Текст книги "Завещание грустного клоуна"
Автор книги: Анатолий Маркуша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
7
В числе моих близких и добрых товарищей был летчик-испытатель, еще во время войны пожалованный Золотой звездой Героя Советского Союза. Он сбил пятнадцать самолетов противника, выполнил множество боевых вылетов. И школу испытателей закончил с полным блеском, получив диплом с отличием. Впрочем, лично для меня важнее всех званий, регалий и отличий человеческая сущность моего товарища. Чтобы вы могли ощутить era особинку, приведу два крошечных, не главных, но весьма показательных фрагмента из его биографии.
На очередной показ новой техники ждали в тот день главных руководителей страны. Вылизали все подходы к самолетной стоянке, постелили ковровые дорожки перед трапами, словом, навели перворазрядный марафет. В нашей великой стране даже самые толковые работники просто не могут не пустить пыль в глаза начальству, когда представляется случай.
Наконец на аэродроме появился Сам с многочисленной свитой. Летные экипажи стояли около своих машин. В большинстве – мужики были в кожаных летных куртках, и только один – при Золотой Звезде. Моего друга представил Самому лично Генеральный конструктор фирмы.
Опытный корабль, большой, респектабельный, не мог не заинтересовать начальство, стремившееся все чаще выходить в мир, совершая дальние и эффектные перелеты. Сам задавал очень непосредственные, порой наивные, однако, явно заранее подготовленные вопросы. Отвечать и не попасть впросак было не так-то просто. Как разъяснить, например, что лучше: два двигателя на корабле или – четыре, если в общем строго стоит при этом и твой четырехдвигательный лайнер, и двухдвигательный самолет коллеги. Одно неосторожное слово может привести черт знает к чему. Сам – человек непредсказуемый, ждать от него можно чего угодно, возьмет и прикажет – прекратить выпуск двухдвигательных самолетов, или того хлеще – переделать эти двухмоторные на четырехдвигательные корабли…
В какой-то момент Сам, наверное, утомился, слушать пояснения летчика ему надоело, он спросил: «А внутрь пустите?» И тут же занес ногу на трап.
Вот туг и случилось. Мой друг взял Самого за локоток, попридержал своей здоровенной ручищей. Не привыкший к узде наш темпераментный лидер немедленно вскинулся: «В чем дело?..» Окружение вздрогнуло, охрана оцепенела. А командир корабля, как ни в чем не бывало, предложил: «Пропустим даму». И сделал приглашающий жест, улыбнулся своей самой солнечной улыбкой спутнице Самого, высокопоставленной соратнице главного. Дама начала всходить по трапу, а мой друг, наклонившись к уху Самого, прошептал расчетливо громко: «Оцените эти ноги!» – и назвал Самого по имени и отчеству, не слишком почтительно, но и не фамильярно.
Пожалуй, тот, кто не жил в ту эпоху, не сумеет в полной мере оценить мужество летчика, его независимый нрав и… хороший вкус.
И сразу – второй фрагмент. В тот день он поднял опытный корабль. Отлетал благополучно. Заполнил положенную документацию и рано освободился. Дело сделано, настроение отменное, жизнь улыбается.
Мы шагаем по Сретенке, держим курс на магазин «Дары природы», задача – разжиться какой-нибудь экзотической закуской. Ведь нынче праздник – новый корабль залетал! Неожиданно мой друг выполняет резкий разворот на девяносто градусов вправо и устремляется под вывеску «МЕХА». Не очень понимая, что происходит, следую за ведущим (ведомый – щит героя! Это с войны и навсегда). В прохладном, почти пустом торговом зале мой приятель изыскано вежливо обращается к хорошенькой продавщице: «Не сочтите за труд показать нам чернобурку, желательно крупную».
Девушка выкладывает на прилавок дорогую с серебристым отливом рухлядь, приподнимает каждую шкуру, деликатно встряхивает, поворачивает к свету. Ну, а друг? Он дует в мех, и так, и этак разглядывает товар и успевает очаровывать продавщицу. Внезапно он вскидывает ногу на прилавок и обматывает чернобурой лисицей голень. При этом с самым независимым видом объясняет: «Хочу заказать чернобурковые унты, пусть Женька лопнет от зависти. Пару этой лисичке найдем?» Пары не находится. Мы церемонно прощаемся и выходим на улицу. «До следующего раза, – говорит мой друг. – У нас есть еще время. Благо, лето завтра не кончается».
Кажется, тот розыгрыш закончился очередным легким флиртом, но для меня важнее другое: «Жить надо легко, весело надо жить!»
Он умер в дороге. Вылез из своей машины, сказал сопровождавшей его курортной «жертве»: «Хорошо бы сейчас чайку глотнуть». Опрокинул термосную крышку тепловатого, с металлическим привкусом чая, погладил себя по груди: «Ах, хорошо!» И упал замертво.
Годы уходят, а я почему-то все чаще его вспоминаю: жить надо легко, жить надо весело – это очень правильно. Очень! А еще я бы добавил: и праздники устраивать надо самому себе, не ленясь, и никогда не откладывая на завтра.
8
Вспоминать полеты мне самое-самое то, что надо, а вот другим, думаю, это сможет быть не очень интересно – работа и работа, со временем должна становиться привычной, обыденной и рутинной. Заметили, репортеры, пишущие об авиации, в первую очередь клюют на всякого рода чрезвычайные происшествия, стрессовые ситуации, хоть чуть-чуть пахнущие поводом для сенсации. Признаюсь, я не люблю уцененных сенсаций и вполне согласен с Марком Твеном. Он считал, если собака укусила даже самого президента, это, конечно, событие, но далеко не сенсация, вот если президент кусает собаку, тут ничего не скажешь, – сенсация первый класс!
Даже если вспомнить не одну тысячу выполненных полетов, я не смогу похвастать какими-то сенсационными событиями, настигшими меня в воздухе. Кстати, это скорее большой плюс в судьбе пилота, ведь в нашем деле самое главное – безопасность. Впрочем, кое-какие нештатные, выражаясь языком космонавтов, ситуации пережить досталось. И это тоже опыт – иногда положительный, а другой раз отрицательный.
Взлетаю на реактивном истребителе. Машина еще очень молодая, как и вся реактивная авиация той поры. Мы только-только привыкаем к новой технике, много еще толком не знаем, к чему-то были готовы весьма приблизительно, можно сказать, чисто теоретически, и вот, вроде бы ни с того, ни сего мой зверь начинает энергично крениться вправо. Сам! А высоты у нас с гулькин нос, мы только оторвались от бетона. Выправить крен ручкой управления не удается. Бросить машину, катапультироваться невозможно – и высоты нет, и жалко… А жить хочется. Мысли – вскачь… а крен уже достиг девяноста градусов: с одного бока вижу землю, с другого – надо мной нависает хмурое небо. Терять в таком положении ужу нечего… или-или… даю ручку до упора вправо, помогаю ногой, и машина оборачивается вокруг собственной продольной оси бочкой… Та-а-ак! Хоть на совсем короткий миг я все же попадаю в нормальное положение – небо надо мной, земля внизу – и в эти мгновения я чуточку удаляюсь от земли. Времени рассуждать нет, машина снова валится на правый бок, но я в этот момент понимаю – единственный шанс удержаться в воздухе – выполнять бочку за бочкой. Непременно – вправо. При этом в положении «на спине» надо отдавать ручку несколько от себя, может и сумею тогда на самом деле наскрести сколько-то высоты. Беспрерывно кувыркаясь, мне удается вылезти на триста метров. Уловив момент, когда небо в очередной раз восходит над моею головой, а земля оказывается, где ей и положено – внизу, катапультируюсь. Предвижу вопрос: было сильно страшно? Летчикам говорю: «Попробуй – узнаешь», а пешеходам отвечаю несколько иначе: «Не очень: хорошенько перепугаться не хватило времени». И оба ответа – чистая правда.
Инженеры очень долго копаются в обломках машины – ищут дефект. И дело тут не столько даже в самом дефекте, сколько в ответе на сакраментальный вопрос: так кто виноват? А пока суд да дело начальство косится на меня. Так уж заведено – что бы ни случилось в полете, первый ответчик – пилот. Дышать в обстановке недоговоренности делается, пожалуй, даже труднее, чем в сумасшедшем полете, что закончился катапультированием. Неопределенность и подозрительность могут сбить с ног, хоть кого. Можно ли предполагать, будто летчик стремится убиться намерено, кто в состоянии придумать «ошибку» в технике пилотирования, в результате которой летательный аппарат станет беспрерывно вращаться вокруг своей продольной оси? А вот, поди, докажи – не верблюд я!
В конце концов инженерная служба своим авторитетным актом снимает с меня всякие подозрения. Отказ оказывается чисто производственным, установить его было невероятно трудно, но все-таки нашли. Меня допускают вновь к полетам и даже задним числом объявляют благодарность за решительные действия в экстремальных условиях.
Обдумывая это из ряда вон выходящее происшествие, догнавшее меня в конце лета, я снова и снова возвращаюсь к самым, казалось бы, незначительным подробностям того полета и вдруг осознаю – я остался жив благодаря моему главному другу, хотя он и не присутствовал на аэродроме, когда я вертелся в опасной близости от земли, просто однажды он поделился со мной своим опытом, вроде мелочью, спасшей его при испытании новой машины на флаттер. Он загодя настроил самолет на кабрирование, соответствующим образом отклонив триммер. Поясняю для нелетающих – триммер, отклоняемая частичка руля высоты, поставив его в определенное положение, можно быть уверенным – даже при брошенном управлении самолет станет стремиться вверх, то есть – от земли, а не к земле. С той поры, когда я узнал об этой полезной хитринке моего друга, я всегда подстраховывался, регулируя управление на кабрирование, хотя ни о каком флаттере думать не приходилось: это кошмарный бич первых скоростных самолетов был выявлен летчиками, исследован аэродинамиками в тесном сотрудничестве, так сказать, земли и неба и решительно устранен.
Выкрутившись из положения почти безнадежного, еще и еще раз обдумав, что же было, почему и как завершилось в том полете, я однако не ринулся благодарить моего друга. Знал – в авиации «телячьи нежности» не в почете. И вполне отчетливо представлял, как бы он отреагировал, приди я к нему со словами благодарности. «Брось, старикашка! Не пыли. Слова – говно, только поступки чего-нибудь стоят».
Друга моего больше нет. Рассказываю, как все было, с дальним прицелом – может кому-то и пригодится наш опыт? Вы не пропустили – это важно – наш опыт.
9
В тот день мне исполнился двадцать один год, по среднеевропейским стандартам – совершеннолетие. Моему напарнику едва ли было больше. Я сидел в передней кабине учебно-тренировочного, весьма покладистого УТ-2. Напарник, исполнявший пассивную роль пассажира, – в задней. Нам предстоял часовой полет по маршруту. Пилотирование и соблюдение ориентировки возлагалось на меня, а контроль точности соблюдения маршрута, условно говоря, на пассажира.
По отмашке стартера, я нажал на кнопку бортовых часов – отсчет времени полета начался, и мы пошли на взлет. Все, что определяло успех этого учебно-тренировочного задания, было предварительно тщательно расписано, разрисовано, прорепетировано, оговорено, усвоено и проконтролировано старшим начальником, само собой подразумевалось – экипаж задание осмыслил и с полетом справиться безусловно.
Напомню, мне в этот день исполнялся двадцать один год. Через пять минут полета, когда мы скрылись из глаз аэродромных наблюдателей, я славненько прибрал газ, снизил обороты и спустился до высоты метров в пятьдесят. Это было нахальное нарушение расписанного, разрисованного, проконтролированного задания, по которому на предполетной подготовке я получил твердую пятерку. Но учтите – полет на малой высоте, вопреки любым доводам здравого смысла, вдохновляет. В таком полете земля приходит в движение, мелькают перелески, спешат прочь поля, домики, будто мигнув, исчезают… Ты ощущаешь стремительную динамику красок и осознаешь свою власть над пространством. В те далекие дни люди еще пели «мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор». И ведь не по принуждению пели, а исключительно по заявкам души. Слова авиационного марша были для молодых пилотов больше, чем слова – они звучали, как руководство к действию, если угодно.
Постепенно снижаюсь до десяти метров. Проношусь вдоль железнодорожного состава на уровне вагонных крыш. Поезд идет по насыпи, и это дает мне возможность, что называется, заглянуть в окна, к которым прильнули пассажиры. Привет, ребята! Ну как – впечатляет?! То-то же! Знай наших!
Отворачиваю в сторону от железки, несусь над заливным лугом, вижу, как разбегаются пятнистые бело-черные коровы, смешно, вроде из под себя выбрасывая короткие разномастные ноги. Над рекой, где вроде не должно быть препятствий, совершенно наглея, держу превышение над водой в метр-полтора. Проскочив под мостом, перехожу в набор высоты, надо все-таки отдышаться, придти в себя. Чую – пассажир легонько постукивает по ручке управления. Контролер во власти азарта просит этим сигналом: дай и мне… Понимаю его и даю. Откровенно сказать, не столько из дружеских чувств, а по здравому смыслу: соучастник надежнее пассажира, не заложит, если что.
В положенное по заданию время мы садимся на своем аэродроме. Как полагается, докладываю руководителю полетов: «Задание выполнил. Все в порядке». Он смотрит на меня как-то подозрительно и спрашивает: «Ты уверен, что все в порядке?» Странно. Я подтверждаю: «Так точно – все». Руководитель полетов оборачивается к пассажиру: «А по твоему, как?» И напарник подтверждает: «Все в порядке».
Пошли к самолету – жестом показывает командир, мы идем по душистой, свежевыкошенной траве, и червячок беспокойства заползает в душу.
«Что ж вы за летчики, – задумчиво говорит командир. – Поглядите, сколько провода на костыле намотано? Сейчас не видно, в траве лежит, а когда планировали, я прикинул, получается метров сто сорвали. Бреющим лазали – понятно, не завалились – случайность, но почему не почувствовали? А если почувствовали, почему врете? За воздушное хулиганство, если я так обозначу ваши действия в рапорте, командующий вполне свободно не станет с вами цацкаться…
Как сами-то думаете? Лупанет коленом под жопу и брысь из авиации!» Тут он умолкает и долго, невыносимо долго молчит. И мы, понятно, молчим в ожидании. Ждем, как решит. Мы в его власти.
«Значит так, – говорит он наконец, – рапорта по начальству писать не буду. И взыскания на вас тоже не наложу. Что толку в гауптвахте, ну посидите вы суток пять, отдохнете… разве это прибавит вам ума? Поэтому так: снимайте с костыля провод, честно разделите пополам, смотайте в бухты и повесьте каждый над своей постелью. Ясно? Надеюсь так оно лучше запомнится! Но вы хоть соображаете, чего запомнить надо, дураки? Земля нахалов только до поры, до времени терпит. Ясно? Ей без разницы, кого принимать – тебя, сопливого, или меня, седого. Понял? Повтори, что надо запомнить… мать твою… Шевели извилиной! Думать надо до полета, во время полета и после – тоже! Летаешь – соображай, а не можешь – не летай! Идите с моих глаз, бараны!..
Наверное странно, но об этом взыскании, если можно считать монолог командира взысканием, я никогда никому не рассказывал, даже своему главному другу.
И вот, что удивительно, те слова командира и сегодня не перестали на меня действовать. Думаю и стараюсь соображать, не всегда правда удачно, но это уж, как говорится, другой вопрос…
10
Общепринятое понятие «банк» мудрый Даль трактует, как «правительственное или частное кредитное учреждение для вкладов, займов, для учета векселей…» А еще банк – «Азартная картежная игра…» С молодых лет я привык связывать представление о банке с денежными операциями, чтоб не сказать – махинациями. И вдруг, оказавшись в авиации, узнаю – в этом особенном мире существует свой летческий банк. Это когда пилоты, в ожидании своей очереди лететь или удерживаемые на земле скверной погодой, сидят на лавочках в стартовом квадрате (место ожидания на летном поле) и «едут неторопливый, раскованный треп – травят банк! – на любые свободные темы. Речь может идти о чрезвычайных происшествиях в воздухе и на земле, о нравах авиационных жен и и.о. законных супругов, о фокусах начальства, словом, решительно на любую тему. Рассказывать полагается коротко, в выражениях можно не стесняться, предпочтение отдается историям остроумным, высоко ценятся неожиданные концовки.
Как-то мы с другом, гася время на петле, то есть пребывая в вынужденном ожидании, услыхали такую байку. По понедельникам в полках стараются не летать, день считается тяжелым. По понедельникам принято зачитывать приказы. И вот начальник штаба озвучивает следующее: о катастрофе в таком-то полку. Называет дату, место происшествия и приступает к изложению обстоятельств: командир эскадрильи, капитан имярек и его заместитель на личной автомашине вышеназванного командира эскадрильи, пригласив вольнонаемную – Ф.И.О. и ее подругу – Ф.И.О. – отправились на речку. После распития спиртных напитков заместитель командира эскадрильи и вольнонаемная – Ф.И.О. удалились в расположенную поблизости рощу, а командир эскадрильи и другая женщина остались в автомобиле модели «Москвич-401». По неустановленной причине автомашина пришла в колебательное движение возрастающей амплитуды и сорвалась с обрыва. Машина затонула в реке. Командир эскадрильи, капитан имярек и вольнонаемная – Ф.И.О. – погибли.
Тут начальник штаба возвышает голос:
– Приказываю. Первое – принять у всего личного состава, имеющего личные автомашины, зачет по правилам парковки. Срок – до 31-го с.м. Второе – проверить наличие тормозных колодок и строго следить за их установкой под заднее колесо при оставлении автомашины в ненадежном месте…» Катастрофа – есть катастрофа, вне зависимости от обстоятельств, причин и не самых убедительных положений в начальственных приказах, смеяться тут, казалось бы, нечему. И все-таки мы смеялись. Мой друг сказал тогда: «Вот так, наверное, и рождается авиационный фольклор».
Много-много лет спустя из воспоминаний летчика-испытателя Галлая я узнал – примерно ту же мысль высказал Юрий Гагарин, человек солнечный, легкий, автор такого словообразования – банкобус. Дело в том, что аэродромный треп в последние годы переместился с зеленых деревенского вида лавочек – в автобусы.
А в свое время развеселившись, конечно, не столько от описания нестандартной катастрофы на земле (!), сколько от предложенных в приказе профилактических мер, мой друг почему-то спросил:
«Скажи, старикашка, а почему ты развелся? Это, я понимаю, совсем не мое дело, не хочешь – не говори, просто интересно… Вы, как люди говорят, без скандалов сосуществовали и вообще – смотрелись голова к голове когда…»
Что я мог и должен был, наверное, ответить другу? Деликатное это дело – развод, впрочем, как и совместное существование вдвоем, Да-а, скандалов в нашем доме не было, грохота сокрушаемой посуды никто не слышал, но и заоблачной, внезапно возникшей восторженности, этакого любовного хмеля, я – это уж могу сказать точно – не наблюдал. По второму кругу я женился, можно сказать, случайно. Австрийская красавица исчезла бесследно. Формально меня ничто не сдерживало, вот и рассудил, если такое можно посчитать за рассуждение: раньше или позже все женятся. Во всяком случае – подавляющее большинство вступает в законный брак. А я что – рыжий?!
Сначала все шло именно так, как у всех. А потом незаметно подползло и началось. Прихожу с полетов среди ночи. Мадам не спит, делает вид, будто читает и сразу: «Ты где был?» Не странно ли? «Ты же знаешь – на полетах». Ухмыляется: «Но вы перестали гудеть в начале третьего, а сейчас…» Невольно начинаю объяснять: «Руководитель полетов не сразу дал отбой: погода портилась медленно, ждали – похоже было снеговой заряд вот-вот пройдет…» «И что вы делали?» «Сидели в автобусе и травили банк, как обычно». «А потом?» Начиная заводиться, говорю: «Растаскивали машины по стоянкам и толкали автобус…» «Зачем толкали?» «Чтобы он – холера завелся…» «А не врешь?»
И так продолжалось день за днем, по любому поводу и без повода тоже. Замучила она меня своей ревностью. В начале оно, пожалуй, и лестно было, а потом – просто сил не стало. Пришлось предупредить: «Дорогая, кажется мне придется пуститься по бабам, чтобы как-то оправдать твои занудные подозрения. И на этот раз скандал не разгорелся, но и ничего решительно не изменилось, все шло по заведенному – где был? С кем? А не врешь… Почему так долго? Давно замечено: скажи человеку сто раз, что он свинья, человек захрюкает. Вот пример, но так я могу ответить на вопрос – почему развелся.
Мой друг долго молчал, будто решался – продолжать ли разговор. «Моя меня не ревнует. Только не знаю, что лучше… Скучно, старикашка, мы с ней сосуществуем. В среду на табуретке около кровати приготовлен вазелин, баночка зелененная, презерватив и вафельное полотенце. Как увижу, хочется рвануть когти…» Тут он рассмеялся, и я не сразу понял – с чего бы? Оказалось, вспомнил, как выезжая на днях с аэродрома, увидел на обочине метеорологиню. Не очень она была знамая, но виденная, конечно, тысячу раз. Притормаживает, спрашивает – в город? Если – да, могу подвезти. И поехали вдвоем. И вдруг она заявляет: «Слава богу, я перевожусь отсюда навсегда. Вам все равно, конечно, но дело в том, что я в вас влюбилась, как кошка, а вы – ноль внимания… Если бы я не взяла расчет, в жизни бы не призналась…»
Прежде всего мой друг удивился – ничего ведь не замечал. Но не растерялся. Исполняет разворот в лесочек. Сто метров от шоссе проезжает. Откидывает спинку переднего сидения. И – времени мало, я к вашим услугам.
«И ты знаешь, о чем я подумал, когда уже довез ее до дому и мы распрощались? А, пожалуй, все бабы на один фасон скроены, если говорить о главном. Ты как считаешь, прав я или не прав, стоит разводиться и от добра искать добра?» С моей стороны это была, наверное, ошибка, я сказал: «Стоит! Пока ищешь, надеешься…» С тех пор много чего случилось, и я знаю – нельзя друзей ни толкать на развод, ни удерживать, равно как и рекомендовать жениться, в любом случае ты окажешься виноватым при его неудаче. Мы не рассорились с другом, однако отношения наши заметно упрохладились до поры, пока мой друг не нашел в себе… не знаю уж чего надо было найти, чтобы сбежать от своей благоверной, оставив ей, кроме имущества, еще и свое широко известное имя.
