Текст книги "В тени горностаевой мантии"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава третья

1

Каждый год в начале мая Двор переезжал в Царское Село. Первое время Анна отправлялась туда заранее, чтобы проследить за приготовлениями к приему государыни. Но затем Екатерина пригласила ее в свою карету.

Отъезд императрицы из Санкт‑Петербурга обставлялся чрезвычайно торжественно. Народу сбегалось толпы. Шестиместная карета государыни с приближенными дамами, запряженная десятью прекрасными конями, возглавляла поезд из экипажей. Вперед отправлялись шесть курьеров. Двенадцать гусар и столько же лейб‑казаков ехали в охране, камер‑пажи и конюхи – верхами в сопровождении. Как только экипаж трогался – сто пушечных выстрелов с Петропавловской крепости возвещали об отъезде государыни.

За разговорами поездка по Царскосельской дороге не была утомительной. После Пулковской горы ждали Зверинца. А за ним скоро были уже видны и бирюзовые стены дворца с ритмическими аккордами белых колонн, поддерживаемых могучими атлантами. Ограждение – из изумительной по красоте узорной ограды с золочеными вставками. Кареты подъезжали со стороны луга и останавливались перед широким крыльцом. По двухъярусной, залитой ярким светом Парадной лестнице императрица поднималась на второй этаж, откуда открывалась анфилада парадных залов. Здесь ее величество не задерживалась. В сопровождении дежурных фрейлин она шла к своим покоям, убранным скромнее других помещений, но весьма изысканно. Так в ее любимом Синем кабинете или «Табакерке» стены и потолок были облицованы стеклянными плитками, изготовленными на Петербургском казенном фарфоровом заводе, и декорированы бронзовыми барельефами и орнаментами. Стены Большого кабинета и зала закрывали деревянные панно, покрытые китайским лаком. Налево дверь вела в опочивальню. Здесь в интерьере были использованы голубые с белым медальоны и плакетки английского мастера Веджвуда. Подле спальни находился малый кабинет в зеркалах. Дверь из него вела в колоннаду, представлявшую собой стеклянную галерею с мраморным полом. В небольшой нише стояли стол и диван, обитый зеленым сафьяном, – любимое место утренних занятий императрицы. Вид с террасы открывался восхитительный. Старые липы словно обрамляли благоухающий цветник, за которым шел новый английский сад, с прелестным озером посредине…

Роскошь дворца и многочисленных павильонов в саду, беззаботная жизнь и дух куртуазности делали лето в Царском Селе веселым и легкомысленным. При этом тон жизни задавала сама императрица. Здесь она почти всегда бывала в добром расположении духа, легко доступна, очень разговорчива, и охотно откликалась на всевозможные предложения и забавы.

Среди фрейлин в Царском Селе волнами ходили любовные интриги. Молодые мужчины и женщины, не занятые никаким делом и постоянно вращавшиеся в обстановке двусмысленных разговоров и флирта, считали летние влюбленности и связи делом естественным и вполне невинным. Через девять месяцев порою сказывались результаты. Но, как правило, они никого не отягощали. Появившихся младенцев отправляли в деревни или отдавали на воспитание «в хорошие руки», а юные (или не очень юные) дамы снова появлялись при дворе еще более расцветшими и горевали только о пропущенном сезоне. Но эти сожаления лишь усиливали их стремление наверстать все грядущим. Императрица смотрела на шалости придворных сквозь пальцы.

Анна сочувственно относилась к повествованиям фрейлин. Она была хорошей слушательницей, но сама никогда не вдавалась в подробности своих переживаний. За эту скрытность девицы за глаза порицали ее. Анна даже заслужила нелестное прозвище пустосвятки.[38]38
  Пустосвят – ханжа, лицемер.


[Закрыть] Особенно много разговоров вызвало появление в ее комнатах «племянницы», очаровательной двухлетней девочки. Государыня время от времени брала ребенка в свои покои, где вместе с графом Григорием Григорьевичем забавлялась с нею и смеялась над невинными шалостями ребенка. Вскоре кто‑то нашел, что дитя личиком очень похоже на… императрицу, а глазки ну точь‑в‑точь, как у Орловых… После такого открытия толки прекратились.

Первые два‑три лета Анна не принимала участия ни в каких любовных играх. Придворная служба и заботы о подкинутом ребенке поглощали все время. Она привязалась к девочке и, когда та простудилась осенью и заболела, была безутешна. Доктор Роджерсон, приветливый и молчаливый шотландец, пользовавший больную, сказал, что дворец и придворная обстановка не место для малышки, и девочку с мамками и няньками увезли в поместье Орлова… Анна скучала без нее. Пожалуй, тогда она впервые почувствовала какое‑то внутреннее неудовлетворение от жизни.

В немногие свободные часы она полюбила бродить одна по парку, сидела у тихой воды, отдаваясь неясным думам, дурно спала. Знакомые юношеские мечтания все чаще посещали ее воображение. Она пыталась справиться сама, как это делала раньше, но ничто не помогало. После обычных месячных очищений долго болела грудь, тянуло низ живота. Незаметно для себя она стала задерживаться на вечерах, разглядывать из‑под полуопущенных ресниц блестящих кавалеров, заполняющих залы Царскосельского дворца…

Нет, нет, она еще никого не искала, просто проявляла интерес. Воротясь к себе, вспоминала лица, фигуры, заново ощущала руки, касавшиеся ее в танцах, видела губы – яркие, сочные мужские губы, столь соблазнительно складывающиеся и готовые для поцелуя после любой французской фразы. Подчас возникало неукротимое желание физической близости. Симптомы были знакомыми, но Анна не хотела признаваться себе, что понимает их причину, и что не может справиться с бунтующей плотью.

Иногда посреди ночи она вставала и выходила в сад подышать, бродила по дорожкам, предаваясь мечтаниям и одновременно испытывая раздражение против всего на свете. В конце концов, ей стало трудно сдерживаться даже во время дежурств.

Императрица как‑то заметила:

– Вы устали, ma chérie. Может быть, желать получать небольшой отпуск?

– Спасибо, ваше величество. Я постараюсь быть более внимательной, чтобы не доставлять вам неприятных минут.

– Как желаете. Но вы всегда можете на меня рассчитывать.

Нет, отпуск ей был не нужен. О деревне она думала с отвращением.

На малых эрмитажных собраниях государыня сажала ее с собою за стол, когда играли в ее любимые вопросы и ответы. Суть игры заключалась в том, что играющим предлагалась некая тема, на которую каждый, по своему желанию и разуму, должен был дать ответ. Так однажды Екатерина предложила тему: «характеристики». Во избежание обид придумали некий «Двор Бамбукового Короля» и состязались в остроумии, характеризуя вымышленных придворных. В анонимных записочках нередко содержались довольно колкие зарисовки, в которых нетрудно было узнать истинных лиц… В этих играх Екатерина часто объединялась со своей юнгферой. Государыня обладала легким пером, а Анета была всегда в курсе всех главных «событий». Но и милостивое отношение императрицы не заглушало чувств, которые обуревали Анну.

Как‑то, на одном из вечеров, она, впервые с начала своей службы, протанцевала весь вечер только с одним гвардейским офицером. Почему именно с ним? Непонятно. С нею многие пытались заговаривать. И не только по причине ее явной близости к императрице. Видная собой Аннета привлекала взоры. Но она с таким гордым и независимым видом проходила мимо, что в молодежных кругах распространилось мнение о ней, как о неприступной гордячке, желающей, повыгоднее устроить свою судьбу. И вдруг – гвардеец… Новость тотчас же стала предметом обсуждения среди фрейлин. Девушки недоумевали: среди других офицеров избранник Аннеты ничем не выделялся. Императрица любила окружать себя пригожими молодыми людьми. А поручик, звали его Федором Высоцким, был и небогат… Но кто возьмется растолковать анатомию страсти, вспыхивающей вдруг между мужчиной и женщиной?..

После нескольких мимолетных встреч и короткого флирта на маскараде, Анна согласилась на свидание, условившись встретиться с поручиком, когда закончится у императрицы игра в карты и она освободится.

Вечером, накинув на голову длинную косынку, концы которой горничная Дуняша помогла ей завязать на груди, она подошла, обмахиваясь веточкой сирени от комаров, к беседке над прудом. Белая ночь заставляла влюбленных искать уединения вдали от летнего дворца. Поручик ждал. Анна издалека увидела его силуэт на фоне белой колонны. Услыхав ее шаги, он отступил в тень. Аннa сделала вид, что не догадывается о его присутствии, и вошла в беседку. Она остановилась у балюстрады, как бы для того, чтобы полюбоваться видом на воду. Поручик неслышно подошел сзади, сильно обнял ее и прижал к себе. Анна тихо охнула.

– Перестаньте, – тихо сказала она, – вы безрассудны.

– Ах, это не то слово, – пылко возразил молодой человек, – я теряю голову. Но как говорил наш пиита Сумароков:

 
Если девушки метрессы,
бросим мудрости умы;
Если девушки тигрессы,
будем тигры так и мы…
 

– А ежели кто узнает, что вы себе позволяете, и донесет ее величеству?

– Государыня будет снисходительна. Никто, как она, не понимает, что такое любовь. Вы сами чай изволите знать, что о любострастии ее величества ходит немало commérages[39]39
  Сплетен (франц.).


[Закрыть] среди офицеров…

– Оставьте, поручик.

– И не только в разговорах…

– Этого не может быть.

– Вы мне не верите?..

– Конечно, нет!

– Тогда, смотрите…

Он подал Анне сложенный пополам листок бумаги. Это была злая карикатура, отпечатанная, скорее всего в Польше. Екатерина, стоя одной ногою на Варшаве, а другой на Константинополе, накрывает подолом своих широких юбок всех государей Европы, столпившихся внизу. А они, подняв глаза и раскрыв рты, дивятся лучистой звезде, сияющей в центре шатра. При этом каждый из них подает свою реплику в соответствии с положением и чувствами. Папа Римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!», Станислав Август: «Это я, я расширил ее пределы!»…

– Как вы смеете?.. – Анна притворно рассердилась и, сложив непристойный рисунок, сунула его за корсаж.

– Ну вот. Вы рассердились, а я так хотел вас посмешить.

– Разве ее величество – предмет для насмешек?

– Конечно, нет, но это знак моего доверия к вам и страстного чувства. Более того, я готов вам передать еще более скоромный предмет…

Поручик порылся в карманах и протянул Анне камешек с непристойной геммой, касающейся ее повелительницы, после чего с жаром обнял ее за плечи.

– Видите, теперь я целиком в ваших руках…

Девушка засмеялась.

– По‑моему, скорее я – в ваших…

Он понял ее по‑своему и, переместив руки, положил ладони ей на грудь. У Анны перехватило дыхание.

– Перестаньте, поручик, вы позволяете себе чересчур многое… сразу.

Он встал на колени и прижался лицом к ее коленям.

– Умоляю, не гоните, сделайте милость… Один ваш взгляд, одно движение – и вы осчастливите вашего раба.

Она почувствовала как его руки скользнули под юбки и стали осторожно подниматься, сначала до колен, затем выше. Анну затрясло. Слишком много за последнее время предавалась она самоудовлетворению, слишком давно не испытывала подлинной близости… Она слабо сопротивлялась, повторяя: «Перестаньте, перестаньте, что вы делаете, нас увидят…»

– В саду никого… Все спят…

Голос его звучал глухо из‑под складок платья, закрывшего его с головою. Влажные и горячие губы его дерзко искали главное…

– Ах!.. – Анна освободилась от объятий, подошла к краю беседки и, склонившись, оперлась о балюстраду…

В тот же миг он закинул ей юбки на спину…

Увы, поручик ошибался, когда говорил, что сад пуст. Императрица тоже любила иногда пройтись перед сном по дорожкам. Чаще ее сопровождал Орлов, но он был уже довольно давно в отъезде, и государыня гуляла в одиночестве. На беду она выбрала именно этот уголок сада.

Екатерина вышла из‑за поворота аллеи прямо напротив беседки, но занятые собою и охваченные страстью любовники не слышали ее шагов. В свете белой ночи императрица сразу узнала свою недотрогу‑фрейлину, стоящую в недвусмысленной позе с юбками на голове. Закусив губку маленького рта, чтобы не вскрикнуть, императрица отступила за куст сирени. Там она постояла с минуту, наблюдая, затем, улыбнувшись каким‑то своим мыслям, прищелкнула неслышно пальцами, повернулась и тихо удалилась…

На всем обратном пути ее не покидала довольная улыбка, она даже пару раз потерла руки. Впечатление было таким, будто ее величество только что решила для себя некую любопытную задачку.

2

Ночью Анна плохо спала. Какие‑то люди во сне горячо обвиняли ее в низких поступках. Безобразные карлы гримасничали, высовывая длинные языки, и теснили, теснили ее, а она отступала. Один из них кольнул ее и ранил, испачкав густой слюной. Анна настолько ясно видела кровь, что, проснувшись, схватилась за грудь, и вздохнула с облегчением, почувствовав под тонким полотном привычную упругость. Слава богу, это только сон… Она прислушалась. Где‑то далеко погромыхивало, дождь шелестел за окошком и из прихожей доносилось похрапывание Дуняши. Все было вполне мирно. Но откуда тогда этот горький привкус во рту? Странно, раньше подобные приключения не вызывали у нее особых переживаний. Может быть, причина беспокойства крылась в долгом воздержании?..

Анна поднялась, нашла в сумраке чашку с водой, припасенную с вечера Дуняшей. Попила. Потом выдвинула из‑под кровати die Nachtvase, в просторечии именуемую ночным горшком, справила нужду и снова забралась в постель. Несмотря на тревогу, быстро уснула, но спала тяжело и встала разбитая и с дурным настроением, чего раньше не бывало. Давешний сон не шел из ума. Анна подошла к зеркалу и внимательно осмотрела грудь, словно ожидала увидеть следы ночной раны. Но мякитишки[40]40
  Груди.


[Закрыть] с розовыми сосцами были без изменений. Она ощупала и обмяла их и немного успокоилась, решив, что причиной кошмара было волнение, испытанное в саду…

После завтрака, пока императрица занималась делами, рассказала Маше Перекусихиной[41]41
  Перекусихина Марья Саввична (1760–1824) – любимая камер‑юнгфера императрицы Екатерины II. Отличалась честностью и трудолюбием и «занятая услугами своей благодетельнице, пребывала безотлучно при ней».


[Закрыть] о странном сновидении.

Ей нравилась эта совсем юная девушка, недавно принятая государыней в свой штат. А та всполошилась.

– Ой, душенька, Анна Степановна, сон‑то какой худой. Я всего‑то не помню, но только он точно не к добру…

Она стала было вспоминать, что сии грезы могли значить, но запуталась и, сознавшись, что сама никогда никаких снов не видит, умолкла. Анна вздохнула.

– Раньше я тоже спала как убитая. Из пушек стреляй…

– Анечка Степановна, – снова заговорила Маша, – а может к Матренушке <Матрена Даниловна Теплицкая[42]42
  Матрена Даниловна Теплицкая, по запискам Ш. Массона: «Это была старая пустомеля, весь ум которой состоял в том, чтобы упражняться в нелепом сквернословии. Так как она, будучи безумной, имела право говорить все, что взбредет ей в голову, то и была завалена подарками от подлых придворных». А. Болотов [4][4] в своих Записках пишет: «Государыня ее очень любит: она <…> хорошо шутит и ловко говорит. Ныне она богата: имеет каменный дом и много бриллиантов, и ходит все в государынином платье, даваемом ею от нее, и всякий день во дворце». См. Болотов А. Т. Записки. Тула, 1988. Т. 2. С. 394–395.


[Закрыть] – придворная гадалка и шутиха, известная Екатерине еще с той поры, когда она была великой княжной.> сходить. Говорят, она ловка: и сны толкует, и на картах ворожит…

– Господь с тобой, Маша… – отмахнулась Анна. – Пристало ли нам! А ну как государыня узнает, то‑то смеху будет. Куды от сраму денемся?

– Полноте. Государыня сами к картам сильную приверженность имеют. И Матренушку уважают. Намедни, как господин граф Григорий Григорьевич отъехать изволили, к себе приглашали.

– Да, ну? Как же я‑то пропустила?..

– А то не в ваше дежурство было. Да и Матренушка, так тихонько, сторожко, ровно мышка к государыне то прошмыгнула. А потом уж они и сами от карточной игры пришли…

Известие о том, что дворцовая ворожея приходила к императрице, поразило Анну: Екатерина Великая, просвещенная монархиня, переписка с Вольтером, Дидро и вдруг – деревенская баба‑ворожея. Как и все придворные, она знала о существовании Матрены. Не раз потешалась над фрейлинами, бегавшими к той за советами, или просто погадать на картах на очередного суженого да не сряженного. Но чтобы государыня?..

Весь день Анна не могла решить, что делать. А беспокойство не отпускало. И к вечеру, махнув рукой, связала в узелок подарок и отправилась к ворожее.

Матренушка жила в небольшом домике у старой чухонской мызы. Приветливая кругленькая старушка с остренькими глазками, прячущимися в румяных щечках. Подвижная с быстрыми пальцами она одевалась в крестьянское по покрою платье из дорогой материи, повязывая по‑деревенски платок на голове. Голос ее был тонок и певуч.

– Проходи, проходи, красавица. С чем пожаловала, кака‑така кручинушка привела к Матренушке?

Анна отдала подношение, села и рассказала про сон. Ворожея задумалась.

– Не к добру, не к добру привиделось. Рана в груди для молодушки беду предвещает. А слюни грязные, чужие на своих персях видеть – сулят большое разочарование в любви и тщетные надежды. Языки чужие, длинные, язвящие говорят, жди мол сплетни. Али то, что сокрыть желательно, всплывет беспременно. Вот, давай‑ко, я карты на тебя, красавица, раскину…

Анна и не заметила, как в руках у старухи появилась колода карт. Ворожея вынула даму черв и, глянув на девушку, как бы со значением положила перед собой. Оставшуюся колоду она с ловкостью стасовала и выбросила карты на стол, где, перемешав рукою, снова собрала вместе и, еще раз стасовавши, протянула Анне.

– Сыми левою ручкой, голубка. – Но она тут же шустро отдернула руку. И, выставив правую ладонь, запричитала: – А правую‑то – позолоти, позолоти, не жалей, тогда и правда будет.

Анна покраснела, полезла в карман юбки, достала ассигнацию в двадцать пять рублей и протянула ворожее. Матренушка внимательно с обеих сторон оглядела банковский билет, разочарованно поджала губы и спрятала его в недра своих одежек. Тем не менее, гадание продолжилось. Она разложила карты в четыре ряда вокруг червонной дамы и, подперев пухлые щечки ладошками, долго всматривалась в то, как они легли.

– Чего сказать тебе, девица, гляди сама. Вот в одном ряду с тобою лежат жмуди – валет, а перед им – семерка. Сие означает, что любима ты военным, красивым и молодым. Да только по обе стороны от тебя семерка и восьмерка бубей, что говорит об измене или о неверности друга сердечного. Но ты не печалуйся. Вот направо две восьмерки: виннова и червова. Предвещают оне новое тебе знакомство. Вини – о неприятельских замыслах против тебя со стороны дамы крестовой. Вот она, врагиня твоя. Зато две девятки по левой руке сулят прибыль. В ней ты и меня, сирую да убогую, не забудь. За то и тебе воздастся…

Долго просидела Анна у ворожеи. Спохватилась, когда уж стемнело. По дороге ко дворцу уговаривала себя, что врут, поди, карты‑то, все так говорят. Но избавиться от впечатления не могла. Уж больно все сходилось. И молодой военный, и возможные сплетни, конечно, от толстухи Брюсши. Она – ее ненавистница. Не может милости государыни ей простить.

Уже на пороге фрейлинского флигеля приняла решение быть осторожнее. С поручиком пока не знаться. А за графиней Прасковьей понаблюдать повнимательнее.

Как‑то за утренним туалетом, помогая императрице привести себя в порядок, Анна уронила нечаянно полотенце. Екатерина спросила:

– Моя дорогая королефф, вы рассеян, может быть влюблен?..

Анна спохватилась, постаралась взять себя в руки. Какое‑то шестое чувство подсказало ей, что запираться не стоит. Зная любовь государыни к правде, она интуитивно выбрала самый верный ход, ответив кротко:

– Нет, ваше величество, это другое – наверное, вздор, нестоящий внимания. Но если у вас найдется время, и вы окажете милость выслушать меня, я расскажу историю своих чувств. Они глупые и я бы не решилась сама. Тем более, что моя исповедь, возможно, возмутит ваше доброе сердце, а может – позабавит…

3

В конце мая, когда Двор более или менее обжился в Царском Селе, в один из вечеров в малом кабинете собралось за картами обычное общество. Не было Орлова, и Екатерина собиралась послать за ним, когда дежурный флигель‑адъютант доложил, что прибыл гонец из Петербурга.

Вошедший корнет, в запорошенном пылью кафтане с измазанным в копоти лицом, доложил, что в столице пожары. Занялись пакгаузы с пенькой на Васильевском острове. Ветер, раздувая пламя, перебрасывает его с дома на дом, и деревянные строения вспыхивают, как свечки. Целые кварталы до дальних линий – единая стихия огня…

Екатерина выслушала сообщение внешне спокойно, только побледневшие губы, сжавшиеся в тоненькую полоску, выдавали ее волнение.

– Боже мой, но ведь там на Васильевском острову – дом Эйлера. А он так боится пожар, да еще и не видит…

– Господина академика подоспевшие люди вывели из огня. Сам‑то он все о бумагах пекся, в коих труды его, касаемые до мореплавания, запечатлены. Так оные листы прямо из пламени сам господин Президент академии граф Владимир Григорьевич Орлов вынесть изволил…

– И здесь Орловы… А где, кстати, граф Григорий Григорьевич?..

Ни к кому персонально не обращенный, вопрос повис без ответа. Императрица поблагодарила корнета, велела флигель‑адъютанту проследить за тем, чтобы молодого человека накормили и определили на ночлег, понеже к утру она подготовит письмо генерал‑полицмейстеру, которое посланец и отвезет.

Императрица долго смотрела в темное окно, потом бросила карты. Игра расстроилась.

– Вот уж истинно: «где тонко, там рвется». Коль прав был великий преобразователь, настаивая на каменном строении столицы. Так нет же: «Россия страна лесов… Это Европа, мол, свои дерева на уголья перевела, а у нас их несчетно…» – передразнила она кого‑то из оппонентов. – Что же, отныне будем строиться только из камня!.. Извините, господа, придется вам доигрывать без меня…

Она поднялась, взглянула на Анну и коротко кивнула.

– Проводите меня, мой друг, а потом найдите кого из статс‑секретарей.

Анна взяла свечи и пошла вперед. У двери будуара она остановилась. Там кто‑то был… Императрица резко толкнула створку и взгляду обеих женщин предстала отнюдь не лучшая часть фаворита, под которым, разметав волосы по подушкам и, забросив ноги на плечи кавалера, дергалась Прасковья Брюс.

Екатерина остолбенела.

– Фи… Schweine Hunde[43]43
  Скотина (нем.).


[Закрыть]… В мой постель… – произнесла она брезгливо. – Geh vort aus meine Zimmer… ‘Raus.[44]44
  Пошла прочь из моей комнаты… Вон! (нем.).


[Закрыть]

Фрейлина вскочила, суетливо поправила платье, затараторила:

– Катиш! Ваше величество, это все он… Он силою заставил… Ей‑богу же, я невинна…

– Raus! – Императрица с размаху ударила ее по щеке. Прасковья взвизгнула и опрометью выкатилась из двери. – И ты пшел вон, свинья!..

Она отвернулась к Анне. Григорий потянулся, не прикрываясь.

– Да, ладно, тебе, Катя… Ты, что ли, ей поверила, сучке… Так она, как банный лист… – Он поднялся, усмехаясь, без видимого стеснения медленно застегнул панталоны. Поймав взгляд Анны, нагло подмигнул ей.

Екатерина, не поворачиваясь, проговорила:

– Ну, долго мне еще ждать, когда ты убираться?..

– А куды те торопиться‑то, чай, не на коронацию али на похорона… Все иное за тебя мы, Орловы, сделали. Али забывать стала, память укоротилась?..

Оправив камзол, он так же, не спеша, шагнул к двери. Проходя мимо женщин, задержался, потрепал Екатерину по плечу. И когда она резким движением сбросила его руку, примирительно‑угрожающе проговорил:

– Но, но. Ты не больно‑то… Не забывай, Катя, кто тебя на престол‑то подсаживал, кем и держисся…

С тем и вышел, захлопнув с сердцем дверь. Екатерина заплакала и без сил опустилась на стул.

– Господи, за что? И сколь можно еще терпеть?.. Сперва муж‑дурак, ни на что не годный, потом этот – просто дурак. А иные? Тем я, и вовсе, только как дойна корова нужна…

Анна гладила императрицу по плечам, по голове, не находя слов утешения. Про себя же думала: «Почему она терпит от Гришки такое… ведь государыня?..» Но что могла она сказать, когда сама, сколько раз через покои фаворита проходила и в оных задерживалась?..

– Ну, ин ладно, все! – Екатерина подняла заплаканное лицо, отерла глаза. – Пришлите ко мне, ma chérie, статс‑секретаря и пусть будет брать с собой бумага, чернил и перо. У меня нет ни время, ни прав на личные страдания. Императриц должен работать…

«Удивительная женщина, – думала Анна, разыскивая статс‑секретаря. – Железная… После такого‑то афронту и на тебе – письмо генерал‑полицмейстеру… Не легкая, знать, должность, Господи прости, государыней‑то быть…»

И действительно, что движет владетелями, отвергающими обычное человеческое? Во имя чего отказываются они столь часто от того, что дорого всем людям?.. Неужто лишь во имя права распоряжаться другими, начальствовать, управлять, господствовать над себе подобными?.. Только ради власти, всего‑то?..

Странное это состояние – власть. Любая – в семье ли, в службе, в государстве. Как яд, как болезнь разъедает она человека, изменяет характер, взгляды, лишает природного лица. Укорачивая себе отпущенный Богом срок, пребывания в сей юдоли, счастлив ли властитель, лишающий себя простых забот и радостей, из коих и состоит жизнь человеческая? Стоит ли ради эфемерного господства на краткий миг отказываться от них? Жизнь скоротечна, власть же и того… Так нет же, никто не думает, что конец‑то един, для господина ли, для раба ли…

Что удерживало императрицу от разрыва с Григорием? Пожалуй, больше всего страх, обыкновенный бабий страх. Зная бешеный характер Орлова, она просто боялась вспышек его гнева. И когда однажды граф Панин стал ее успокаивать, уверяя, что ей нечего опасаться, она перебила старого вельможу:

– Вы его не знаете, – сказала она убежденно. – Он способен извести и меня, и великого князя… – И, помолчав, добавила: – Конечно, если бы ему нашлось дело, достойное его выдающихся способностей…

Этим императрица как бы давала понять, что не возражала бы против удаления Орлова. Но повод должен был быть надежным. Граф Никита Иванович был дипломатом и в толкованиях не нуждался… А подходящий случай при желании должен был представиться.

Через несколько дней стало известно, что его сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов отбывает в важную инспекционную поездку по гарнизонам.

4

После памятного разговора Анны с императрицей прошла неделя. Фрейлина постепенно успокаивалась. С поручиком более не встречалась, а тот не понимал, почему его избегают… А она просто не испытывала нужды. И тем более – чувств, о которых постоянно тараторили фрейлины. Ей нужна была близость, и она поддалась влечению. Теперь же этот офицер в ее глазах ничем не отличался от остальных. Так уже бывало и раньше, дома. В какой‑то момент она вспыхивала и со страстью отдавалась если не первому встречному, то, во всяком случае, особенно не разбираясь. Почему так?.. Слушая разговоры фрейлин о любовных переживаниях, она порой начинала жалеть себя, перебирала жизнь, вспоминала, как рано стала проказить и блазнить ее плоть. Виноватила себя. Иногда молилась, просила у Бога прощения. Думала, что не давай она с детства поблажки вожделениям, вышла бы по воле батюшки замуж, как все девицы… Не случилось. И теперь за свою угодливость к плотской страсти ей приходилось расплачиваться остуженной душой… Так ей порой думалось…

Однажды вечером в своей комнате Анна нашла на подоконнике букетик незабудок с короткой запиской без подписи, написанной по‑французски: «Этот нежный голубой цветочек называется незабудка. Положи его на сердце, и он расскажет тебе о том, как я полон любовью. Я сделаю то же и если мой цветок завянет, это будет означать конец надеждам». В тот вечер она не дежурила. Но Екатерина, рано удалившись в опочивальню, велела ее позвать. Анна спрятала букетик с запиской за корсаж и, войдя к Екатерине, положила их на ночной столик.

– О, un billet‑doux[45]45
  Любовное письмо? (франц.).


[Закрыть] и букет – die Vergissmeinnichtеn, как это по‑русски – «не‑забудки». А знаете ли вы, что означает, когда они склоняют свои головки?.. Увы, это есть печаль и любовный неудач… Но ты, кажется, хотел мне что‑то рассказать?..

И Анна впервые поведала историю своих детских шалостей и более поздних забав, исключив из них, разумеется, некоторые подробности, касавшиеся покровительства графа Григория Орлова. Повествуя о своем знакомстве с поручиком Высоцким, она сетовала, что не умеет любить; что отдается лишь чувству страсти, которую не может сдержать. Еще она говорила, что ее беспокоит не людская молва, а то, что сплетни дойдут до ее величества совсем в другом виде и она лишится доверия и милости государыни, которую она одну на свете любит и почитает… Рассказ получился откровенный и долгий. Императрица не перебивала. Она была определенно взволнована исповедью и когда девушка закончила, заметила:

– Бедный дитя, я так тебя понимать… У женщина два руля управляют ее жизнью: первый – сердце или натур ее, плоть; второй – душа, разум. Твой душа еще спит. Слишком сильный у тебя натур. Надо учиться согласовать душа и сердце. – Когда Екатерина волновалась, она начинала говорить особенно неправильно, пока не замечала и не брала себя в руки. – Умный женщин имеет сердце вольный. Нет для него стыда, нет и вреда, когда оно загорается чувством… Это слабый люди с маленький сердце придумали, что чувство должно быть единожды в жизни. Отнюдь. И двоежды и триежды… О том весь мир ведает. Ведают все, да не смеют сказывать открыто. Ежели сердце и душа в женщина ладно живут, не стесняют один другой – это ее счастье. Перед подлинный страсть не могут устоять даже троны и люди готовы платить за нее любой цена… Ты говорить – сплетни… Сплетни – это люди. На чужой роток не накинешь платок. Не нам ли заповедано: не судите, да не судимы будете. Так‑то, ma chérie, ты правильно делал, что рассказать мне все. Твой правда и доверие достоин награда. Молчи, молчи, я знаю – ты бескорыстна. Но это мой дело и мой привилегий. Кроме того, ты же знаешь, как я люблю делать подарки. – Она протянула руку и, нашарив на ночном столике золотую табакерку, протянула ее Анне. – Возьми, пусть это будет память о наша беседа. – Анна встала на колени и прижалась губами к руке императрицы. – Полно, полно, голубчик, вы же знайт, как я люблю вас.

Анна уже уходила, когда Екатерина остановила ее:

– А что, мой королефф, был ли он естеством достаточен и в деле хорош ли?

Это она сказала по‑французски, но грубо, и Анна, уловив интонацию, ответила в тон:

– Вторгается в пределы и покрывает их гигантскими шагами…

Императрица задула свечу и добавила уже в темноте:

– Приведи его ко мне. Только пусть сначала зайдет к господин Роджерсон. Он все знает.

Так началась новая служба Анны Протасовой при русской монархине. Служба странная, интимная и в общем‑то паскудная, служба сводницы пробни…

5

Два месяца без Орлова пролетели в Царском незаметно. Утро обычно начиналось конными прогулками, а после обеда слушали итальянских певцов. Вечерами молодежь каталась на лодках. Двор веселился, устраивая маскарады, балы цветов, охоты. Императрица пребывала в добром расположении духа. Мужественный гвардейский офицер по фамилии Высоцкий, пожалованный во флигель‑адъютанты, пока официально обозначен не был, хотя его роль с первой же ночи стала «секретом Полишинеля». Все ждали, как пойдут события, когда вернется Орлов… И он вернулся…

Перед вечерним раутом Екатерина шепнула Анне:

– Буде явится, оставляй его в тех мыслях, что не знаешь и не ведаешь, об чем спрашивать станет. Он сам‑то не посмеет себя сразу обнаружить, начнет таиться, говорить обиняками…