Текст книги "Красные тюльпаны"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Пролог

День Победы. Девятое мая семьдесят пятого года.

Синее ясное небо. Ни облачка. Воздух чист и прозрачен. Слегка парит. Молодая листва серебрится в лучах яркого солнца. Дороги подсохли.

Полдень.

На проселке показалась машина, свернула на шоссе. И вот уже стремительно летит навстречу ей ровная лента асфальта. Убегают назад березы, голубые речки, светлые избы деревни.

Молодо и умело ведет машину пожилой шофер. Руки спокойно лежат на руле. Струя ветра, залетая в кабину, играет воротником рубашки, пушит волосы, посеребренные сединой. Много раз ездил он по этой дороге – все вокруг привычно, знакомо.

Сергей Михайлович Корнилов внимательно глядит вперед. Едва приметная грусть отразилась на его лице. Сегодня он уже не раз в мыслях возвращался к своему детству, к годам войны. В память врезалось все. Она не хочет отпустить прошлое, да и невозможно уйти от самого себя: сердце не позволяет.

«Да, этого забыть нельзя», – думает Сергей Михайлович и, придерживая одной рукой руль, достает из портсигара сигарету, закуривает.

Впереди новая деревня. На улице много людей. На легком ветру полощутся алые флаги. Доносится музыка. Во многих избах распахнуты окна. Проезжая деревню, Сергей Михайлович сбавил скорость. За раскрытыми окнами он видел праздничные застолья, радостные лица людей, до слуха его долетал наигрыш гармоники, песни.

К сердцу подкатила теплая волна. Сергей Михайлович задумчиво улыбается: «Празднует народ».

Солнце клонится к горизонту, катится в стороне, параллельно дороге, точно состязается с машиной в скорости.

Незаметно спадает жара.

В следующей деревне, более многолюдной и оживленной, Сергей Михайлович останавливает машину у крайних домов на обочине шоссе, выходит из кабины с букетом цветов. Горячей кровью горят в руках его красные тюльпаны. Сергей Михайлович подходит к березам. У братской могилы – сухощавый седобородый дед. В одной руке у него – стакан, в другой – огурец.

Сергей Михайлович поздоровался с дедом.

Ответив на приветствие, он сказал:

– Мож, выпьешь, мил человек?

– Спасибо. Я за рулем. Нельзя, отец.

– Ну раз нельзя, так нельзя. А я вот, пока никого нет, пришел выпить за них, – произнес он, глянув в сторону обелиска.

Дед выпил, неторопливо пожевал огурец и вытер ладонью губы. Потом поправил на лацкане серенького пиджака медаль «За победу над Германией» и негромко запел, точно заговорил сам с собой:

 
Где же вы теперь, друзья однополчане,
Боевые спутники мои…
 

А из домов уже выходил народ, стекаясь по широкой улице с зеленым пушистым шиповником в палисадниках, к восточной окраине деревни.

Люди, по-праздничному принаряженные, степенные и серьезные шагают неторопливо, негромко переговариваясь. Некоторые женщины и девушки идут молча. Они несут цветы и узелки с провизией.

До слуха Сергея Михайловича доносится нестройная мелодия школьного оркестра.

Мальчик с горном в руках и девочка с барабаном через плечо идут во главе пионерской дружины туда же, куда направляется весь народ. Дети поют. Люди приостанавливаются, пропускают ребят вперед. Ближе и ближе подходит пионерская дружина, многолюднее становится на краю деревни.

За околицей люди сворачивают на широкую площадку, по краю которой ровной шеренгой выстроились, словно солдаты в строю, белоствольные березы, а в самом центре на постаменте высится обелиск с объемной красной звездой наверху. Имен и фамилий на нем нет. Обелиск обнесен металлической оградой, покрашенной под бронзу.

Люди останавливаются у памятника, кладут к подножию цветы, отходят в сторону и присаживаются на траву, под березами.

Сергей Михайлович неторопливо шагает к обелиску, кладет свой букет красных тюльпанов.

Отряд пионеров, чеканя шаг, приблизившись к памятнику, выстраивается напротив.

Оркестр смолкает, и сразу становится до того тихо, что слышно, как где-то высоко-высоко в небе разливается веселая трель жаворонка.

Сергей Михайлович смотрит вверх, прикрыв ладонью глаза, старается разглядеть в бездонной сини неугомонную птицу. Он стоит рядом с седобородым дедом. Тот, чуть склонив голову набок, вслушивается в пение жаворонка, а сам пристально вглядывается в лицо Корнилова.

– Жизни радуется, – говорит дед.

Он достает из кармана портсигар с приметной вмятиной и царапиной сбоку и предлагает деду сигарету.

Дед тянет тонкие пальцы к портсигару, и вдруг рука его замирает: он заметил вмятину на портсигаре. Что-то далекое, знакомое вспомнилось ему. Кажется, что он уже где-то видел точно такой портсигар, а где – припомнить не может.

– Это откуда же у тебя такой, с царапиной? – спрашивает дед.

– С войны.

– Твой, что ли?

– Нет. Брата.

– А вмятина-то отчего такая?

– След пули.

Дед долго мнет пальцами сигарету, о чем-то думает, тихо покашливает и силится припомнить, где же он раньше видел рядом стоящего с ним человека. Не вспомнив, негромко спрашивает:

– Сдается мне, что где-то я вас ранее встречал. А где, не припомню.

– Все возможно. За нашу жизнь с кем только не повстречаешься.

Сергей Михайлович прикрывает глаза, пальцы сбивают пепел с сигареты.

– А вам не довелось воевать?

– Пришлось.

– Где?

– Сначала в партизанах. Потом в действующей. В авиационном полку.

Дед задумывается и осторожно, чтобы не смутить собеседника, вглядывается в его лицо, силится припомнить – и не может: время неузнаваемо изменило Корнилова, только глаза, голубые и задумчивые, остались прежними.

Пионер со знаменем вышел из строя и, по-военному чеканя шаг, подошел к памятнику. Когда склонилось алое полотнище, раскатистым пулеметным треском ударила барабанная дробь.

Сергей Михайлович посмотрел на часы.

– Уходишь? – спросил дед.

– Да. Я на работе. А ехать порядочно. Обещал пораньше.

– Счастливого пути, – пожимая руку Корнилову, ответил дед.

Сергей Михайлович вышел из группы людей и неторопливо направился меж редких стволов берез к своей машине.

Дед неотрывно глядел ему вслед.

На левом фланге пионерского строя стояли мальчишки и девчонки, еще октябрята, с красными звездочками на груди.

В самый центр площадки, к обелиску, вышел мужчина в праздничном костюме, на лацкане которого сверкали боевые ордена и медали. Вместе с мужчиной вышла девушка – школьная пионервожатая. Она вызывала ребят по фамилиям. Девочки и мальчики выходили из строя, и фронтовик повязывал им красные галстуки. Потом, когда они все хором повторили за пионервожатой слова пионерской клятвы, фронтовик шагнул ближе к пионерскому строю и громко произнес:

– Ребята! Сегодня, в этот памятный день, здесь, у могилы павших воинов, вас приняли в пионеры. Вы принесли клятву верности нашей замечательной Родине. Ваши деды не жалели жизни ради вашего счастья. Так будьте достойны их, дорогие ребята!

Дед, который неотрывно глядел вслед уходящему Сергею Михайловичу, при слове фронтовика «ребята» вдруг махнул рукой и, пораженный неожиданной мыслью, удивленно произнес вслух:

– Да это ж никак Сережка Корнилов был! Точно он… Да как же я его не признал сразу-то? Мальчонкой его хорошо помнил, а сейчас не узнал. Сергея Михайловича, и не узнал.

Дед было заспешил за Корниловым, хотел окликнуть его, но было уже поздно: тот сел в машину и покатил в свой город.

Глядя на удаляющийся автомобиль, дед тихо произнес:

– Да будет памятно имя твое, Сергей Михайлович, имя брата твоего героя на земле нашей. Всегда.

И это слово «всегда», точно читая мысли деда, перед пионерами произнес фронтовик:

– Всегда! Всегда помните их! Они сделали все для Победы! Мне довелось быть на фронте. Но сегодня мне хочется рассказать вам об одном мальчике, таком же как и вы, который в годы войны совершил настоящий подвиг. Было это в сорок первом году…

Тревожное утро

Октябрь. Деревня Вышегоры.

В сорок первом году Сережке шел всего-навсего тринадцатый год.

Ненастное серое утро. Ветрено, сыро, зябко. Небо затянуто низкими облаками. Они кажутся непростиранной холстиной. Неуютный рассвет сочится сквозь запотелые стекла.

В то утро Сережка проснулся рано. Из кухни, где мать хлопотала около печки, доносилось позвякивание посуды, всплески воды.

Сережка почесал нос, приоткрыл глаза, зевнул и повернулся на другой бок, стараясь поспать еще, но сон не шел.

На печке тепло и уютно, вставать совсем не хотелось. Во дворе прогорланил петух и зашебаршили куры под окном. Сережка выглянул из-за шторки в просторную чистую избу, окинул взглядом привычное убранство: комод, диван, стол, стулья – все сделано его отцом-плотником.

Мать шаркала гусиным крылом по шестку, двигала за дощатой перегородкой чугунки: кипятила воду для чая, варила картошку, готовила пойло теленку, недовольное и жалобное мычание которого доносилось со двора.

Сережка высунулся из-под старенького лоскутного одеяла, спросил сонным голосом:

– Мам, Петька-то где?

– Встал давно. Ушел на улицу. Видно, дело нашлось.

– А почему меня не разбудил?

– Не знаю. Шмыгнул за дверь молча.

Сережка удивленно пожал плечами, задумался.

«Интересно, чего это он затеял ни свет ни заря? С вечера мне не сказал, утром не разбудил».

Сережка спрыгнул с печки и стал быстро одеваться.

За лесом раскатисто прогромыхало что-то и потом долго не умолкало, и Сережке показалось, будто по небу прокатился гром, да такой сильный, что стекла в окнах неожиданно задребезжали.

– Мам, это гроза, что ли?

– Какая гроза, – вздохнула мать. – Опять громыхает. И все ближе. Всю ночь не переставало. И когда это кончится, господи?

– А дождь идет?

– Моросит. Но не так, как вчера.

– А может, это вовсе не война гремит. А и вправду, гром?

– Чего уж там гром… Гром он гремит с перерывами. А это, как забухало вчера, так и не переставало еще. Небо с той стороны светилось огнем до самого рассвета.

За лесом загромыхало сильней.

– И вправду, не гром, – сказал Сережка и настороженно прислушался.

Когда чуть утихло, он подошел к рукомойнику, умылся.

– Картоха не готова, мам?

– Нет еще. Погодь чуток, – ответила мать.

– А чай вскипел?

– Нет еще.

На улице возник шум; простучали колеса повозок, натруженно проурчала мотором машина, буксуя на размытой дождем скользкой дороге, нечетко послышались голоса – и ожила деревенская улица.

Сережка подбежал к окну, толкнул форточку, выглянул наружу. По улице, в сторону большака, усталым шагом шли красноармейцы.

Сережка уселся на лавке поудобнее, наискось стер рукавом рубахи мутную отпотину, уткнулся носом в стекло. Никогда раньше Сережка не видел на своей улице столько красноармейцев и потому с большим любопытством наблюдал за проходившими войсками. Все занимало его, и он старался ничего не пропустить из того, что происходило перед его глазами.

Обгоняя группы бойцов, проехала, дымя на ходу, армейская кухня с усатым ездовым, за ней приземистая противотанковая пушка, которую тянула четверка лошадей, следом медленно двигалась зеленая повозка с ранеными красноармейцами. Маленькая коротко остриженная девушка-санитар, курносая и веснушчатая, в пилотке и заткнутыми под брезентовый ремень полами шинели, похлестывая вожжами лошадь и монотонно понукая, шла возле повозки, то закрывая, то открывая глаза. Вид у нее был усталый и измученный, и ей, видимо, очень хотелось спать. Тяжелые солдатские сапоги ее с широкими голенищами скользили по размытой дороге. Сережа успел разглядеть и санитарную сумку с красным крестом.

Следом за телегой с ранеными прошли пулеметчики с «максимами». Лица и у этих солдат, как и у других, были хмуры, темны, небриты. Некоторые солдаты шли поодиночке, другие небольшими группами в два-три человека.

Проехала еще одна противотанковая пушка с пробитым и покоробленным стальным щитом. В отличие от первой эту пушку тянули только три лошади. Они были мокрые, взмыленные, и от их спин валил пар. Один солдат недовольно покрикивал на лошадей, тянул их под уздцы, а пятеро других подталкивали пушку сзади. За бойцами расчета шагал молодой лейтенант с кожаной планшеткой и пистолетом в кобуре. Высокий, сутуловатый, с осунувшимся лицом, он шел, не глядя по сторонам, занятый своими думами, крепко сжав ладонью правой руки локоть левой.

Снова перед глазами мальчика проплыли зеленый щиток, шинели, коробки с пулеметными лентами, холодным голубоватым блеском сверкнули стальные штыки на винтовках, и замелькало множество ног в обмотках и ботинках.

Снова проехала повозка с ранеными. Ездовой направил лошадей к березам и остановил рядом с первой повозкой, которую сопровождала курносая девушка-санитар. Ездовой ослабил подпруги и что-то сказал белокурой девушке. Она одобрительно кивнула, оглядела деревенскую улицу и остановила взгляд на Сережкином доме.

Девушка увидела приплюснутый к стеклу Сережкин нос, улыбнулась и вдруг решительно направилась прямо к их дому. На крыльце она поскребла сапогами, потом робко постучала и вошла в избу.

– Дома кто есть? – спросила с порога девушка-санитар глухим простуженным голосом.

– А как же, есть… – отозвалась Сережкина мать, выходя из кухни.

– Здрасте.

– Здравствуй, – ответила Екатерина Никаноровна.

Сережка спрыгнул с лавки, встал около стола, с любопытством уставился на санитарку. Лицо девушки было бледное, веки покраснели, должно быть, от бессонницы.

Она сняла пилотку, подкладкой провела по мокрым щекам.

– Тебе чего? – спросила мать.

– Ведерко у вас не найдется, мамаша, коней напоить?

Мать шагнула в кухонный закуток и тут же вынесла ведерко.

– На вот эмалированное. В другом – я телку готовлю.

Девушка взяла ведро, молча вышла.

– Ой, мам, погляди… Это она раненых привезла.

– Видно, издалека едут, – сказала мать, глядя в окно.

Девушка-санитар, на ходу поправляя пилотку, направилась к березам, под которыми стояли повозки с ранеными.

Мать молча смотрела ей вслед, вздыхала и вдруг встрепенулась, будто вспомнив о чем-то, поспешила к печке, вынула чугунок с картофелем и, убедившись, что он поспел, слила воду.

– Возьми-ка хлеба, сынок, – сказала мать, отсыпая в газетный кулек соль.

– Какого? – спросил Сережка, догадываясь о намерениях матери. – Початый?

– Да, нет, целый.

Сережка слазил в шкафчик, выложил на стол каравай ржаного хлеба.

Мать тряпкой подхватила чугунок с картофелем, велела Сережке взять миску с огурцами и хлеб и тихо сказала:

– Пойдем-ка, сынок, проведаем.

Они подошли к повозкам, двое бойцов приподнялись на локтях и хмуро поглядели на женщину в шали, с чугунком в руках, на Сережку с караваем хлеба и миской огурцов.

Мать поздоровалась и, поставив на свободное место в повозке чугунок, сказала:

– Покушайте, сынки, чего бог послал.

Сережка вышел вперед, поздоровался и тоже поставил миску рядом с чугунком.

Солдат с забинтованными плечами, на которые была накинута шинель, смущенно сказал:

– Спасибо, мать. Не надо. Самой, наверное, детей кормить нечем.

– Бери, милый, бери.

И тут вступился Сережка:

– Берите, товарищи красноармейцы. Эва! Да у нас этой самой картохи полный подвал.

– Не стоило бы беспокоиться.

– Еще чего, экое беспокойство. Сказано ешьте, так ешьте, – грубовато ответила мать.

Сережка, боясь, что бойцы откажутся от их угощения, осмелел и еще бойчее поддержал мать:

– Не стесняйтесь. Вам ведь скорее поправляться надо. Верно я говорю?

Солдат улыбнулся Сережке, взглянул на своего товарища:

– Что делать, Егор?

Другой раненый молча кивнул.

– Ну что ж. Спасибо вам. Только, право, неловко.

– Это почему же? – поправляя шинель на плече солдата, спросила мать.

– Нескромно это как-то с нашей стороны.

– А вы не думайте, ешьте себе на здоровье.

– Легко сказать – «не думайте»… Я вон пять дней тому назад в Поречье, под которыми держали оборону, попросил у одной старушки воды напиться, так она, сердешная, меня так отпотчевала, что до сих пор забыть не могу. Дюже въедливая старушка. Дай бог ей дожить до моего возвращения. А я ей обещал, что вернусь.

– А ты на нее вопче зла, сынок, не имей.

– Да я на нее не в обиде. Я на себя, мать, обижаюсь. На себя.

Воюем, видно, плохо, что до вас дошли. Без злости и ненависти. А ты нас огурчиками и картошечкой… Не пойму.

– Чего же не понять. У меня у самой муж на фронт ушел. Тоже воюет. И вот как вспомню про него, так сердце защемит. А может, он вот так же, как вы, раненый где-то в телеге лежит…

На соседней повозке застонал солдат, повел забинтованной головой, слабым голосом произнес:

– Пить.

Мать вздрогнула и глянула на бойца. Он лежал с закрытыми глазами, пересохшие бескровные губы устало просили пить.

Екатерина Никаноровна всплеснула руками и торопливо направилась к дому. Вскоре вернулась с кринкой молока и кружкой. Она налила молока, отдала кринку Сережке. Затем приподняла раненого и поднесла кружку к его губам. Когда выпил все, открыл глаза, посмотрел на незнакомую женщину, на Сережку.

– Спасибо, – тихо произнес красноармеец.

Мать осторожно опустила его на солому.

Боец, который отказывался от картошки, пошарил рукой в кармане шинели, вынул ножичек с цветной наборной рукояткой, протянул Сережке:

– Возьми, малец, на память. Тебя как зовут-то?

– Не надо. Мамка заругается, – отказался Сережка, хотя ему очень хотелось иметь вот такой ножичек.

Мать отвернулась, скрывая нахлынувшее волнение, глухо сказала:

– Возьми уж, раз дарят.

Сережка схватил ножичек, сунул в карман и радостно выпалил:

– Эва! Вот спасибо-то! А зовут меня Сережка, Корнилов я.

Раненый боец, которого звали Егором, достал из нагрудного кармана звездочку с серпом и молотом, протянул мальчику.

– Держи, Корнилов Сережа, и от меня подарок. На счастье.

– Вот спасибо-то. Я вашу звездочку во как беречь буду! И вас ни в коем разе не забуду.

Егор высыпал картофель и огурцы на солому в повозке, вернул чугунок и миску Сережке.

Тем временем ездовой напоил коней. Девушка-санитар, поблагодарив, вернула матери ведро, проверила упряжку.

– Счастливо вам оставаться. – Она тронула вожжами коней, и повозка двинулась по размытой дождем дороге.

Сережка с матерью стояли под березами, у края дороги, и молча провожали взглядом медленно удаляющиеся повозки с ранеными.

Екатерина Никаноровна вымыла ведро, набрала воды и ушла в дом, а Сережка сперва постоял у крыльца, думая, чем бы заняться, с кем бы поделиться новостями и, не придумав ничего, направился за дом, в проулок.

Назначение

Андрюхин прибыл по вызову первого секретаря райкома партии Борисова в точно назначенное время. Встреча проходила в непримечательном домике, на окраине городка Андриаполя, в просторной чистой комнате.

Борисов, встретив Андрюхина в дверях, поздоровался, провел к столу, представил его военному в звании майора:

– Знакомьтесь. Это представитель политотдела двадцать второй армии Калининского фронта.

Майор встал, шагнул навстречу, протянул руку. Андрюхин пожал ее, назвал свое имя.

– Рад познакомиться. Присаживайтесь поближе, – сказал майор, указывая на стул.

В короткое мгновение Андрюхин успел разглядеть военного. Перед ним был плотный, крепкий, выше среднего роста, с безукоризненной военной выправкой человек. Андрюхин отметил правильные черты лица военного и вдумчивые, выразительные синие глаза.

Разговор между ними происходил короткий, деловой.

Говорил в основном майор, Андрюхин и Борисов внимательно слушали.

В комнате с невысоким потолком, под которым висела керосиновая лампа с круглым металлическим отражателем, спокойно и ровно звучал глуховатый баритон майора. Без лишних слов он изложил главное:

– Товарищ Борисов, политотдел двадцать второй армии приказал создать в вашей области несколько партизанских отрядов. Вам, товарищ Андрюхин, по рекомендации подпольного райкома партии поручается организовать подвижной отряд небольшой численности, примерно в сто пятьдесят – двести бойцов. Людей в отряд собирайте на месте дислокации в основном из красноармейцев, выходящих из окружения, и местного населения.

По нашим данным, к линии фронта через калининские леса с боями пробиваются разрозненные группы бойцов. Во многих деревнях и селах нет фашистов. Ищите, собирайте людей в отряд там. Есть данные, что народ сам поднимается на борьбу с врагом. Соберете людей, создайте в глухом лесу хорошую базу с добрыми землянками, чтобы и зимой в них можно было жить. Действуйте в Вельском и Оленинском районах. Целеустремленно, планомерно и хорошо обдуманно проводите боевые действия. Не давайте фашистам покоя ни днем ни ночью. Посильно помогайте Красной Армии. И хотя дело это вам в новинку, я еще раз хочу повторить: воюйте обдуманно, взвешивайте каждое свое решение. Операции против гитлеровцев #пр)щодите регулярно. Бейте их где только можно. Оружие мы вам дадим, но не очень много. А еще хочу сказать, если придет в отряд незнакомый, новый человек, прежде чем принять, – проверьте. Хорошо не узнав, не берите. Организуйте четкую разведку. Собирайте сведения о противнике, о его дислокации. Держите связь с народом. Мы пришлем вам радиста с рацией, оружие, боеприпасы, медикаменты, газеты. Как только выйдете на базу и спланируете свои действия – сообщите через связного подпольному райкому партии координаты возможного приема десанта с грузом. Кроме того, с подпольным райкомом партии держите регулярный контакт через связных; Пусть коммунисты и комсомольцы будут авангардом в отряде, его главной опорой, как арматура в железобетоне. Ну а теперь давайте посмотрим, где вам лучше базироваться. Дай-ка, секретарь, карту, а вы сделайте поярче огонь.

Борисов вынул из кармана карту, разложил на столе. Андрюхин вывернул фитиль в керосиновой лампе.

Майор склонился над картой.

– Как вы думаете, товарищ Борисов, где им лучше спервоначалу базироваться?

Борисов внимательно оглядел обозначение лесных массивов на карте, уверенно и твердо сказал:

– Сначала, думаю, вот здесь, в Вельском районе, между деревнями Ивановка и Заболотье.

– Согласен. Вы лучше меня знаете свое хозяйство, – одобрительно сказал майор. – Кроме того, я советую создать запасную базу у истоков реки Вопь, восточнее деревни Матренино или около деревни Татьянки, чтобы контролировать железнодорожную ветку на Владимирский тупик, а при удобном случае вывести ее из строя.

Майор встал из-за стола, подошел к окну, открыл форточку.

На темном небе, подсвечивая облака, светил месяц.

– Ишь ты, как месяц зацепился за колодезный журавль, будто срезать хочет, – задумчиво сказал майор. – Какая красота на земле. Посмотрите, товарищ Борисов, и вы, товарищ Андрюхин.

Андрюхин и Борисов подошли к окну, взглянули на улицу.

– Сколько ни гляди – не налюбуешься. И это фашисты хотят отобрать у нас. Не бывать тому. Понимаете меня, товарищ Андрюхин?

– Понимаю, товарищ майор, – коротко ответил Андрюхин. – Могу приступить к своим обязанностям?

– Приступайте. Желаю удачи, – крепко пожимая руку, сказал майор. – А еще вот что хочу вам посоветовать на прощание: не забывайте песни. Нашей хорошей советской песни. С ней легче воевать. Вы где раньше проходили воинскую службу?

– В двести тридцатом учебном полку, товарищ майор.

– Добро. Ну и кого вы посоветуете ему в комиссары, товарищ Борисов?

– Я уже подумал об этом, – ответил Борисов. – Рекомендую товарища Гордеева Николая Стефановича, уроженца деревни Вышегоры Иваньковского сельского Совета. Он хорошо знает здешние места.

– Не возражаю, – согласился майор. – Начальником разведки назначим из нашего политотдела Смирнова Николая Михайловича. С ним прибудет еще один человек – Павлов. Назначишь его, товарищ Андрюхин, начальником штаба.

– Есть! – ответил Андрюхин.

Майор улыбнулся и еще раз крепко пожал Андрюхину руку:

– Ну вот и хорошо. В добрый путь, командир. Действуй.