Через часок приду.

Николай неслышно сошел с крыльца, тихо открыл калитку и скрылся в темноте осенней ночи.

Петр долго не решался сказать матери о том, что собирается уйти в партизанский отряд. Целый день он ходил занятый одной мыслью, как бы подступиться к матери, наперед зная, что она разволнуется и станет переживать. Но, думая о том, что он уж дал свое согласие Гордееву и обещался вовремя прийти на сбор группы, Петр набрался смелости и вечером, когда поужинали, стараясь говорить как можно спокойнее и проще, точно о маловажном, сказал:

– Мам, я завтра в лес уйду.

– Зачем это? – сразу не поняв, к чему клонит сын, спросила мать.

– В отряд самообороны.

Мать посмотрела на него недоумевающе, словно только сейчас заметила, что сын стал взрослым. Она присела на лавку и, опустив руки на колени, спросила:

– Как это? Вот так сразу? Сам решил, что ли?

– Сам, мама!

– А как же я-то одна останусь?

– Ты же не одна… Сергунька при тебе будет.

– Я тоже хочу в отряд самообороны, – вдруг выпалил Сережка, слушавший их разговор.

Мать сердито махнула на него рукой.

– Ты-то уж помолчи.

– А что, ему можно, а мне нельзя? – обиженно возразил Сережка.

– Нельзя, – ответил Петр. – Тебе еще рано. Мал ты для таких дел. Подрасти.

– Боюсь я за тебя, Петенька, – сказала мать, гладя ладонью фартук.

– Но не могу я дома сидеть, когда отец на фронте воюет…

Ведь я комсомолец и обязан так поступить.

Екатерина Никаноровна, повздыхав, сказала:

– Твоя правда, ступай, сынок…

Весь вечер она собирала сына в дорогу: штопала носки, стирала белье, укладывала в мешок еду.

На рассвете мать проводила Петра до леса. Сережка, видя, как переживает мать, вел себя смирно, и не приставал с расспросами.

Оккупанты

Бои не задели Вышегоры, фронт отодвинулся на восток, и жизнь в деревне будто замерла: ни радио, ни газет. Однообразно, скучно для Сережки тянулись дни.

Но вот однажды с улицы послышался треск мотоциклетных моторов. Мальчик выбежал за ворота. В деревню въезжали немцы, колонну замыкал грузовик, в котором тоже сидели солдаты. Сережка впервые увидел гитлеровцев не на картинке, а вблизи, но не испугался, разглядывал врагов, хотя и опасливо, но с любопытством.

Екатерина Никаноровна строго-настрого запретила сыну выходить за порог. Тоскливо было Сережке – хоть плачь. На улице – никого, деревенские мальчишки тоже сидят дома. Только немцы разъезжают с таким видом, будто находятся в своей деревне.

Глядя на них в окно, он покусывал губы и думал:

«Хорошо бы раздобыть гранаты и подложить фашистам на дороге. Вот хватануло бы!»

В такие минуты Сережка живо представлял себе, как он тайком перетаскивает гранаты за околицу, связывает их и закапывает ночью на дороге. А потом целый день сидит у окна и ждет. Вот на дороге движутся машины и мотоциклы. «Или нет. Лучше танки», – думает Сережка. Головной танк наезжает на гранаты. Грохает взрыв: «Трах-тарарах!». Сережка даже вскакивает на лавку и громко на всю избу выкрикивает:

– Трах-тарарах!

– Ты чего расшумелся? – спросила мать.

– Это я сейчас, мама, представил, как бы хорошо было трахнуть фашистов гранатой. Здорово бы получилось!

– Ты, смотри, потише у меня. Развоевался!

– Ладно, – Сережка обиженно отвернулся к окну.

По улице трусцой пробежал гитлеровец в каске и с ведром в руке.

Сережка вскинул руку, навел на солдата указательный палец и щелкнул языком, подражая выстрелу.

Немец споткнулся и чуть не упал.

– Ура! Попал! – радостно крикнул Сережка и засмеялся.

Немец схватил выроненное ведро, побежал дальше.

– Эх! Жаль не убил, а только ранил, – сказал Сережка и поскреб затылок.

– Да угомонись ты, помолчи.

Мать поставила на подоконник перед Сережкой миску с картошкой и чашку кипятку. По избе растекся сладковатый пряный дух мяты.

– Попей вот лучше чайку.

Сережка осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнул маленький глоток, поморщил нос и отставил кружку.

– Чего морщишься?

– Не сладко. А у нас сахару нету?

– Откуда ему быть-то? Последний кусочек я тебе еще на прошлой неделе отдала.

– Плохо, – вздохнул Сережка. – Ну и время… А помнишь, мама, как мы до войны жили? Я по пять кусков сахара в чашку клал. А ты бранилась тогда. Жалела.

– Да не жалела я. Только ни к чему много сахара есть.

– А Петьку ты всегда баловала. И за сахар никогда не оговаривала.

– Ишь чего вспомнил. Да ведь он взрослый. Ему и побольше надобно. А ты еще ребенок.

– Чего-то он теперь делает, наш Петька? Где он теперь? – задумчиво проговорил Сережка.

– Кто его знает, – прошептала мать. – Болтается где-то, непутевый.

– И ничего он не болтается. Наш Петька без дела сидеть не будет. Я-то уж знаю, где он.

– Знаешь – молчи. Смотри, на улице не проболтай.

– Кому? Я на улицу не хожу, – сказал Сережка. – Хорошо бы, мамка, и мне в партизаны уйти.

– Еще чего выдумал. Мал еще. Сиди у окна.

– Мал не мал, а я все равно уйду в партизаны.

– Я тебе уйду. Вот сниму штаны и поучу отцовским ремнем, будешь знать, – пригрозила мать и в сердцах загремела ухватом.

Сережка насупился, примолк.

Где-то над крышами изб раздался рокот мотора. Сережка уткнулся носом в стекло, взглянул вверх и тут же увидел, как над деревней совсем низко, чуть не задевая верхушки деревьев, пролетел немецкий самолет с двумя фюзеляжами. Летчик в шлеме и больших очках, похожий на сову, спокойно оглядывал деревню.

Когда самолет улетел, Сережка зло сказал:

– Ишь, высматривает! Это разведчик.

– А ты откуда знаешь?

– Да вот уж знаю. «Рама» это ихняя была.

Вдруг стукнула калитка.

Мать кинулась к окну: во двор входили два немца. Один был рослый, круглолицый, другой ростом поменьше. Оба в касках, с автоматами в руках.

Они вошли в избу, застучали коваными сапогами по чистым половицам.

Сережка от неожиданности даже раскрыл рот, да так и застыл на месте.

Высокий немец прошел к столу, расстегнул шинель, снял каску с длиннокрылым орлом на боку и кинул все на лавку, снял автомат, положил на стол. Второй немец сел по другую сторону стола.

Первый достал сигареты, щелкнул зажигалкой, закурил. Второй, что был пониже, раскрыл обтянутый рыжей шкурой квадратный ранец, достал из него банку консервов, сало, серый хлеб и флягу. Все это он положил на стол рядом с автоматом. Потом вынул складные ложку с вилкой, нож и стал раскрывать консервную банку.

Первый скинул сапоги, отвалился к подоконнику и несколько минут сидел молча с закрытыми глазами, отдыхал.

Второй, покончив с банкой, направился к рукомойнику, умылся. Отыскав взглядом полотенце, которое висело на гвоздике, сдернул его по-хозяйски, утерся и бросил в угол. Он откинул шторку, заглянул на печь.

– Матка, молоко.

– Чего ему? – спросила мать Сережку.

– Не знаю, – буркнул сын. – Вроде молока хочет:

– Нету молока, – ответила мать, встав перед печью. – Ничего нету. Самим есть нечего.

Глаза немца сузились.

– Ферштейн? Поняль? – отрывисто сказал он и отстранил мать от печки.

Сдвинув заслонку, он схватил ухват и неуклюже вытащил чугунок. Выхватил горячую картофелину и стал перекидывать ее из ладони в ладонь.

– О-о! Картошка ин мундир. Зер гут! – немец осклабился и перекинул картофелину другому, который нарезал сало на столе. Немец поймал ее на лету, зачем-то понюхал, заулыбался.

– Шён, Курт. Шён!

Немцы сидели за столом долго, с удовольствием ели, не забывая подливать из фляжки. После каждого стаканчика о чем-то возбужденно говорили, перебивая друг друга, смеялись.

Высокий немец заиграл на губной гармошке, второй, махая рукой в такт, запел какую-то свою песню.

Немец закончил играть, шумно выдохнул, повел взглядом по стенам избы. В простенке он увидел численник, бросил губную гармошку на стол, поднялся и подошел к календарю.

Оторвав листок, повертел его и бросил под ноги. Второй тоже встал, они вдвоем принялись перелистывать численник, вырывая отдельные листки, о чем-то болтая и посмеиваясь.

Сережка молча исподлобья наблюдал за ними. Ему было обидно и жаль календаря.

Стены избы были оклеены старыми газетами. На пожелтевших листах тут и там темнели иллюстрации. Немцы принялись рассматривать газеты. Увидя на одном из фотоснимков шахтера с отбойным молотком, немец скривил губы, поманил Сережку и, ткнув пальцем в газету, процедил сквозь зубы:

– Вас ист дас дизе?

– Чего? – спросил Сережка.

– Что это есть?

– Стаханов.

– Это?

Сережка почти наизусть знал текст под фотографиями, так как много раз рассматривал их раньше, но все же покосился на газету и смело прочитал:

– Герой летчик Валерий Павлович Чкалов.

– Это?

– Чехов.

– Дизе?

– Метро в Москве.

– Это?

– Новый советский самолет.

Немец оторвался от газет и, подозрительно уставясь на Сережку, ткнул его в грудь пальцем.

– Ти есть партизан?

Мать схватила Сережку за руку и подтолкнула его за перегородку, выпалила:

– Какой партизан?! Дитя он еще.

Немец, довольный собой, громко рассмеялся, плюхнулся за стол, плеснул в стаканчик шнапса, выпил.

Немцы долго не могли угомониться, заглядывали в комнату, приставали к Сережке с вопросами.

Наконец они принесли из сарая две охапки сена, разложили на полу. Екатерину Никаноровну и Сережку гитлеровцы выпроводили из избы, а сами, не раздеваясь, повалились спать.

Дождавшись, когда стемнеет и немцы заснут, Сережка, орудуя долотом, открыл окно со двора. Мать была рядом. Она подсадила сына, Сережка проворно и тихо влез в избу.

Опасаясь, как бы немцы не проснулись, он вынул из чугунка оставшуюся картошку, схватил с полки кружку, солонку с солью, краюшку хлеба, передал матери и тут же вылез наружу.

Они ушли на сеновал. Там еще с лета оставались старое одеяло и полушубок.

Мать принесла из погреба огурцов. Сидя на сене, тихо переговариваясь и изредка поглядывая на дом в чуть приоткрытую дверь, они не спеша поели и стали устраиваться на ночлег.

Долго не мог заснуть Сережка, пока не согрелся под боком у матери.

Еще не светало, когда Екатерина Никаноровна сквозь чуткую полудрему уловила еле слышимые чьи-то шаги возле сарая. Она выглянула во двор и увидела темную фигуру человека.

Он крадучись шел вдоль стены. Что-то очень знакомое было в этой фигуре. Она пригляделась и узнала Петра. Сердце от неожиданности екнуло в груди. Она шепотом позвала сына:

– Петя.

Человек замер, оглянулся.

– Иди сюда, – шепнула мать и махнула ему рукой.

Петр поднялся на сеновал, оставив дверь приоткрытой, чтобы был виден весь двор.

– Здравствуй, мама, – Петр ощупью пробрался к ней. – И Сережка тут? Почему вы в сарае, холодно ведь?

– В избе-то эти ироды спят, а нас выгнали.

Они говорили тихо, и все же Сережка уловил разговор, проснулся. Он приподнялся, потер глаза и удивленно взглянул на брата.

– Петька, ты?

– Тихо, Cepera, – ответил Петр.

– А у нас немцы.

– Знаю.

– Ты надолго?

– Скоро уйду. По делу забежал.

Мать отдала ему картошку, огурец и кусок хлеба. Петр рассовал еду по карманам, помолчав, сказал:

– Ты вот что, Сергунь. Утром сбегай к конюху дяде Макару и передай ему вот это.

Петр вынул из-под подкладки пиджака маленький свернутый вчетверо листочек и отдал брату. Сережка спрятал его в потайной карманчик брюк.

– Я мигом слетаю, – обрадованно шепнул Сережка. – И никто не заметит.

– Ну вот и хорошо, – сказал Петр и, обращаясь к матери, добавил: – Ты, мама, отпусти его. Надо.

– Пусть идет, – вздохнула мать. – Раз надо так надо… Сам-то устал? Отдохни чуток.

– Нельзя.

– Поспи. Я покараулю.

– Ну разве самую малость. Мне затемно надо выйти.

– Петь, – шепнул Сережка.

– Чего?

– Дай автомат подержать.

– Не выдумывай.

– Петь, ну пожалуйста. Очень прошу тебя. Я ни до чего дотрагиваться не буду.

– А вдруг стрельнешь?

– Да что я маленький, что ли. Я ведь на курок нажимать не буду. Дай, Петь, ну хоть немножечко посмотреть на него. Ну пожалуйста.

До того настойчиво просил Сережка, ласкаясь к брату, что Петру трудно было отказать. В тишине что-то металлически щелкнуло.

– Ну ладно. На, подержи, – сказал Петр и протянул автомат брату.

– Вот спасибо-то! – радостно прошептал Сережка, почувствовав в руках весомую тяжесть автомата. – Я с ним у двери посижу. Покараулю.

– Не давай, Петр, – возразила мать. – А ну как стрельнет.

– Не стрельнет, – успокоил Петр. – Я его, мать, на предохранитель поставил.

Когда брат прилег, Сережка сел у двери, положив автомат на колени, стал поглаживать ствол, круглую коробку с патронами и деревянную ложу. Он воображал себя тоже партизаном.

Не прошло и получаса, как Петр поднялся. Зябко поеживаясь и зевая, стал переобуваться.

– Ты чего так скоро? – спросила Екатерина Никаноровна.

– Пора мне, мама. А тебя прошу передать нашему председателю Дмитрию Стефановичу Гордееву – пусть не ездит к немцам в комендатуру, в город Белый. Скажи ему, что так приказал командир.

– Хорошо, – ответила мать и добавила: – Будь осторожнее, Петя. А еще привет там передавай своим товарищам.

– Ладно. Обязательно передам.

Петр встал, поцеловал мать в щеку, поерошил Сережкины волосы и спустился с сеновала. Вскоре его коренастая фигура скрылась в серой мгле за огородами.