Текст книги "Красные тюльпаны"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Медсестра Шура

В тот день группе партизан из отряда имени Щорса предстояло выйти на минирование железной дороги, по которой гитлеровцы подбрасывали войска и технику к фронту.

Петр Корнилов вместе с товарищами тоже готовился к выполнению боевого задания. Он заранее просушил портянки, смазал сапоги тавотом, почистил свой автомат. Он старался не натруждать раненую руку и не показывал никому вида, что рана все еще беспокоит его.

И теперь он делал свое дело осторожно: забил диски автомата патронами, переложил из вещмешка в брезентовый подсумок гранаты, осмотрел полушубок и обнаружил, что верхняя пуговица оторвалась. Петр уже приготовил иголку и нитки, но тут в землянку вошла медсестра Шура.

– Здравствуйте, товарищ Корнилов.

– Здравствуйте, коли не шутите.

– Не шучу, товарищ Корнилов. Значит, и вы собираетесь?

– Конечно. А как же?

– У вас же рана не затянулась как следует. Нельзя же так.

– Что поделаешь? Людей-то не хватает. Да я в дозоре буду. Прикроем ребят при минировании. И все…

– Знаю я вас… Ведь рука болит?

– И не болит вовсе. Я ведь ей ничего делать не буду. Да и взрывчатку мне ребята нести не дадут. Мы уже договорились с командиром группы Сергеевым. Хотите, спросите его самого. А с автоматом я и одной правой рукой управляюсь.

– Не заговаривайте меня, – возразила Шура. – На словах у вас все хорошо, а как до дела дойдет, про все позабудете.

– До какого дела? Сегодня мы без шума обойдемся.

– Ну смотрите. Если что – доложу фельдшеру Белову или самому командиру отряда. И учтите: я без них могу сама приказать и отстранить вас от задания.

– Ну уж вот этого, Шура, делать не надо, – просительно сказал Петр и умоляюще заглянул девушке в глаза.

Она уже знала, что он не переменит своего решения, уйдет с товарищами, и неохотно согласилась, но тут же повелительным тоном сказала:

– Ладно. Идите, товарищ Корнилов. Но только сначала – в санчасть. На перевязку.

– Это можно. Хотя и ни к чему. Вы же ведь вчера перевязывали.

– Вот что, товарищ Корнилов, попрошу без разговоров. Сейчас же в санчасть, – строго сказала Шура. Нахмурившись, она словно обожгла Петра взглядом, вскинула голову и быстро вышла из землянки.

Партизаны какое-то время молчали, пряча усмешку.

– Ну, Петр, неважные твои дела, – с ехидцей заметил пулеметчик Николай Аверкин и подмигнул командиру взвода Баутину. – Еще один командир у нас появился. Теперь только успевай да поворачивайся выполнять приказания.

– Будь я на его месте – всю жизнь бы выполнял приказания Шуры. Ведь это же одно удовольствие слушать ее, – поддержал шутливый разговор Фасуддинов. – Это понять, прочувствовать надо… Девушка-то какая! – Счастливый ты, Петр, – шумно вздохнул Фасуддинов.

– С чего ты взял? – поинтересовался Петр.

– Неравнодушна Шура к тебе. Аль не замечаешь? Она ведь прямо вся светится, когда тебя встретит. А ты ноль внимания.

Петр видел, что Шура как-то по-особому внимательна к нему и похоже, что неравнодушна. И думая о девушке, он откровенно побаивался, что вдруг нечаянным словом заденет ее гордость и самолюбие; бравадой и шуткой пытался скрыть свое чувство. И сейчас, чтобы товарищи не догадались о его истинном отношении к девушке, Петр постарался уйти от ненужного разговора, с видимым безразличием ответил Фасуддинову:

– Выдумываешь ты все, фантазер. – Петр встал, накинул полушубок. – Тебе бы только позубоскалить. На месте Шуры Чу-вашовой любая медсестра поступила бы так же.

Землянка, где располагалась санчасть, была разделена на два помещения: одно, побольше, для лежачих больных, в другом находилась перевязочная. Петр вскинул ладонь к шапке с алой ленточкой наискосок и по обыкновению шутливо доложил:

– Товарищ медсестра, боец Корнилов по вашему приказанию прибыл.

Шура обиженно посмотрела на него, молча кивнула головой на табуретку.

Петр повесил полушубок на гвоздик у входа, сел и засучил левый рукав гимнастерки. Шура сняла бинт, ощупала тонкими холодными пальцами руку.

– Вам бы отлежаться недельку, и быстрее бы зажило. А вдруг начнется какое-нибудь осложнение? Что я тогда с вами делать буду?

– Не обращайте внимания, Шура, – примирительным тоном сказал Петр. – Ведь это же пустяк. Видите, затягивается? До свадьбы заживет.

– До свадьбы не до свадьбы… А мне надо, чтобы рана у вас зажила раньше. Если бы вы выполняли все мои указания, у вас давно бы было все в порядке.

– Да я же себя хорошо чувствую, Шура.

– Я-то вижу. Бинт вон промок. Когда рана кровоточила?

– Вчера вечером.

– Надо было сразу ко мне прийти, – недовольная больше собой, чем упрямством Петра, сказала Шура.

Она осторожно промыла рану, помазала вокруг йодом, наложила повязку.

– Так не туго? – спросила Шура, завязывая бинт.

– Нет.

Она помогла надеть ему полушубок, и когда Петр застегивался, заметила, что под воротником нет пуговицы.

– Подождите минутку, – сказала Шура. – Я сейчас пришью.

– Не надо, – тихо произнес Петр. – Я сам.

– Не спорьте. Вам несподручно, а я мигом.

С какой-то необычной торопливостью, словно Петр не дождется, уйдет, она развязала свой вещмешок, вынула из коробочки иголку с ниткой. Такой порывистой он видел Шуру впервые. И пока она была занята пуговицей, Петр с волнением и растерянностью глядел на румяное ее лицо, светлые волосы, выбившиеся из-под белой косынки.

Смущаясь его пристального взгляда, Шура тихо спросила:

– Ты чего на меня так смотришь?

– Какое лицо у тебя… Я раньше не замечал.

– Какое?

– Красивое.

– Не выдумывай, – хмуря брови, ответила Шура.

Петр взял руки девушки в свои ладони.

– Правда. Как душа твоя…

Шура опустила голову, но рук своих не отняла.

– Идите! Вы свободны, боец Корнилов.

Широко улыбаясь, Петр выпалил:

– Спасибо за службу, доктор. Здорово вы перевязки делаете, – и добавил: – Руки у вас золотые. За пуговицу тоже спасибо.

– Иди, – Шура махнула рукой. Счастливыми глазами смотрела она на Петра. – Будь осторожней там. Ты нужен здесь. Я буду ждать…

– Тогда я постараюсь поскорей вернуться, – ответил Петр и лукаво улыбнулся. – Чтобы вовремя сделать перевязку…

Когда хлопнула за Петром дверь, Шура, словно обессилев, присела на табуретку, откинулась к бревенчатой стене землянки, закрыла глаза и выдохнула слова, которые хотела и не могла сказать Петру:

– Милый. Обязательно вернись…

Обоз

Второй раз в Вышегоры гитлеровцы заявились лишь в феврале. Они приехали на двух фурах с высокими колесами. Солдаты согнали жителей в центр деревни, и рыжеусый фельдфебель объявил, что по приказу германского командования он будет проводить реквизицию продовольствия и теплых вещей для армии фюрера.

Солдаты разбились на группы: одни направились к колхозным амбарам, другие забегали по избам, принялись выгребать запасы у колхозников.

Фельдфебель сходил на конюшню, приказал конюху Макару запрячь трех лошадей в сани.

И когда гитлеровцы прошлись по деревне из конца в конец, все пять подвод были загружены реквизированным добром.

Все это произошло довольно быстро, и жители опомнились, когда обоз скрылся за околицей.

Хромой сторож Макар запыхался, пока доковылял до дома Корниловых. Вызвав из избы Сережкину мать, он сказал:

– Дело есть, Никаноровна. Послать надо Сергуньку к одному человеку.

– Не пущу. Не проси, Макар, не пущу, – всполошилась Екатерина Никаноровна.

– Да не за себя прошу, мать, не за свое добро. За общественное. Они вон коней колхозных увели.

Сережка выбежал на крыльцо и вопросительно посмотрел на конюха.

– Чувствуешь, мать, какой он у тебя смышленый, шустрый?

– То-то и оно… К тому же бедовый. Вот и боюсь отпускать.

– Никаноровна! Да это же совсем недалеко. Отпусти. Очень прошу тебя. Я лошадь ему дам.

– Далеко ли скакать-то? – спросил Сережка.

– На кордон. Леснику скажешь, мол, колхозное добро пограбили и обозом в пять подвод двинулись на Выселки, в сторону Оленино. Немцев всего пятнадцать, у всех карабины, а у фельдфебеля автомат. Понял?

– Еще как понял-то! – отозвался Сережка и покосился на мать.

Макар, глядя прямо в глаза Никаноровне, тихо, настойчиво сказал:

– Отпусти его, мать! Ведь если бы у меня был свой – я бы его послал.

Мать отвернулась и глухо проговорила:

– Иди. Только ты поосторожней, сынок.

– А то я не знаю! – ответил Сережка. – Я мигом.

Макар уже подготовил лошадь. Она стояла под навесом, жевала сено. Сережка с помощью конюха взгромоздился на нее и выехал со двора.

Дорога от большака к лесу переметена, по ней не поскачешь. Но в лесу, где всегда потише, лошадка перешла на рысь, и Сережка сразу почувствовал, как морозные струйки потекли за ворот шубейки, стали зябнуть щеки и коленки.

Мальчик очень обрадовался, когда за молодым ельником открылась широкая поляна, а на опушке – знакомый дом лесника.

Сережка спрыгнул с лошади, привязал ее к крыльцу. В сенцах Сережку встретил лесник. Он удивленно развел руками, насупленно буркнул:

– Откуда это ты, парень, примчался?

– Из деревни, – ответил Сережка.

– Кто послал? – настороженно оглядывая мальчика, спросил лесник.

– Конюх наш, дядя Макар, прислал. Скачи, говорит, Сергунька, и передай: немцы, мол, колхозное добро вывозят, у деревенских тоже все забрали. Целых пять подвод нагрузили.

– В какую сторону направились?

– На Выселки, по большаку.

– Значит, через лес поедут. Много их?

– Пятнадцать солдат с карабинами. А один с автоматом.

– А ты чей будешь?

– Корнилов я, Сережка. Мы с братом Петькой до войны к вам однажды заходили воды напиться. Помните? По грибы ходили. А вы нас еще молоком тогда поили.

– Не припомню что-то.

– Ну как же так, дядя Ефим? Вы тогда еще про папаньку моего расспрашивали и привет ему наказывали передать. Вы же его хорошо знали.

– А где же отец-то теперь твой?

– Воюет. На фронт его взяли. Да вы сами должны хорошо знать про то. Помните, когда приехал к нам в Вышегоры военком и призвал людей на войну, вы тоже провожали их из деревни до самого Белого. Я еще помню, как вы целый мешочек табаку дали мужикам на дорогу.

– Ишь, ты, пострел, запомнил что… Было такое. Значит, Корнилов ты?

– Он самый.

– Так. Отца твоего помню. Петра Корнилова знаю. Хороший парень. А вот тебя что-то запамятовал. Но, сдается мне, ты не выдумываешь ничего. И раз уж тебя послали – придется тебе самому старшому докладывать.

Лесник раскрыл дверь, крикнул в полутемную избу:

– Николай, поди-ка сюда.

В сенцы вышел паренек в телогрейке, подпоясанной ремнем, в шапке с алой партизанской лентой, пришитой наискосок. На плече у паренька висел карабин.

– Чего звали? – спросил он, внимательно оглядывая Сережку.

– Проводи-ка его к своим. Серьезное дело у него до старшого. Понял?

– Понял, – ответил парень. – Ну что, пошли!

Сережка хотел было отвязать свою лошадь, но Ефим остановил его:

– Коня-то ты, Сергунька, пока оставь у меня. Я погляжу за ним. Здесь у нас глушь да бездорожье. Так что только на своих двоих пройти можно.

Некоторое время Сережка молча следовал за пареньком и не отрывал глаза от карабина.

«Мне бы такой заиметь! – думал Сережка и от досады покусывал губы. – Я бы тоже ушел к партизанам».

В том, что паренек, сопровождавший его, был партизаном, Сережка догадался сразу, но когда углубились в заваленный снегом лес, он не вытерпел, спросил:

– Ты взаправду партизан?

– Взаправду.

– И давно?

– А тебе зачем?

– Как же ты в партизаны попал?

– Да очень просто. Написал заявление, отдал комиссару отряда, и меня приняли.

– А где же ты его, комиссара-то встретил?

– Как где? В своем сельсовете. Он к нам в деревню приходил, вместе с председателем звали наших ребят вступать в отряд. Ну я тогда вместе с другими и попросился.

– И тебя сразу зачислили в партизаны?

– А то разве нет? Сразу. По всем правилам зачислили. Мать сперва не отпускала, но потом обошлось. Уговорил.

– Вот здорово-то как! – воскликнул Сережка и, вздохнув, добавил: – Повезло тебе.

– Ничего особенного. Я так считаю, – возразил Коля Румянцев. – Сейчас все, кто умеет стрелять, должны против фашиста воевать.

– И тебе винтовку тоже сразу выдали?

– Не-е. Этот карабин мне уже потом один партизан подарил, когда себе немецкий автомат добыл.

– А тебе сколько лет?

– Пятнадцать, – солидно ответил Коля.

«Вот это да! – подумал Сережка. – Немного старше меня, а уже партизан».

– Ты из какой деревни? – помолчав, спросил Сережка.

– Из Григорьева.

– А я из Вышегор.

– Слыхал я про вашу деревню.

– А у меня брат тоже в партизанах, – сказал Сережка уже просто так, чтобы хоть чем-то утешить самого себя.

– Как зовут? – будто между прочим спросил Коля.

– Петр.

Коля остановился и с любопытством посмотрел на Сережку.

– Ты что, Корнилов?

– Ну да. Зовут меня Сережка.

– Вот оно что. Хороший у тебя брательник. Геройский.

– Откуда ты знаешь?

– Я-то уж знаю. Не раз вместе с ним на задания ходил.

– Поклянись! – выпалил Сережка.

– Еще чего не хватало… Что я пацан, что ли? Я уже комсомолец. – Коля Румянцев посмотрел на приунывшего Сережку и примирительно добавил: – Брат у тебя что надо! Недавно он всю группу спас. Прикрыл отход.

– А тебя как зовут? – поинтересовался Сережка.

– Румянцев я. Николай Иванович, – не без гордости ответил паренек.

– Коля, я тоже хочу в партизаны. Как думаешь, примут? – запальчиво произнес Сережка.

– Подрасти немного, – ответил Коля и прибавил шагу.

Не знал сопровождающий, что нрав у Сережки неуступчивый, что при случае, когда задевали его самолюбие, он мог постоять за себя, показать гордость и не унизиться перед заносчивым или дерзким противником. Но на этот раз Сережка промолчал, насупился и потому весь остальной путь не проронил ни слова. Не мог знать Румянцев и другого: этот парнишка был не из трусливых. Ведь не испугался же он фашистов, когда увидел их впервые в своем доме.

Час или больше шли они по зимнему тихому лесу. Узкая тропинка вела то через замерзшее болото, то вдоль оврага. Они перешли старую вырубку и оказались в партизанском отряде.

Румянцев провел Сережку мимо часового в командирскую землянку и представил его мужчине средних лет в военной гимнастерке, перетянутой портупеей.

– Товарищ командир, – доложил Румянцев, – этот парень из Вышегор. Послали его на кордон по важному делу. Мне было приказано доставить его к вам.

– Добро, – ответил командир. – Можете быть свободным.

Румянцев по-военному повернулся и вышел из землянки, оставив Сережку один на один со старшйм.

Командир вгляделся в Сережкино лицо, улыбнулся:

– А!.. Старый знакомый. Ну, здравствуй.

Андрюхин шагнул Сережке навстречу, протянул широкую ладонь и крепко пожал мальчику руку.

– Ну-ка садись, выкладывай, что привело тебя к нам. С чем пожаловал?

Сережка подробно рассказал о том, что произошло утром в деревне, и как провожал его на кордон конюх Макар.

– Ясно, – хмурясь сказал Андрюхин. Он задумался, молча заходил по землянке.

Сережка сидел тихо и с любопытством разглядывал скупую обстановку командирской землянки. Она выглядела очень уютной: у входа стояла железная печка, в углу нары на кольях, вбитых в землю, пол был устлан еловым лапником. Над нарами висел автомат, вещмешок, рядом шинель и кожаная планшетка.

– Так в какую сторону ушел обоз? – спросил наконец командир.

– На Выселки.

– Дорога там как? Хорошая?

– Не очень. Через торфяник.

– Сколько немцев?

– Пятнадцать с фельдфебелем. А вооружены карабинами, один автомат на всех.

– Ишь ты, запомнил, – улыбнулся Андрюхин. – Молодец. Как разведчик. И дальше так примечай.

Командир вынул из планшетки карту, расстелил на столе и стал водить карандашом по жилкам дорог. Не отрываясь от карты, сказал:

– Кликни-ка часового.

Сережка выскочил за дверь и тут же вернулся с партизаном, который стоял у входа в землянку.

– Срочно ко мне командиров взводов… Второго и третьего…

Часовой исчез за дверью.

Когда в землянку вошли командиры взводов, Андрюхин пригласил их взглянуть на карту. Изложив обстановку, командир тут же поставил боевую задачу:

– Из Вышегор на Выселки вышло пять подвод с награбленным фашистами колхозным добром. Охрана пятнадцать солдат, вооружены карабинами и один автомат. Приказываю вам, товарищ Ти-пугин, и вам, товарищ Баутин, до наступления сумерек выйти к окраине леса за торфяником. Вот сюда. – Андрюхин ткнул карандашом в карту. – Второму взводу замаскироваться, подпустить обоз вплотную и уничтожить фашистов. Третьему взводу приказываю блокировать возможный отход гитлеровцев на хутор. Засаду расположить на подъеме, здесь им не развернуться. Приказ понятен?

– Так точно, – отозвались в один голос Баутин и Типугин.

– Тогда выполняйте приказ. Патроны экономить. Бить точней. Я буду находиться в третьем взводе.

Пока Андрюхин разъяснял боевую задачу и отдавал приказание командирам взводов, Сережка стоял в сторонке, не сводя восхищенного взгляда с командира и, затая дыхание, слушал все, о чем говорили партизаны.

Когда командиры взводов ушли, Сережка набрался смелости и одним духом выпалил:

– Товарищ командир, дозвольте и мне пойти с партизанами. Я не струшу. Можно?

Андрюхин пристально посмотрел на мальчика, брови его сошлись. Щелкнув кнопкой планшетки, он сказал строго, как отрезал:

– Нельзя.

Обоз продвигался медленно. Дорога была неровная, в кочках и колдобинах.

Немцы сидели на подводах и санях с поднятыми воротниками шинелей, натянув на уши пилотки, поверх которых были повязаны платки. Они негромко переговаривались и настороженно поглядывали по сторонам, на приближающийся лес. Он надвигался темной хмурой стеной, молчаливый, таинственный.

Когда подводы приблизились к опушке, фельдфебель послал двух солдат вперед, двое отстали и пошли следом, прикрывая обоз.

Партизаны залегли вдоль дороги в глубине лесного острова, который отделял одно поле от другого. Время тянулось томительно, мороз основательно пробрал лежавших в снегу людей.

Но вот прибежал наблюдатель из третьего взвода.

– Идут! – доложил он командиру. – Хутор прошли.

– К бою! – скомандовал Типугин.

В ответ на его слова защелкали затворы винтовок и автоматов.

На подъеме немцы слезли с подвод, подталкивали их в гору, погоняли лошадей. Обоз втянулся в лес.

Прицельный огонь партизан сразу свалил половину гитлеровцев. Оставшиеся в живых не успели сообразить, что произошло, как раздался второй залп, застрочили автоматы. Только один гитлеровец залег за фурой. Поняв, откуда бьют партизаны, он открыл огонь по ближайшим кустам. Видя свою обреченность, фельдфебель отстреливался яростно и все время орал что-то, видимо ругался. Когда кончились патроны, он отшвырнул автомат, выхватил гранаты, одну за другой, кинул в кусты, а сам, прячась за подводы, кинулся назад.

Вслед ему прогремел одиночный выстрел, и фельдфебель рухнул в снег.

Партизаны вышли из засады. Догнали подводы, повернули назад. Убитых гитлеровцев отволокли в лес, собрали трофеи в последнюю повозку и двинулись в отряд.

Партизанская школа

Летом сорок второго года старший брат привел Сережку в партизанский отряд. Дома у Петра с матерью был долгий разговор. Екатерина Никаноровна сперва никак не хотела отпускать от себя меньшего сына: все сомневалась и колебалась. Но, узнав от Петра, что фашисты стали забирать по деревням не только парней и девчат, но даже детей и угонять их в Германию, скрепя сердце, согласилась.

Сережка быстро освоился в отряде. Мальчика все полюбили за живость нрава, старание и умение выполнять работу наравне со взрослыми. Ему сшили аккуратную гимнастерочку, выдали брезентовый ремень с подсумком, в котором лежали настоящие патроны в обоймах. Он приколол на фуражку звездочку, ту, которую подарил ему раненый красноармеец. Но главным событием для Сережки было то, что сам командир отряда вручил ему настоящий боевой карабин, и он с оружием в руках принял перед строем третьего взвода партизанскую клятву и подписался под ней.

Счастливый ходил он по лесному партизанскому лагерю и первое время то и дело расправлял под ремешком складки на гимнастерке с белым подворотничком.

Завидя идущего навстречу командира или партизана, которые все были намного старше его, он приосанивался, распрямлял плечи и лихо вскидывал к виску ладошку, приветствуя по-военному.

Он усердно изучал оружие. Знал, из каких частей состоит карабин, винтовка, автомат и пистолет. Умел правильно вложить запал в гранату и поставить ее на боевой взвод. Всему этому его научил брат Петр и другие партизаны. Вот только к пулеметам и миномету, которые имелись в отряде, его не подпускали. Но Сережка особо и не расстраивался. Он подолгу возился со своим карабином, заботливо протирал его тряпочкой, смазывал.

Часто он уходил на край поляны и там, прицепив на сук мишень с темным кружком посередине, залегал метрах в двадцати от нее, старательно прицеливался, подводил мушку и прорезь прицела под черный кружок, затаивал дыхание и плавно нажимал на спусковой крючок. Патронов в патронник он, конечно, не клал. Но после каждого сухого металлического щелчка передергивал затвор и вновь прицеливался. Так он тренировался, чтобы твердо держать оружие. Вскоре Сережка добился того, что карабин совершенно перестал подрагивать в его руках.

Военной подготовкой мальчик занимался с удовольствием, а вот дело, к которому его приставили, было ему прямо не по душе.

В партизанский отряд его приняли по всем правилам; как и брат Петр, он числился в третьем взводе и сперва думал, что, как и все, будет участвовать в боевых действиях против фашистов, ходить в разведку и взрывать вражеские эшелоны и машины. Но вместо этого ему приходилось работать на кухне и помогать поварихе тете Даше мыть посуду, чистить картофель, колоть дрова и носить воду. Горько было на душе у Сережки. Он замкнулся, ходил хмурый и часто просил брата поговорить с командиром, чтобы и его взяли на настоящее боевое дело.

Петр сначала отнекивался, потом обещал поговорить, но все как-то неопределенно. И когда Сережка потерял всякую надежду на помощь брата, то решил сам при удобном случае попросить командира. Случай такой ему вскоре представился.

Однажды утром, когда брат с группой партизан ушел в разведку, Сережка направился на кухню выполнять свой «наряд». Погода стояла ненастная, и настроение у Сережки было тоже неважное. Лес шумел, моросил дождь.

Сережка бегал с ведром к роднику, носил воду и заливал в большой котел, а сам думал, как бы подойти к командиру, поговорить с ним.

А командир точно угадал Сережкино желание – сам пришел на кухню. Увидев Андрюхина, Сережка поставил ведра на землю, поприветствовал командира.

– Как дела, товарищ Корнилов? – спросил Андрюхин.

Сам того не ожидая, Сережка храбро ответил:

– По-всякому, товарищ командир.

– Это как понимать? – удивился Андрюхин.'—Хорошо или плохо?

– Да уж не знаю, как вам сказать. Надоело мне, товарищ командир, при кухне находиться, – еще больше осмелев, сказал Сережка.

– Так, так, – озадаченно произнес Андрюхин. – Что же это получается? Ты, товарищ Корнилов, боец? Боец. И вот представь, что кто-то из партизан говорит: «Надоело пулемет таскать, он тяжелый». Подумай, кто же будет тогда воевать, сумеем ли мы фашиста разбить?

Сережка растерялся, смотрел на командира и хлопал глазами, а затем, широко улыбаясь, возразил:

– Не-ет, так ни один партизан не скажет.

– Но ты сам только что сказал «надоело».

– Да ведь я же про кухню, – стал оправдываться Сережка. – Я тоже воевать хочу, а мной повариха командует. Пошлите меня, я любое задание выполню. Честное слово.

– У каждого бойца отряда есть свои обязанности, товарищ Корнилов, – строго сказал Андрюхин. – Запомни это. Кто будет помогать тете Даше? То-то же… У тебя в школе какая отметка по дисциплине была?

– Хорошая.

– А у нас здесь должна быть дисциплина железная, боец Корнилов. Так что все приказы начальника хозвзвода Скачкова и тети Даши выполняй без разговоров. Понял?

– Слушаюсь!

– А дело настоящее тебе будет. И даже скоро.

Командир хотел было уйти, но, вспомнив о чем-то, улыбнулся и сказал:

– Добрую кашу, между прочим, вы с Дарьей Михайловной варите. Всем нравится. Вкусная.

– Сала маловато, товарищ командир, – ответил Сережка.

– Это точно. Маловато. Докладывал мне про то Александр Владимирович Скачков. Придется экономить.

– Потерпим, – согласился Сережка.

В тот же день в землянку третьего взвода пришел боец Полетайкин, принес газету «Красная звезда». Он повесил свой автомат при входе, сел за стол и подозвал Сережку.

– На-ка вот газету, дружок. Учиться партизанской грамоте будешь. Комиссар Гордеев приказал. Ты в каком классе до войны учился?

– В пятом.

– Значит, будешь учиться за шестой класс.

– А я, между прочим, сюда не учиться пришел, – возразил Сережка.

– А чего же ты собрался делать?

– С фашистами воевать.

– Отставить разговоры. На это для тебя еще приказа не вышло. А есть приказ учить тебя грамоте. Приказ не обсуждают. Я тоже вот сюда пришел, чтобы воевать, а мне приказали заняться с тобой. Так что бери газету и читай.

– А в школе по настоящим учебникам учатся, а не по газетам.

– А где ж его взять настоящий учебник? У вас как учебник-то назывался?

– «Родная речь».

– Ничего. Газета тоже сойдет. В ней тоже родная речь.

– Чего читать?

– Чего? Ну хотя бы вот это, – Полетайкин ткнул пальцем в статью с крупным заголовком. – Читай.

Сережка нехотя взял газету, развернул, его внимание привлекли иллюстрации, и он принялся их рассматривать.

– Ты почему не слушаешься? – теряя терпение, повысил голос Полетайкин.

Сережка откашлялся и громко на всю землянку ломким голосом выкрикнул:

– От Советского информбюро! Утреннее сообщение. Семнадцатого июля сорок второго года…

– Молодец! – похвалил Полетайкин. – Хорошо, елки-каталки! Давай дальше.

Партизаны, которые в это время занимались своими делами, услышав Сережкин голос, обступили чтеца.

– В течение ночи на семнадцатое июля, – продолжал Сережка, – наши войска вели бои с противником в районе Воронежа.

На других участках фронта существенных изменений не произошло.

– Молодцы, елки-каталки! – одобрительно произнес Поле-тайкин. – Дуй дальше, Сергунька.

– Не Сергунька, а боец Корнилов, – насупясь, возразил Сережка. – И потом, в настоящей школе учителям не положено так выражаться.

В землянке грохнул взрыв смеха. А Николай Румянцев, стоящий сзади Полетайкина, не упустил случая, съязвил:

– Ты его, Сереж, поучи. Учителя своего. А то он дюже грамотный. Научит какой-нито неродной речи, что потом родная мать ремнем не разучит.

– Румянцев, прикуси язык, – цыкнул Полетайкин, а обратись к Сережке, приложил руку к груди: – Эх, милый ты мой! Извини! Это я от полноты радости. Катай дальше.

Сережка, чувствуя, что его чтение всех захватило и все партизаны слушают его с большим интересом, все так же громким голосом продолжал читать:

– На одном из участков полк вражеской пехоты атаковал нашу часть. Наши бойцы подпустили гитлеровцев на близкое расстояние, а затем открыли огонь из минометов, пулеметов и винтовок. Потеряв свыше восьмисот человек, противник отступил. Преследуя немцев, наши танки ворвались в населенный пункт, уничтожили две артиллерийские батареи, семь станковых пулеметов, три бронемашины и истребили свыше двухсот гитлеровцев.

– Молодец, Корнилов… Грамотно читаешь. Ставлю тебе хорошо, – довольный собой, бодро сказал Полетайкин.

В это время в землянку вошел Гордеев. Он присел у входа и молча стал слушать.

Полетайкин достал кисет, свернул козью ножку и с наслаждением закурил – серо-синяя струйка дыма поднялась над ним.

– А в школе, между прочим, курить воспрещается, – отмахиваясь от дыма, наставительно сказал Сережка.

И вновь на его слова партизаны отозвались дружным хохотом, а Николай Румянцев вставил:

– Так его, Сереж. Поучи учителя, как себя в школе вести надо.

– Ты уж не обижайся, сынок, – сказал Полетайкин. – Это я от волнения, что вот и наши промеж глаз фашисту хряснули. По всему видно. А смолить я покуда не стану. Погожу. Читай дальше.

– Калининский фронт. Семнадцатое июля, – продолжал читать Сережка. – По телефону. От наш. корр. – Тут он споткнулся, вопросительно посмотрел на Полетайкина. – Что такое «наш. корр.»?

Но Полетайкин и сам не знал, из затруднения обоих вывел Гордеев.

– Это сокращенно: от нашего корреспондента, ну, того, кто пишет в газету. Понял?

Сережка кивнул в ответ и снова принялся за чтение.

– Группа партизан из отряда «Смерть фашизму» совершила ряд смелых налетов на железные дороги. В одном из оккупированных районов Калининской области на участке между двумя крупными населенными пунктами партизаны заминировали железнодорожное полотно. Вскоре показался эшелон с немецкими солдатами и офицерами. Он наскочил на мины. Раздалось несколько взрывов, и поезд слетел под откос. Разбиты паровоз и двадцать один вагон. Уничтожено более четырехсот фашистов. На этом же участке через несколько минут наскочил на мины еще один вражеский эшелон с военным грузом. Шедший навстречу подорвавшимся эшелонам ремонтно-восстановительный поезд партизаны тоже пустили под откос.

– Да это же о наших ребятах написано! – Партизаны зашумели, взволнованно обсуждая услышанную новость, а Полетайкин, прижав к себе Сережку, произнес с чувством:

– Вот это работа! В самой Москве знают о сергеевской группе, раз в «Красной звезде» пропечатали.

– Нет, не правда, – возразил Сережка, – Тут написано из отряда «Смерть фашизму».

– Так то в начале сказано, – пояснил Полетайкин. – А следом идет о наших ребятах, они состав из четырех вагонов подорвали… Ну что там еще интересного нашел?

– Сейчас прочитаю стихотворение, – Сережка откашлялся, и снова в землянке зазвучал его звонкий голос:

 
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком
Тихо, в люльке качаясь, плыл.
 

После первого четверостишья в землянке стало до того тихо, что в паузах, когда Сережка останавливался, чтобы перевести дух, было слышно шумное дыхание Полетайкина. А когда Сережка дочитал последние строки, Полетайкин, растроганный и довольный, хлопнул ладонью по столу:

– Молодец, Корнилов! И за стих ставлю тебе «хорошо». Приказываю выучить его наизусть. Потом доложить мне. Все. На сегодня урок окончен.

– Нет, товарищ Полетайкин, – комиссар вышел на середину землянки. – Урок мы немного продолжим. К тому, что прочитал боец Сергей Корнилов, я хочу добавить следующее: радоваться нам еще рановато. Враг силен. В эти самые дни гитлеровцы рвутся к Волге, на Кавказ. Наши войска ведут упорные оборонительные бои с противником под Воронежем. Почему пока перевес на стороне врага?.. Да потому, что почти вся порабощенная фашистами Европа работает на них. Но это, товарищи, явление временное. Мы знаем, что эвакуированные на восток страны заводы набирают мощь. Красная Армия получает все больше танков и самолетов, победа будет за нами. И чтобы приблизить ее, мы тоже должны усилить свои удары по фашистам. Понятно?

– Ясно, товарищ комиссар, – нестройным хором ответили партизаны. – Будем драться до победы.