Текст книги "Хомуня"

Автор книги: Анатолий Лысенко

Русич откашлялся и нараспев прочел:

 
Тогда та женщина,
Совратительница,
Вошла в круг опьяневших,
Которые веселились, как актеры,
Так что недостойно было даже их видеть,
И она танцевала
Среди сидящих,
Обезумевших
от вожделения. И был
Желанным царю этот танец.
И сказал ей: «Проси, чего хочешь от царя…»
Исполненные дьявольской страсти,
Эти две змеи,
Точащие смертельный яд,
Завистью и низким умыслом
Посредством сигода
Погубили Иоанна.
 

Снова вышли музыканты, приготовились танцовщицы. Но, чтобы не навлекать на себя гнев его преосвященства, Кюрджи решил увести его в дом.

– Пировать в гостях у горца и не побывать в его доме – все равно, что приехать в Аланию и не увидеть ее, – добродушно сказал он епископу и повернулся к русичу и отцу Димитрию. – Прошу и вас, святые отцы, пройти с нами. Сейчас снова выйдут танцовщицы и, боюсь, вы будете себя чувствовать неловко. Пускай князья развлекаются.

Кюрджи встал, сделал шаг по направлению к дому, но тут же остановился, положил руку на плечо алдару из Хумары.

– Бакатар, друг мой, ты с нами пойдешь или останешься?

– Я позже прийду, Кюрджи, хочу еще посмотреть на твоих красавиц.

Русичу не хотелось идти в княжеский дом. И не потому, что не очень жаловал алдара. Последние дни тяжело стало подниматься на костылях по ступеням. А уходить совсем, когда епископ еще оставался здесь, тоже нельзя.

* * *

Как он и предполагал, Кюрджи повел их сразу на второй этаж. С трудом взобравшись на лестницу, русич оглянулся. Пресвитеры чинно покидали пир, князья рассаживались свободнее.

Все четыре комнаты второго этажа княжеского дома изнутри были оштукатурены и выбелены известью, слегка подкрашенной светлой лазурью. Вдоль глухих стен на широких скамейках стояли сундуки с одеждой. Выше сундуков – полки, заставленные глиняной, медной и серебряной посудой. Последняя, четвертая комната, центральное место которой занимал до блеска начищенный медный котел, подвешенный на очажной цепи, резко отличалась от остальных. Стены ее почти сплошь покрывали дорогие персидские ковры, поверх них – украшенные золотом и серебром сабли, кинжалы, лук с золотыми накладками, колчан со стрелами.

В углу стояла низкая, широкая, со скошенными спинками, кровать, прикрытая войлочным ковром. Рядом, на деревянных козлах, аккуратно сложена постель князя: набитые шерстью матрацы и подушки, прикрытые яркой шелковой тканью.

Потолок комнаты подпирало толстое бревно, орнаментированное символами огня и солнца: крестами, кругами, розетками и завитками. Капители столба, сделанные в виде пышной короны, нависали над очагом, будто укрывали его от злых духов.

Тут же стоял круглый столик на трех ножках, низкие скамеечки и княжеское кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками. На столике – широкие изящные стеклянные рюмки на длинных ножках, кувшин с вином, фрукты в ажурном берестяном лукошке.

Кюрджи то и дело посматривал на епископа, ждал похвалы, не терпелось насладиться изумлением гостя, пораженного убранством комнаты. Но его преосвященство на роскошь не обращал внимания. Уставший, он сразу опустился на скамейку, взял в руки яблоко, откусил и медленно начал жевать пропитанную солнцем, пахнущую медом чуть кисловатую мякоть.

Кюрджи разливал вино и при этом как-то странно улыбался. Русичу показалось даже, что князь или позабыл, или совсем потерял интерес к гостям, и задумался о чем-то своем. И это свое было настолько ему приятным, что он не мог сдержать улыбки. Наполнив рюмки, Кюрджи не поставил кувшин на стол, так и держал его обеими руками на уровне груди, а сам повернулся к очажной цепи и, продолжая улыбаться, смотрел на нее долго, будто читал молитву. Кюрджи и в самом деле про себя читал благодарную молитву Сафе, богу очага и очажной цепи. Губы его чуть шевелились и оттого длинные пышные усы князя вздрагивали, топорщились.

– Князь, – обратился к хозяину епископ.

Кюрджи вздрогнул, отнял от кувшина правую руку и растопыренными пальцами сверху вниз провел по всему лицу, убрал улыбку, поставил кувшин на столик и повернулся к епископу.

– Я слушаю тебя, владыка, – мягко, почти заискивающе произнес Кюрджи и сел в кресло. Владыка молчал, поэтому Кюрджи низко наклонил голову, стараясь заглянуть в глаза его преосвященству.

– Князь, – повторил епископ, – среди пирующих, там, во дворе, есть ли зависимые от тебя люди?

Кюрджи удивленно поднял брови и рассмеялся.

– Все мы зависим только от бога, твое преосвященство, – он руководит нашими помыслами.

– А люди, на которых ты мог бы положиться, друзья твои, есть среди пирующих?

Кюрджи задумался, взял рюмку, отпил глоток, поставил ее на место.

– Вопросы твои настолько неожиданны, что я затрудняюсь ответить. А главное – не могу понять ход твоих мыслей.

– Видишь ли, князь, едва я вступил в пределы Алании, сразу столкнулся с убийствами. Мне показалось, что жизнь человеческая стоит в этой стране не очень дорого.

– Это уж точно, – подтвердил русич. – Если сосед заимеет доброго коня или саблю дамасской стали, а то и просто хороший кинжал – сразу наживет себе врагов. Я много прожил в этих горах и знаю: если в доме погибнет мужчина, то оплакивают его жена и дети, да мать с отцом. Но если недруги из соседнего рода, убив человека, заберут его оружие, то стенает все селение.

Кюрджи никак не отреагировал на слова игумена. Для него – чьи одежды богаты, тех и речь чтима.

– Все, кто сейчас находится в доме, – гости. Я не могу сказать ничего плохого о них. Исстари заведено: хозяин – слуга гостя. Все они люди свободные, никто ни от кого не зависит. А что касается друзей, тут я затрудняюсь ответить. Пожалуй, на Бакатара я вполне мог бы положиться. И еще, – Кюрджи задумался, – Худу-Темур, алдар из низовьев Инджик-су. Он привел мне в подарок десять скакунов.

– А сам-то ты богат? – спросил епископ.

Кюрджи улыбнулся, окинул взглядом ковры, оружие.

– На моих пастбищах нагуливают пять табунов и шесть тысяч овец. И в рабах я не испытываю недостатка, сколько нужно, столько и возьму себе. У меня самая сильная дружина…

– В этой стране, твое преосвященство, – перебил князя русич, – всякий без труда скажет, сколько у него овец, но не каждый может назвать, сколько он имеет друзей. Это только кажется, что богатым все люди друзья.

Кюрджи бросил недовольный взгляд на игумена, но тут же улыбнулся.

– Чем богаче алдар, тем сильнее его дружина, а значит, – тем больше его влияние.

– Все было бы хорошо, – сказал епископ, – если бы это влияние способствовало порядку в стране, распространению православной веры, а не убийствам и грабежам.

– Лучше быть нищим, чем невеждой, – вставил слово отец Димитрий. – Потому как первый всего-навсего лишен денег, а второй – образа человеческого.

– Не в том дело, отец Димитрий, – епископ повернулся к иеромонаху. – Я хочу знать, есть ли возможность в Алании перейти от междоусобиц к единству, от безвластия к строгому порядку, к подчинению человека человеку по законам, установленным правителями, как это делается в лучших государствах, как это и было в Алании при Дургулеле Великом. В Константинополе патриарх всей православной церкви Герман II давал мне читать записки о том далеком времени.

– Нет, это невозможно, – сказал Кюрджи. – Любой из алдаров, если он вздумает подчинить себе других, встретит противодействие. Тогда уж и вправду кровавые реки заполнят ущелья, зальют долины, как вода затопляет их по весне. Быстрее рыба на тополь влезет, чем алдар добровольно подчинится другому алдару.

– А разве лишь оружию под силу установить твердую власть? – нахмурился епископ. – Разве князья не в силах договориться между собой и ради отчизны пожертовать своей вольницей? Я не вижу большой разницы между царской властью и любым другим правлением. Еще древние говорили, что не обряды и законы сами по себе могут помочь государству, а лишь люди, которые ведут народ, куда пожелают. Если они ведут его хорошо, то и обряды, и законы полезны, если плохо, то бесполезны. Тот, кто хочет приказывать, сначала сам должен научиться повиноваться. Повиноваться не по принуждению, не из-за страха, страх – это удел рабов, повиноваться сознательно, пользы ради своего отечества. В этом и церковь станет на сторону князей, поможет им держать народ в повиновении. Сила любой страны в единстве. Разве тебя, князь, не беспокоит нашествие монголов, беспощадно уничтожающих на своем пути саклю раба и божий храм, мужчин и женщин, стариков и детей? Огненным смерчем они прошли по Грузии и степной Алании, в прах повергли храмы господние.

– Монголы – степной народ, в горы они не пойдут. Да и вряд ли сумеют воевать они в наших ущельях. Нет, монголы не страшны горцам, – сказал Кюрджи и снова погрузился в свои мысли.

Взглянув на лук, висевший на ковре, князь улыбнулся. Он хотел было рассказать епископу, что недавно, месяц назад, встречался с тайным монгольским послом, который как раз и подарил ему этот щедро украшенный золотом лук. И ничего страшного в том низкорослом госте Кюрджи не нашел. Вполне обходительный человек. Может быть, слишком небрежен в одеждах и нечистоплотен. Чем-то скотским от него несло. Ну да бог с ним. Он же не женщина.

* * *

Посол Бутхуу прибыл в город, когда солнце закончило свой дневной путь и опустилось на вершину Мицешты. Монгола сопровождали дружинники князя Худу-Темура и двадцать половецких воинов. В тот вечер Кюрджи как раз и узнал о поражении аланов в степях между Тереком и Кумою.

Перед нашествием татаро-монгольских туменов под предводительством Джебе и Субудай-багатура низинным аланским князьям удалось привлечь на свою сторону большую орду половцев, поэтому в первые дни сражения ни той, ни другой стороне не удалось добиться победы. И тогда татары направили своих людей к половцам, чтобы сказать: «Мы и вы одного рода, а эти аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд сколько хотите; оставьте нас с ними».

Половцы соблазнились и потребовали от татар не только одежды и денег, но и много скота и лошадей. Татары не торговались, отдали все, что те просили. А как только половцы откочевали в глубь Дешт-и-Кыпчака, в глубь своих степей, напали на алан, разграбили и предали огню их села и города, часть людей истребили, часть забрали в полон и сразу двинулись на тех же самых половцев.

Главный половецкий хан, Юрий Кончакович, раскаялся в своей измене, но было уже поздно. Татары схватили не только его, но и хана Данилу Кобяковича, их вельмож и всех умертвили. Остатки половецких войск татары гнали до берегов Сурожского моря.

Джебе и Субудай-багатуру покорились все народы, которые попадались им на пути. И все это предопределено богами: большие рыбы едят маленьких.

Бутхуу, скрестив ноги, сидел напротив Кюрджи, держал на коленях отделанный золотом лук и наслаждался впечатлением, которое произвел на алдара его откровенный рассказ. Кюрджи побледнел. И нельзя было понять отчего: то ли от страха, то ли от негодования.

В те минуты Кюрджи больше всего волновало, почему половцы и аланы оберегают жизнь этого грязного коротышки, соплеменники которого столько принесли несчастья обоим народам.

Монгол словно прочитал мысли алдара, усмехнулся:

– Те из вождей половецких и аланских, кто честно и покорно склоняет голову перед непобедимыми монгольскими ханами и помогает им разбить строптивых соплеменников, получают большие награды. Прими и ты, князь, этот великолепный лук. – Монгол бережно, обеими руками поднял сверкающий от всполохов лампады тяжелый лук и протянул Кюрджи. – На нем столько золота, сколько стоят все твои табуны.

– Откуда тебе известно, сколько у меня лошадей? – удивился Кюрджи.

– Если бы я ничего не знал о тебе, то не сидел бы с тобой рядом. Война с аланами еще не закончена, покорена только небольшая часть этой страны. Основное еще впереди. Я не могу сейчас точно сказать, когда мы обратим победоносный меч на головы князей, поставивших ногу состязания на черту сопротивления. Может быть, это случится не скоро. Но ты уже сейчас должен знать о неизбежной гибели страны и быть готовым поступить на службу к Великому хану. Может быть, ты пожелаешь со своей дружиной и всеми своими людьми переселиться на восток, в Монголию, или в Поднебесную страну, покорную монголам, – в Китай? Аланы – хорошие воины, они нужны монголам и на востоке, чтобы усмирять тех, кто вздумает поднять голову против Великого хана. Подумай, князь. Там тебя ждет богатство и слава. А пока живи здесь. Когда потребуешься, я сам приду к тебе, или пришлю человека. – Монгол встал и приказал: – А теперь возьмись рукою за очажную цепь и поклянись Сафе до конца жизни быть верным Великому хану.

И Кюрджи поклялся. Он и сейчас не жалел об этой клятве, но рассказывать о ней кому-либо считал излишним. Еще неизвестно, как все обернется.

* * *

Услышав шум в соседней комнате, все четверо подняли головы и повернулись к двери. Там стояли Бакатар и сарацинский купец Омар Тайфур.

Епископ Феодор поморщился, ему не хотелось прерывать начатый разговор, да и видеть сарацина, затеявшего стычку с племенем Бабахана, не доставляло удовольствия. Кюрджи, наоборот, обрадовался возможности покончить с неприятной для него темой. Хозяин дома встал и приветливо протянул руки навстречу купцу.

– Я рад, что ты решил еще погостить в нашем городе, – сказал он, обнимая Тайфура. – Твое преосвященство, – Кюрджи повернулся к епископу, – позволь мне представить тебе моего друга – это самый богатый купец из Трапезунда, Омар Тайфур.

– К сожалению, мы уже встречались, – недовольно буркнул епископ.

– Да? – поразился Кюрджи. – Когда же вы успели?

Епископ промолчал. Отец Димитрий решил внести ясность.

– Если бы карета его преосвященства появилась перед спуском в ущелье Инджик-су несколькими минутами позже, то по вине купца могла пролиться кровь племени Бабахана, которому ты, Кюрджи, покровительствуешь.

– Бабахана? Я как-то слышал об этом человеке. Еще мой отец разрешил ему поселиться в одном из соседних ущелий. Бабахан исправно платит мне дань. Правда, дань эта не так велика, как мне хотелось бы. А что случилось?

– У меня сбежал раб, князь, а Бабахан поймал его и присвоил себе, не хочет отдавать, – ответил Тайфур.

– Смотрите, какой наглец! – возмутился Кюрджи. – Надо бы его проучить. Ну и Бабахан, козел бородатый, зна-а-ает, что много денег честно не заработаешь.

– Если бы все дело было в бороде, – усмехнулся сарацин, – то козел раньше всех стал бы шейхом.

– Скажи, Тайфур, – поднимая с пола костыли обратился русич к купцу, – если бы ты случайно не встретил Бабахана, то возвратился бы с караваном обратно в город?

– Нет, конечно. Проводник меня торопит, погода портится. Он боится, что на перевалах в неурочный час выпадет снег.

– Зачем же тебе упускать время из-за несчастного раба? Выпадет снег – и ты можешь потерять еще больше. Я в этом убедился на собственном опыте, – русич выразительно постучал костылем по своей деревянной ноге. – Понял, о чем веду речь? Лучше один воробей, которого держишь в руке, чем тысяча птиц, летящих по воздуху.

Купец не удостоил игумена ответом, обратился к Кюрджи:

– Прошу тебя, князь, прикажи вождю рода возвратить беглеца, он подал дурной пример остальным рабам моим. Ты же знаешь, что свое имущество каждому дорого. Я в долгу не останусь.

– Это не так просто, дорогой Тайфур, тут не приказывать надо, посылать дружину…

– Не делай этого, князь! – воскликнул русич. – Я хорошо знаю Бабахана. Человек он честный, коль не отдает раба, то имеет на то причину. Получит купец раба, нет ли, но десятки людей погибнут. Не забывай, что копающий яму под ближним своим – упадет в нее.

Епископ поднялся со своей скамейки и подошел к Кюрджи.

– Об этом я и толковал тебе, князь. Страна нуждается в твердой власти, в неукоснительном соблюдении законов. Может быть, и стоило наказать Бабахана, но надо ли это делать ценою жизни других людей? Я сам видел как люди бросились на защиту седого, с трудом взбиравшегося на гору человека. Так защищают не раба, а родственника, если не больше.

Кюрджи растерялся. Он не ожидал, что в это дело вмешается епископ. Князю хотелось выглядеть перед ним добрым и в то же время строгим правителем, как того и хотелось его преосвященству. Но и терять себя в глазах купца, а тем более Бакатара, тоже не следовало.

– Я понимаю отца Луку, – улыбнулся Кюрджи, – но жаль, что он думает лишь о своих интересах, – и повернулся к игумену. – Ты боишься за своего сына, святой отец? Это правда, что он женат на дочери Бабахана?

Епископ удивленно поднял брови, внимательно посмотрел на русича, потом перевел взгляд на отца Димитрия и спросил:

– Это не тот ли чернобородый, который выбил саблю у телохранителя Тайфура? Я еще удивился, почему этот светлолицый поступил так благородно, не зарубил своего противника.

Иеромонах молча кивнул головой.

– Отец игумен, – обратился епископ к русичу, – утром пошли послушника к Бабахану или вызови его к себе. Пускай отдаст купцу то, что принадлежит ему. Именем церкви принуди вождя племени возвратить раба хозяину, – и тут же повернулся к Кюрджи, – а тебя, алдар, Христом богом прошу, береги людей, не допускай кровопролития. Кто знает, может быть, им еще придется сложить голову за свободу своего отечества, за веру православную. Но та война будет угодной богу. Мы – христиане, и не можем допустить, чтобы язычники разграбили храмы господние. А ради… – его преосвященство не договорил, только с презрением посмотрел на сарацина.

* * *

Вскоре священнослужители покинули дом Кюрджи. Русич, опечаленный случившимся, попрощался с его преосвященством и направился к Вретрангу.

Конечно, ему можно было, как и советовал епископ, послать к Бабахану монахов. Но русич знал, что дело это – бесполезное, посланник церкви еще больше возмутит язычника. Только сам он, да еще Вретранг, способны уговорить вождя отдать раба сарацину.

Несмотря на то, что солнце еще не скрылось за гору, город уже затих, людей на улицах стало меньше, идти было свободно. В переулке, соединяющем улицу Эллинов с Монастырской площадью, русич наткнулся на дружинников князя, они сразу вызвались проводить игумена к Вретрангу.

– Хоть и опустел город, – сказал старший, – но ходить одному опасно, святой отец. Можно нарваться на пьяниц, а тем недолго и убить, не посмотрят на сан священника.

Дружинники напрашивались подождать игумена у ворот Вретранга, чтобы сопроводить обратно, но русич отказался, успокоил их тем, что будет находиться под защитой сыновей своего друга, а если засидится допоздна, то здесь и заночует.

Русич попал к ужину. Большая семья, густо облепив котел с варевом, дружно вытаскивала оттуда горячее мясо. Сыновья то и дело подтрунивали друг над другом, смеялись. У котла не было только Анфаны, он давно ушел к Кюрджи пришивать колокольцы, и русич удивился, что не встретил его в доме князя.

Вретранг отложил хлеб, вытер руки, встал и вынес из мастерской скамейку для русича.

– Каждый раз, когда ты уходишь из моего дома, мне хочется спросить: зачем? А когда возвращаешься, то пытаюсь догадаться, с чем ты пришел.

Русич рассказал.

– Жаль Бабахана, – тяжело вздохнул Вретранг. – Все это для него может закончиться плохо. Воевать с Кюрджи – бессмысленно. Хорошо бы уговорить Бабахана возвратить раба Тайфуру.

– Ты считаешь, Бабахан согласится?

Вретранг пожал плечами.

– Если бы мы поехали к нему вдвоем, то, может быть, и удалось уговорить его.

– Куда мне сейчас в горы, силы не те. Передай Бабахану, что я очень прошу его покориться князю. Не пойму, чем ему приглянулся раб этот?

Анфаны возвратился в сумерки. Сильно встревоженный, он сразу подошел к отцу и игумену.

– Отец, Бабахану грозит беда, надо помочь ему, – с ходу выпалил Анфаны. – Я работал в конюшне князя и случайно узнал, что Кюрджи в коморе, за перегородкой, прячет Черное ухо. Помнишь, ты как-то рассказывал о нем?

– Черное ухо? – переспросил Вретранг. – Давно я ничего не слышал об этом убийце и грабителе, думал, что его в живых уже нет. Откуда он взялся?

– Не знаю, отец.

Русич нахмурился и опустил голову, вспомнилась смерть Аримасы.

* * *

Черное ухо появился у Кюрджи сразу после отъезда монгольского посла. Его привез Худу-Темур и попросил спрятать на время, пока народ в низовьях Инджик-су не позабудет о его делах.

– Черное ухо – незаменимый человек, если надо выследить и незаметно убрать врага или провернуть любое щекотливое дело, где не должно упоминаться честное имя князя, – пояснил Худу-Темур. – Один только недостаток у Черного уха – слишком приметен.

Кюрджи приютил убийцу, но установил строгое правило: Черное ухо должен покидать княжеский дом и возвращаться обратно только ночью. И даже в таких условиях никаких самостоятельных действий Черному уху предпринимать не разрешалось. Лишь один раз, возвращаясь из поездки в Абхазию, Черное ухо, загнав своего коня, без ведома князя украл жеребца у Саурона, когда племя отмечало праздник Священного дуба.

* * *

– Послушай, Черное ухо, у тебя есть поблизости надежные люди? – услышал Анфаны сквозь тонкую перегородку в конюшне голос князя.

– Человек пять – шесть найдется.

– Нет, Черное ухо, этого мало.

– Что поделаешь, князь, слишком много времени прошло с тех пор, как я был хозяином в здешних ущельях. В те годы тебя еще на свете не было. А что, предстоит серьезное дело?

– Да.

– В таком случае постараюсь уговорить каждого из пятерых привести по пять своих кунаков.

– И этого мало, – сказал Кюрджи.

– Вот это да! – поразился Черное ухо. – Но людей больше у меня нет, придется просить помощи у Худу-Темура.

– Он уже спит, слишком много выпил. Обойдемся без него. Вот что, – подумав, сказал Кюрджи. – Ты знаешь Ашина, моего дружинника?

– Ашина не знает только тот, у кого денег нет, – усмехнулся Черное ухо.

– Вот тебе кошелек, здесь полсотни золотых монет. Не надо высыпать деньги, кошелек принадлежит купцу, Омару Тайфуру. А у денег глаз нет. Монеты можешь отдать Ашину вместе с кошельком. Так даже лучше. Золотым ключом и крепость откроешь. Пусть он тайно от меня подберет пятьдесят дружинников и утром приведет их к ущелью Черных пещер. Туда же подойдут и десять телохранителей Тайфура. Ты со своими людьми должен добраться раньше всех. И вот еще что. Каждый пусть закроет лицо повязкой, чтобы никто не узнал моих людей. И проследи, чтобы в пещеры никто не входил. В одной из них я буду с купцом, чтобы точно знать, что у тебя все в порядке.

– Значит, у меня будет около сотни человек? Теперь говори о деле, князь.

– Знаешь, где расположено селение Бабахана?

– Примерно.

– Можешь уничтожить его полностью, – милостиво разрешил Кюрджи. – Все, что найдете там, ваше.

– Велика ли твоя доля, князь?

– У Бабахана скрывается беглый раб сарацинского купца Омара Тайфура, надо возвратить его хозяину. А что касается Ашина, хорошо, если его настигнет стрела Бабахана. Что делать с остальными, после придумаем. С человеком всякое случается в жизни.

– Я твоих дружинников вперед пущу, и еще не известно, сколько их уцелеет.

– Вот, пожалуй, и все, – сказал Кюрджи. – Как стемнеет, сразу уходи, потом найдешь возможность вызвать к себе Ашина.

– А может быть, проще ограбить самого купца, князь? Он же не родственник твой?

– Нет, Черное ухо, – Кюрджи помолчал минуту, потом сказал: – Впрочем, если за пределами моих владений, где-нибудь за перевалом, то можно. Потом сговоримся.

– Ты не сказал о своей доле, князь.

* * *

Анфаны больше не стал прислушиваться. Потихоньку свернул попону, собрал инструменты и выскользнул во двор. Князя он еще долго ожидал у пустого, полуразрушенного сарая, откуда хорошо были видны и вход в комору, и дружинники, столпившиеся у ворот, и гости Кюрджи, уснувшие на подушках рядом с остатками пищи.

Закончив рассказ, Анфаны присел напротив отца и игумена.

– Надо предупредить Бабахана, отец, – к этому времени Анфаны уже справился с волнением, говорил спокойно и рассудительно. – Разреши мне поехать к нему с Сосланом.

– Никуда ты не поедешь, без тебя управлюсь. Если хочешь жить, то ни одна душа больше не должна знать то, о чем ты сейчас рассказал нам. Кюрджи не такой простак, чтобы не догадаться, кто его подслушал. Ужинай и ложись спать.

– А если ночью пробраться к Черным пещерам, подкараулить князя и убить его? – спросил Анфаны.

– Скорее всего Кюрджи сам туда не поедет, пошлет кого-либо. А если и решится на это, то отправится к пещерам с хорошей охраной, вперед себя пустит верных людей. Скажи Хурдуде, чтобы седлал двух лошадей. Мы с ним поедем к Бабахану.

Анфаны позвал Хурдуду и отправился в конюшню.

– Пора и мне уходить, Вретранг, – русич с трудом поднялся со скамьи. – Устал я сегодня, напрыгался. А надо еще повидать Кюрджи и Тайфура. Иначе не отменят налет на селение Бабахана. Могу я заверить их, что раб будет доставлен во двор князя?

– Конечно, только не утром, отец Лука. Так быстро нам не управиться. А к полудню, пожалуй, вернемся. – Вретранг проводил игумена до калитки. – Если возможно, отец Лука, не говори князю, что я поехал за рабом. Мне еще жить в этом городе, а Кюрджи злопамятен, найдет возможность свести счеты, если помешаем разграбить Бабахана.

– Хорошо, Вретранг. Скажу, что послал монахов. У тебя где-то валяются мои старые сутаны, если целы, накиньте их на себя. Вдруг Кюрджи вздумает поинтересоваться, кто вечером выезжал за ворота. В полдень я вышлю к лесу послушников, им и передашь несчастного, – русич тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: – Не пойму, чем прогневил бога, что опять он на пути моем Черное ухо поставил? Один камень, а много, наверное, еще горшков перебьет. Тревожится сердце мое о Сауроне. С самого рождения над ним тень Черного уха витает.