Текст книги "В тени горностаевой мантии"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Глава вторая

1

После манифеста о том, что отрекшийся от престола император скончался в Ропше от «геморроидальной болезни»,[19]19
  Петр Федорович, после отречения от престола, был убит в Ропше. Как говорили: Алексеем Орловым с товарищами, за карточной игрой.


[Закрыть] Екатерина открыла неограниченный кредит Орловым, что особенно горько переживал граф Панин. Сколько раз пытался он довести до сведения государыни о недостойном поведении ее любимцев. Препровождал в Кабинет доносы, в которых описывал, как транжирили лихие братья по кабакам пожалованное богатство, как, не стесняясь, трепали высочайшее имя…

Екатерина доносы читала, но молчала. Орловы были ей пока нужны, поскольку являлись ее связью с гвардией, а гвардия – это надежность положения на троне. Она прекрасно понимала, что в водопаде милостей и богатств захлебнулись бы и более светлые головы. Кем были Орловы – простыми гвардейскими офицерами, картежниками, участниками кулачных боев, охотниками до лошадей и женщин, завсегдатаи трактиров и непотребных заведений. И вдруг – власть, богатство, почет…

Кроме того, Григорий был великолепен в постели, а аппетит женщины, еще не достигшей и сорока, на любовные утехи далек от остуды. Орловы же, видя полнейшую безнаказанность своим действиям, возомнили о крайней исключительности своей роли в перевороте. Алексей с Федором считали, что смерть Петра Федоровича расчистила путь Гришке к короне. Оба, несмотря на увещевания более благоразумного Ивана, требовали от фаворита, «пока железо не остыло», решительных действий. Тот вроде был бы и не прочь, но робел. Это же подумать – Григорий Орлов, не боявшийся ни черта, ни дьявола и… робел. Тяжеловата, знать шапка‑то Мономахова для буйной головушки.

Надо сказать, что после московской коронации и возведения Екатерины на российский самодержавный престол, отношения между любовниками как‑то переменились… И, порой, возвращаясь из ее спальни в свои покои, Григорий ловил себя на мысли: «А стоила ли овчинка выделки‑то?»…

Екатерина вначале еще подумывала о замужестве. Пусть скрытно, как это сделала блаженной памяти Императрица Елисавета Петровна. Но стоило ей увидеть фаворита в кругу придворных, как она сразу же отбрасывала эту мысль – гвардейцем был, им и остался.

Пытался вмешаться в это дело опальный елисаветинский канцлер, граф Алексей Петрович Бестужев. Екатерина вызволила его из ссылки, издала указ о возвращении прежних чинов и орденов… Но время Бестужева прошло. Поднялись новые люди. Иностранные дела захватили в свои руки Воронцов и Панин, и делиться отнюдь не собирались. Алексей Петрович понимал это, и всеми способами искал возможностей оказаться нужным. Толком не разобравшись в ситуации, он составил вздорную челобитную, якобы от имени дворянства и духовенства. Написал, что‑де, ввиду слабого здоровья наследника, все они просят императрицу избрать себе супруга… Подразумевай, естественно, фаворита. Бестужев рассчитывал оным выстрелом убить сразу несколько зайцев. Но на деле все вышло иначе…

Как рассказывал Степану Федоровичу его племянник, Григорий Протасов, сдружившийся после переворота с Орловыми, против братьев в гвардии стало накапливаться недовольство. Главной причиной была зависть. А тут еще поползли слухи о предстоящем бракосочетании, что не могло не обеспокоить старые фамилии. Племянник клялся, что своими глазами видел, как к Государыне пришли вместе Никита Иванович Панин и Кирилл Григорьевич Разумовский. Пришли с вопросом: с ведома ли Ее Величества собирает граф Алексей Петрович подписи под своей челобитной? И будто бы Государыня, поглядев на обоих, вздохнула и сказала: «нет». Тогда‑де Кирилл Петрович и скажи, что это мол хорошо, понеже дворянство готово присягать и поддерживать вдову внука Петра Великого и мать его правнука – будущего законного императора, но оно вряд ли потерпит на троне мадам Орлову… Ежели все было так, то становилась понятной и остуда Екатерины к Разумовскому.

Тот же Григорий Протасов уговаривал Степана Федоровича идти с ним к Алексею Орлову, донести про умысел гвардейцев. Говорил, что на одной из офицерских пирушек сам слыхивал, как капитан Измайловского полка Ефим Ласунский говорил секунд‑ротмистру Федору Хитрово… Дескать «чаяли мы, что наша общая служба Государыне утвердит и нашу дружбу с Орловыми. А ныне видим, что они один разврат…». На что‑де Федор отвечал: «Сие все дело рук Алешки, он‑де великий плут и всему причина. А Гришка, – тот глуп». И еще, что после того разговора с Паниным да Разумовским Ее Величество сказалась больна и никого не принимала. И что‑де тогда гвардейцы решили составить заговор – созвать всех, кто участвовал в перевороте и умолять Государыню не соглашаться на проект канцлера Бестужева. А ежели она откажется, то убить либо токмо Гришку, либо всех Орловых заедино.

Но Степан Федорович забоялся лезть в интригу. Отговорился нездоровьем. Стар, должно быть стал. А может, чувствовал себя в столице неуверенно. Потом узнал, что арестованные были жестоко допрошены Алексеем Орловым, и порадовался своей осторожности. Офицеры говорили, что‑де Федька Хитрово не токмо не винился на допросе, но отвечал дерзко. Лаял Орловых, кричал, что готов первым вонзить шпагу в сердце занесшемуся блядуну‑фавориту, и что лучше умереть, нежели примириться с тем, что вся их революция послужила лишь возвышению блядской семейки.

Когда результаты следствия доложили Императрице, она задумалась. Самому старшему из заговорщиков едва минул двадцать первый год. Уступить требованиям Орловых и жестоко наказать, мальчишек, или?.. Решила по‑своему. После увещеваний, «заговорщиков» простили, все они получили отставки и были сосланы в свои имения.

2

Понукаемый братьями, Григорий несколько раз пытался перейти от намеков к прямому разговору о скреплении отношений законным браком, напоминал о прижитых детях. Но Екатерина, опасаясь оскорбить его прямым отказом, от окончательного ответа уходила. Когда же, ссылаясь на слухи, широко публикуемые в иностранных государствах, о тайном венчании императрицы Елисаветы, он потребовал решительного ответа, и тянуть дальше стало невозможно, она сказала:

– Я не думать, Гри‑Гри, что сии иностранные известия есть правильны. Я сей же час могу посылать к графу Алексею Григорьевичу за ответ: был ли он точно венчан с покойной Государыней? Ежели «да», то сие решать и наш разговор…

На следующий день она велела канцлеру графу Воронцову написать проект указа, что‑де «в память почившей Императрицы Елисаветы Петровны, признает справедливым даровать графу Алексею Григорьевичу Разумовскому, венчанному с Государыней, титул императорского высочества. Каковую дань признательности и благоговения к предшественнице своей объявляет ему, и вместе с тем делает сие гласным во всенародное известие». Когда проект был готов, она показала его Григорию и поручила Вяземскому тотчас отвезти к графу. При сем потребовать у него все относящиеся к этому предмету документы для составления акта в законной форме…

Алексей Григорьевич принял Вяземского у растопленного камина в кабинете, где, сидя в креслах, читал Священное Писание.

«Это была, – рассказывал позже Вяземский, – громадная книга киевской печати в октаву. Когда я разъяснил ему причину столь поздней визитации, он отложил чтение и потребовал предъявить проект указа. Внимательно прочел его, встал с кресел и медленно подошел к комоду. Сверху стоял ларец из черного дерева, инкрустированный перламутром и окованный серебром. Граф отпер его ключом, вынул из ларца свиток бумаг, обвитый розовым атласом, и развернул. Атлас он прижал к губам и спрятал снова в ларец. Потом долго с благоговением читал бумаги, роняя слезы. Закончив чтение, перекрестился, сделал шаг к камину и бросил свиток в пламя. Закрыв глаза руками, он опустился в кресла и, помолчав, сказал:

– Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества покойной Императрицы Елисаветы Петровны. Она оказала мне благодеяние превыше заслуг моих. Никогда не забывал я, из какой юдоли поднят и возведен десницею ея. И, обожая Государыню, как верноподданный, никогда не дерзнул даже мыслию сближаться с ее царственным величием. Стократ смиряюсь, вспоминая прошедшее, и, живя в настоящем, мысленно лобзаю державные руки ныне царствующей монархини. Даже буде то, о чем вы изволили говорить со мною, граф, поверьте, я бы не посмел в суетности признать случай, помрачающий незабвенную память моей благодетельницы. Теперь вы видите, что никаких документов у меня нет. Доложите об сем Государыне и да продлит она милости свои на меня, старика, уже не желающего никаких земных почестей… Прощайте, ваше сиятельство. Пусть все происшедшее здесь останется тайной, а люди… Что ж, люди могут говорить все что им угодно, простирая надежды свои ко мнимым величиям. Мы не должны быть причиною их толков.

Екатерина внимательно выслушала канцлера и, улыбнувшись, подала ему руку, которую он почтительно поцеловал.

– Mon vieux honorable!,[20]20
  Почтенный старик (франц.).


[Закрыть] – сказала она растроганно. – Он предупредил меня во всем. Но я и ожидала сего поступка от самоотверженный малороссиянин. – Затем, сдвинув брови, она добавила: – Итак, никакого тайного брака не существовало, хотя бы для усыпления боязливой совести. Должна признавать, что шепот об сем был мне всегда противен…

Беспокоил Екатерину и подрастающий Павел. Среди дворянства не утихали разговоры, что‑де именно великий князь является законным наследником почившего императора. А его мать может быть лишь регентшей и то лишь до совершеннолетия сына.

Эти же мысли исподволь постоянно внушал великому князю и его воспитатель граф Панин. Никита Иванович не мог простить Екатерине того предпочтения, которое она оказывала Орловым. После ее восшествия на престол особенно ярко вспоминались ему их связи в ту пору, когда Екатерина была великой княгиней. Без бурных всплесков, но регулярно, они встречались в дни, свободные от интриг. Панин знал, что великая княгиня дарит свои ласки не ему одному. Но это его устраивало, поскольку и сам он питал неудержимую склонность к итальянским певицам и другим актрисам из иностранных трупп, наезжавших в Петербург. Конечно, он понимал, что в свои годы ни в какое сравнение с Григорием Орловым не идет. Дело даже не в том, что тот на семнадцать лет моложе. Никита Иванович имел телосложение деликатное и здоровье не чересчур крепкое. По привычкам был сибарит, более всего любил покой, хороший стол, а посему был наклонен к полноте…

Царевичу рано стали доносить, что мать будто бы не прочь от него вообще избавиться. Оттого мол и нескончаемые милости, разоряющие империю, к участникам переворота. Одно время Павла даже сумели убедить в том, что его хотят отравить, и он заставлял своих воспитателей пробовать каждое блюдо. Но все это было не более чем вздор.

Екатерина с самого начала прекрасно понимала незаконность своего положения и, чувствуя его непрочность, как цепных псов держала при себе Орловых, лаская одновременно гвардию. Но прошло совсем немного времени и она почувствовала укрепление почвы под ногами. Обладая умом и гибкостью натуры, Екатерина легко оценивала обстановку и либо приспосабливалась к ней, либо старалась исподволь изменить положение дел в свою пользу.

Эта бывшая немецкая принцесса как‑то очень быстро поняла национальный характер народа, которым ей предстояло править, приняла его как данность и отказалась от попыток перекроить на немецкий лад. Желая отменить пытки, производившиеся при следствии, она предложила эту меру на рассмотрение Сената. И когда сенаторы высказали опасение, что при сем, ложась спать, никто из помещиков не будет уверен в том, что встанет живым поутру, отказалась от своей мысли. Она велела лишь разослать секретное предписание, осуждавшее пытку, как дело жестокое и не дающее истины.

После достаточно долгого раздумья Екатерина окончательно отклонила матримониальные претензии Григория Орлова, и сумела пресечь возможные пересуды. В конце концов, она так вознаграждала своих фаворитов, что их место в глазах общества стало не только не позорным, но и весьма заманчивым. Громадные раздачи земель и населенных имений потребовали закрепощения Малороссии, зато усилили дворянство, на которое опирался трон. А впереди еще была «Жалованная грамота дворянству»…

В первые годы своего царствования Екатерина особенное внимание уделяла внутренним делам государства. Более всего страдало население от традиционного отсутствия правосудия в России. Получив первые доклады, обрисовывающие состояние суда, она пришла в ужас. В дневнике записала: «Лихоимство возросло до такой степени, что едва ли есть самое мало место у правительства, в котором бы суд без заражения сей язвы отправлялся; ищет ли кто место – платит; защищается ли кто от клеветы – обороняется деньгами; клевещет ли кто на кого – все хитрые происки свои подкрепляет дарами». В 1766 году императрица повелела собрать комиссию для издания Уложения… Но польские смуты и возникшая из них первая турецкая война остановили эту законотворческую деятельность.

Чтобы укрепиться в мнении западного общества, она очень точно рассчитала ставку на тех, кто в данное время владел умами Европы. Получив известие, что французское правительство осудило и запретило дальнейшее издание знаменитой энциклопедии Дидро и Вольтера, Екатерина предложила издавать последующие тома в Риге за ее счет. И этот шаг, вкупе с перепиской ее с европейскими философами, вывел российскую императрицу в глазах Западной Европы в ряды мудрых и просвещенных монархов.

Все это сделалось, конечно, не сразу и не вдруг. Но мы собрали эти примеры воедино, чтобы лишний раз напомнить, какими бывают механизмы укрепления во власти и в мнении общества, когда на престол восходит новый, неизвестный дотоле правитель.

3

Лишь через два года после восшествия на престол новой Государыни собралось протасовское семейство в столицу. В Санкт‑Петербург прибыли к Покрову и разместились, к неудовольствию обленившейся дворни, в доме Алексея Федоровича, приехавшего в отпуск из Стокгольма. За немногими своими комнатами он предоставил гостям весь дом.

– Пора бы тебе, Степан, вовсе сюды перебираться… – говорил он, бросая быстрые взгляды на племянницу, которая стала весьма статной девицей. – Я, чаю, вскорости снова к свенскому двору отбуду. Покамест живите, а там, авось чего и приглядишь…

Сестры Протасовы с интересом оглядывали покои, убранные по невиданной им в Москве европейской моде. Стены залы, обтянутые кожаными обоями, расписанными масляными красками по золоченому полю. Портреты высочайших особ, висящие меж окнами. Было немало и других картин, а также чудные антики, весьма вольного характера. Он и на сей раз привез из‑за границы что‑то, что до времени стояло в сенях и в каретнике, аккуратно, не по‑нашему, зашитое рогожами. Все это вместе с городом, построенным на европейский манер, увиденное впервые, вызывало в девушках, особенно в Анне, трепет восторга.

Добрый дядюшка любовался этим восхищением и не раз говорил невестке, что‑де надобно поощрять художественные наклонности племянницы. Однако Анисья Никитична, зная их в подробностях, пропускала советы Алексея мимо ушей. Она лишь внимательнее следила за дочерью да, отводя глаза от легкомысленных картинок, плевалась. Степан Федорович завистливо говорил:

– Деньжищ‑то сколь на все страчено… Лучше бы ты женился, Алешка, именьишко поправил… А то живешь бобылем – ни Богу свечка, ни черту кочерга.

Брат на эти увещевания только рукой махал, дивясь изменениям, произошедшим с племянницей. Он не раз вспоминал, как два лета назад перед дальней дорогою случилось у него пикантное приключение в братнем имении. Не без доли мужского самодовольства, хотя и с неким чувством вины, рассказывал он подчас о том в мужской компании, вызывая зависть слушателей. Еще бы, всего за пару дней волокитства за весьма юною особой, уверял он, удалось ему перейти от платонической идеальности к эпикурейской чувственности, да какой… «За одну ночь мы прошагали по всем ступеням утонченной любовной страсти. Кто бы мог ожидать такой прыти от провинциальной девушки пятнадцати лет?» Естественно, что на вопросы о том: «Кто такая?», на просьбы открыть имя юной Мессалины он только похохатывал да отмахивался. Помнила ли о том Анна?..

Однажды он тайно показал ей скульптуру римского бога Приапа, стоящую в запертом кабинете. Античный образ бородатого бога с атрибутами сладострастия и с двойной флейтой Эрота способен был смутить не только юную провинциалку. Анна потупила взор и убежала. Но когда дядюшка вручил ей ключ от заветного покоя – не отказалась. Не выказав внешне особого интереса, спрятала его в шкатулку. На самом же деле, когда никто не мог ее видеть, она, улучив минуту, отпирала тяжелую дверь. Там, затаив дыхание, она любовалась античной откровенностью и, утешая себя, гладила и ласкала скользкий мрамор, словно желала уподобиться кипрскому царю.[21]21
  Кипрский царь и жрец богини Афродиты Пигмалион, живший в одиночестве, создал прекрасную статую женщины Галатеи и влюбился в нее. Тронутая его любовью и мольбами, Афродита вдохнула в скульптуру жизнь, и Галатея стала супругой Пигмалиона.


[Закрыть]

Затем скоро Степан Федорович, не без труда получивший должность, уехал по делам в Казань, оставив семейство на попечение брата и взявши с него обещание представить племянниц ко двору. Алексей морщился, для этого следовало ехать на поклон к Гришке, новопожалованному графу Орлову, коему Алексей Федорович не раз надирал уши в прошедшие времена. Ныне же, представленный почти официально, как избранник и приближенный к императрице, Григорий занимал во дворце длинную анфиладу комнат над покоями Государыни. Попасть к нему было непросто.

Екатерина первой в России, по примеру французского двора, возвела фаворита на некую, как бы служебную должность. Любовники были, конечно, и у ее предшественниц, но без выставления напоказ. Как правило, подобная служба, хоть и вызывала зависть, связанную с возможностями и привилегиями фаворита, но в прежние царствования ценилась невысоко. Да и сам фаворит всегда понимал двусмысленность своего положения. Теперь все изменилось…

В конце концов, набрав каких‑то неважных дипломатических бумаг и скрепя сердце, Алексей Федорович поехал во дворец. Однако встреча с «графом» оказалась неожиданно сердечной, а беседа легкою и приятной. Григорий, который помнил двоюродную сестру голенастой девчонкой с исцарапанными руками, подивился, когда услышал о ней как о девице, «коя одарена довольною красотою, не глупа и обходительна». Тем более заинтересовался он, когда Алексей Федорович, разойдясь, добавил, что‑де «пышностью форм и дерзким блеском глаз из‑под ресниц выказывает Аннета натуру, предающую себя на волю плотских побуждений»… Глаза фаворита заблестели. Даже в лучшие времена отношений с Екатериной он не мог удержаться от соблазнов[22]22
  Здесь уместно вспомнить инспирацию князя Михайлы Щербатова о том, что де никто иной, как Орлов, все хорошие качества коего «были затмены его любострастием… учинил из двора государева дом разпутства; не было почти ни одной фрейлины у двора, которая не подвергнута бы была его исканиям и коль много было довольно слабых, чтобы на оныя преклониться, и сие терпимо было Государыней, и, наконец, тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою Катерину Николаевну Зиновьеву изнасильничал, и, хотя после на ней женился, но не прикрыл тем порок свой, ибо уже всенародно оказал свое деяние и в самой женитьбе нарушил все священные и гражданские законы». М. М. Щербатов «О повреждении нравов в России». С.‑Петербург, 1906. С. 73.


[Закрыть]… Аудиенция окончилась к обоюдному удовольствию. Орлов обещал исполнить просьбу Алексея Федоровича и велел привести племянницу в воскресный день к малому выходу,[23]23
  I. О выходах.
  Выходом при Высочайшем Дворе называется шествие Их Императорских Величеств, с прочими Августейшими Особами, из внутренних апартаментов в церковь и обратно.
  Выходы разделяются на большие и малые.
  Первые бывают в большие церковные праздники и торжественные дни, равно как по некоторым особым случаям, в Большую церковь Зимнего дворца и в церкви других Дворцов, смотря по местопребыванию Их Императорских Величеств, а последние – в такие же праздники и торжественные дни, но в Малую церковь Зимнего дворца, по частным повесткам, а также в обыкновенные праздники и воскресные дни, в эту церковь и церкви других Дворцов… Назначение большого или малого выхода делается по Высочайшему Его Императорского Величества повелению…
  …На малые при Высочайшем Дворе выходы, по частным повесткам, имеют право являться:
  Обер‑Гофмейстерина.
  Гофмейстерины Их Величеств Государынь Императриц.
  Статс‑Дамы.
  Камер‑Фрейлины.
  Гофмейстерины Их Высочеств Великих Княгинь.
  Свитные Фрейлины Их Величеств Государынь Императриц и Их Высочеств Великих Княгинь.
  Члены Государственного Совета.
  Министры и Главноуправляющие.
  Первые Чины Двора.
  Генерал‑Адъютанты.
  Свиты Его Величества Генерал‑Майоры.
  Флигель‑Адъютанты.
  Придворные Чины при Их Императорских Высочествах состоящие и дежурные Адъютанты Великих Князей.
  Находящиеся в С.‑Петербурге Генерал‑Губернаторы и Командующие Военными округами.
  С.‑Петербургский Губернатор и Губернские Предводители Дворянства: С.‑Петербургский и Московский.
  Секретари Государынь Императриц.
  Примечание. Кроме означенных лиц на малых выходах могут быть только те, коим даровано особое Высочайшее на то разрешение. Положение о выходах (Высочайше утверждено 13 апреля 1858 г.).
  Н. Е. Волков. Двор русских императоров в его прошлом и настоящем. СПб., 1900. С. 145–147.)


[Закрыть] не афишируя их родства. Подковерные игры при дворе для многих не были тайной.

После возвращения Степана Федоровича из Казани брат во многом просветил его в придворных делах, но после отъезда Алексея в Стокгольм, куда звала его служба, отставной секунд‑майор заметался. Он не мог решить, к какой партии прибиться, к кому пристать: к Панину или к Орловым? Так‑то, конечно, Гришка с Алешкой ближе, все же ему Орловы и сродни, да только молоды и нрав уж больно бешеный. Годочков бы двадцать пять скинуть, а так… К панинской партии подойти? Так на что он им? Брат пару раз сводил его с Никитой Ивановичем Паниным, так Степан вроде бы и робел. Умен больно граф, на три метра сквозь землю видит. Нет, не по нему был столичный политес и вся‑то столичная да придворная жизнь. Чем дольше жил здесь Степан Федорович, тем чаще подумывал о возвращении в Москву…

4

Вставала Екатерина рано, часов около шести. Зимою сама зажигала свечи и растапливала камин припасенными с вечера дровами. Затем переходила в соседнюю комнату, где уже была приготовлена теплая вода для полоскания горла и ждала ее прислуживавшая девка‑камчадалка с блюдом льда для обтирания лица. Никакими белилами и румянами государыня не пользовалась, и лицо ее до самой старости сохраняло нежную свежесть. В спальне горничная поспешно убирала постель, выносила горшок из гардеробной. Разгоревшийся камин вытягивал застоявшийся за ночь воздух.

Императрица возвращалась в проветренную спальню и пила кофе со сливками и с гренками, поднос с которыми приносил камердинер. Кофе она пила очень крепкий, по полфунта молотых зерен на чашку. Однажды она угостила им своего секретаря, который замерз, ожидая в передней. Так у бедняги сделалось такое сердцебиение, что он вынужден был без приглашения опуститься на стул. Гренки доедали собачки, которые спали в ее комнате на собственных тюфячках под атласными одеяльцами.

За кофе императрица обычно разбирала бумаги, читала или писала письма. Писала Екатерина плохо. То есть мысль свою выражала на бумаге всегда ясно и умно, но с грамотой была не в ладах. Говорила с акцентом, который особенно был заметен при волнении или когда она не следила за собой в личной беседе. Как все иностранцы, очень любила простонародные русские обороты и пословицы. Впрочем, говорить предпочитала по‑французски или по‑немецки.

Как‑то раз, отдавая статс‑секретарю Грибовскому собственноручную записку, сказала:

– Ты не смейся над моя орфография. Я тебе скажу, почему не успевать в ней. По приезде в Россию, начала я с прилежанием изучать русский язык. Тетка Елисавета Петровна, прознав про это, сказала meine Hofmeisterin:[24]24
  Гофмейстерина (нем.).


[Закрыть] «Полно ее учить‑то. И так больно умна». С той поры только книги и были мой учитель. А по ним самой научиться правильно писать трудно…

Черновики своих французских писем она отдавала на исправление только Ивану Ивановичу Шувалову. Доходило до курьезов: черновик письма к Вольтеру, например, когда Шувалов был в Париже, прибыл к нему с фельдъегерской почтой. И после исправления, тем же способом вернулся в Петербург, чтобы затем, переписанный императрицею, снова отправиться в Ферней к живущему там философу.

Часов в девять, покончив с письмами, Екатерина звонила в колокольчик и велела дежурному камердинеру звать докладчиков. Первым входил обер‑полицмейстер с устным докладом о положении в столице. Государыню интересовало все: происшествия, отъезды и приезды знатных и чиновных людей, цены на рынках… Кроме того, она всегда желала знать, что говорят о ней в народе и напоследок – городские сплетни. Женщина все же, куда ни кинь… После докладов высших чинов о положении в империи и за ее пределами наступало время статс‑секретарей.

Весь этот уклад был заведен с самого начала и далее развивался и устанавливался сам собою. Во время докладов и чтения бумаг императрица вязала или вышивала по канве, останавливая чтение в темных для нее местах и требовала разъяснения. Спорные бумаги отдавала на апробацию доверенным лицам или оставляла у себя, чтобы просмотреть в одиночестве, на досуге. На утренних докладах часто присутствовал граф Григорий Орлов. Несмотря на бесшабашность натуры, он со временем неплохо усвоил правила придворной жизни, знал политическую ситуацию и мог иной раз дать довольно точную подсказку. Часа через три кабинетная работа заканчивалась, и в уборную входил парикмахер. Фрейлины восторгались, как хороши были волосы у Екатерины, густые и длинные. Когда куафер Козлов чесал их, прежде чем заложить в прическу с небольшими буклями за ушами, они спускались от кресла до самого пола. К этому времени в парадной уборной собирались наиболее близкие ей люди, здесь же порой представлялись и некоторые вельможи. Сюда в один из дней Григорий привел и Анну.

Не поднимая глаз, стояла она под перекрестным огнем взглядов. Придворные, не стесняясь, вслух обсуждали новенькую, пока императрица к ней не обратилась. Она поманила девушку пальцем, но та не заметила мимолетного знака и не подтолкни ее кто‑то из фрейлин, так и осталась бы стоять столбом. Впрочем, робела она больше для видимости. Она привыкла к тому, что ее смуглое лицо в сочетании с крупной фигурой и пышными формами производили на людей впечатление. Спохватившись, Анна подошла к императрице, присела и поздоровалась по‑французски.

– Ну‑ка, ну‑ка, посмотреть на меня… Да вы, право же, недурны, юный дикарка. И загар вам есть к лицо. Вы у нас как, ну eine Königin[25]25
  Королева (нем.).


[Закрыть] с острофф Таити, eine королефф. – Все засмеялись. Екатерина погрозила пальцем. – Не следует смеяться, господа, над тем, что есть неизвестно. Я готофф держать пари, что большинство из вас не знает даже, что сей острофф населен весьма красивый смуглый люди. Какова же должна быть их королефф?..

С тех пор кличка «королевы с острова Таити» прочно приросла к Анне Протасовой, хотя называть ее так, кроме Екатерины, осмеливались лишь немногие и то – за глаза.

Императрица тронула девушку за руку и когда та наклонилась, сказала ей тихо, перейдя на французский.

– Не бойтесь, ma chérie, и не обращайте внимания на насмешки. При Дворе, конечно, зоилов[26]26
  Со времен Августа имя древнегреческого оратора и философа Зоила и его прозвище «фригийский раб» стали нарицательными для мало понимающих критиков, выступающих с позиций мелочного, завистливого и язвительного очернительства.


[Закрыть] больше, чем панегиристов, такое уж здесь правило. Но люди в большинстве не злые. Скажу вам по секрету – они и надо мною насмехаются за то, что я нюхаю табак, хотя я и стараюсь делать это потихоньку. – Екатерина засмеялась, прикрыв рот рукой. – Я, конечно, никому не говорю, что знаю про их насмешки. – Анна с удивлением взглянула на Государыню, но та приложила палец к губам: – Т‑с‑с, ни слова, ma chérie, пусть это будет наш маленький секрет. – И, взглянув мимолетно в глаза склонившейся к ней девушки, быстро спросила: – Вы ведь, мне говорили, умеете хранить секреты?

Анна, понимая, что разговор окончен, присела еще раз и ответила также быстро и тихо:

– Ах, ваше величество, кажется это единственное, что я, действительно, умею делать…

– Это не есть мало, мой друг. Особливо при Двор, при наш Двор…

Анна никак не могла привыкнуть к тому, что Государыня так неправильно говорит по‑русски, и когда та делала ошибку, каждый раз вздрагивала. Французским же Екатерина владела свободно. Напоследок она спросила у девушки, нравится ли ей Санкт‑Петербург, на что та совершенно искренне ответила, что более привыкла к Москве, но надеется со временем полюбить и этот город. А на вопрос, хотела бы она бывать во дворце, с жаром ответила, что с радостью, только боится, сможет ли соответствовать столь высокой чести. На этом разговор закончился. Понравилась девица Протасова императрице или нет, пока можно было только гадать, поскольку это первое представление государыне никаких изменений в жизни девушки не произвело.

5

Бивуачная жизнь протасовского семейства в чужом доме всем надоела. Анисья Никитична, привыкнув быть хозяйкой, откровенно тяготилась. Старшие дочери тоже испытывали разочарование. Неясные ожидания, которые обе питали, выезжая из Москвы, вроде бы никак не оправдывались.

Вдруг, примерно через месяц, в двери дома постучал дворцовый курьер. Он попросил Анну и, когда та вышла, вынул из сумки и подал ей бумажный кулек.

– Ее императорское величество поздравляют вас с ангелом и жалуют презент.

Сбежавшиеся родичи были разочарованы, увидев в бумажке простой цветок из оранжереи. Но когда Анна вынула его из бумаги и прижала к груди, все ахнули, обнаружив надетый на стебель прекрасный перстень с искрящимся изумрудом. Надо ли говорить о том, как счастлива была именинница. За заботами жизни в чужом доме и в чужом городе и она сама, и домашние забыли о празднике, а тут!.. Листок же, свернутый кульком, оказался приглашением на куртаг. С той поры Анна стала регулярно получать приглашения на придворные рауты. Видя доброе расположение государыни к новой девице, придворная молодежь приняла ее в свой кружок. И постепенно она освоилась. Порою присылал за нею одну из своих карет граф Орлов. Матушка неодобрительно качала головою, но дочка только поводила плечами.

Однажды посланный за нею камердинер Орлова велел остановить карету у малого крыльца.

– Его светлость велели провести вас в его покои.

Анна поежилась. Она поняла, что пришел, видно, черед платить за оказанную милость. Выходя из кареты, она было замешкалась, но потом тряхнула головой и пошла за провожатым. Тот шел шибко, уверенно проходя полутемными коридорами, то и дело сворачивая в какие‑то переходы.

«Знать, не впервой, – подумала Анна. – Ну, Гришка‑плут, граф новоиспеченный. Все ему мало. И ведь не боится. А ну как государыня узнает…»

Она вспомнила мощную фигуру кузена, его руки, которыми он легко удерживал на корде самых горячих жеребцов у них в имении…

– Пожалуйте‑с, – провожатый, скинув шапку, стоял у неприметной двери, заклеенной обоями. – Ждут‑с…

Григорий встретил ее по‑домашнему, в шлафроке. В комнате горел камин, было жарко. На овальном столике у стены в золотом блюде лежали фрукты, коих она доселе и не знавала…

– Здравствуй, Аннета.

Девушка присела в реверансе.

– Здравствуйте, ваша светлость.

Григорий поморщился, махнул рукой:

– Полно тебе, свои, чай, люди… Ноне рауту не будет. Государыня приболела… – Он взял ее руки, сложил вместе, подышал на них и прижал к груди. – Озябла?

Потянул к себе и, обрадовавшись тому, что она не противится, отступил к широкой скамье с мягким подбоем и прислоном, обитым тисненой кожею…

«А хорош был, право слово, хорош… – вспоминала она, воротившись за полночь в дядюшкин дом. – Ну, чисто жеребец стоялый. И откуда силищи‑то столько. Чай, государыня тоже…» – Она засмеялась и зажала рот руками, чтобы не разбудить Марию.

6

О нездоровье императрицы знали все. Последнее время она старалась лишний раз не показываться на людях. Лицо отекло и отяжелело. Ходила, переваливаясь, осторожно неся округлившийся стан. Корсет из китового уса до поры скрывал изменения в фигуре, но, видать, пришло время… И Екатерина уехала в Петергоф.

Вернулась недели через две посвежевшая, с румянцем и налитым бюстом. Во дворце был объявлен маскарад и все придворные захлопотали в сочинении себе костюмов и масок.

Понемногу Екатерина стала выделять Анну Протасову из числа приближенных девиц. Возможно, разглядела в ней ненавязчивую исполнительность и удивительную молчаливость. Девушка словно рождена была для компаньонства – ничего своего. Признав изначально Государыню высшим авторитетом, она готова была служить ей беззаветно и преданно, что вовсе не являлось общим свойством ее натуры. В разговорах, она, обычно, бывала благодарной слушательницей, охотно играла роль неопытного и наивного новичка в глазах «старожилов» Двора. Но при этом ни перед кем не заискивала и бывала одинаково приветлива со всеми. Она словно желала показать, что признает превосходство придворного опыта каждого и готова учиться правилам светской жизни. А кто удержится от удовольствия просветить неопытную душу и, показав свою осведомленность, раскрыть тайны и внутренние механизмы придворной жизни, а тем и возвыситься в глазах неофита? О, суета сует! Но именно на ней держится мир, особливо – придворный…