Текст книги "Легенда"

Автор книги: Анатолий Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

пузыри и буруны на миг – и снова гладкая, живая,

кристально-холодная вода, так что голова кружится,

когда смотришь на нее.

Я читал где-то об Ангаре и наткнулся на такое сло-

во: аквамариновая вода. Я не знаю, какой это цвет, но,

наверно, это точно. Простого слова нет, чтобы передать

потрясающую, необыкновенную красоту этой неправдо-

подобной, неестественной воды. Она прозрачная, как

хрусталь; она неуловимо играет, как драгоценный ка-

мень; она ак-ва-ма-ри-но-вая! В этот вечер киноопера-

торы испортили сотни метров пленки, пытаясь заснять

ее краски. Нет-нет, да и хватались они за аппараты и

напряженно снимали буруны, поток… Петька сознал-

ся, что и он потратил полпленки на воду; знал, что не

выйдет, что эти дивные переливы не уловишь ничем, и

не мог устоять. Это можно только видеть, и я смотрю,

и все смотрят, жадно, взволнованно.

А мост раскачали сотни машин. Он горбится, взды-

мается, проваливается и скрипит. Одни понтоны ныря-

ют, другие взлетают, грузовики колышутся на них.

Дым! Дым! Темнота пришла неожиданно. Зажглись

сотни прожекторов. Похоже на ночную киносъемку.

Шум, голоса, ярмарка; машины вылетают на освещен-

ное пространство, репродукторы надрываются, читают

что-то похожее на стихи. Я устал. Голова как чемодан.

Нет сил бегать, стоять, смотреть…

Так длится час, так длится два, три…

– Товарищ диспетчер! Разрешите сесть в машину.

Я корреспондент, мне нужно посмотреть.

Диспетчер подозрительно оглядел меня, но из кар-

мана у меня торчала авторучка, и это спасло.

– Садитесь. Два рейса.

178

– Захарыч! Я с вами!

«МАЗ» рванулся, и вот я с замирающим сердцем

болтаюсь в кабине уже на мосту. Девчонка с флажком

манит машину к себе, Захарыч слушается ее, как

школьник. Мост качается, как палуба корабля. Когда

он проваливается вниз, сердце замирает и подбирается

легкая тошнота. «Шух-шух-х-х!» Брызги, муть – и

мгновенно чистое зеркало воды.

– Неужели не уносит?

– У-но-сит! Теперь наши камни у самого Иркут-

ска…

– Захарыч, зачем же сыпать?

– А вот и будем сыпать, пока не пересилим. Али

мы ее, али она нас.

– Захарыч!

– А что ж ты думал? В бирюльки играем?

– Правда, что вы будете работать сутки?

– По-добровольному. Кто желает. Может, больше…

– А отдых?

– Какой отдых?

Я у Захарыча в кабине впервые. Хватаюсь за ручки,

держусь за дверцу, но меня чуть не стукает головой о

крышу. Тряска. Внутренности переворачиваются. Рев

мотора, бензиновый дух. Прыгают стрелки на освещен-

ных циферблатах.

Захар Захарыч бешено крутит баранку; высунув-

шись, что-то кричит.

– Ну и работка у вас!

– Работка у нас, Толя, обыкновенная.

– Как вы только выдерживаете?

– Привычка – все.

У меня, как в калейдоскопе, проносятся перед гла-

зами ковш экскаватора, поток камней в кузов, бегущая

полоса дороги, толпа у моста, аквамариновая вода,

желтые пузыри и опять ковш экскаватора. Так быстро,

12*

179

стремительно… Стучит в висках, кружится голова.

Я уже пьян.

– И что удивительно,– говорит Захар Захарыч,—

работа у нас сегодня без норм, без учета. Шоферяги —

ведь народ какой: не проставь ему ходку, он пальцем

о палец не ударит, машину с места не сдвинет! А тут

посмотри, что делается! Каждый норовит вперед, каж-

дый норовит скорее да больше. Никто ведь не узнает,

сколько он привез. Артелью работаем! А они лезут. Ты

не знаешь, почему? Ты не знаешь, почему ни один не

отказался работать сутки? Все, все как один! Что же

это такое? Ты понимаешь, скажи нам сейчас в воду

бросаться – ей-богу, найдутся такие, что бросятся, ма-

шинами своими загородят!

180

И я верю этому! Но не могу осмыслить – устал от

тряски. Выскакиваю на мосту.

– Ага-а! Вот где ты попался мне в руки! – Попа-

даю прямо в объятия Мише Ольхонскому. Он носится с

рулеткой.– Ты видишь, что творится? А? Ну что, Си-

бирь плоха? А хочешь, я тебя туда брошу?

На миг в его глазах сверкнули дикарские искорки,

что-то чингисханское, мне даже стало не по себе – но

только на миг. Миша уже кричал, радостно сверкая

глазами:

– Скорость течения увеличилась! Ты понимаешь,

беспомощный человек! Да ты ничего не понимаешь!

Он побежал, забыв обо мне. Я перегнулся через

край моста, заглянул в зеленую пучину. Искорки при-

181

зрачного света неслись в ней время от времени, про

жектор ощупывал толщу у воды, и она вдруг просвечи-

вала насквозь… Дна не было видно… Скоро полночь.

Пошатываясь, напрягая внимание, чтобы не угодить

под колеса, я выбрался с моста и сел на гравий откоса.

Тут в толпе переговаривались:

– Кубы пошли! Кубы!

ЕЩЕ БИТВА

Вот оно когда началось, самое главное! До сих пор

была разведка боем. Теперь загрохотали краны, двину-

лись колонной новые самосвалы. Первый бетонный куб

упал в воду с пушечным выстрелом. Высоко взлетали

фонтаны брызг, куб перевернуло, подбросило и понес-

ло, как спичечную коробку. На берегу глухо застона-

ли: бетон несет Ангара!

Кубы заплюхались один за другим. Уже все до

единого самосвала переключены на кубы. Большие,

малые, продолговатые – их везут и везут на мост, пу-

шечные выстрелы канонадой стоят над рекой. Ничего

не поймешь, что творится на середине. Обманчивая во-

да иногда, кажется, показывает лежащий где-то в глу-

бине куб, но всмотришься – это игра света, больше ни-

чего. Выстрелы, выстрелы, выстрелы… Далеко за пол-

ночь. На берегу чуть не весь поселок. Тут в толпе я

встречаю Октябрину, Валю Середу с Вовкой, Кубышки-

на с Галей, Тамарку – всех, кого только знаю. И все

возбуждены, и никто не уходит домой.

Раздают какие-то листовки, отпечатанные красной

краской. Тревожные слухи: лопнул один из тросов мо-

ста. Если мост сорвет, все пропало и вряд ли кто-нибудь

на мосту спасется…

Аквамариновая вода… Аквамариновая вода…

182

И вдруг крики, стон над толпой:

– Показался! Показался-а!

Очередной куб, рухнув в воду, не ушел вглубь, а чу-

дом лежит на поверхности, прямо посередине реки. На

чем он держится? Что за чудо?

Начинаю понимать, что баррикада кубов уже до-

стигла поверхности. Этот первый куб торчит из воды,

как сломанный зуб, а вокруг него буруны; кажется,

что он качается, сейчас исчезнет, как мираж. Нет, ле-

жит. Лежит!

Валят еще, валят… Теперь мост приподнялся; он

словно висит на покатом, круглом валу воды – и в

центре вала зуб, сломанный зуб! Ангара перекатывает-

ся через баррикаду, поднимается все выше, тросы скри-

пят. Перед мостом уже сплошной водопад.

– Второй показался! Показался-а!

– Слушайте, слушайте! Ангара пошла через стан-

цию!

ПРОДОЛЖЕНИЕ БИТВЫ

На нашем полигоне было очень тихо и спокойно.

Слабо светит фонарь, наскоро прицепленный Петькой к

столбу, возятся таинственные тени, над чем-то колдуют.

В земле вырыты кубические ямы, в них самосвалы за-

ливают бетон, там он и застывает.

Штаб сообщил: еще потребуется более тысячи ку-

бов. Перекрытие будет закончено только через сутки.

Перелом наступил, но Ангара будет подниматься и ды-

биться, шоферы будут валить.

– Тоня, добрый вечер!

– Ты спишь? Уже доброе утро! Что ты не отдыха-

ешь, чудной? Тебе же в восемь часов нас сменять!

– Когда же тут спать, если такое творится!

183

– Толька, голубчик! – встрепенулась Даша.– По-

стой за меня, повибрируй! Вы, бездельники, прохлаж-

даетесь, а мы ничего не видим. Хоть на пять минут!

Подмени!

– Давай!

– Только ты смотри тут мне, не халтурь, такой-ся-

кой! Вибратор слабый, не стукай им.

Издали несся грохот. Канонада продолжалась; про-

бегают по дыму лучи фар и прожекторов. Похоже на

великое пожарище: дымка, зарево, копошащиеся фи-

гурки людей.

А мы с Тоней рядом, плечо к плечу, опускаем ви-

браторы в яму, и бетон дрожит, пузырится, плывет.

– Как было б скучно жить, если бы все уже было

построено…

– Такого никогда не будет,– говорит Тоня.

– А это хорошо?

– Хорошо.

– Правда?

– Правда.

– Откуда ты знаешь, о чем я говорю?

– Потому что думаю о том же. Я ведь тебе об этом

говорила.

Она мне никогда об этом не говорила, но мне ка-

жется, что это было, такое чувство, как будто у нас с

ней был сложный спор, невидимый, незримый, а —

острый.

– А сегодня ты одна. Такая, как на танцах, и та-

кая, как в блоке, блоке, одна.

Она взглядывает на меня, и вдруг я понимаю, что

меня тянет к ней, и она тоже поняла это и ждет и боит-

ся. И, если я сейчас обниму ее, она не скажет ни слова,

она будет так же смотреть… И если я поцелую ее…

Я качнулся к ней, взял за руку у локтя, за теплую,

живую ее руку…

184

– Тонька! Толька! Где вы?

По доскам бежала Дашка, за ней Валя Середа та-

щила за руку своего Вовку, приговаривая:

– Не ныть, не ныть мне, шлепки дам! Ты выле-

жишься хоть до вечера, а мамке на работу. Только и

гулять мне с тобой!.. Девочки-и, скоро машина? Мы с

Вовкой уезжаем! Скажи тете «до свидания».

Тоня бросилась к малышу, возилась с ним, насуп-

ленным, обиженным, вытирала ему нос. А Даша подо-

зрительно посмотрела на меня, на нее и безразлично

сказала:

– Уходи. Я уже насмотрелась.

Что-то колотилось во мне. Я сел в кабину грузови-

ка, села Валя с Вовкой, и я рад был, что Вовка хнычет,

отвлекает ее; я смотрел вдаль, на зарево, на одинокий

фонарь нашего полигона. Дорога петляла среди колдо-

бин, столбов, и зарево появлялось то справа, то слева.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ

Валя с Вовкой жили на втором этаже деревянного

дома, в крохотной угловой комнатушке. Тут едва поме-

щались кровать, люлька, столик и стул. Разбросаны

разные тряпки, целлулоидные игрушки; хлебные кор-

ки на столе вперемешку с книгами, зеркалом и буты-

лочками лекарств.

Мне не нужно было к ней, но я не мог сопротивлять-

ся, а она настойчиво тащила, словно от чая должно

было зависеть бог знает что. Или она хотела сказать

мне что-то важное?

– Вот так и живем. Богато, правда? Извини, что

не прибрано: некогда. Вовка весь день в детском сади-

ке, я на работе. Только спим дома.

– Валя, у тебя родные есть?

– Нет, померли. Одна.

185

– Одна?

– А я не плачу. Чего плакать? По всякому поводу

реветь – слез не хватит. Надо ведро воды в день пить,

как лошадь… Вовка, не бери в рот гребешок!.. Хороший

у меня сын, Толя?.. А ну, давай нос! Сморкайся, еще!

Еще! Ох ты, радость моя, ох ты, горюшко! Ну, сели, гоп!

Она налила чаю себе, Вовке, мне. Хлебнула, чуть

задумалась.

– Живем одни… а папки нету. Вот так, Толя, сре-

ди вашего брата находятся… аглоеды. Мы глупые, дев-

ки, доверчивые, все отдаем, а он… Не очень торопись

обнимать девушек, Толя, не шути. А если любишь, не

обижай, не бросай, прошу тебя! Слышишь, прошу тебя!

Она сказала это так страстно, так горячо, что я не-

вольно вздрогнул.

– Ты понимаешь меня?

– Да.

– Вовка! Не разливай на скатерть! Ну?.. Что? Не

хочешь? Спатки? Скажи дяде «спокойной ночи».

Вовка капризничал, хныкал, лег в постель и не хо-

тел спать.

– Мама, машины, машины!

– Насмотрелся, бедненький, теперь не уснет! —

сказала Валя с досадой.– Он у меня впечатлительный.

В окошко было видно зарево; казалось, и сюда до-

носится гул канонады. Или это гудел ветер?

– Ну что, и спать не хочешь? Говорила тебе, идем

раньше домой. Нет, «не хочу, не хочу»! Слушай, я тебе

про белого бычка расскажу…

– Не хочу!

– А чего ж ты хочешь?

– Про Ангару.

– Да я уже тебе два раза рассказывала.

– Еще!

Тогда Валя, тихо покачивая кроватку, начала рас-

186

сказывать про красавицу Ангару, про седой Байкал, и

богатыря Енисея, и грозный Шаманский камень.

Она кончила, а Вовка не спал.

– Еще! – тревожно и капризно требовал он.

– Все уже, сынуля, спи, родной!

– Нет, не все!

– Ну как же не все? Я все тебе рассказала.

– Не все!

– Ну ладно, постой… Не вертись… Слушай.

Я тоже слушал, и это был —

конец сказки

…И жили вместе Ангара и Енисей тысячи лет.

Они были счастливы, как могут быть счастливы

только самые красивые и самые смелые люди. Они не-

жились на гибких постелях среди сопок, плескались на

заре, и Ангара разбрасывала свои радужные, алмаз-

ные брызги.

Однажды некий старый человек сказал им:

– Вы не задумывались над тем, что жить, только

нежась и разбрасывая алмазные брызги,– это еще не

счастье? Я знаю настоящее счастье. Хотите, я дам его

вам?

Ангара засмеялась, и улыбнулся Енисей в черные

как смоль усы. Кто смел учить их жить?

На их берега сходились народы. Люди бросали в во-

ду камни. Ангара пенилась, кипела, уносила камни

прочь, как легкие пушинки. Люди бросали. Ангара бы-

ла сильная – они сильнее, Ангара была смелая – они

смелее, Ангара была непокорная – они непокорнее.

Они заставили Ангару и Енисея работать. Добывать

для людей свет, радость и тепло.

Тогда случилось чудо.

Тогда поняли Ангара и Енисей, что до сих пор было

187

их счастье малым, и ничего они в жизни не знали и не

видели. Потому что настоящее счастье приходит не

там, где мы ждем его, и оно не такое, каким мы его

представляем. И уж никогда оно не бывает легким.

Настоящее счастье – трудное счастье.

Ты вырастешь, мой сын, и поймешь это. Не пытай-

ся искать легкой, счастливой жизни: ее нет в мире.

И никогда не будет.

Потому что жизнь – это работа для радости, и тот,

кто не трудится, а только разбрасывает алмазные брыз-

ги,– тот ничего в жизни не понял.

Потому что трудиться, нести с собой свет, радость

и тепло – это и есть самое большое, самое великое сча-

стье на земле…

СОБЫТИЕ, ДЛЯ ИСТОРИИ НЕ СУЩЕСТВЕННОЕ

Наконец-то я получил зарплату. Аванс я пропустил

в больнице, поэтому получил сразу все. В последнее

время деньги у меня были. Наш Захар Захарыч, ока-

зывается, миллионер, у которого можно всегда одол-

жить. Он ведь один, а зарабатывает порядочно и охот-

но помогает всем. Он нашел какую-то бедную сторо-

жиху с четырьмя детьми; она ему стирает, а он ей по-

могает сводить концы с концами. Петька у него бессо-

вестно берет на химикаты. Так что если фотолетопись

стройки когда-нибудь появится, то знайте, что сие фун-

даментальное предприятие полностью финансиро-

вал Захар Захарыч. Когда старику отдают долг, он

всякий раз искренне удивляется: «А разве ты у меня

брал?»

Получив деньги, я не знал, что с ними делать. От-

родясь я не держал в руках такую пачку. Несу в

кулаке – чего-то стыдно, неловко. Положил в кар-

ман – брюки отдуваются.

189

Сначала я, конечно, роздал долги: Николаю, де-

вушкам, Захарычу. Кого-то из девушек забыл, и одна

десятка осталась. Кого ни спрашивал – не берут. Пос-

ле я отправил триста рублей матери. Отложил на еду.

И осталось четыреста рублей.

Я решил купить часы. Никогда в жизни их у меня

не было. Как я завидовал другим! Витька носил часы

с пятого класса. У Захарыча, у Тони, у Леньки… да у

всех есть часы! Нет, до зимы еще далеко, пусть пальто

подождет, я куплю часы.

Мишке Ольхонскому тоже нужно было в Иркутск,

и он вызвался консультировать меня в столь важном

жизненном шаге. Мы выехали с ним на попутном кате-

ре «Орел», пристроились на корме среди бухт каната и

пожарных ведер.

Медленно уплывала в дымку шестерка портальных

кранов. Станция, затопленная водой, теперь низкая,

распласталась над бурунами. Эстакада дрожит и виб-

рирует; над отверстиями колодцев, над штрабами на-

стелили доски, чтобы кто-нибудь нечаянно не оступил-

ся – если упадешь в воду, тут тебе и конец: унесет в

спиральные камеры, в рабочие колеса. Для любителей-

рыболовов наступил праздник. Свободные от работы,

они лепятся по карнизам у выходных ворот, обдавае-

мые брызгами, и нет-нет, да и подхватывают самодель-

ными сачками обалдевшую, обессиленную рыбину.

Где аквамариновая вода? Нет ее! Бурая, мутная, не-

спокойная, она несет из котлована уже целую неделю

ил, мусор, роет дно своего нового ложа, вырывает кор-

ни и траву. Шутка ли, такой поворот в жизни реки!

Есть от чего потерять холодный ослепительный блеск.

Я помню, в детстве, когда мы гостили у бабушки в

деревне, ребятишки «гатили гатки». Мы шли на ручей,

шапками, пригоршнями, дощечками складывали гору

песка, набрасывали в ручей камней, а потом обрушива-

180

ли песок – торопились, утаптывали, укрепляли. И на

полчаса ручей вдруг останавливался,– растекался по ов-

ражку мутной лужей. А мы прыгали, вопили, бродили

по колено в «глубокой воде». Радость какая!

Радость! Что это за чудо – знать, что ты участву-

ешь в настоящем деле, бетонируешь выше и выше и

прочно стоишь на ногах над бурлящей под эстакадой

Ангарой! И если есть забота на сегодняшний день —

так это покупка часов.

– Ты, Мишка, удивительный человек. Но ты сти-

ляга.

Мишка удивленно осмотрел свой костюм, свои но-

вые туфли на микропоре и вдруг прорвался потоком

брани:

– Дурак! Ничтожество! Глупости только и знаешь

болтать! Что же, всякий хорошо одетый человек по-

твоему – стиляга? Стиляга – это социальное явление.

Ты спроси у него: откуда он взял это? На чей счет он

живет? Что он ищет в жизни? Стиляга – это не микро-

пора на ногах, это микропористая душа!

– Эх, Мишка, у тебя замечательный рот: как ты

его раскроешь, так и вылетает тезис к докладу! Видно,

тебя только могила исправит. А хочешь, я тебя туда

брошу?

– Ну-ну, не мни костюм…

– Ага, испугался, стиляга! Ладно, давай лучше об-

судим, какие мне купить часы.

Полдня мы потеряли в магазинах. Обошли все ко-

миссионные и безжалостно забраковали выставленную

там продукцию. Золотые часы мы сразу отвергли как

пережиток капитализма, тем более что они стоят более

тысячи. Карманные – это предрассудок. «Звезда» —

слишком уж дешевы, нет шику. «Победа» – это уже

старо. «Кама», «Маяк» и прочее – модно, но чего-то

такого – изюминки! – не хватает. Мы купили «Моск-

191

ву» ровно за четыреста

рублей, на шестнадцати

камнях, маленькие, с зо-

лотистым циферблатом,

зелеными светящимися

цифрами и центральной

секундной стрелкой. Пря-

мо маленький секундо-

мер! Второго часового за-

вода в Москве, что на Ле-

нинградском шоссе. Там

еще есть остановка трол-

лейбуса номеров «12» и

«20». Как едешь на «Ди-

намо», кондуктор объяв-

ляет: «Белорусский вок-

зал, следующая – Вто-

рой часовой завод…»

Родным-родным пове-

яло на меня… Они отту-

да, из Москвы, мои часы,

и собирала их какая-ни-

будь девчонка, которая

бежит сейчас, наверно, в

столовку или спускается

на эскалаторе в метро

и не знает, где, у кого теперь те самые часы, что дер-

жала она в своих руках. А мы построим ГЭС, уедем,

и кто-нибудь будет идти по шоссе на ее гребне, тро-

нет рукой стену – и не узнает, где же те люди,

что вот здесь ее заглаживали, даже следы пальцев

видны!

В Историческом музее на Красной площади я ви-

дел глиняные черепки посуды эпохи неолита; все за-

был, а одно осталось в памяти: вмятины от пальцев на

192

горшке – от пальцев че-

ловека, который жил

семь тысяч лет назад…

…В тот же вечер мы

устроили в общежитии

грандиозную пирушку.

Пришли Тамарка, Тоня.

Жалели, что нет Захара

Захарыча.Вот кого нам

не хватало! Но он ушел в

ночную смену. Леонид

принес патефон, но плас-

тинки не устроили Ми-

шу, и он приволок чемо-

дан танго, вальсов и

фокстротов. Ну, я же го-

ворил, что он стиляга!

А русские песни – это

мы пели, уж когда рас-

ставались.

Петька увековечил

нас за праздничным сто-

лом, предупредив, что,

хотя свету и достаточно, снимки могут не получиться из-за нового усовершенствования в аппарате, которое он сейчас испытывает.

Я был озабочен тем, чтобы рукав пиджака не опу-

скался слишком низко,и старался держать руку на

столе. Мы надымили, было жарко, душно. Тоня встала

и ушла на крыльцо.

Я вышел, подошел к ней близко… обнял и поцело-

вал.

Она доверчиво прижалась ко мне, беззащитная,

нежная, вздрагивающая от ночной свежести, и вдруг

разрыдалась.

193

Это было так неожиданно. Я стоял, немного расте-

рянный, но знал, что так нужно; а она плакала, как

будто долго томилась и у нее было горе, и тяжести,

трудности, плакала, проводила рукой по моему плечу…

Вышел Миша Ольхонский, зевнул, посмотрел на

звездное небо, сказал:

– Ага, вы тут. Ну ладно.

И ушел.

ПИСЬМО ОТ ВИКТОРА

Здравствуй, лопух!

Интересно, почему ты не отвечаешь на мои письма?

Может, ты, старик, сделался идейным товарищем? Де-

лаешь биографию? Что ж, это забавно. Впрочем, в на-

шем мире целина или Сибирь – весьма и весьма жела-

тельный (и убедительный!) пункт автобиографии, как

говорит мой гениальный папахен.

Да, Толик, в этом отношении ты, может быть, и

прав. В жизни нужно играть по крупной – и без сенти-

ментов. Люди – волки, шакалы. Если ты зазеваешься

или пойдешь наперекор, тебя попросту сгрызут. Лучше

вой по-волчьи, хапай и не зевай!

Твои передовики плевать хотели на оное «светлое

грядущее». Деньги да квартира, пожрать да напить-

ся – вот все их интересы. Животная жизнь. Предвку-

шаю, чего-то ты мне нарасскажешь, когда встретимся!

Надеюсь, теперь уже скоро?

Ну, напишу о себе. В техникум принят. Но было де-

ло с большим скрипом. Папахен и мамахен на радо-

стях обещают мне мотороллер. Хорошая вещь – и не

так уж дорог. Будем гонять, Толъка! Я даже ходил в

магазин, присматривал. Скажу по секрету, что родитель

затеял сейчас одну авантюру, и, если она выгорит, при-

бавочная стоимость для роллера будет!

194

Пока я добыл магнитофон «Яуза», записываю с

приемника джазы. Эх, Толя, «буги-вуги» – доистори-

ческое дерьмо! Мы тут в одной компании затеяли по-

пробовать «рок-н-ролл». Говорят, потрясающая вещь.

В Москве появились новые туфли на каучуке – мечта!

Мне шьют костюм из импортного материальчика. Коро-

че: пора обретать человеческий облик.

Задумал я, старик, между прочим, жениться. Зна-

ешь, в жизни, как говорится, не повредит. Юнка, ка-

жется, не против, но у нее хахалей, как всегда, леги-

он,– попробуй перепижонь! Впрочем, я заливать умею,

ты меня знаешь. Эх, Толя, я здорово изменился! Тебя

не шокирует мое письмо? Весело что-то!

Будь здрав и ради бога черкни же наконец, жив ли

ты. Мне ведь ужасно интересно все-таки. Постарайся

поскорее приехать, да гульнем вместе тут «с веселой

братвой, по прозванью шпаной», как поется в одной

уркаганской песне. Ты знаешь, сейчас в нашей компа-

нии признак хорошего тона – воровские песни. Экзо-

тика! Сила!

«Подлюга Муська, ты меня любила…»

Жизнь, Толя, жизнь – лафа! Не теряй времени,

юность проходит. Жги!

МОРЯКИ УМИРАЮТ В МОРЕ

Утром пришла страшная весть: умер наш Захарыч.

Он умер в ночь, собираясь на смену, налаживая мо-

тор. Все самосвалы разъехались, а «МАЗ» Захарыча

почему-то стоял. Диспетчер окликнул его – не отве-

чает. Подошли – а старик в кабине за рулем уже хо-

лодный: остановилось сердце.

В то утро дверь в нашу комнату перестала закры-

13*

195

ваться: у Захарыча оказалось столько знакомых,

столько людей было потрясено его смертью, они прибе-

гали – многих мы никогда не видели в глаза – и спра-

шивали, спрашивали, как будто мы что-то знали.

Захара Захарыча в общежитие решили не перево-

зить. Его костюм пришел взять кто-то из шоферов; ста-

рика обрядили там же, в гараже, в красном уголке. Ко-

гда мы с Петькой прибежали туда, он уже лежал на

составленных столах – спокойный, с корявыми, плохо

сложенными на груди руками; волосы его опять пока-

зались мне серыми на белоснежной подушке.

Стулья в красном уголке составили в угол, и было

как-то полутемно и неуютно; все время входили и вы-

ходили люди, шаркали ногами. Стоял почетный ка-

раул; никто не плакал.

В углу профорг шептался с шоферами насчет крас-

ного сукна, подушечек для орденов и гроба:

– А доски пусть возьмет на рембазе, я уже дого-

ворился… А ты, Нехода, повезешь завтра, слышишь?

Машину приведи в божеский вид. Борта опустим, пове-

дешь на первой скорости…

– Знаю…

– Да, а какое же понесем знамя?..

Мы с Петькой постояли, помолчали, и нам показа-

лось, что мы чужие и лишние и наш «батя» – уже

не наш. Вот он лежал, и его тут не было. Мы отправи-

лись домой…

Похороны состоялись на другой день. Собралась

огромная толпа людей, и опять никто не плакал. Фаль-

шиво играл клубный самодеятельный оркестр; день

был пасмурный; сырой ветер трепал знамя, заворачи-

вал на грузовике красное сукно. Шофер не мог при-

строиться к идущим. Процессия вдруг разрывалась,

кричали: «Подождите!» В кучках у ворот переговари-

вались :

196

– Он с какого участка?

– Не с участка, из гаража. Помнишь, в наш двор

трубы привозил?

– Так это он?

– Ну да!

– Вот так: был человек, и нет его…

В сопках строителями положено начало небольшо-

му кладбищу – с десяток холмиков. Странное, невы-

носимое чувство давит меня при виде вот таких глухих

сибирских кладбищ, где нашли конец пути буйные го-

ловы, неспокойные сердца, занесенные бог весть куда

освоители земель. И вспомнилось, как однажды гово-

рил один старый рабочий: строители приходят и ухо-

дят, и после них остается не только станция, но и де-

сяток могил. Моряки умирают в море, а строители —

на стройках.

Постель Захарыча комендантша унесла, и осталась

голая железная кровать. Мы с Петькой присмирели и

старались не смотреть в угол. После Захарыча остались

только пустой чемодан, бритвенный прибор и недочи-

танная библиотечная книга «Искатели».

Нужно сказать, что все происшедшее я впервые осо-

знал только через несколько дней.

Шел со смены, уставший, взмыленный, сел отдох-

нуть в траве, на склоне у деревянной лестницы. Свети-

ло красное закатное солнце; спешили домой кучки ра-

бочих; урчали, ворочались внизу самосвалы. Пахло

пылью, железом; стройка шумела и звенела, как все-

гда. Я засмотрелся и задумался.

Захарыч… Человек… Он растворился в жизни весь,

без остатка. Он ничего не нажил и не оставил никакого

барахла. Водил в революцию броневик, строил заводы,

возил снаряды под Ленинградом, валил кубы в Анга-

ру – этому он отдал всего себя.

Внизу подо мной течет в новом русле река, стоят

197

стены,– как узнать, как выделить, что сделал тут

Захар Захарыч? И, тем не менее, тут дело рук его,

тут!

Его памятники по всей стране – всюду-всюду! —

безымянные, огромные, живые. Что холмик в сопках?

Простая условность! Захар Захарыч не там, он весь це-

ликом в гуле и движении мира.

Смогу ли я быть таким? Вот Миша Ольхонский,

Леонид-сибиряк или – вспомнились! – Дима Стрепе-

тов, Иван Бугай и Васек – они, пожалуй, будут.

А Гришка-жадюга? А Лешка – добродушный вор? Ка-

кой памятник останется после него? Стопка ворован-

ных стаканов и колода карт… А Витька, нашедший

«в нашей жизни клад»?..

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Путник, проезжающий через станцию, турист-путе-

шественник или художник, если ты будешь смотреть

когда-нибудь Иркутскую ГЭС, ехать в поезде на ее энер-

гии или читать книгу при ее свете, ты знай, что эти се-

рые стены, эти быки и водосливы, ставшие поперек Ан-

гары и поднявшие ее на тридцать метров, сделаны на-

ми, бетонщиками, вот этими нашими руками.

Ленька-сибиряк копал землю и строил опалубку для

них, Кубышкин скручивал арматуру, Петька-фото-

граф тащил свет, а Захар Захарыч возил щебенку;

крепкие и веселые девушки наши укладывали бетон, и

Тоня поливала его из шланга, а Даша заботливо уку-

тывала брезентом.

Мы мучились от жары и жажды летом и замерзали

зимой, мы жгли по ночам костры, проливали бетон на

эстакаду, делали брак, исправляли, получали знамена,

рассказывали детям легенды. Нам хотелось яблок, и у

нас болели руки.

198

Это была наша жизнь. Я говорю – наша, потому

что стал настоящим строителем и не представляю себя

другим.

Станция вступает в строй, и мы сворачиваем по

житки. Рыжий Николай взвалит на плечо свои склад-

ные стулья, Валя заберет Вовку из детского сада – и

мы уедем. Вот так. Я как выехал из дому в дальнюю

дорогу, так и еду, еду…

Наш паровоз, вперед лети…

Может, мы направимся на Братскую ГЭС, где мои

далекие Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек натянули

палатки, валят сосны и таскают бревна – язык на пле-

чо. Там еще нет бетонных работ. Они будут, когда при-

едем мы.

Мы еще встретимся, Димка! Мы еще вместе будем

учиться, Иван, в институте – береги свои учебники.

У меня нет ваших адресов, только фамилии, но я твер-

до верю, что мы встретимся, потому что дороги строи-

телей пересекаются.

Вот с тобой, Витька, мы, пожалуй, не встретимся…

Если ты и закончишь свой торговый техникум, ты ведь

все равно не приедешь сюда: ты по блату устроишься в

столице. И ты всю жизнь проживешь волком, так ни-

когда и не узнаешь, бывает ли на свете настоящая

жизнь. Эх, дивно мне и обидно: что же с тобой случи-

лось, кто тебя сделал таким? Откуда столько гадости,

столько трусов? Болван ты, Витька, ой, болван же ты

какой… и враг!

Да, я теперь вижу, что мы с тобой стали врагами.

Я не мог писать тебе, мне было очень трудно. Но твое

первое присланное сюда письмо камнем легло мне на

сердце. Ты не жди меня в своем любопытном лесу; и

мама твоя не дождется кедровой шишки. Я не могу те-

бе ответить одним словом, я написал записки. Они —

199

со всей правдой, со всей искренностью и болью – ответ

тебе. А если кто-либо расценит эти записки как вызов,

то и тут он не ошибется. Да, готовься!

Мы будем вас уничтожать. Все в мире только начи-

нается! Нам много еще предстоит в жизни борьбы. На-

ше поколение только вступает в нее.

Мы принимаем эстафету от Захара Захарыча. Слы-

шите вы, строители собственных дач! Слышите, хлю-

пики, впадающие в панику перед лужами!

Да, пожалуй, я понемногу становлюсь зрелым, по-

тому что начинаю кое-что понимать… Наверно, зрелы-

ми люди становятся тогда, когда понюхают пороху в

жизни. Жизнь! Нет, она не принадлежит вам, клопы и

трусы! Жизнь принадлежит людям, которые строят не

только свое собственное благополучие. Они – соль и

гордость земли. Без них вы пропали бы в двадцать че-

тыре часа, и они же вас сметут метлой! У них солнеч-

ные сердца, а руки – ох, и крепкие, мускулистые, в

кровавых мозолях! Эти руки сумеют построить удиви-

тельную жизнь, и ее приход никто, ничто, никогда не

остановит!

В ДОРОГЕ

Не засиживаться! Ведь дома ждет стирка, а если

мой фотограф загулялся, то и обед. Я торопливо заша-

гал к общежитию, но кто-то окликнул:

– Ахо! Старый знакомый! Как жизнь молодая?

Первыми бросились в глаза золотые зубы. Мой

«рвач» был в новеньком, с иголочки, шевиотовом ко-

стюме, в фетровой шляпе, модельных туфлях.

– Вы, видно, в гости? – улыбнулся я.

– Почти. Крестины у меня. Вот послали бабы в

магазин.

В руках он держал плетеную корзину, из которой

торчало десятка полтора запечатанных сургучом гор-

лышек.

– Детишкам на молочишко?

– Го-го-го! Да ты, парень, востер! – с искренним

удовольствием рассмеялся он, тяжело хлопая меня по

плечу.– Ну-ка, пошли ко мне.

– Что вы! В таком виде…

– Ни-че-го! Все мы работяги, народ свой. По-

201

шли! – Он зашептал: – С девочкой, слышь, познаком-

лю. Эх, губки!

– Нет, спасибо. Не хочу. Устал.

– Как хошь. А жаль! Работать-то еще вместе при-

дется. Ну, будь! Еще встретимся!

– Да… Мы еще встретимся.

А дома Петька, к счастью, сварил обед. На койке в

углу уже была свежая белоснежная постель, и на ней

сидела новая личность.

Итак, на место Захара Захарыча к нам поселился

самый что ни на есть настоящий хохол, чернобровый,

статный, смуглолицый, и уже ругался:

– Оце менi цii фотографи! Як почне карточки ро-