Текст книги "Португальская колониальная империя. 1415—1974."

Автор книги: Анатолий Хазанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

«Розовая карта» и борьба за раздел португальских колоний

В 1877 г. в Африку прибыла португальская экспедиция во главе с Серпа Пинту. В результате 17-месячного путешествия, осуществленного в трудных и опасных условиях, Серпа Пинту завоевал лавры первого португальского путешественника, который пересек Африку с запада на восток. По словам французского историка Р. Пелисье, «он дал Португалии то, чего она больше всего жаждала, – героя». Став португальским «Стенли, Серпа Пинту превратился в великого катализатора африканского энтузиазма метрополии, впрочем, равнодушной к судьбе своих чиновников и обитателей сертана, живших в безвестности в той же Африке. Увенчав себя славой, Серпа Пинту стал первым современным португальским путешественником, приобретшим известность среди широкой международной общественности».

Путешествие Серпа Пинту возродило старую имперскую мечту португальских колонизаторов о соединении Анголы и Мозамбика путем захвата Центральной Африки. В этом случае сбылась бы их голубая мечта – возник бы пояс португальских владений, пересекающий весь континент от Атлантического до Индийского океана. Этот план, который позже получил название «розовая карта» (по цвету карты, приложенной в качестве документа к португало-германской конвенции 1886 г.), впервые возник в головах португальских колонизаторов еще в начале XVI в. Путешествия португальских первопроходцев по Африке разжигали аппетиты португальских колонизаторов, мечтавших о «розовой карте». Однако эти аппетиты явно не соответствовали военным и экономическим возможностям маленькой Португалии.

Путешествие Серпа Пинту сыграло роль спускового крючка. В Лиссабоне решили: пора действовать! Королевский двор принял историческое решение: завершить объединение Анголы и Мозамбика. Декрет от 18 августа 1881 г. наметил радужные перспективы такого объединения. В нем говорилось, что следовало обосноваться «в определенных пунктах заморских владений и прилегающих к ним территорий».

Географическое общество разработало обширный план оккупации территории, лежащей между Анголой и Мозамбиком, посредством учреждения «цивилизаторских станций».

По всей Португалии тогда распространялась брошюра, озаглавленная «К португальскому народу от имени Чести, Права, Интересов и Будущего Родины и Комитета Африканского Фонда, созданного географическим обществом Лиссабона для организации национальной подписки, предназначенной для учреждения цивилизаторских станций на территориях, входящих или прилегающих к португальским владениям в Африке».

К этой брошюре была приложена карта, на которой розовым цветом была окрашена территория, где предполагалось учредить цивилизаторские станции. Это была зона, на которую португальцы были намерены предъявить свои «исторические права».

На Берлинской конференции 1884—1885 гг. Португалия не смогла добиться удовлетворения своих претензий. Ей помешала Германия.

Как пишет немецкий историк Фриц Мюллер, руководитель Германского колониального общества Петере «стал проповедовать среди своих ура-патриотически настроенных единомышленников… далеко идущую захватническую политику с целью создания в Африке гигантских владений Германии, значительно превосходящих ее территорию. “Африку – немцам: от Занзибарского побережья до озер, от Нила – до Лимпопо!” – таков был лозунг, провозглашенный этим конквистадором» ^{32} .

В 1886 г. Португалия подписала пограничные соглашения с Германией и Францией, в которых сделала территориальные уступки в обмен на туманные обещания. Португалия пошла на это в надежде на поддержку Германией и Францией ее претензий на Центральную Африку.

Однако, когда возникла острая конфронтация между Англией и Португалией, эти державы не оказали последней никакой дипломатической поддержки.

После публикации договоров с Францией и Германией Лондон заявил резкий протест португальскому правительству. В нем Англия решительно возражала против претензий Португалии на «огромную территорию» в Центральной Африке.

Это ни в какой мере не охладило экспансионистского пыла Лиссабона. В августе 1887 г. португальское правительство предоставило на утверждение кортесам «розовую карту» – официальную карту португальских владений в Африке, на которой они были объединены.

За год до этого Португалия приступила к строительству Трансафриканской железной дороги, которая должна была тянуться от Луанды до Лоренсу-Маркиш и быть наглядным доказательством реальности ее центральноафриканской империи.

После того как Берлинская конференция 1885 г. выдвинула принцип «эффективного владения» как единственного основания для колониального владения, Лиссабон решил силой утвердить свои права на «розовую карту».

В 1889 г. Португалия направила в Центральную Африку войска под командованием Витора Кордона.

Англия вовлекла Португалию в дипломатическую тяжбу, утверждая, что ее претензии на Центральную Африку не обоснованы, так как она не продемонстрировала в этом регионе «эффективной оккупации» и «достаточной силы». Чтобы обосновать собственные права, Англия предъявила договоры о вассалитете, подписанные местными правителями. Португальский министр иностранных дер Барруш Гомиш ответил на это нотой, отвергавшей британские претензии и содержавшей длинный набор аргументов, которые должны были обосновать права Португалии на спорные территории. Однако Форин офис внезапно прервал переговоры, дав понять, что его терпение лопнуло, и в категорической форме потребовав вывода войск Португалии из Центральной Африки.

В ответ на ноту Б. Гомиша, содержавшую обычные ссылки на «исторические права» Португалии, английский премьер-министр Солсбери писал 26 декабря 1889 г: «Археологические аргументы не уместны. Существенно значимый факт состоит в том, что эта территория не находится под эффективным управлением и оккупацией Португалии».

В тот же день главнокомандующий английским флотом в Средиземном море получил секретный приказ проследовать через Гибралтар и стать на рейде Лиссабона. Несколько английских военных судов вышли из Портсмута и 29 декабря прибыли в Лас-Пальмас. Английские газеты писали, что планируется захват Мадейры. Португальский консул в Гибралтаре сообщил о прибытии туда английской эскадры, целью которой, по слухам, была атака на Лиссабон. Португальские консулы в Кейптауне и на Занзибаре сообщили об отплытии английских военных судов с целью нанести удар по Лоренсу-Маркишу и, возможно, оккупировать Келимане.

События в Центральной Африке толкнули Лондон на решительные действия. 11 января 1890 г. Солсбери направил португальскому правительству ультиматум, требовавший вывода всех португальских войск из Центральной Африки. Ультиматум содержал предупреждение о том, что, если требование не будет выполнено, английское посольство покинет Лиссабон, для чего туда прибыло британское судно «Эншантресс».

Тотчас после получения британского ультиматума был созван государственный совет под председательством короля Португалии. Под угрозой силы правительство Португалии решило отступить. Государственный совет утвердил следующий ответ лиссабонского правительства: «Столкнувшись с угрозой неизбежного разрыва отношений с Великобританией и всех последствий, которые могут быть им вызваны, правительство Его Величества решило уступить ее требованиям. Правительство Его Величества будет считать спорный вопрос окончательно решенным в случае посредничества или арбитража и направит генерал-губернатору Мозамбика приказы, требуемые Великобританией».

Ультиматум Солсбери и ответ португальского правительства вызвали волну возмущения. Известие об этих документах вызвало в Лиссабоне и других городах настоящий взрыв шовинизма, митинги и демонстрации. По выражению одного португальского историка, «вся нация вибрировала от севера до юга». Полицейская охрана британского посольства в Лиссабоне с трудом защищала его от разбушевавшейся толпы, которая разбила окна здания и сорвала щит с гербом. Полиция разогнала стихийно вспыхнувший митинг у британского консульства. Обе державы были близки к войне из-за раздела Африки.

В конечном счете Португалии пришлось уступить, и 11 июня 1891 г. был подписан англо-португальский договор, зафиксировавший западную границу Мозамбика как линию в 600 милях к востоку от восточной границы Анголы, которая была определена лишь приблизительно. При этом был оставлен открытым вопрос о Баротсе, который был окончательно решен лишь 30 мая 1905 г. с помощью арбитража короля Италии.

Таким образом была похоронена португальская мечта о «розовой карте». Лиссабон был вынужден отказаться от политики трансафриканской экспансии.

Португальская колониальная империя в первой половине XX в.

4 октября 1910 г. в Лиссабоне вспыхнуло восстание, уже два года подготовлявшееся республиканцами и поддержанное армией и флотом. Король бежал в Англию. 5 октября 1910 г. в Лиссабоне была провозглашена республика и было создано временное правительство во главе с доктором Феофилу Брага (он был крупным ученым-филологом, труды которого были широко известны в кругах интеллигенции). Вскоре было созвано Учредительное собрание, подготовившее первую республиканскую конституцию Португалии, которая вошла в силу 20 августа 1911 г. Согласно конституции в стране было введено республиканское государственное устройство. Главой исполнительной власти стал президент, избиравшийся на четыре года, а законодательной властью стал парламент, который мог сменить президента и распустить правительство. Политическое руководство страной осуществлялось партией, имевшей большинство в парламенте.

Когда в 1914 г. разразилась Первая мировая война, Португалия заявила о готовности выступить на стороне Антанты. Однако Англия отклонила это предложение, не желая делиться с Португалией плодами победы в войне.

В конечном счете в 1916 г. Англия под нажимом Франции согласилась на участие Португалии в войне. Португальская армия (в составе которой было много солдат из африканских колоний) воевала в 1917 г. на стороне союзников Франции.

В этот период в Мозамбике получили распространение капиталистические формы эксплуатации. Португальское правительство предоставило концессии на использование природных и людских ресурсов Мозамбика ряду иностранных компаний, в том числе «Компаниа де Мосамбики», «Компаниа ду Ньяса». Они получили неограниченную власть в тех районах, где действовали: собирать налоги, выпускать деньги, осуществлять административные функции.

Португальские колонизаторы не ограничивались ролью эксплуататоров трудящихся внутри колоний. Они выступали также в качестве поставщиков дешевой рабочей силы в Южную Африку и Родезию.

После Первой мировой войны при разделе Германской Восточной Африки к Мозамбику была присоединена территория, расположенная к югу от реки Рувума.

26 мая 1926 г. в Португалии была установлена военная диктатура. К власти пришел Салазар, и был установлен фашистский режим.

Часть III.
Гибель португальской колониальной империи

Крупнейшая колониальная держава

Кардинальные изменения, происшедшие в мире в 50—60-х гг. XX в., привели к поразительному историческому парадоксу: страна-карлик Португалия оказалась крупнейшей колониальной державой по населению, территории и протяженности своей империи. Фашистский флаг Салазара развевался на трех континентах, отбрасывая всюду кровавую тень. Португалии принадлежали обширнейшие колониальные владения в Азии и Африке, которые по площади (2 млн. кв. км) в 25 раз, по населению (15 млн. человек) в полтора раза превосходили метрополию. Огромные португальские колонии находились в Африке. Это Ангола (с населением 6 млн.), Мозамбик (8 млн.), Гвинея-Бисау (550 000), Острова Зеленого Мыса (200 000), Сан-Томе и Принсипи (общая численность населения – 64 000). В Азии после потери в 1961 г. колоний Гоа, Диу и Дамана (700 000 человек) Португалия сохранила за собой две колонии – Аомынь (Макао) с населением около 350 000 и Тимор с населением 500 000 человек.

После Второй мировой войны, когда начался процесс распада колониальной системы, португальский империализм спешно начал перекрашивать свой фасад, лихорадочно фабрикуя «теории» о якобы «неколониальном» характере своей политики. Для того чтобы замаскировать истинную сущность португальского колониализма, правительство Салазара прибегло к политической мистификации крупного масштаба.

В 1951 г. португальский парламент утвердил закон, который внес изменения и дополнения в конституцию. Цель этой реформы заключалась в том, чтобы создать видимость самоуправления в колониях Португалии в Африке и Азии.

Внесение изменений в конституцию в 1951 г. и проведение некоторых «реформ», имевших своим назначением ввести в заблуждение мировую общественность, дали официальной пропаганде «основание» утверждать, что Португалия не имеет колоний и что метрополия и заморские территории составляют единое политическое целое.

Используя это конституционное маневрирование, делегаты Португалии в ООН постоянно уверяли, что эта международная организация не имеет права заниматься вопросом о злодеяниях португальских колонизаторов, поскольку Ангола и Мозамбик являются «равноправными частями Португалии».

Конституционный трюк Салазара, который на первый взгляд показался многим ничего не значащей игрой слов, был хорошо продуманным и весьма хитроумным маневром, который должен был помочь фашистскому режиму оградить свою колониальную империю от ветров перемен.

Португальское правительство не могло не понимать, что в условиях изменившегося соотношения сил на международной арене, бурного роста национально-освободительного движения и появления афроазиатской группы государств в ООН дальнейшее открытое признание существования колониального режима становится немыслимым, а представление отчетов о деятельности колониальной администрации неминуемо выльется в самое резкое осуждение колониализма.

На деле «заморские провинции» являлись колониями в худшем смысле этого слова. Они были лишены справедливого представительства в законодательных и исполнительных органах Португалии. Из 130 депутатских мест в Национальном собрании Португалии Ангола, Мозамбик и другие колонии имели всего лишь 21, да и те были заняты представителями белых поселенцев в колониях, получивших парламентские мандаты лишь благодаря существованию избирательной системы, лишающей права голоса абсолютное большинство коренного населения колоний.

Таким образом, 15-миллионное население африканских колоний посылало в Национальное собрание в 10 раз меньше депутатов, чем 9 млн. португальцев – жителей метрополии, да к тому же и те, кого посылали эти колонии в высший законодательный орган страны, представляли лишь эксплуататорскую верхушку их населения.

Хотя статья 148 конституции Португалии гарантировала «заморским провинциям» административную децентрализацию и финансовую автономию в соответствии с конституцией и с состоянием их развития и собственных ресурсов ^{33} , в действительности все важные вопросы, связанные с колониями, решало правительство в Лиссабоне, реализовывавшее свою власть через министерство по делам заморских территорий и корпоративные органы. По словам португальского социолога-марксиста Арманду Каштру, «эти органы – лучшая гарантия монополии крупных португальских и иностранных компаний. Они играют в колониях роль, подобную той, что они играют и в Португалии. Их структура скопирована с корпоративных органов Муссолини в Италии».

До 1961 г. «заморские провинции» могли посылать своих представителей только в Национальное собрание. В 1961—1962 гг. в португальское законодательство были внесены изменения, давшие колониям право представительства в других высших органах управления. Однако эти изменения носили чисто показной характер, ибо представителями «заморских провинций» в органах управления в метрополии неизменно оказывались крупные колониальные чиновники, помещики и промышленники, тесно сросшиеся благодаря своему происхождению, классовым интересам, воспитанию, взглядам и общественному положению с фашистской диктатурой.

Фактическая власть в африканских и азиатских владениях Португалии принадлежала назначаемым Лиссабоном высшим колониальным чиновникам. Высшая административная власть в Гвинее находилась в руках губернатора, а в Анголе и Мозамбике – генерал-губернаторов, назначавшихся сроком на четыре года (этот срок мог быть продлен еще на два года) португальским правительством и ответственных только перед министром «заморских провинций», представителями которого они считались. Губернаторы и генерал-губернаторы пользовались в колониях почти неограниченной законодательной и исполнительной властью. Существовали, правда, законодательные советы, но их компетенция была весьма ограниченна: они могли обсуждать лишь вопросы, предлагаемые генерал-губернатором. Все решения советов подлежали обязательному санкционированию этого высокопоставленного чиновника. Решения принимались простым большинством голосов, причем право преимущественного голоса имел генерал-губернатор. До 1963 г. в Анголе этот совет состоял из 29 членов, в Мозамбике – из 24, из которых в Анголе 3, а в Мозамбике 8 назначались генерал-губернаторами, а остальные «избирались» от корпоративных организаций и округов [7]7
  Корпорации – профобъединения, в которые входили лица определенной профессии якобы независимо от их общественного или имущественного положения. Корпоративная система должна была, по мысли Салазара, стать практическим воплощением «союза труда и капитала» и в то же время подорвать классовую солидарность пролетариата, разобщив его по профессиональному признаку и затруднив его классовую борьбу.


[Закрыть]. В Гвинее-Бисау до 1963 г. вообще не было законодательного совета.

В июне 1963 г. был принят новый «органический закон заморских территорий Португалии», вступивший в силу с января 1964 г. Число членов законодательных советов Анголы и Мозамбика соответственно было увеличено с 29 до 36 и с 24 до 29 человек, из которых 15 и 9 выбирались прямым, а остальные косвенным голосованием. «Органический закон» 1963 г. увеличил провинциальное представительство в органах метрополии, учредил косвенно избираемые провинциальные экономические и социальные советы. Однако все эти изменения носили частный характер и не затрагивали сути португальской административной системы в колониях.

После прихода к власти нового премьер-министра М. Каэтану Лиссабон активизировал свою политику колониального реформизма.

В октябре 1969 г. были проведены «выборы» в так называемую Национальную ассамблею в Лиссабоне. Менее 1% населения Анголы было допущено к участию в этом фарсе, в результате которого были «избраны» семь заранее подобранных кандидатов.

В начале 1971 г. было объявлено об изменениях в конституции, согласно которым Анголе и Мозамбику предоставлялась автономия, «заморские провинции» были переименованы в «штаты» и могли иметь свое Национальное собрание и свой консультативный совет, но большинство мест в них стали занимать португальские поселенцы. Речь шла о весьма ограниченных административных и финансовых полномочиях местных колониальных властей. Председателем Национального собрания являлся губернатор, что же касается консультативного совета, то его предложения должны были всего-навсего «обязательно выслушиваться» губернатором. Вопросы внешней политики, обороны, экономического развития по-прежнему решались в Лиссабоне. Каэтану откровенно подчеркивал, что «автономию нельзя путать с независимостью» и что «просто-напросто местная администрация сможет быть более гибкой». Реформа Каэтану представляла собой конституционный трюк, имевший целью заручиться поддержкой португальских поселенцев в колониях и ввести в заблуждение мировую общественность мнимым выполнением резолюции ООН о предоставлении народам колоний права на независимость. «Конституционное изменение официальных названий… не может решить проблемы, – подчеркивал президент МПЛА А. Нето. – Все эти реформы будут отвергнуты ангольским народом».

Одним из существенных факторов, заставивших Каэтану пойти на такого рода реформу, был нажим со стороны белых поселенцев. В Анголе и Мозамбике существовал большой слой португальской средней и крупной буржуазии. Недовольство этой группы вызывали утечка прибылей от эксплуатации колоний в метрополию и другие западные страны и протекционистские ограничения, наложенные Лиссабоном на развитие в колониях обрабатывающей (в частности, текстильной) промышленности. Португальские поселенцы хотели, чтобы богатства доставались им, а не вывозились в метрополию, и поэтому выступали за «автономию» Анголы и Мозамбика от Португалии и превращение их в расистские государства наподобие Родезии и ЮАР. Они считали, что если бы этим территориям была предоставлена экономическая независимость, то «каждый белый мог бы стать здесь миллионером».

Характерен в этом отношении следующий отрывок из воспоминаний португальского офицера К.М. Перейры: «Один из поселенцев, долго проживший в Луанде, высказался за независимость. За независимость, которая, как я понял, не задевала бы интересы белых. Впрочем, это был тот вид независимости, которого желало большинство белых. Это был старый проект, который шел еще от Нортона де Матуша, – независимость от метрополии, но с правительством из белых и с одним-двумя черными “для английского общественного мнения…”. Его позиция была в общем-то позицией 98% белых Анголы».

24 октября 1969 г. крупные предприниматели Анголы направили в Лиссабон петицию, требуя административной децентрализации и экономической автономии, которая обеспечила бы им получение прибылей в твердой валюте, уплывавшей в метрополию. В то же время поселенцы опасались чересчур «большой» автономии и выступали за сохранение тесных связей с Португалией. Это было вызвано тем, что, как указывал А. Нето, «для поселенцев нелегко сделать то же, что Смит сделал в Зимбабве, поскольку, хотя они, вероятно, и могут получать оружие из США или ЮАР, они сталкиваются с проблемой людских ресурсов. В Анголе находится, возможно, около полумиллиона португальцев. Они не смогут выдержать войну более 2—3 лет… Поэтому им придется просить помощи извне, скорее всего из ЮАР… Если же Южная Африка будет посылать войска в Анголу, это, конечно, будет иметь плохие последствия для португальцев, так как южноафриканцы поставят их под свое политическое и экономическое господство». Вот почему они все же не решились пойти по пути Смита.

Португальская колониальная административная система была построена по принципу военно-бюрократического централизма. «Заморские провинции» были разбиты в военно-административных целях на дистрикты во главе с губернаторами. Каждый дистрикт соответственно делился на муниципии, интендантства и округа, управляемые назначаемыми губернатором чиновниками. В основании этой пирамиды находились административные посты. К началу 60-х гг. в Анголе было 13 дистриктов (6 из которых по территории превосходили Португалию), 4 интендантства, 56 муниципий, 20 округов и 325 административных постов. В начале 70-х гг. в Анголе было 16, а в Мозамбике 10 дистриктов. Губернаторам дистриктов, подчиненным губернатору или генерал-губернатору, в свою очередь была подчинена целая иерархия местных чиновников, которая по нисходящей шкале состояла из интендантов, администраторов и начальников постов («шефес ду пошту»). На самой нижней ступеньке этой административной лестницы располагались африканские вожди, имевшие дело непосредственно с коренным населением. По примеру своих британских коллег португальские колонизаторы не устранили традиционных институтов власти для местного населения, а сделали их составным элементом своей военно-бюрократической системы.

Основной административной ячейкой «провинций» являлись посты («поштуш»). «Шефес ду пошту» – чаще всего кадровые офицеры португальской армии – являлись, по существу, ничем не ограниченными местными правителями. Как говорилось в одном из португальских учебников по государственному праву, «функции администратора округа и начальника поста имеют важнейшее значение в нашей заморской администрации, поскольку это власти, находящиеся в прямом и постоянном контакте с местным населением. Администратор округа – это одновременно чиновник, ведающий записью актов гражданского состояния, судья по вопросам обычного права, управляющий сбором налогов, покровитель экономики района и помощник центральной администрации».

Погрязшая в пороках, коррупции и всевозможных злоупотреблениях военно-бюрократическая клика в колониях заботилась лишь о своих материальных интересах; там царили беззаконие и дикий произвол.

Лиссабонское правительство сквозь пальцы смотрело на злоупотребления колониальной администрации и даже открыто поощряло их, поскольку богатства, нажитые путем хищнического разграбления природных и людских ресурсов, широким потоком текли из Африки и Азии в Португалию. Созданная в колониях система административного управления находилась в полном соответствии с интересами господствующего класса метрополии, в руках которого были сосредоточены все основные рычаги и приводные ремни колониального административного аппарата. Этот аппарат, усиленный военным гарнизоном, представлял собой, таким образом, не что иное, как машину для эксплуатации африканских и азиатских колоний португальским империализмом.

Идейные конкистадоры португальского колониализма (Ж. Фрейре и др.) пытались обосновать «исключительность» заморской политики Португалии, создав теорию лузо-тропикализма. Согласно ей существуют особые социально-психологические свойства португальцев, которые заключаются якобы в отсутствии всяких расовых предрассудков, в умении приспосабливаться к чуждой им социальной среде, особенно в условиях тропиков, и преображать эту среду посредством биологической и «культурной ассимиляции». «На протяжении всего существования режимов Салазара – Каэтану, – пишет известный американский ученый А. Айзаакмэн, – Португалия и ее политические и научные союзники неутомимо распространяли миф лузо-тропикализма, чтобы оправдать свое долгое присутствие в Африке… Считалось, что политика расового эгалитаризма породила длительные и гармоничные отношения с африканцами, что имело своим следствием включение “заморских провинций” в более широкую общность – португальскую нацию».

Созданная и романтизированная португальской историографией легенда о лузо-тропикализме является одной из самых хитроумных и вредоносных легенд, которые когда-либо были пущены в оборот и взяты на идеологическое вооружение агентами колониализма за всю его многовековую кровавую историю.

Убедительная критика этой теории, разоблачающая ее порочную сущность, была дана известным ангольским ученым и общественным деятелем Марио де Андради в статье «Что такое “лузо-тропикализм”?». Вскрывая полную научную несостоятельность этой теории, в основе которой лежат мистификация и мифотворчество, М. де Андради писал: «Фрейре упускает существо колониального вопроса. Его понимание лузитанской культуры очень просто: это весь комплекс типично европейских ценностей, перенесенных и пересаженных колонизатором, – нравы, привычки, вера, а также техника, короче – стиль жизни.

Какое гармоничное и сердечное участие в этом культурном идеализме, в этой мистификации может принимать Африка под португальским господством, где туземные культуры систематически разрушались жестокой политикой ассимиляции? Люди там детрайбализованы, все население подвергается принудительному труду».

Апологеты португальского колониализма обычно аргументировали тезис об отсутствии «цветного предрассудка» у португальцев ссылками на большое количество смешанных браков в колониях в XVI—XIX вв. Однако, смешанные браки, на которые так любят ссылаться теоретики лузо-тропикализма, на деле были не результатом отсутствия у португальцев «цветного предрассудка», а вынужденной необходимостью, продуктом конкретной исторической ситуации, созданной отсутствием белых женщин.

Другой их аргумент состоит в том, что в Бразилии португальцам удалось полностью ассимилировать африканцев, которые восприняли португальскую культуру, язык, а также сами оказали ассимилирующее воздействие на португальцев, в результате чего возникло новое лузо-тропикалистское общество. Точно такой же процесс ассимиляции, по их мнению, происходил и в Анголе. Однако они игнорируют тот факт, что ангольская экономика, экология, расовая демография и продолжительная история резко отличаются от бразильских реалий. Как отмечает американский историк Дж. Бендер, «лишенные своих корней африканцы, ввезенные в Бразилию, были не способны сохранить свои традиционные институты, социальные стандарты или ценности, чтобы спасти свою культурную самобытность, несмотря на требования принять язык, космологию, одежду, пищу и богов господствующей культуры… Черные были почти полностью ассимилированы и поэтому в культурном отношении стали больше бразильцами, чем кимбунду, киконго или йоруба».

Лузо-тропикалисты рассматривали процесс ассимиляции как процесс, состоящий из трех стадий: разрушение традиционных обществ, насаждение португальской культуры и, наконец, «интеграция детрай-бализованных и опортугализованных африканцев в португальское общество». Именно этому курсу португальцы следовали в Бразилии. Что касается Африки, то португальцы оказались неспособными осуществить даже первую стадию ассимиляционного процесса. Им не удалось подорвать основы социальных отношений традиционного африканского общества. Португальцы не могли и не хотели осуществить вторую стадию процесса – приобщить африканцев к своей культуре. Например, в 1940 г. лишь 1012 африканцев в Анголе умели читать и писать по-португальски, что составляло менее 0,03% африканцев в колонии. Хотя число коренных жителей, принятых в школы за последние 25 лет существования колониального режима, выросло более чем в 10 раз, из-за низкого качества и труднодоступности образования только 5% африканцев смогли закончить четырехклассную начальную школу. Насколько малочисленна была часть африканцев, абсорбировавших португальскую культуру, убедительно показал в своих исследованиях Ф.В. Хаймер, использовавший сложную технику подсчетов на основе социологических опросов, охвативших почти 80% коренного населения Анголы.

Он обнаружил, что в начале 70-х гг. лишь ничтожное число африканцев знало португальский язык, историю, географию и политических лидеров Португалии. Например, 6,5% глав сельских семей в 1970– 1971 гг. знали, кто такие Салазар, Каэтану и Америко Томаш, менее 1% смогли назвать столицу Португалии. 85% опрошенных не знали, что такое Мозамбик, 0,6% идентифицировали его как португальскую территорию. Исследования Хаймера показали, что большинство африканцев-крестьян продолжали ориентироваться в традиционном историческом и географическом контексте и оставались относительно не затронутыми португальской культурой.

Что касается городов, то здесь имел место не процесс абсорбции африканцами португальской культуры, а процесс вытеснения африканцев из всех сфер социальной деятельности. Их вытесняли из жилых районов (они, как правило, жили в пригородных кварталах «муссекиш», но и оттуда их часто изгоняли. В Луанде, например, полностью исчезли четыре «муссекиш»). Им было трудно найти работу. Даже должности, не требующие высокой квалификации (официанты, водители такси, продавцы лотерейных билетов, горничные, швейцары), в период, предшествовавший независимости, занимали белые и мулаты. Черные гетто в Анголе, в отличие от черных гетто в США, существовали изолированно и не давали возможности их обитателям ни для продвижения вверх по социальной лестнице, ни для приобщения к западной культуре. Следует согласиться с выводом, который сделал Дж. Бендер: «Португальская колониальная система господствовала над африканцами и в сельском и в городском секторах, не абсорбируя их. Она истощила африканцев экономически, но так никогда полностью и не интегрировала их в систему. Таким образом, реальность оказалась диаметрально противоположной целям “цивилизаторской миссии” и “лузо-тропикализма”».