Текст книги "Легенда"

Автор книги: Анатолий Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

работают бетонщики? Блок – это огромная, сколочен-

ная из досок коробка. Все внутри перегорожено и пе-

репутано прутьями арматуры. Сверху льют бетон. Бе-

тонщики ползают внутри, утопая по колено в жидком

грязном месиве, лопатами разбрасывают кучи, уплот-

няют вибраторами. Надо доверху заполнить всю эту

коробку. Вибратор – полтора пуда, на ногах – пуды.

Как гладиаторы в древнеримском цирке – внизу, сре-

ди стен, в клетке.

– Машка, куды кидаешь! Ах ты, такая-сякая, ко-

рова, вибрировай!

– Вибратор не работает.

– А-лектрик! А-лектрик, чтоб тебя нелегкая!..

Из будки электриков несется, карабкается по арма-

туре обезьяной Петька-фотограф: он дежурит при

нашей бригаде. Достает щипцы, крутит провода,

искрит.

Вибратор чем-то похож на шахтерский отбойный

молоток. Но на конце у него не долото, а небольшой

тяжелый цилиндр с моторчиком внутри. Нажмешь

кнопку – он начинает весь дрожать, так что вырывает-

ся из рук. Дрожащий цилиндр втыкаешь в тесто бето-

на – и пошло! Бетон пузырится, плывет, уплотняется.

8 Продолжение легенды 113

Это и называется вибри-

ровать.И так надо прохо-

дить по всему бетону, слой за слоем,иначе останутся раковины (брак, за кото-

рый техинспекция взгреет,по головке не погладит).

Это самая сложная и

ответственная работа, не-

легкая еще и потому, что однообразная. Чтобы стать вибраторщиком, нужно кончать курсы, но в эти горячие дни меня приняли и допустили к вибратору

потому, что я проходил в десятилетке физику, знаю принцип вибрации и вообще понимаю химию бетонного процесса, разбираюсь во всем с полуслова. «Образованный» – ну, и полезай в кузов, нечего прикидываться.

Две смены я выдержал. После третьей чуть не слег. У меня дрожали руки, как у паралитика, бешеный вибратор, казалось, выворачивал суставы. Звеньевая Даша уперлась руками в бока, поглядела, как я

бьюсь над вибратором, силясь вытянуть его из теста, плюнула и обругала:

– Ну-у, работничка прислали! Такой ты, сякой,

вылезай на арматуру, отдохни! Будешь бадью откры-

вать.

Даша терпеть не может, когда матерятся. Но ру-

гаться сама любит. Поэтому у нее есть «заменитель»:

такой-сякой.

Открывать бадью – это второй «интеллектуаль-

ный» труд. Тут нужны голова и немалая ловкость. По-

верхность арматурной клетки была примерно на высо-

те трехэтажного дома. Тут ветерок, редкие арматур-

ные прутья вгибаются и раскачиваются под ногами с

легким звоном. Стоишь на четвереньках, уцепившись

за дрожащие пруты, и думаешь: как же выпря-

миться?

А сверху уже маячит в синем небе бадья, летит

стремительно, сыплет щебень и льет раствор.

– Девушки! Сторонись!

Они бросаются к стенкам. Саша Гурзий улыбается

из далекой будки в вышине, осторожно подводит бадью

ко мне. Я машу рукой: ниже, еще чуть, стрелу смай-

най! Стоп!

Подполз обезьяной к бадье, ухватился за нее, вы-

прямился. Она медленно, акула проклятая, «ходит» на

тросах, поворачивается. Упираюсь изо всех сил, веду,

выравниваю.

Теперь надо взять веревку и дернуть за рычаг —

как у пушки. Отполз… отклонился как можно даль-

ше… Дерг! Дерг!

Не берет. Уперся ногами лучше. Дерг! Дерг!

Весь красный, ноги скользят, колени дрожат. Ры-

вок, еще рывок!

– Сильнее, такой-сякой! Прохлаждаться из-за те-

бя будем, да?

Собираю все остатки сил. Или слечу, или открою.

Дерг!!!

115

Как орудийный выстрел сработали рычаги: «Гур-

дур-гур-р-бах-трах!» Бетон – лавиной в блок, бадья

подпрыгнула, арматура присела, а я уцепился за

прутья и закачался, как воробей на ветке, ни жив ни

мертв.

– Ха-р-рош! Дава-ай!

Смотрю, Саша Гурзий сжимает руки над головой,

подбадривает: все в порядке. Тросы дрогнули, полете-

ла бадья.

116

Есть первая!.. Ну что ж, не хуже и не лучше дру-

гих… А сам вытер холодный пот над бровями. Вот так

работают.

Да. Вот так, Толя, строят коммунистическое бу-

дущее!

КТО ЖЕ ОНИ?

Это я такой слабый и беспомощный. Это для меня

столько страхов и тяжестей. Наши бетонщики посиль-

нее меня, они работают, словно копают огород или ру-

бят дрова,– размеренно, с шутками, без особого на-

пряжения. Они должны были быть стальными, если

бы они не были простыми девчатами.

Тоня с соколиными бровями. Итак, есть

две Тони на свете: одна на танцах, а другая в блоке.

Тут она молчаливая, размеренная; она работает толь-

ко на вибраторе и на самых ответственных местах: по

углам, под стенками, среди особо сложных арматурных

сплетений. Даша очень уважает ее и никогда не бра-

нит. На месте Тони я бы уже протянул ноги.

– Как ты можешь все время на вибраторе?!

– Он меня слушается. Я даже не напрягаюсь: он

сам ходит, только направляй.

– А вытаскивать?

– Ну что ж, физкультура полезна! Да ты попро-

буй, как я, поучись. Он же живой, с характером! Да-

вай становись, пока бадьи нет…

Тоня отличается от других и тем, что она стройная

и изящная – да-да, изящная! – даже в этом мед-

вежьем комбинезоне и резиновых сапожищах. Я не

знаю, как она умудряется это делать. Другие девуш-

ки как узлы, как медведи, а она тоненькая, комбине-

зон сидит на ней, как влитый, на руке часы «Победа».

Она и заляпана меньше, и руки у нее не изуродованы…

117

Иногда она поднимает раскрасневшееся лицо с вы-

бившимися из-под косынки растрепанными волосами

и со дна клетки смотрит в небо. Мы встречаемся взгля-

дами, мне наверху хочется выпрямиться, ухарски по-

править чуб, а она смотрит серьезно, будто спрашивает

о чем-то загадочно. Потом улыбнется дружески и снова

наклоняется.

Эти взгляды – наша тайна. Никто не замечает их.

Тоня и не подозревает, как они держат меня…

Валя Середа. Она родом из Бодайбо. Мать-оди-

ночка. Курносая, скуластая, плотная и пресимпатич-

ная! Я еще не видел, чтобы она хмурилась, нервнича-

ла или с кем-нибудь поссорилась. Утопает в бетоне,

запуталась в проводах, набрала полные сапоги рас-

твора, тянет изо всех сил вибратор и щебечет там

внизу:

– Ой, де-евочки-и! А мой Вовка сегодня говорит:

«Мама! А в цирке клоун делал вот так. Я, как вырасту,

пойду в клоуны!»

Она щебечет и щебечет о самых разных пустяках,

и это не надоедает – наоборот, кажется: уйди она – и

в блоке станет пусто.

– Де-вочки-и! Я и забыла: в наш магазин привез-

ли огурцы, хорошие, малосольные, объеденье! Скорее

берите, пока есть. Я могу взять, кому надо?

Она очень любит петь. Наша первая запевала. Чуть

передышка, а то и в работе – заведет тонко, звонко,

а другие подхватят, медленно тянут вибраторы, шерен-

гой идут от стены к стене и поют…

Тася-медвежонок.Она маленькая, круглая,

добрая и хорошенькая, только руки у нее страшные —

большущие, рабочие, красные. Закутанная и завязан-

ная, как шар, даже лицо закрывает платком, чтобы не

лупилось. Она недавно вышла замуж за скрепериста.

Время от времени Тася, деловито пыхтя, караб-

118

кается по арматуре на стену и, закрывшись от солнца

ладонью, высматривает: где там, вдали, на плотине

скрепер ее мужа? Увидит, расцветет и бултыхнется

обратно в бетон.

А иногда в блоке поднимается суматоха и визг:

– Тася! Тася! Иди скорее! Толя пришел!

Это значит, что скрепер проходил рядом и муж вы-

скочил, забежал на секунду. Он, стройный и белоку-

рый парень, весь перемазанный мазутом, пахнущий

солидолом, стоит на лестнице, улыбается. Тася шари-

ком катится к нему; возьмутся за руки, стоят и смот-

рят друг другу в глаза.

И какая бы ни была спешка, даже сама грозная

змея Дашка отпускает на три минуты Тасю, хоть и

ворчит:

– Иди, холера, такая-сякая, иди целуйся со своим

Толей!..

И я завидую Толе. Я тоже Толя, но не тот…

Дашка-змея. Наша звеньевая – самая злая и

самая крикливая из девчат. Она дебелая, крепкая, слов-

но железная. Лет ей под тридцать. Лицо конопатое,

зубы желтые, в ушах серьги – ни дать ни взять, ка-

кая-нибудь деревенская бабенка. Но она прошла курсы

и работала трактористкой, каменщицей, она строи-

ла в Москве дома на Песчаной улице, была на Ста-

линградской ГЭС. Это бой-баба, и она – мое прокля-

тие. Ни секунды не дает отдохнуть, ни одного ласково-

го слова от нее не услышишь, ни одного мягкого взгля-

да. Иногда я готов ненавидеть ее.

– Толька-а! Такой-сякой, бери карандаш, считай

объем этой штрабы. Быстро! Чему тебя в школе

учили?

Она словно злится на меня за то, что у меня есть

среднее образование, а у нее нет. Мы гонимся за куба-

ми – больше, больше уложить. Считаем, вычисляем,

рассчитываем. Я лихорадочно вспоминаю: высота 6;

пи-эр-квадрат… 3,1416 умножить на…

Даша нервничает, проверяет меня, находит рас-

хождение, сделанную впопыхах ошибку и едко обзы-

вает меня доцентом, профессором или академиком —

в зависимости от величины расхождения.

РыжийНиколай. Мужчин в бригаде мало, а

в нашем звене только Николай да я. Говорят, перебы-

вало у Москаленко много мужчин, но одни сами не

выдержали, ушли, а других она разогнала. Моска-

ленко предпочитает девчат, и некоторые из них рабо-

тают у нее уже по четыре года.

Не знаю, за что она держит Николая. Зто подлин-

ный рыжий черт: грубый, злой, угрюмый, ленивый,—

иначе я не могу его представить. Николай – женоне-

навистник. Жена у него дома не говорит, только «ши-

пит», девушек он называет только «бабы». Зато и они

над ним посмеиваются и издеваются как только хо-

тят.

Дело в том, что каждую свободную минуту Нико-

лай старается использовать, чтобы полежать. Найдет

себе какую-нибудь дыру среди блоков, натаскает туда

бумаги, досок с гвоздями, железяками – и, чуть сво-

бодная секунда, он уже там, лежит.

– Глядите, Коля уже нашел курятник! – смеют-

ся девушки.– Коля! Ко-ко-ко! Куд-ку-да! Яичко снес?

Ко-ко-ко!..

Из «курятника» только торчит сизый нос Николая

и время от времени пыхают клубы дыма. Он не удо-

стаивает ответом.

– Бадья-а!

Николай вскидывается – и пошел-пошел на четве-

реньках по арматуре, как паук из засады: прыг,

скок – поймал, сбалансировал. Дерг! Бетон еще валит-

ся, а он бочком-бочком, ползком в «курятник» и залег!

120

Сейчас мы с ним соседи, валим в смежные водосли-

вы. Я смотрю внимательно и не могу одного понять:

я лопаюсь, дежурю на арматуре, не отходя ни на шаг,

пекусь на солнце, кипячусь, а у Николая бетона нава-

лено больше. Чем это объяснить?

Вот так и понеслись дни. Теперь я уже совсем

«свой» в котловане. Забежишь попить воды к Петьке-

фотографу в будку. Там у него железо, провода, лам-

пы, амперметры, и он, как Плюшкин, любовно копает-

ся в своем богатстве, чинит вибраторы, подключает

прожекторы и еще успевает фотографировать. Его меч-

та – создать фотолетопись стройки.

Встречаюсь и с Захаром Захарычем: он возит ще-

бенку под наш блок, всегда приветливо машет из каби-

ны рукой. Все мы тут, в котловане, как дома.

Наши гости – экскурсанты из Иркутска, разные

туристы, школьники. Они глазеют, удивляются кра-

нам, ничего не понимают и шарахаются от машин. А я

прохожу мимо развалистой походкой, не обращая ни-

какого внимания… Или когда они испуганной кучкой

стоят на эстакаде и смотрят, как работаем мы, тут да-

же лентяй Николай не лазит в «курятник». Мы ведь

на виду, мы с ним представляем бригаду, и мы знаем,

что пожарник, который от скуки у них за экскурсово-

да, сейчас поясняет: «Это бригада Москаленко, у них

знамя, это самая лучшая бригада». Удивительно мно-

го знают на стройке пожарники, они всю технологию

вам объяснят!

И еще нет отбоя от корреспондентов. Из каких толь-

ко газет они не прибывают! И каждый ищет людей из

своего города, и обязательно чтоб были передовиками.

А кто из нас передовик? Как отличить? Позавчера

всю бригаду фотографировал корреспондент из Мо-

121

сквы. Белел почиститься, принять позы, полчаса из-

за него держали на весу бадью, становились «динамич-

но», то есть так, как мы никогда не стоим, вопреки

всем приемам и правилам техники безопасности. Он

щелкнул раз десять и, довольный, ушел, а мы полезли

опять в свою клетку.

ТАКОЙ-СЯКОЙ

Итак, денег не осталось, если не считать разорван-

ной трешки.

Что же я буду делать? Я совсем закрутился, запу-

тался и не знаю, чем все это кончится.

Всякий раз в обеденный перерыв мы командируем

кого-либо за квасом и бутербродами в буфет. Склады-

ваемся и обедаем – вернее, выпиваем, потому что жа-

жда страшная.

Сегодня Даша, как всегда, подошла ко мне за день-

гами. Рваную трешку я постыдился дать.

– Ну, ты, такой-сякой, что, особого приглашения

ожидаешь?

– Я сегодня не хочу.

– Ух! Вы! – Она состроила такую презрительную

мину, так осмотрела меня с головы до ног, что мне за-

хотелось ударить ее в конопатую рожу, влепить так,

чтобы аж… Спокойно. Не надо нервничать.

Они все расселись в тени, на щите, весело о чем-то

говорили, а я решил от нечего делать почистить арма-

туру: все меньше будет работы до конца смены.

Было очень жарко, хотелось пить. Я тюкал и тюкал

лопатой по прутьям, скреб. Потом по арматуре

приполз на четвереньках рыжий Николай. Он делал

вид, что ползет куда-то по своим делам, но подбирал-

ся все ближе и ближе, неуклюже, как медведь. Я весь

напрягся и насторожился.

122

– Ты в-вот что,– сказал он мрачно.– Дай-ка

«Беломора».

– Кончился… – пробормотал я; папиросы в са-

мом деле кончились.

– Понятно. Денег нет?

– Есть.

– В-врешь,– невозмутимо заключил он и полез в

карман.– На, бери.

Он протягивал двадцатипятирублевую бумажку.

– Ну, бери. С аванса отдашь. Это ж-жена велела

клеенку купить. Бери, говорю! – сердито и грозно за-

орал он, весь наливаясь кровью.

– А… а… жена зашипит?

– Н-ну и п-пусть шипит.

Он так же неуклюже ушел по арматуре, а я остал-

ся, ошарашенный, растерянный, с деньгами в кулаке.

Не прошло и пяти минут, как:

– Толька-а-а! Иди, такой-сякой, сюда!

Опять начинается, опять Дашка. Господи, чем я ей

не угодил?

– Толька-а-а!

– Иду. Ну, иду.

– Ах ты, барин! Что, я сама к тебе лазить буду,

да? Спускайся вниз ко мне сейчас же!

Я спрыгнул, плюхнулся в мягкий бетон и предстал

перед ней. Дашка вдруг снизила голос, сунула мне

что-то и зашептала:

– На, глупый! Девочки тебе собрали. Сто рублей.

Держись как-нибудь. Не хватит, еще найдем.

Белесые глаза светились как-то по-особенному. Она

смущенно совала и совала слипшиеся трешки, десят-

ки, рубли, покраснела от досады.

– Да-да, еще нюни тут распусти! Мужики тоже

мне! Ты, такой-сякой, чтоб мне больше фокусов не

устраивал! «Не хочу, не хочу»! Барин нашелся… Марш

123

на щит! Там в ведре и на бумаге – все твое. Быстро,

пока бетон не подают! Ну? Молчать! Марш!

Я, не зная, что и думать, по привычке подчиняясь

ей, покорно пошлепал к щиту. Девушки уселись на

противоположной стене, хохотали, рассказывали анек-

доты, потом кто-то достал газету, принялись читать.

На меня никто не обращал внимания. На щите стояло

ведро с квасом, возле него стакан и на бумаге две сай-

ки с ломтиками сыра.

«ОЙ, ДА ПО СИНЮ МОРЮ КОРАБЕЛЬ ПЛЫВЕТ»

Куда меня несет жизнь? Куда она меня вынесет?

Буду ли я рабочим и мне век суждено так бултыхаться

в бетоне, а Витька будет агентом по снабжению и жить

на собственной даче? Что же это за Сибирь? Беда или

счастье?.. Нет, счастья не видно, скорее беда…

Мы сидим на макушке почти законченного водо-

слива и «загораем» без бетона. Сейчас ночь.

Бригада перешла в третью смену, после двенадца-

ти. Кто не знает, что такое третья смена, желаю ему и

не узнать.

Часа в три ночи начинает клонить ко сну. Руки и

ноги становятся ватными, веки слипаются. Упасть,

прикорнуть! Ничего не понимаешь: что делаешь, за-

чем? Холодно: сибирские ночи морозные, с инеем

подчас. Сначала разгорячишься, а на рассвете зуб на

зуб не попадает.

Сегодня мы кончили водослив, девушки руками за-

глаживали откосы. Это те самые знаменитые водосли-

вы, которые рисуют на картинках, когда хотят пока-

зать гидростанцию. Да, их заглаживают руками снизу

доверху, всю покатую, как застывший водопад, стену.

Просто и обыденно: сидит Даша, возле нее ведро с мут-

ной водой, дощечка, кельма,– и мажет, развозит за-

124

глаживает, как в деревне бабы мажут печь. Сверху

вниз жутко смотреть: как поскользнешься, как по-

едешь вниз, так уж не остановишься.

Сначала работа была адова, сумасшедшая: бе-

тонный завод ставил рекорд. Мы потонули в бетоне,

машины сгрудились, шоферы сигналили, мы не успе-

вали ни вибрировать, ни заглаживать, сразу доверху

так и вырос весь водослив. А теперь вот сидим и мерз-

нем: на заводе сломалась бетономешалка, не осилив

рекорда.

Николай забрался в «курятник», девушки попри-

жимались тесно друг к дружке, смотрят на звезды и

поют. Песня грустная, протяжная, голоса переплетают-

ся – одни идут вверх, другие вниз…

Ой, да по синю морю

Корабель плывет.

Ой, да корабель плывет,

Аж волна ревет…

Тихо-тихо почему-то сегодня. Песня слышна, на-

верно, всей стройке. Жужжат прожекторы, вокруг них

вьются бабочки. Мне хочется тоже прижаться ко всем,

лечь, положить голову кому-нибудь на колени. Я за-

крываю глаза, и мне чудятся корабли. Волны шумят и

плещут о водослив, вскипают барашками. Свежо! Вет-

рено! Брызги! Море. Это наше море. Корабли идут, на

них алые паруса. У меня сердце выпрыгивает от радо-

сти. Радость беспричинная, просто так, оттого, что я

живу, оттого, что у меня здоровые, крепкие мускулы

и солнечные искры в крови, оттого, что это мое море, я

его делал!

Открываю глаза: вьются бабочки возле фонаря, де-

вушки сбились темной грудой, засунули руки в рукава,

пар идет изо ртов, и кто-то страшным шепотом рас-

сказывает :

125

СКАЗКА (как яее записал )

– Итак, народились у Байкала триста тридцать

шесть дочерей. Он был старый, злой, могучий. Дочки

слушались отца, боялись его, и все как одна приноси-

ли ему свои воды.

И была у него старшая дочка, красавица из краса-

виц – голубая Ангара. Была она гордая и смелая, са-

мая смелая девушка в мире.

Чайки сказали ей, что далеко на Севере есть пре-

красный богатырь Енисей, и передали ей от него при-

вет.

И с тех пор потеряла свой покой Ангара. По ночам

она мечтала о прекрасном Енисее, о далеком Севере,

и она возненавидела отца и его власть.

С чайками красавица Ангара посылала весточки

другу, а он кликал ее к себе.

Однажды старик Байкал поведал Ангаре свою во-

лю: быть ей замужем за Иркутом.

Иркут был самый богатый из богатырей, он при-

глянулся и полюбился старому Байкалу. А жил он да-

леко за горами, среди тайги и сопок, и вот он стал со-

бираться в путь за невестой. Ехал он медленно и тор-

жественно, ехал долго и в последний раз заночевал,

не доехав шестьдесят верст до Байкала.

Была темная и бурная ночь. Ангара металась в

темнице, плакала и звала на помощь Енисея. Но ни-

кто не слышал ее.

И билась грудью красавица Ангара о каменные

утесы, и разбила она грудь в кровь.

И силой своей любви она разрушила грозные скалы

и ринулась прочь от Байкала.

Богатырь Иркут сквозь сон услышал шум ее побе-

га, проснулся и кинулся наперерез. Он круто свернул

прочь от Байкала и стал ломать и крушить в спешке

126

горы. Он настиг прекрасную Ангару в том месте, где

теперь стоит город Иркутск. Но было уже поздно:

Ангара прорвалась на Север…

А старый Байкал вскочил, вздыбился на своем ло-

же, схватил в ярости огромную гору и швырнул вслед

непокорной дочери. Упала гора на подол бирюзовой

фаты девушки – там, где перед ней расступились

скалы.

И с тех пор триста тридцать пять покорных речек

впадают в Байкал, а непокорная Ангара одна выносит

все, что они приносят. Печальный Иркут лениво льет

в нее свою тоску. Гора лежит в Ангарских воротах, и

лодки иногда разбиваются о нее, когда подхватит их

течение. Люди называют ее страшным Шаманским

камнем…

Мне стало дрожко и душно. Я ушел тогда на сосед-

ний блок, прислонился спиной к холодной деревянной

балке, слушал издали новые песни, слушал, как поет

по-украински Москаленко – ведь она украинка, с

Днепростроя,– и любовался рассветом.

Небо разгоралось бесшумно, стремительно, сначала

холодное, серое, потом с розовыми стрелами – поло-

сками облаков, потом поднялся целый пожар. Мне бы-

ла видна изогнутая змеей, гладкая и цельная, как зер-

кало, Ангара, и она неслась, неслась на далекий и ди-

кий Север. Алые паруса… Алые паруса, где же это

было?

ВО ИМЯ ЧЕГО МЫ НУЖНЫ?

Над самым ухом:

– Петушок пропел давно, дети, в школу собирай-

тесь! Ух, дождик, ух-ха!

127

Я чувствую, как на меня словно бросают горсти

песка. Продираю глаза, и прямо в лицо мне солнце и

дождь!

Я вскочил, ошалело схватился за балку, а вокруг

хлопали в ладоши, хохотали. Уже ясный, яркий и без-

облачный день. Тепло, солнце греет вовсю. Валя и Тоня

поливают из шланга водослив. Проклятая Валька-

озорница направила струю прямо на меня.

– Валька, перестань! Ва-а-а… убью!

Она валится со смеху. Ну, что ты поделаешь: весь

комбинезон как после дождя. Нашла забаву! Смешно!

– Уже скоро восемь часов, вставайте, лентяи!

Отработались. Скажу Вовке своему: мама твоя сегодня

сказки слушала. Де-евочки! А Вовка вчера меня спра-

шивает: «Мама! А скоро будет коммунизм?»

– Ну уж, неправда!

– Хоть побожусь! Он у меня уже во всем разби-

рается.

Девушки чистят лопаты, собираются. Даша забот-

ливо, основательно расстилает брезенты по мокрому

бетону водослива: будет жаркий день. Чтобы не рас-

трескался наш неокрепший бетон.

– Тоня,– говорю я,– полей мне из шланга.

Она наклоняет шланг, и я, закатав комбинезон до

пояса, обливаюсь холодной, бодрящей струей. Брызги,

дух занялся! Я обливаюсь, обливаюсь, и хочется еще.

Тоня терпеливо ждет, чуть улыбается.

– Хорошо?

– Ох, хорошо! Эх, девчата, не знаете вы этой пре-

лести: до пояса облиться – словно заново на свет на-

родиться, бр-р!.. Бедные вы!

– Будто уж?

– Тоня…

– Что?

– …Правда?

128

Она смотрит на меня своими задумчивыми синими

глазами; шланг дрожит и гудит в ее руках.

– Правда…

– Тоня, что же будет?

– Будущее.

– Слушай, Тонька, может, так надо? Может, мы

просто рабочий материал, издержки производства для

этого будущего?

– Не знаю… Не думаю, чтобы так…

– Тебе не жалко рук? Гляди, что с ними де-

лается.

– Жалко. А ты не смотри! Иди помоги Даше. Вон

она совсем запуталась.

Я иду, тяну брезенты, ползаю, разглаживаю углы.

Если бы ты знала, Тоня, как я сам запутался!..

МЫ СОБИРАЛИ ФИАЛКИ

Но деньги я не сохранил. Мой замечательный Лень-

ка не рассчитал тоже и… пришел просить у меня взай-

мы. Я честно отдал ему половину.

– Ну что ж, тогда пойдем ловить рыбу,– сказал

он.– Это уж завсегда: как на мели, пошел бычков тя-

гать.

И вот мы вышли утром, направившись далеко

вверх по Ангаре. С сопки мы увидели внизу, как на

карте, наш городок, и стройку, и шестерку портальных

кранов, из которых крайний был мой…

Мы шли все дальше и дальше. Лес становился гу-

ще, выше, исчезли, тропки, остались позади огороды,

и мы шли напрямик, продираясь сквозь сушняк, кото-

рый ломался под руками подобно макаронам, со звон-

ким треском и пылью, а паутина облепила лицо, воло-

сы, лезла в глаза – приходилось держать впереди ру-

ку, чтобы она цеплялась на рукав.

9 Продолжение легенды

129

Боже ты мой, сколько тут было цветов! Огромные,

как стаканы, крошечные, как бисер… Огненные жар-

ки, лиловый багульник; красные, синие, розовые, они

казались ненастоящими! Заросли папоротников этажа-

ми покрывали склоны, а среди камней качались хруп-

кие холодные и нежные тюльпаны. Пахло нагретой

травой, дышалось легко, сладостно, и хотелось

упасть в траву, в сетку солнечных пятен, закрыть гла-

за и лежать, слушать жужжание мух, шорохи пауч-

ков. Все вокруг было наполнено такой жизнью, такой

стройностью – мудрой, вековечной, дикой…

«Чью-ви-ить!» Тонкий, пронзительный свист раз-

дался совсем рядом. На стволе сосны, распластавшись

как белка, сидел крохотный полосатый зверек и любо-

пытно смотрел на нас блестящими бусинками.

– Ах ты, мой родной, ах ты, дурачок! – Ленька

умильно остановился и расцвел, словно увидел дру-

га.– Ах ты, мой бурундучишка! Ну, как живешь?

Как дела вообще? Куда прячешься, а?

Бурундучок слабо пискнул и шмыгнул на другую

сторону ствола. Мы стояли. Сначала показались ушки,

потом лобик, и глянули любопытные-любопытные гла-

зенки – так дети выглядывают из-за угла, играя в

прятки.

Ленька казался взволнованным. Он нежно гладил

деревья, рвал цветы, напевал и все начинал рассказы-

вать, как он жил с отцом на зимовье, а зимовье – это

просто избушка в тайге, хутор. У Леньки была замеча-

тельная собака Вальва, она за версту чуяла глухарей.

– Вот идешь ты по лесу. А он, хитрюга, засел где-

то на дереве и спит. Вальва мигом почует – как при-

мется лаять, на дерево прыгает, бесится, а он, дурак,

попыжится, поплотнее усядется и наблюдает одним

глазом. Тут уж он ничего не слышит! Ужасно интерес-

но ему: что за зверь?.. А старая лиственница как па-

130

дает! Шарах! – и охнет весь лес, шумит долго: «Де-

рево умерло…»

Глаза у Леньки блестели, и он все говорил, говорил,

прыгал по камням, разговаривал с птицами, с жуком,

словно он пришел в гости; вот долго-долго не мог вы-

браться, да и пришел, и никого не забыл, и для каж-

дого у него припасено ласковое слово.

– Ты погоди, брат, вот мы с тобой придем сюда

попозже. Вот она, брусника,– видишь, зеленая еще.

А ведь мы тут лопнем! А малина! Голубика будет! Мы

тогда всю получку в сберкассу – вот посмотришь!

Кедровать пойдем. Ух, какие кедрачи есть!

Вырезав десять удилищ, мы спустились к Ангаре.

Сколько я ни смотрю на Ангару, не могу привык-

нуть к ней. Она несется, как поезд, как падающий с не-

ба ястреб, но тихо, без бурунов и шума, только поверх-

ность напряженно пузырится, водоворотит… И стоит

удивительная тишина, в которой слышно, как шуршат

камешки по дну, а перед глазами несется, несется би-

рюзовая, чистая, как слеза, вода.

И перед этим тихим стремительным чудом я про-

сто и ясно понимаю, как родилась эта легенда о гордом

и дерзком побеге Ангары. Я смотрю, и голова кружит-

ся; кажется, что это во сне.

Ленька забросил удочки и подпер их камнями.

– Значит, искупаемся?

– Страшно…

– Ничего! Вот я Енисей переплывал – пять кило-

метров,– вот это я тебе скажу!

Я набрался храбрости и с разбегу шлепнулся в во-

ду. Сначала мне показалось, что вокруг кипяток. Ды-

хание захватило, я раскрывал рот и не мог крикнуть.

Течение понесло меня, как соломинку. Барахтаясь из

последних сил, я выполз по-собачьи на гальку и толь-

ко тут глотнул воздуха.

131

А Ленька стоял по грудь в воде, похлопывал себя

по плечам и хохотал:

– Кусается? А? Добра! Быстрина! Хороша! Ага-а!

Он, словно тюлень, нырял, фыркал, булькал и был

наверху блаженства. Я воротился по берегу к нашей

одежде, попробовал снова зайти по щиколотки. Ноги

заломило, будто я стал в лед, заболели все кости. Это

было тем более удивительно, что сверху жарко припе-

кало солнце, и галька на берегу была горячая, как

угли. Я выскочил.

– Да ты привыкай! – уговаривал Ленька. Он за-

плыл далеко саженками,– Привыкай, это тебе Сибирь!

Еще раз я окунулся, просидел в воде десять секунд

и с позорным воем шарахнулся на берег. Зуб на зуб не

попадал. Ленька пришел довольный, раскрасневшийся

и снисходительно утешил:

– Привыкнешь. Я тоже, как Енисей переплыл,

двое суток на печи лежал.

Нет, не переплыть мне Енисея… Почему же я такой

хилый, почему меня угораздило родиться и вырасти в

городе? Эх!.. А я еще когда-то воображал, что сильный.

Сколько раз я занимал первые места на школьных

кроссах!

Настроение мое упало, вдруг стало почему-то тош-

нить. Что-то за последнее время меня часто мутит. Да

это и неудивительно: ешь что попало, когда придется,

к тому же устаешь.

Поплавки всех десяти удочек почему-то потонули —

наверно, размокли. Но Ленька щелкнул языком:

– Порядок! Уже сидят.

Он подошел к удочкам и спокойно вытащил по оче-

реди десять бычков, рыжих, головастых; самый ма-

ленький был с палец, самый большой – с ладонь. Я ах-

нул от изумления.

– Иная рыба глотнула – ну, пошла водить, шу-

132

мит, не соглашается,– пояснял Ленька, наживляя

крючки.– А бычок – парень с крупной головой; взял

крючок и сидит спокойно. Знает: попался. Мы сделаем

так: я буду закидывать, а ты таскай. Они там уже в

очередь построились.

Я не верил своим глазам. Ленька шел впереди, за-

брасывал удочку и клал ее на воду. Я сейчас же брал,

тянул – и снимал бычка. Это было ни на что не похо-

же. После первой же сотни такое однообразное, неве-

роятное ужение превратилось просто в машинальную

работу. Дергали, дергали – ну что редиску в огороде!

Ухи мы наелись до отвала, а потом спали на горя-

чих камнях.

Я проснулся первый. Становилось уже прохладно.

Ленька вкусно храпел, широкогрудый, мускулистый,

как Геркулес в Пушкинском музее. По-прежнему стоя-

ла тишина, шуршали камешки, и Ангара бесшумным

миражем неслась мимо.

Вдали сквозь дымку я только теперь заметил кро-

хотные силуэты шести портальных кранов; крайний —

мой… Точка, островок, пятачок культуры в этом не-

тронутом, диком мире. И меня сюда занесло. Выдер-

жу ли?

Опять меня замутило. Вспомнил про уху, и стало

гадко: в ней плавали разваренные головы, плавники,

а мы хлебали, хрустели головами. Не надо было мне

столько есть… Да, я в школе брал первые места на со-

ревнованиях, а тут оказалось, что я просто малявка.

Вот Леньке дай в руки ружье да ржавый крючок и пу-

сти его на год, на два в тайгу – и он проживет, ничего

ему не страшно; мир для него – дом родной, и строй-

ка для него – игрушка. А я…

От заходящего солнца Ангара отливала лиловым,

зеленым, золотилась. Это было фантастично. Большие

рыбины играли, бултыхались то там, то тут. Над соп-

133

ками огненными крыльями раскинулись вечерние об-

лака. И чем краше становилось вокруг, тем тревожнее

бежали мои мысли.

– Ленька, вставай, пошли, пошли домой!

– Что с тобой?

– Ничего. Пошли домой.

– Да на тебе лица нет! Что случилось?

– Да ничего же! Тошнит…

– Ну-у… Ухи объелся. Погоди, бычков подловим

и пойдем.

– Не хочу бычков! Идем сейчас же! – Я сказал

это таким неожиданно капризным тоном, что самому

стало стыдно, а Ленька захлопал глазами.

Мы пошли через луг к сопкам. На этом лугу росли

мириады фиалок. Меня морозило, мутило, и вдруг ди-

кая резь в животе заставила согнуться.

– Что? – спросил Ленька.

– Давай нарвем фиалок…

– Девушкам? Да? – обрадовался Ленька.– Вот

это придумал!

Он, ничего не подозревая, рвал фиалки целыми пуч-

ками. У меня фиолетовые круги плыли перед глазами,

но я держался. Шли медленно и к закату солнца до-

брались до склона. Здесь новый приступ боли и тошно-

ты заставил меня отбросить букет прочь и присесть на

камень.

Ленька перепугался, засуетился, что-то говорил, а

я заорал:

– Иди вперед! Я отдохну. Иди вперед, говорю!

Он деликатно пошел вперед, поднялся по склону, с

минуту маячил его силуэт с удочками на фоне темнею-

щего неба и исчез.

Я, обессилевший, весь в холодном поту, немного от-

дышавшись, пополз за ним. Ленька сидел, поджидая

меня, в траве. Отсюда открывался, как и с портального

134

крана, необозримый вид на серебристую ленту Анга-

ры, на необъятные вечерние дали, покрытые тайгой

сопки.

– Ленька, Ленька! – сказал я, задыхаясь.– До-