Текст книги "Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II)"

Автор книги: Анатолий Эльснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Кажется, ты хочешь увлечь меня в свою компанию духов и мертвецов, но я с тобой к ним не полечу, можешь быть в этом вполне уверен.

Губы ее дрогнули и судорожно забились в беззвучном смехе.

– Отвечай на все, что я тебе говорила, и конец.

Леонид долго смотрел теми же печальными глазами и вдруг по лицу его пробежал нервный смех.

– Чего ты смеешься?

С гримасами в лице, он брезгливо ответил:

– Я не ем людей.

Тамара удивилась.

– Поздравляю. Только что же ты этим хочешь сказать?

– Тигрица ваша может съесть отшельника, и дочери демона на земле могут зажигать свой ад в груди сыновей Адама, но, хотя вы прекрасны, как ангел, хотя в девственной груди вашей бьют все ключи жизни, хотя моментами из черных окон души вашей смотрят два жгучих солнца, угрожая прожечь своим огнем всякого сына греха, хотя ваши руки, изгибаясь, как две цепкие лианы, огибаются вокруг дерева познания зла, стремясь оборвать все его яблоки, хотя в ушки ваши два демона ночи, – на каждое ухо по этой твари, – нашептывают вам песни вавилонской Астарты: «Греши и наслаждайся»… хотя…

С каждой фразой лицо его выражало все большую силу горького юмора, так что делалось очевидным, что Леонид № 2 воцарялся на место пассивного и печального существа, Леонида № 1. Вместе с этим, он все заметнее подымался с пола, и глаза его начинали гореть знакомым Тамаре огнем. Любопытство ее все более усиливалось и в уме пробегало: интересный он, черт побери.

– Что ж из всего этого выходит?

– Хотя все это и так, но я, как верный рыцарь, стоящий на страже у врат бессмертия, объявляю следующее: все дочери ночи, находящиеся под командой царя ада на земле, плутовки и мошенницы.

– Ха-ха-ха! – слабо рассмеялась Тамара.

– Ха-ха-ха!

Смех его, в котором слышались звуки страдания, странно прозвучал среди тишины черной комнаты и оборвался. Леонид снова смотрел на нее серьезными, ярко светящимися глазами.

– Как ты странно смеешься, – сказала она дрогнувшим голосом.

– Да, очаровательная правнучка Евы, знайте вот это: едва вы открываете дверь наслаждений, как в нее невидимо врываются вихри отвратительных ехидин-ларв – обитателей астраля. Они вцепляются в мозг, кружатся в душе и располагаются по всему телу, как хозяева в доме, и горе сыну Адама: он подпадает под их власть, в мозгу его образы сладострастия, в теле огонь неутолимых желаний и он продолжает пить из чаши жизни страшное зелье дьявола, никогда не утоляя жажды. Путь земного блаженства – дорога обманов, усеянная тернием, и на каждом терновом кусте отвратительные гадины. Человек, раздираемый ими, делается рабом тела, и в теле его располагаются гости – скользкие, мокрые, отвратительные астральные существа. Знай, Тамара, покой и счастье – в царстве духа. Там свет, свобода, мир, радость.

Он вскочил с места с такой внезапностью, точно его подняли вверх внутри его крутящиеся силы и, вытянувшись, вскричал с необыкновенной силой:

– Тамара, иди за мной в новое, светлое царство!

– Нет, ты иди за мной, – отвечала Тамара, подымаясь, в свою очередь, с места.

Она видела, что избрала неудачное орудие борьбы с ним и что силой слова она никогда ничего с ним не сделает. Ее в особенности возмущала его уверенность, что над ним никакого не имеет влияния власть тела: это затрагивало ее самолюбие дочери тьмы. Желая победить его и победить исключительно женским обаянием, чарами жрицы Астарты, властью тела, она готова была на все, чтобы возбудить в нем животные чувства, которые, измучив его, довели бы до полного падения. В этом заключалось ее женское торжество, и тогда она могла бы гордо сказать: «Вы видите сами, что пред моею властью разлетелись все ваши воздушные друзья, и потому должны признать, что сатана мира сильнее ваших небесных обитателей».

Быстро подойдя к нему, она с силой взяла его за руку и, приблизив свои губы к его, слегка и как бы нечаянно провела ими по его губам и повелительно шепнула:

– Иди за мной.

Он шел, не сознавая, что делает и испытывая такое чувство, точно прикосновением своих уст она обожгла его, разлив в его жилах горючий яд. Голова сделалась легкой, хотя перед глазами все кружилось от какого-то мучительно-сладостного опьянения, точно он выпил чашу волшебного напитка, после чего прежние силы отлетели от него и с глубины поднялся змей жизни, дышащий огнем.

Подойдя к широкому дивану, Тамара опустилась на него и, заставив Леонида сесть около себя, неожиданно легла, вытянулась и закрыла глаза.

Он смотрел на нее, не двигаясь, смотрел на ее чудное лицо, по ярким губам которого скользила тонкая, коварная улыбка, смотрел на ее шевелившиеся, как тонкие стрелы, ресницы, смотрел, как ее грудь, обрисовываясь двумя полукругами, вздымалась под красным шелком. «Змий-искуситель, – прошло в уме его посреди ощущаемого им мучительно-сладостного опьянения. – Да, змей, в этом теле все обаяние земли, все адские чары, все обольщения греха и все терзания. Как я теперь слаб и безволен! Все силы духа моего оставили меня, и вместо них в теле разлилось пламя жажды проклятого греха. Победить себя, но как? Я уже не тот, каким был только что перед этим: что-то отошло от меня и что-то вошло в меня. Призвать силы духа моего? Но проклятая жажда меня терзает, и у меня на это нет сил, мне хочется смотреть на нее, испытывать это упоение и мне теперь кажется, что высшего нет блаженства ни на небе, ни на земле. Сатана умеет обольщать искуснее, нежели все полчища ангелов. Это блаженство – иллюзия? Да, конечно. Стоит упиться этим телом и демон сладострастия, отойдя, будет посмеиваться, глядя на раба своего. Я сделаюсь слаб, печален, безволен, буду чувствовать унижение свое, сознавать, что змей жизни победил, опрокинул мой вечный, духовный храм. Это лишит меня жизни и мое могущество разлетится. А силой воли я мог бы уничтожить в себе жажду эту. О, о!.. Какое упоение смотреть на нее! Тамара, ты чарующе прекрасна, но как я ненавижу тебя и как люблю сжигающей меня ужасной адской любовью! Ведь люблю я этот одуряющий, ядовитый цветок – тело твое, и именно потому, что оно влечет с такой опьяняющей властью, именно потому, что оно раскрывает ад пороков: я смотрю в него и меня головокружительно влечет в него броситься. Ты яблоко на дереве мира, и как когда-то змея, во мне шепчет кто-то: „Сорви и почувствуешь блаженство“. Если бы небо умело так искусно обольщать, оно все было бы наполнено святыми и праведниками. О, эта грудь! Как она подымается с каждым ее вздохом. Мне кажется, что если бы спала с нее эта красная ткань, я бы с ума сошел от опьянения желаниями и закричал бы: „Сатана, я твой раб“».

Последняя мысль прошла в уме его так ярко, точно среди тьмы фосфорическая змейка, и в этот же момент Тамара, улыбнувшись тонкой, коварной улыбкой, движением руки сбросила со своей груди красную ткань.

«Вы, незримые тайны, помогаете мне, но я вас не просил, я только ищу выхода из этой западни дьявола, но как отвести свои взоры от этого обольстительного ада?»

Леонид сидел, склонившись к ней, пожирая глазами ее вздымающуюся с каждым вздохом розовато-белую грудь, то смотрел на ее лицо с закрытыми глазами и яркими губами, по которым скользила улыбка. Казалось, что в ней был скрыт могучий магнит земли, притягивающий его стихийной силой.

«Тамара, мне хотелось бы убить тебя… Убить, чтобы одним ударом убить в себе жажду зверя жизни. Кинжал Медеи рисуется в уме моем и над ним черная туча клубящихся страстей. Огонь, палящий ад в теле моем».

Повинуясь страшной силе желаний, Леонид нагнулся и губы его коснулись рта Тамары. Торжествующая улыбка зазмеилась по губам ее, длинные стрелки ресниц дрогнули и разомкнулись: два глаза Тамары, черные и большие, смотрели в глава Леонида. Вдруг она тихо, с улыбкой произнесла:

– Кинжал! Дай его.

– Кинжал! – воскликнул он, вздрагивая, сразу уразумев, что его мысль опять отразилась в ее уме.

– Да, кинжал, – бессознательно шептала она, не понимая, почему это ей пришло в голову.

– Милая Тамара, кинжала здесь нет и знай: сын Разума никогда не должен брать его в руки.

– Сын Разума, – воскликнула она со звонким смехом и между ее яркими губами сверкнули мелкие белые зубы, голые руки протянулись и вдруг, охватив ими шею Леонида, она привлекла его к себе и впилась своими горячими губами в его уста.

Он рвался и бился в ее руках и наконец, вырвавшись, отшатнулся.

– Что? – воскликнула она со смехом.

– Не надо больше этого делать, – проговорил он глухим голосом, ощущая один палящий жар во всем существе своем.

– Обожгла? – воскликнула она, коварно смеясь.

– Тамара!

– Сын неба обжег крылья свои от одного прикосновения уст дочери ночи, – говорила она, смеясь каким-то притягивающим и звенящим, как журчание ручейка, смехом и стараясь снова привлечь его к себе.

Он сидел, глядя горящими глазами то на ее лицо, то на ее грудь и, чувствуя, что он больше не может оставаться в таком положении, с усилием глухо проговорил:

– Тамара, как вам не стыдно?

– Что?

Она звонко захохотала.

– Быть совершенно голой.

– Нет, нисколько.

Она тряхнула головой, опять рассмеялась и продолжала:

– Что значит быть голой? Человек, не признающий власти тела и греха, не может тревожиться видом голого тела женщины. Милый мой, если ты видишь, что я голая и если, как мне кажется, горишь, созерцая меня, то ты сын не неба, а блудницы-земли. Да, ты совершенно земной, миленький, но какой-то бред об астральных пугалах увлек твои мысли в воздух, к несуществующим тварям. Не будем же лицемерить: ты вполне земной и находишься теперь в лихорадке, палимый огнем земли, а я больше, чем земная, и в этой вот груди клокочет целый ад желаний. Огонь и пламя во мне и я обовьюсь кругом тебя, как кольцами змея. Хочешь?

Она смотрела на него жгучими глазами, дразня его сладострастно-коварным смехом, и он видел, как два полукруга ее груди в волнении высоко подымались. Он сидел, не шевелясь, палимый огнем желаний, и он подумал, что он мученик, сидящий на пылающем костре.

– Нет? Не хочешь? Так вот, я сейчас встану и убегу, миленький дурачок. Экзамен окончен и ты сам видишь, что диплом быть членом общества бесплотных существ тебе выдать нельзя. Больше мне нечего здесь делать. Прощай, дурачок мой.

С звенящим смехом на губах, она изогнулась своим голым телом, делая вид, что хочет вскочить и исчезнуть. Что– то дикое и страшное сверкнуло из глаз Леонида: зверь, таившийся где-то в глубине его многоликого существа.

– Тамара! – закричал он глухо, подымая руки, бросаясь на нее и припадая губами к ее губам. Это был порыв, образовавшийся вследствие поднявшегося в нем зверя. Несмотря на всю силу страсти, в нем сейчас же прошел как бы холодный вихрь, охладивший этот огонь, и в уме его ярко обрисовался кинжал в руке Медеи.

Ничего не понимая, что в нем происходит, вполне уверенная, что он окончательно низвергнулся с своих высот и внутренне гордясь своей ролью могущественной жрицы Астарты, Тамара хотела окончательно разрушить в нем все его иллюзии, обратить его в раба ее тела, и потому, звонко хохоча и, как змея, ускользая из рук его, заговорила:

– Демон, демон ты, а нисколько не сын света и разума. Настоящий, сверкающий глазами Вакх, бросающийся, как молния с вершин, на тело женщины. Вот таким ты мне нравишься и <я> безумно обожаю тебя. Мы теперь оба – сын и дочь одного отца – сатаны. Что? Молчишь? Разве это не так? Ненаглядный, я открою тебе рай блаженства, хотя мы спустимся для этого к сатане – в ад. Как, не хочешь? Нет, постой, не бросайся как молния на это ненасытное тело. Слушай, я не все сказала.

Она снова выскользнула из его рук.

– Не могу еще назвать тебя своим. Астральная дрянь веет на нас холодом. Прогони их всех к черту и поклянись быть верноподданным владыки земли – сатаны. Слушай хорошенько и пойми: наш храм – пламя всех грехов и страстей, поднятое над землей царем ада, алтарь – это вот моя голая грудь. Отслужи черную мессу на ней, и тогда можешь приобщиться моим телом…

Леонид сидел не двигаясь, глядя в ее, теперь расширившиеся и серьезные глаза. Лицо его побледнело. Две силы боролись в душе его: огонь животной страсти и с другой стороны – голоса, всегда живущие в его глубинах и протестующие против животного-организма, воля вечного существа и свет, поднявшийся с глубин его духа и осветивший всю внутреннюю пропасть его, как маяк бушующее море. Видя все, что было в нем, он видел и своего двойника – животное-организм и холодное презрение вечного Леонида пахнуло на зверя, сжигаемого огнем похоти и готового на груди женщины отслужить черную мессу дьяволу. «Проклятое тело – вонзить в тебя кинжал», – раздался голос с глубин его и сейчас же на вершине башни машины-организма в голове его озолотилась, как в отблеске пожара, фигура Meдеи с кинжалом в руке. Внизу продолжал клокотать вулкан, но он теперь заливался холодным светом и змей страсти бился в цепях вечной воли и разума. Получилось, таким образом, как бы полное раздвоение его: Леонид-дух и Леонид-животное, и в то время, как второе было сжигаемо огнем похоти, Леонид-дух уходил в свое царство и ему казалось, что он отделяется от своего организма-тела.

«Молчи, грязный зверь, – прошло в уме его, – что мне до тебя? Ты всегда мучил меня, всегда дышал огнем страсти, но я тебя победил. Теперь я царь света, а ты червь тьмы. Я изгоняю тебя силой духа моего. Скройся от меня и дай мне освободиться от твоего плена. Вот я отделился от тебя, а ты мучаешься и изгибаешься на теле женщины, готовясь ее ужалить… В этом счастье твое… ха-ха-ха!..»

В это время Тамаре показалось, что кто-то захохотал – Леонид, которого она привлекла на грудь свою, или кто-то другой – она не знала. Страшно испугавшись, она вскочила.

– Ай! Кто это здесь? Ужели это ты смеешься так? ты! Что с тобой? Я тебя боюсь!

И случилось так, что именно в этот момент Леонид почувствовал, что он вышел из себя самого и, почувствовав это, отошел. Он смотрел на свой двойник-животное с холодным презрением, рассматривал лицо его, дышащее похотью, и торжествующая радость вечного существа подымала его, как крылья.

«Червь!.. Гниющий порок в глазах твоих, вонючая похоть – в теле. Проклятый червь!..»

– Ай-ай-ай! – вскричала Тамара, спрыгивая с дивана и оставляя на нем свои красные одеяния. – Ты говоришь это, или кто?

Она забегала по комнате, стуча по полу босыми ногами и вдруг остановилась, в смертельном страхе глядя в одно место.

Посреди комнаты стояло гордое, независимое, бессмертное существо со светящимся лицом и лучами над головой. Оно казалось воздушным. Тамара взглянула на диван: там лежал Леонид.

– Ай-ай-ай-ай! – издавая звуки смертельного ужаса, голая женщина забегала по комнате и ее ноги в какой-то судороге громко стучали по полу. Вдруг раздался спокойный, звучный и ласковый голос:

– Женщина, чего ты так испугалась?

Тамара сразу остановилась, глядя на Леонида. Он стоял перед ней в своем обыкновенном виде Леонида № 2, спокойный, светлый и величественный, как никогда.

Она взглянула на диван: там никого не было. С облегченной душой она подумала, что все это ей показалось.

– Очень рада, теперь я вижу, что мой страх – иллюзия.

– Иллюзия – весь этот мир: его не существует. Истинно сущее за пределами материи, и то, что ты видела сейчас, Тамара – за гранью мира.

– Я опять боюсь тебя, – вскричала Тамара, – опять ты странно говоришь, необычаен вид твой, и опять я во власти страха.

– Страх – иллюзия чувства. Нет ничего ни на земле, ни на небе, что могло бы свободного сына вечности заставить бояться. Вы боитесь – значит, вы не свободны: дьявол связал вас чарами мира этого.

– Какой у тебя вид и как ты говоришь! – испуганно вскричала Тамара. – Опять ты кажешься мне другим. И что это за мрачная гробница – твоя комната?

Она снова забегала, стуча ногами, и вдруг остановилась, глядя на портрет: ей казалось, что Медея выходит из рамы и грозно смотрит на нее.

Леонид проговорил:

– Да, Медея всегда присутствует здесь, и чтобы ты видела ее, я говорю…

Он вскричал с необыкновенной силой:

– Медея, явись!

– Нет, нет, нет! – в ужасе кричала Тамара, не имея сил оторвать своих глаз от портрета. – Нет, не надо! Ах, это что?

Она стояла, охваченная ужасом: Медея, выступив из рамы, медленно приближалась к ней, как бы подплывая. В руке ее был кинжал.

Она вскрикнула и зашаталась…

– Змей раздавлен! – вскричал Леонид и с презрением ступил ногой на неподвижное тело. – Вот оно, голое тело самой прекрасной женщины – под моей ногой, и я смотрю на него холодными, равнодушными глазами вечного существа.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Хорошая жена – многоценный мужу подарок, злая – злокачественная язва для него.

Лессинг

Тамара и Зоя вошли в обширную залу, в передней части своей имевшую два этажа окон, и в задней, с потолком, гораздо более низким, за белыми мраморными колоннами, представлявшую род гостиной.

Обе они были одеты в странные ярко-желтые платья с остроконечными вырезами, оставлявшие голые места на груди и руках; в волосах их, высоко поднятых надо лбом, сверкали разноцветными каменьями золотые венцы, по их мнению – эмблема жриц Астарты; ноги их были затянуты в желтые остроконечные ботинки.

Тамара была бледна, и эта матовая бледность ясно говорила, что со времени ночи, проведенной в черной комнате, в душе ее происходили мучительные процессы. В самом деле, в воображении ее постоянно рисовались два Леонида, призрак Медеи и всего, что она видела тогда, и все это наглядно показывало ей, что она, всецело предавшись наслаждениям и проповедуя прелесть пороков и грехов, попала в пропасть мучительных противоречий. Однако же, чем сильнее развивалась ее пугливость, чем яснее рисовалось ей ее падение, тем неудержимее ее влекло к порокам и грехам. Прежде она с оттенком шутливости говорила о своей преданности сатане, в душе не веря в это; теперь она начинала верить в его реальность. Настроения и мысли ее, заражая Зою, опьяняли ум последней прелестью различных утонченных пороков и, так как Тамара уже серьезно считала себя дочерью гибели и греха, то не без чувства тонкого удовольствия делала усилия, чтобы столкнуть ее поглубже в бездну. Она испытывала род наслаждения местью: Леонид и его незримые существа должны видеть торжество зла на земле.

Остановившись у двери, Зоя заговорила, обнимая Тамару:

– Постараемся забыть о всем, что мы видели, Тамарочка. Леонид – душевнобольной, страдающий галлюцинациями – наполнил видениями твое воображение. Вот и все. Я прихожу в бешенство от мысли, что на нас смотрят невидимые свидетели. Мы – дочери греха и тьмы и наше единственное божество – пламенная, распутная Астарта. Демон мой!..

С последним восклицанием Зоя сделала движение броситься на шею Тамары, но в этот момент к ним подошли два очень юных господина. С одним из них начала тихо разговаривать Зоя, с другим – Тамара. Отвечая на слова юноши, Зоя, между прочим, сказала:

– В полночь мы пришлем за вами карету. Вы переоденетесь в женское черное платье, которое мы вам пришлем, приедете и вас проведут ко мне.

Она со смехом вытолкала его и повернулась к Тамаре. Последняя, прощаясь с другим молодым человеком, оканчивала слова свои так:

– В похоронном этом наряде вы должны иметь вид смиренный и молитвенный. На груди вашей должен быть черный крест, в руке – Евангелие. Не забывайте, что дьявол нигде так ловко не может спрятаться, как под монашеской рясой.

Зоя и Тамара остались одни. Они долго смотрели друг на друга, Зоя – все с большим восхищением, Тамара – пленительно улыбаясь, с неизъяснимым коварством и насмешливостью.

– Ты мой бог, мой кумир! – вскричала Зоя, бросаясь к ней и целуя ее в глаза, потом, отойдя от нее и задумчиво в нее всматриваясь, серьезно проговорила: – Тамарочка, глядя на тебя, мне кажется, что какой-то пламенный дух вырисовывает в уме моем огненной кистью картины кричащего в восторге ада под колокольный звон и набожное пеньи ангельского хора.

– Знаешь ли, как я хотела бы жить? – с таинственным видом проговорила Тамара.

– Говори.

– Хотела бы я иметь высокий и мрачный дом, где-нибудь на высокой скале, что ли, чтобы залы дома были обиты в черное, как у твоего брата – комната, с черепами по стенам, из орбит которых смотрела бы желтая смерть. Я жила бы там, окруженная девами в черном, таинственной жизнью жрицы оргий Астарты. И вот, как только наступала бы полночь, мы все, сбросив с себя черные одеяния, начинали бы носиться в вакханической пляске. Так глумилась бы я над миром, посреди которого, на троне из черепов, молитвенно звенящих прошедшим гимном Богу, восседает могучий…

– Сатана, – окончила Зоя, заметив, что Тамара, не досказав своей фразы, стала пугливо смотреть в пространство.

– Да, сатана.

– Что смотришь ты так задумчиво, Тамарочка?

– Два Леонида, – один и за ним другой. Ничто меня так не изумляет, как это.

– Но ведь мы решили, что это только обман зрения.

– Да, конечно.

– Так не думай же об этом.

– Я не думаю, – сказала Тамара, и вслед за этим пристально и задумчиво стала смотреть на Зою. – А что, если…

– Что такое? – тревожно спросила Зоя и глаза ее пугливо расширились.

– Если один настоящий, другой – астральный.

– Это не может быть, – воскликнула Зоя и голос ее дрогнул. – Астральный человек – басня. Довольно нам одного Леонида и этот один несносный, нестерпимый дурак, который, созерцая в своей комнате лежащее на диване божество, ушел от него и еще вдобавок страшно напугал.

– Пусть будет, что быть должно, – вскричала Тамара с просиявшим лицом и загоревшимися глазами. – Демон наш пусть вводит нас в свое царство, а мы, Зоичка, будем гореть в огне блаженства, поднявши знамя бунта к небесам.

Зоя смотрела на нее, любуясь ею и не замечая, что ее муж, войдя в комнату, остановился, прислушиваясь и наблюдая.

– Какая ты красавица! – вскричала Зоя, обнимая Тамару и целуя, и продолжала уже не своим языком, а декадентским:

– Небо смеется в глазах твоих, отрава в твоих губах и твоя грудь, вздымаясь как нежно-пурпуровое, охватывает ароматно-нежным все мое существо…

– Ночь упоений ждет нас, – тихо и таинственно отвечала Тамара.

– Тамарочка, изобретай новые восторги для нас и новые сладкие грехи, а миллионы мои пусть будут конями, несущими колесницу богинь. Все мое бери.

– Богатства твоего мне не надо, – с видом полного равнодушия и как бы лениво отвечала Тамара, – но, когда я убираюсь бриллиантами, мне кажется, что во мне пробуждается царица Савская – мудрая, порочная и сладостно-греховная. Бриллианты твои подари.

– Все драгоценности – твои.

Обе они, обнявшись, пошли в глубину залы, где были расставлены шелковые диваны и кресла. Евгений Филиппович, неслышно ступая, шел за ними с печально опущенной головой. Лицо его было мрачным и злым. Поведение Зои и обращение ее с ним с каждым днем делало его все более несчастным. Никогда ни одного ласкового слова он не услышал от жены с самого дня их свадьбы, несмотря на все свои нежные чувства, которые он высказывал ей. Постепенно он стал понимать, что замужество для нее было не более как ширмы, за которыми она совершала всякого рода любовные похождения. Все это повергало его в полное уныние, сменяемое минутами озлоблением и яростью. Тамару он ненавидел, видя в ней авантюристку, способную для своих каких-то целей устраивать самые вероломные планы. Стоя теперь за женой, которая, усевшись в кресло, о чем– то шепталась с Тамарой, он с храбростью отчаяния шагнул к ней.

Обернувшись и увидя мужа, Зоя с выражением негодующего изумления стала медленно подыматься.

– Милостивый государь, что делаете вы здесь и что вам надо?

– Я не милостивый государь, а законный муж ваш, – растерянно проговорил Евгений Филиппович.

– Законный! – воскликнула Зоя и захохотала. – Закон – цепи, в которых ходят глупцы, безвольные, безличные людишки, как вы. Я – орлица с огнем в груди, моя воля – крылья и я ношусь высоко над этим миром дураков, издеваясь над всеми вашими пугалами морали. Мои желания – закон для меня и мои страсти – огненные кони, уносящие колесницу богини по океану моего неба-воображения.

Она подняла руку и, указывая ею на дверь, нахмурила брови и глухим голосом произнесла:

– Господин законный супруг мой – прочь!

Евгений Филиппович стоял неподвижно, борясь с поднявшимся в нем бешенством.