Текст книги "В тени горностаевой мантии"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Валериан Зубов тоже не страдал скромностью. Будучи генерал‑майором он получил от прусского короля орден Черного Орла, и тут же напомнил императрице, что носить эту награду имеет право лишь тот, чей чин не ниже генерал‑лейтенанта. Такого выпада ему не простил Платон, и между братьями произошла бурная ссора. Валериан был красивее и моложе Платона и последний это хорошо понимал. Он видел, какими глазами их общая престарелая любовница смотрела на брата. Но в результате Валериан должен был уехать от Двора в армию Суворова, стоящую в Польше. А Платон в утешение получил диплом светлейшего князя.

Граф Валериан Александрович был женолюбив не менее своего старшего брата. И это скоро почувствовали прекрасные польские дамы… Валериан задавал балы в Варшаве и крутил романы одновременно с несколькими красавицами.

Во время польских смут 1794 года, он в качестве генерал‑майора получил под свою команду довольно значительный отряд и успешно участвовал в боях. Однажды, преследуя арьергард поляков, он попал под артиллерийский обстрел, и ядро раздробило ему левую ногу. Необходимо отдать ему справедливость, духа он не потерял. В лазарете ему ампутировали ногу по колено и Валериан вынужден был ковылять на костылях. Но руки у него были целы и голова варила хорошо. Он писал императрице письма и получал от нее весьма ласковые ответы. В них Екатерина упрекала «богомерзких поляков… которые не стоят тех храбрых людей, кои от них пострадали». Она прислала за ним в Варшаву покойный английский дормез и 10 тысяч червонцев на дорогу. В Петербурге Валериан был сразу же произведен в генерал‑лейтенанты, получил орден Святого Андрея Первозванного и орден Святого Георгия Третьей степени. Плюс – сто тысяч на лечение и триста тысяч на покрытие долгов. Государыня пожаловала ему прекрасный дом на Миллионной улице, некогда принадлежавший Густаву Бирону, двадцать тысяч золотом и ежегодную пенсию в тринадцать тысяч рублей. По предложению самой императрицы, он поселился в Таврическом дворце и заказал себе протез. Но то ли пользоваться им так и не научился, то ли преднамеренно, но по выздоровлении явился ко Двору на костылях. Впрочем, это не убавило его жизнерадостности и женолюбия. В этот период он почти серьезно увлекся графиней Потоцкой, и эта связь примирила его с братом.

После подавления восстания Костюшки, кровавой резни в предместье Варшавы и сдачи польской столицы войскам Суворова, союзные державы в третий раз поделили Польшу, уничтожив Речь Посполитую как государство. Россия же получила оставшуюся часть Литвы и Курляндию. А ненавистные имена действующих лиц этой трагедии навсегда остались в памяти поляков.

Успехи русских войск всегда тревожили европейские державы. И теперь французские дипломаты едва не подняли султана на третью турецкую войну с Россией. Слава богу, удалось этого избежать. Зато персидский властитель Аги‑Магомет‑хан вторгся в пределы Грузии, присоединившейся к России. Государыня распорядилась послать туда восьмитысячный отряд генерала Гудовича, а вслед за ним еще тридцатипятитысячную армию под командой Валериана Зубова. Кампания началась удачно. Без боя сдался Дербент. После трудного похода русская армия подошла к Баку, и хан вручил Зубову ключи от города. Правда, дальше все пошло не так гладко.

4

В 1796 году лето выдалось холодным и дождливым. Государыня зябла, у нее болели ноги. В камине ее покоев не гасло пламя, и все равно она куталась. К августу решили перебираться в город…

Анна была довольна, потому что предстояла свадьба Машеньки и у нее накопилось много незаконченных дел. В столице, после переезда, за суматохой все как‑то оживились. Повеселела и государыня. В Санкт‑Петербург инкогнито приехал юный шведский король Густав IV с целью просить руки великой княжны Александры Павловны, и генерал‑прокурор граф Александр Николаевич Самойлов решил дать в своем новом доме бал. Зная, что у императрицы болят и опухают ноги и ей трудно подниматься по ступеням, он, подобно князю Безбородко, велел за несколько дней разобрать не только крыльцо, чтобы сделать покатый пандус, но и переделать главную лестницу в доме. Поспешное строительство обошлось ему в громадную сумму, но не осталось незамеченным. К приезду гостей дом его сверкал огнями бесчисленных плошек, благоухала аллея из только что посаженных деревьев, а дерн с луговой травой, привезенный из имения и выстланный перед крыльцом, имел, несмотря на осень, свежий вид.

Государыня пригласила с собой в карету юного шведского короля Густава IV, приехавшего сватать великую княжну Александру, и в сопровождении обычной свиты выехала из Зимнего дворца. Поезд императрицы приблизился к подъезду. Екатерина вышла, опираясь на руку князя Зубова. За пять лет фавора этот ничтожный малый достиг всего того, на что могучему Потемкину понадобилось двадцать лет. Зубов умудрился взбираться по ступенькам карьеры, подтягивая за собой и расставляя на разных уровнях иерархической лестницы своих многочисленных родственников и людей, которые зависели от него. Пожалуй, личная власть Платона Зубова была сродни власти Бирона при Анне Иоанновне. Роднило их и то, что ни один, ни другой и в мыслях не держали пользу государства, коим помыкали.

Императрица за последнее время сильно одряхлела… Николай Муравьев[137]137
  Муравьев Николай Николаевич (1768–1840) – писатель и общественный деятель. Представитель русского, дворянского и графского рода, ведущего свою родословную от рязанского сына боярского Василия Алаповского, жившего в XV в. Николай Муравьев получил отличное воспитание, служил во флоте и в армии, в московской милиции. Основная его деятельность прошла в период после смерти Екатерины II.


[Закрыть] еще в 1792 году писал в своем дневнике: «Дали знать, что императрица возвращается из церкви в свои покои, и мы скоро увидели этот ход. Императрица, старая старуха, обвешанная и закутанная кружевами. Напудренная и в чепце шла впереди этого хода».

В этот приезд к графу Самойлову на ее лице за любезной улыбкой скрывалась тревога. Не были особенно оживлены и прибывшие с нею придворные. Обеспокоенный хозяин, улучив момент, остановил Протасову, с которой был в дружеских отношениях, и попросил просветить его, в чем причина кручины государыни.

– Это все вздор, граф: стоило нам выехать из дворца, как большая сверкающая звезда, прочертив небо над головой ее величества, упала в Неву. Государыня вздрогнула и, кажется, впервые за последние дни опечалилась. «Не закат ли это моей звезды?», сказала она, заметив, что звезда родилась над ее головою и упала к стенам Петропавловской крепости, где находится царская усыпальница… Князь Платон Александрович был также испуган и не нашелся вдруг, что ответить… Король Густав пытался что‑то сказать в утешение, но ее величество только покачала головою. Постарайтесь, Александр Николаевич, разговорить государыню…

Вечер у графа Строганова прошел удачно, – залы ярко освещены, артисты, игравшие комедию императрицы, роли свои знали на зубок и декламировали громко и выразительно. Лев Александрович Нарышкин, как всегда, удачно шутил, а столы были верхом изобилия и совершенства… Однако государыня после представления пьесы поднялась, распрощалась и в сопровождении Платона Зубова и дежурных фрейлин удалилась. Вернувшись в Таврический дворец, она отпустила фаворита и задержала Анну.

– Дурной знак, мой королефф. Видно приходит и мое время… – Сказала она, укладываясь.

– Перестаньте, ваше величество. Вы прекрасно выглядите и сами изволили говорить, что стараниями пирата Ламброзия[138]138
  Речь идет о греческом моряке Ламбро Дмитриевиче Кацонисе, поступившем на русскую службу около 1774 г. в чине майора. Во время Второй русско‑турецкой войны был капером в Архипелаге. После Ясского мира продолжал корсарствовать. Позже, по протекции адмирала Рибаса вошел в милость к фавориту Зубову и объявил себя лекарем. Он сумел убедить императрицу в пользе холодных морских ванн для ее больных ног и добился временного успеха в лечении. Смерть Екатерины II прервала его эксперименты.


[Закрыть] ваши ноги пришли в прежнее здравие. А падучая звезда – не более чем знак отъезда великой княжны в Швецию…

– Ах, если бы это было так… Сегодня в парке, когда мы сидели на скамейке, шведский король просил у меня руки Alexandrine…

– Но мне говорили, что ранее уже шли переговоры о его браке с принцессой Мекленбургской?

– О, мой королефф, вы, как всегда, в курс все события. Я знала об этом и потому отвечала ему, что подумаю… Вечером я сказала, что готова согласиться на этот брак только в том случае, если все мекленбургские связи будут разорваны и Alexandrine останется в прежней вере.

– Возможно ли это, ваше величество?

– По поводу мекленбургский переговор король согласился сразу. А вот вопрос о свободном исповедании православный вера, как я и ожидала, вызвал затруднений. Der kleiner König <Маленький король (нем.).> пытался уверять, что сие есть невозможно. Он уверял, что не будет стеснять свобода совесть супруга и что в частная жизнь она может исповедовать свою религию. Но он не может позволять ей иметь своя часовня и причт в королевский дворец и что на официальная церемония она должна придерживаться вера его страна.

– Но это же прекрасно! Разве это не справедливое требование, ваше величество? Как бы отнеслись лютеране‑шведы к будущему наследнику, рожденному православной матерью?

– Дочь Петр Великий выходил замуж за герцог Карл Фридрих Голштинский, не переменив вера, и права ее сына на престол были признаны сеймом. Вы знайт сама, что избрание не состоялось лишь потому, что императриц Елисавет уже объявила сын своя сестра, как русский великий князь и свой наследник.

– И что хорошего? Была ли герцогиня счастлива? – Анна запнулась. – Или ее сын?..

– Ах, мой королефф, что такое счастье? Это только путь к поставленный цель, не более… Швеция – исконный враг России, и побежденная она должна подчиняться наши требования. Не подобает русская великая княжна переменять веру, так я считаю!

– Мне кажется, ваше величество, что этакое obstination <упрямство (фр.).> вызовет массу осложнений. Король Густав молод и тоже очень упрям. А молодые люди так полюбили друг друга…

– Спокойной ночи, моя милая. Мы одинаково хорошо знаем, что такое любов… Шведские министры помогут мне, и будет так, как я сказала.

– Спокойной ночи, ваше величество.

Екатерина была права. Большинство шведов, прибывших с королем, уговаривали его согласиться на условия императрицы. Правда, камер‑юнкер Клас Флемминг открыто заявил, что никогда не посоветует монарху предпринять действия, противные законам королевства. Посол Курт Штединг, в доме которого на Английской набережной под именем графа Гага жил Густав IV, вел двойную игру. Но в конце концов разумные доводы большинства как будто победили. Был составлен брачный договор, в котором главную роль играл пункт о свободе вероисповедания православной религии великой княжной после свадьбы. Однако в день обручения, когда документ был представлен российским полномочным министрам, пункта этого в нем не оказалось. Разводя руками, шведы сказали, что король забрал его, чтобы еще раз переговорить с императрицей.

К шести часам в большом зале Зимнего дворца собрались все приглашенные. Приехал из Гатчины великий князь‑отец невесты с супругой, пришли великие князья, ее братья. Все перешли в большой зал, куда через некоторое время со второго этажа спустилась и сама великая княжна Александра в подвенечном платье. Ждали императрицу. В своих покоях она диктовала графу Моркову содержание спорного пункта проекта, который предлагала подписать шведскому королю. Заодно на словах она велела передать, что в случае отказа обручение может не состояться.[139]139
  Копия этой любопытной записки сохранилась в мемуарах графини Головиной: «Проект. Я торжественно обещаю предоставить Ее императорскому высочеству государыне великой княжне Александре Павловне, моей будущей супруге и шведской королеве, свободу совести и исповедания религии, в которой она родилась и воспитывалась, и прошу ваше величество смотреть на это обещание, как на самый обязательный акт, который я мог подписать».


[Закрыть]

После этого, выждав некоторое время, прибыла к собравшимся в полном блеске своего величия. Недоставало лишь жениха…

Время шло и постепенно веселое настроение уступило место недоумению. Король Густав не производил впечатления неучтивого человека. Первой подняла тревогу Анна Никитична Нарышкина. Усилиями Николая Ивановича почтенная статс‑дама снова обрела утраченные милости.

Граф Аркадий Иванович Морков,[140]140
  Морковы – дворянский род, происходящий из Новгорода. А. И. Морков (1747–1827) был видным дипломатом екатерининского века, по характеристике Н. Карамзина «знаменитым в хитростях дипломатической науки». Был с князем Д. А. Голицыным в Гааге, затем – послом в Стокгольме, где поддерживал сношения с недовольным дворянством против короля Густава III. Вернувшись, стал правой рукой канцлера Безбородко, а затем вошел в доверие фаворита П. А. Зубова, заполучив через его посредство всю иностранную переписку императрицы.


[Закрыть] а за ним Безбородко отправились в дом шведского посла и там сказали Густаву о том, что императрица и весь Двор уже собрались и ожидают, и что его опоздание является несказанным оскорблением государыне.

Регент, подхватив юного короля под руку, ходил с ним по зале и тоже, по‑видимому, уговаривая уступить. На что Густав достаточно громко, чтобы слышали все присутствовавшие, ответил: «Нет, я этого не желаю и ничего более подписывать не намерен». Раздосадованный всем происходящим, он удалился в свои апартаменты и запер дверь. Через некоторое время регент с поклоном передал русским его письменный ответ.

Вернувшись, Морков подошел к Платону Зубову и зашептал ему что‑то на ухо. Императрица делала вид, что не замечает. Фаворит побледнел. Хочешь, не хочешь, а вводить государыню в известность о состоянии дел было нужно…

Ах, как он шел к ней! Брел по стенке, обходя стоящих, заплетая ногу за ногу, пока не увидел взгляда Екатерины. Тут он подбежал и попытался незаметно сунуть в руку записку короля… Она прочла одним взглядом.[141]141
  Ответ шведского короля также можно найти в мемуарах Варвары Николаевны Головиной. Она цитирует ее вслед за Проектом Екатерины II без обращения: «Дав уже мое честное слово Ее императорскому величеству в том, что великая княжна Александра никогда не будет стеснена в вопросах совести, касающихся религии, и так как мне казалось, что ее величество этим довольна, то уверен, что императрица нисколько не сомневается в том, что я достаточно знаю священные законы, которые предписывают мне это обязательство, что всякая другая записка становится излишней». Подписано: «Густав Адольф 11–22 сентября 1796 года».


[Закрыть]

Страшно побледнела, потом кровь бурно прилила к ее щекам, лицо побагровело, глаза расширились, как при ударе. Императрица поднялась, челюсть ее отвисла и не подчинялась ей. Наконец, пролепетав нечто вроде того, что чувствует себя дурно, она тяжело оперлась на руку камер‑фрейлины и покинула зал. С трудом добравшись до своих покоев, отослала всех, кроме Анны.

– Наглец, мальчишка, der kleiner König… – сказала она с сердцем, после того как фрейлина помогла ей раздеться и лечь в постель.

– Ваше величество, не могло бы это быть происками недружественных вам сил…

– Отчасти, конечно… Он получил от французского Двора два миллиона и стал слишком смелым… Слишком, мой дружочек, слишком… Он даже не предполагает, как дорого может это ему обойтись. Французское золото превратится в пыль…

– Но как он мог не подумать о великой княжне? Как и все, я была уверена, что молодые люди искренне полюбили друг друга…

– Э, что такое искренность королей… Безделица, цена которой – грош… А теперь, ma cheriе, оставь меня. Удар был слишком жестоким и я должна его еще переварить.

5

Через день после неудачной помолвки подошли именины супруги великого князя Константина – Анны Федоровны. По этикету полагался бал, и императрица сказала, что праздник будет…

Собравшиеся в белой галерее чувствовали себя неловко. Главной причиной, естественно, были события прошедших дней. Кроме того, из‑за смерти португальской принцессы все были в траурном одеянии, и даже сама императрица приехала во всем черном, хотя обычно в таких случаях бывала в полутрауре.[142]142
  По случаю смерти членов королевской семьи было принято надевать траур.


[Закрыть] Явился и шведский король, чего не ждали. Но выглядел он грустным и смущенным. Великая княжна сказалась больной. И никто не танцевал…

Императрица с князем Зубовым, великой княгиней Марией Федоровной и с фрейлинами отошла к окну, любуясь полной луною, которая с чистого и на редкость безоблачного неба отражалась в невских волнах.

– Сегодняшний праздник больше напоминает немецкие похороны, n’est‑ce pas <Не так ли (фр.).>? Черные платья, белые перчатки…

Зубов поспешил подхватить фразу:

– И луна, ваше величество, как из немецких баллад…

– Луна сегодня необыкновенно красива. Я предлагаю посмотреть на нее в телескоп господин Гершель. Кстати, я обещала показать сей снаряд и наш юный шведский друг.

Небольшой группой, к которой присоединился и Густав Адольф, приближенные следом за императрицей перешли в соседнюю залу, где у окна на подставке высилась труба, присланная английским королем.

– Когда сию трубу привезли в Царское Село, я стала спрашивать господина академика Крафта: сделал ли он какие‑либо открытия с этот снаряд? И он ответил, что видел на Луна леса и города среди долины и горы. Тогда я тот же вопрос обратилась к господин Кулибин… – Екатерина помолчала и улыбнулась своим воспоминаниям. Чтобы закрепить показавшийся просвет в настроении государыни, Анна спросила:

– И что же ответил ваш знаменитый механик?

Императрица, подражая манере Кулибина, проговорила по‑русски:

– Он говорьил, что не так учен, как профессор Крафт, и потому не увидел ничего…

Все засмеялись. Засмеялся и шведский король, которому перевели фразу государыни. Но затем снова воцарилось молчание. Слава Богу, доложили, что подан ужин. И императрица, которая никогда не ужинала, предложила всем идти за столы.

В день, когда праздновали рождение великого князя Павла Петровича, шведский король уехал. Он сказал, что не может самостоятельно решить вопрос, ставший препятствием в его помолвке, и должен посоветоваться с сеймом, который соберется в день его совершеннолетия.

6

Последовавшие дни было для Анны заполнены тревогой. Императрица предпринимала поистине героические усилия, чтобы не показать, как плохо она себя чувствует и как не может отрешиться от досады, причиненной строптивым шведом. В эти дни она даже не принимала фаворита. У ее постели врачей сменяли Анна и Мария Перекусихина.

Пятого ноября, в среду, государыня, как обычно, встала в семь утра и, посмотрев на часы, обнаружила, что они остановились.

– Смотри‑ка, Марья Саввишна, в первый раз за все время они встали. Верно, чувствуют мою кончину.

– Господь с вами, матушка‑государыня, велите послать за часовщиком, они снова и пойдут.

– Нет, голубчик. Дай, конечно, Бог, чтобы я ошибаться, а не ты…

Она подошла к ночному столику, вынула из него пачку ассигнаций и подала фрейлине.

– Это тебе, мой друг… Бери, бери, Бог ведает, сколь мне осталось даривать… И позови нашего… мальчика.

Перекусихина послала дежурного лакея пригласить фаворита. Князь Платон Александрович побыл недолго. Государыня выкушала, как обычно, две большие чашки крепчайшего кофе и пошла в кабинет. Там ее уже ждали секретари. Она позанималась с час делами и отослала последнего из них с тем, чтобы он обождал в передней, пока она снова его не позовет. Шло время, он все сидел в ожидании. Наконец Захар, обеспокоенный тем, что долго не слышит звонка, постучался и, не получив ответа, отворил дверь…

Императрица Екатерина лежала на пороге гардеробной рядом с опрокинутым ночным горшком без движения и не подавала признаков жизни. Фрейлина Перекусихина и Зотов с великим трудом переложили ее на сафьяновый матрас, расстеленный тут же на полу и послали за Зубовым. Тот растерялся, расплакался…

Прибежала полуодетая Анна Протасова. В это утро она не должна была присутствовать при пробуждении государыни. Позвали Роджерсона, он велел послать за другими эскулапами. Пока же он пустил кровь и приложил к ногам шпанские мушки. Но ничто не помогло. Императрица страшно хрипела и не приходила в чувство. Роджерсон велел всем выйти из опочивальни, оставив Анну и Машу Перекусихину. Он сделал два прижигания по обоим плечам раскаленным в камине железом, пытаясь вызвать хоть какое‑то противодействие. Но и это оказалось напрасным. И тогда он сказал, что надобно собрать консилиум. Пригласили врачей. После долгого совещания они пришли к единому мнению, что положение безнадежно…

Зубов, опамятовавшись, велел сообщить о случившемся Салтыкову и Безбородко, всем же остальным пока хранить тайну. Он вызвал из дома брата Николая, и тот помчался в Гатчину, чтобы доложить великому князю о случившемся. Во дворце он наследника не застал, поскольку тот ушел с супругой и придворными на речку осматривать мельницу.

Когда ему доложили, что прибыл Зубов, Павел страшно побледнел и, обратившись к великой княгине, сказал, полагая, что тот приехал его арестовать:

– Ma chérie, nous sommes perdus! <Моя дорогая, мы погибли! (фр.)>

Слухи о предполагаемом его заключении в замок Лоде ходили давно… Какова же была его радость, когда он узнал истинную причину прибытия гонца. Павел Петрович буквально остолбенел. Кутайсов даже предложил пустить ему кровь. Придя в себя, великий князь снял со своей груди Андреевский орден и надел его на вестника. После чего, отдав приказ гатчинским войскам следовать за ним в столицу, велел закладывать лошадей.

Уже на дороге его встретили еще пять или шесть курьеров от разных лиц с вестью об ударе, постигшем императрицу.

К одиннадцати часам, когда в опочивальню Екатерины обычно приходили с утренним визитом внуки – великие князья, тайна предсмертного состояния государыни открылась. Сперва Двор, а за ним и весь город затаились в тревожном ожидании неизбежных перемен. Площадь перед дворцом и ближайшие улицы были запружены каретами и народом… Фаворит, пораженный в самое сердце то ли скорбью, то ли страхом за свою судьбу, в один миг растерял все бразды государственного правления, которые так долго и так старательно прибирал к рукам. Все проекты и намерения, все придворные интриги, тщательно планировавшиеся и уже получившие ход, оказались в одно мгновение расстроенными и рассыпались в прах. Его передняя пустовала.

Государыня еще дышала, но о ней уже, кроме фрейлин, никто не думал. Цесаревич Павел Петрович приехал к вечеру. Он не торопился. То ли слишком сильно было волнение наследника, сорок два года прожившего в унизительном пренебрежении и в неуверенном ожидании хода своей судьбы. Он велел позвать лейб‑медика и спросил о состоянии государыни. Мельхиор Вейкарт покачал головою:

– Положение безнадежно. Боюсь, что завтрашний день будет последним.

Павел Петрович вздернул голову и сжал губы. Казалось, он в минуту переменился. И стал в свои сорок два года потрясающе некрасив – малоросл, с коротким неуклюжим туловищем. На узких плечах – большая лысая голова, которую увеличивал парик. Добавим к этому: выдвинутые вперед челюсти с длинными зубами, курносый нос и выпученные глаза – неприятное лицо. Голос у него был громкий и отрывистый, как кваканье. Ну – жаба!..

Он вошел в кабинет, где лежала умирающая мать, коротко взглянул на нее и, повернувшись кругом, вышел вон. Больше он до кончины к ней не подходил.

В редкие минуты доброго расположения духа он мог проявить хорошие манеры и галантное обращение с женщинами. Но в последние годы это случалось редко…

Следом за Павлом залы дворца заполнились офицерами в кургузых голштинских мундирах. В тишине переходов застучали грубые солдатские сапоги, раздались отрывистые слова немецких приказов, лязг оружия и звон шпор. Атмосфера непринужденности и учтивости уступала место команде и гнету.

Через тридцать шесть часов агонии Екатерина Вторая, императрица и самодержица Всероссийская вздохнула последний раз и врач объявил о ее кончине. В опочивальне и прилегающих покоях воцарилось молчание. И тогда в наступившей тишине раздался резкий голос Павла:

– Я ваш государь! Попа сюда!

Это – из воспоминаний директора медицинского департамента действительного тайного советника Александра Михайловича Тургенева. Дальше он писал: «Мгновенно явился священник, поставили аналой, на который были возложены Евангелие и Животворящий Крест Господень. Супруга его величества, Мария Федоровна, первая произнесла присягу. Затем начал присягать великий князь старший сын и наследник, Александр. Император подошел к нему и изустно повелеть изволил прибавить к присяге слова: „И еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего!“. Прибавленные слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар…»

7

С восшествием на престол Павла I все переменилось при Дворе. Не доверяя никому из офицеров гвардии, император опирался только на гатчинцев. К этому времени его войска, расквартированные в Гатчине и в Павловске, состояли из шести батальонов пехоты с егерской ротой, трех полков кавалерии, одного казачьего эскадрона и роты артиллерии. Офицеры были в основном из отставных или командированных, частично – голштинцы, по вербовке, одним словом – сброд. Едва ли не единственным порядочным командиром был полковник Аракчеев, обладавший отменными экзерцирмейстерскими[143]143
  Экзерцирмейстер – командир, обучающий солдат строевым упражнениям на плацу.


[Закрыть] дарованиями и командовавший гатчинской артиллерией.

Для Анны Степановны Протасовой с кончиной императрицы Екатерины наступили не просто «черные дни». Это было бы слишком слабо сказано. Первое время ей казалось, что закончилась просто вся ее жизнь. Более тридцати лет все ее существование заключалось в преданном служении императрице. Служении своеобразном, но давность близкого общения превратила службу камер‑фрейлины при государыне в некое подобие дружбы двух женщин, если, конечно, предположить, что императрица была способна на такое чувство. У Анны же ни личной жизни, ни своих интересов так и не случилось.

Казалось бы, прошлая «служба» Анны Протасовой, особенно на фоне торжественного погребения останков Петра Федоровича, в глазах Павла должна была быть едва ли не преступлением. Не нуждалась в специальных услугах камер‑фрейлины и Мария Федоровна. По причинам строгого немецкого воспитания и почти непрерывных беременностей, она подобными проблемами озабочена никогда не бывала. При императоре же роль Протасовой исполнял Иван Кутайсов.

Однако Анна Степановна, удачно выдавшая к этому времени всех своих племянниц замуж, значение при Дворе сохранила. Она по‑прежнему бывала в обществе дам, наравне с подругой новой императрицы Юлианой Бенкендорф и фрейлиной Нелидовой. Кстати, для примирения последних Анна приложила немало усилий. И те это помнили и ценили. Анна сопровождала Марию Федоровну во время многих ее поездок, в том числе и в плавании в Ревель на фрегате «Эммануил».

Даже не участвуя ни в каких интригах, Анна Степановна умудрялась всегда быть обо всем осведомленной. В целом же короткое царствование Павла Петровича промелькнуло для Протасовой незаметно.

Как и полагалось по штатной должности своей, вместе с Двором она выехала в Москву на коронацию императора Александра Первого Павловича, и 17 сентября 1801 года получила высочайший указ о возведении в графское Российской империи достоинство с распространением высокого титула на родных племянников и племянниц. Одновременно ей были пожалованы двести тысяч рублей ассигнациями и… разрешение ехать за границу на воды для поправления здоровья.

Зимой 1803 года дорожная карета графини Анны Степановны Протасовой, пятидесятивосьмилетней кавалерственной дамы и камер‑фрейлины уже третьей в ее жизни императрицы Елисаветы Алексеевны, выехала из Петербурга…