Текст книги "Легенда"

Автор книги: Анатолий Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

в восемь сорок пять бежал по Охотному на занятия.

Я Москву лучше тебя, сопляка, знаю – и Сибирь знаю

получше! Вы хотите, чтобы все было готово. Вы хотите,

чтобы от Иркутска до Якутска ходило метро, а в Кузь-

михе открылся Большой театр. А то, что это джунгли,

156

ты знаешь? Джунгли! Аляска! Антарктида! Человек,

который ушел от железной дороги на сто верст,– это

Кук, Магеллан, Пржевальский! Сибирь никто не тро-

гал, не знал и не ведал. Сибирь – как неоткрытая пла-

нета, это – такое богатство, что хватит всему миру! Ты

знаешь, что мы сейчас вот на угле сидим? Да-да, под

твоей койкой уголь! Вон в Кузьмихе им печи топят, под

гору за ним ходят и ковыряют из ямы лопатой. Пойди

посмотри. Ты ехал – ты знал, куда ты едешь? Тебя

позвали открывать, тебя позвали по колено, по шею в

болоте прокладывать дорогу, а ты скрипишь: Сибирь

оказалась плоха, метро нету. Уйди, убью тебя!

– Но открывать можно и по-человечески!

– Что значит «по-человечески»? Ты, может, хотел

бы получить коттедж? На «ЗИМе» ездить на работу?

А кто «ЗИМы» делать будет? Четыре несчастных де-

сятка лет прошло, как гиблая, оборванная и варвар-

ская Россия задышала свежим воздухом, начала что-то

строить. Голодные рты, голые пуза, тьма, полтора

«форда» на всю империю, да и те иностранные, го-

лыми руками огонь брали, дрова ломали, голодали, со-

вершали чудеса, мир спасли от фашизма – и строили,

перли, шли. А ты хочешь уже на «ЗИМе» ездить? Ты

решил, что уже все кончено? Все, мил друг, только на-

чинается! Да! Только начинается! Вы приезжаете и

ждете всего готовенького, ждете квартиры с телефоном

и газом, ждете, что Чижик уже не пьет, а торговые точ-

ки завалены ананасами. Может быть, я тоже хочу ана-

наса, того, что на Арбате, в магазине «Фрукты», по ше-

стнадцать рублей кило! Так сначала, милый, построй

здесь Москву! Земля состоит, к сожалению, не только

из столиц. В крупнейшем городе Восточной Сибири

Иркутске только одна линия трамвая, и люди еще не

видели троллейбуса. Ты понимаешь? А вокруг целина,

дебри! Рано нам с тобой говорить о спокойной жизни,

157

ой, рано!.. И кто хочет прожить в наше время достойно

и по-человечески, а не паразитом,– тот поднимает це-

лину, прикладывает руки свои, а не смердит!

– Все это, Миша, я понимаю. Помнишь, я с тобой

согласился, что, если бы Америка перенесла хоть по-

ловину того, что перенесла Россия, она бы не достигла

и сотой доли…

– Ты смотри на дух, смотри на темпы. Зачем дале-

ко ходить? Посмотри, что мы вынесли только за одну

войну! Они только наживались, только загребали. А мы

жизни клали, пот свой и кровь. У тебя же отец погиб —

за что он погиб? За что мы с тобой погибнем, если это

будет надо?

– Миша, все это я понимаю… И можешь не дока-

зывать мне, что наша страна сделала чудо в невидан-

ный срок. То, что Сибирь – неоткрытая планета, для

меня немного ново, но меня и это не смущает: я согла-

сен ее открывать…

– Он «согласен»! Так знай, что никто тебя не про-

сит, никто тебе не кланяется! Ты должен! Ты понима-

ешь, никто тебя не просит! Не хочешь – иди себе ко

всем чертям, и проживешь жизнь спокойно, уютно,

удобно, и руки не замараешь. Копти себе! Сколько лю-

дей коптят! Но только если ты настоящий человек, ты

не можешь жить спокойно. Ты должен совершать вели-

кие открытия! Слышишь! Че-ло-век!

– Согласен. Должен. Должен! Я за тем сюда и при-

ехал. Но когда я встречаю свинское отношение, когда

я вижу, как много в мире паразитов…

– У тебя опускаются руки и ты говоришь «мама»?

– Нет. Но мне тяжело.

– Становись сам паразитом. Я подсказываю тебе

хороший выход. Блестящий! Ну?

– …

– Что же молчишь?

158

– …Если ты настоящий человек, ты не можешь

жить спокойно!

– Иди ты!..

– Заругался. Неплохо. Так вот, давай сядем рядом

и будем выть. Авось паразитов станет меньше. А ты!!!

А ты… что ты делаешь, чтобы их стало меньше? Ты

только плачешь! Ты испугался? А морды им бить ты

не пробовал? Свои первые шаги на стройке ты ознаме-

новал тем, что научился приписывать? Хорошо,дале-

ко пойдешь… Не-ет, брат! Нельзя жить серединка на по-

ловинку, не устоит хата с краю. Прошло сорок лет эпо-

хи, когда существуют только два полюса: если ты

поёшь не с нами, ты против нас. Что это за усталость от

борьбы, что это за паника перед лужей? Я поражаюсь:

вы рассуждаете о том, что каждый строит только свое

собственное благополучие, что в мире паразиты живут

лучше честных людей! Пищите, ноете, хнычете, испуга-

лись! Чего? Посмотрите на народ, на эту невиданную

в истории силу! Приложите свои руки, набейте мозо-

ли, а не хнычьте, не путайтесь под ногами! Делать на-

до, а не болтать! Ух, я не-на-ви-жу!

– Ты прямой, как доска, тебе бы только доклады

сочинять! В конце концов, всякий человек имеет право

на поиски и переживания!

– Нет! Нет у тебя такого права! Закройся одеялом

с головой, заткнись и переживай, а мне не смерди! Ты

мне надоел! Понимаешь, на-до-ел!

Он схватился за руку и быстро вышел. Я остался

сидеть злой, раздраженный, и опять все мысли смеша-

лись, перепутались. Ветер хлопал форточкой, натяги-

вал пузырем марлю, которой затянуто окно. Вдруг в

коридоре затопали, зашумели. Голос сестры:

– Главврач! Главврач! Ольхонский из пятой пала-

ты на ступеньках лежит! Санитаров!

Я выскочил, бросился вниз. У выхода во двор, на

бетонном крыльце,санитарки поднимали Мишу. Сту-

пеньки были облиты кровью. Лицо его пожелтело,как

160

у мертвеца, он был без сознания. Бинт был сорван, и из

раны прямо на каменные ступени комками ляпала

кровь. Пока его донесли в перевязочную, протянулись

следы по лестницам, коридорам. Метались врачи, впры-

скивали камфору, слышалось: «Кислород! Кислород!»

Меня стал бить озноб. Мишу, такого же желтого,

без сознания, принесли и положили в кровать. В кори-

доре мыли полы.

«НЕТ МИРА ПОД ОЛИВАМИ!»

Нет спокойствия на земле, даже в больнице. Люди

врываются в мою жизнь и будоражат, зовут, требуют;

у меня голова разламывается от новых мыслей, новых

чувств. Люди самые разнообразные, люди непохожие,

они толкутся в моей душе и не дают спать по ночам.

Больница переполнена. Стройка вдруг обернулась

ко мне совсем иной стороной: я увидел, сколько тут

бывает несчастных случаев, сколько людей болеет. Ма-

шина «скорой помощи» почти не стоит: привозят и

привозят больных, покалеченных. В палате для желу-

дочников не оказалось места, меня положили в хирур-

гическое отделение.

На пятом участке придавило бетонщика, такого же

приемщика, как я; он замешкался у бадьи, шофер

задним ходом подал машину и прижал его бортом к

бадье, сломал два ребра. Это могло случиться и со

мной.

С эстакады упал и разбился вдребезги самосвал. Во-

дитель успел выпрыгнуть, но в кабине ехал мастер. Его

привезли еще живого, и он умер на операционном

столе.

Ночью привезли девушку, раненную ножом в спи-

ну. Шаркали в коридоре ногами, стучали кроватью.

И положили ее прямо в проходе, у нашей двери: нет

мест. Ее ударил жених: он напился пьяный, пришел к

11 Продолжение легенды

161

ней, стал приставать, в чем-то обвинять, потом выхва

тил нож и ударил. Утром он прибежал бледный, до

смерти перепуганный, принес ей бутылку молока;они

сидели, взявшись за руки, и плакали…

Я дивлюсь докторам, милиции и судьям. Они видя

жизнь только в страданиях: несчастные случаи, беды

преступления. Казалось бы, они должны быть самым

мрачными и уставшими людьми. А наши, к примеру

доктора – веселые, беззаботные, цветущие. Это сплош

женщины. Полина Францевна, врач, которая делает

обход в нашей палате, не рисуется, не принимает бод-

рого вида, она просто словно бы считает нас бездельни-

ками и тряпками:

– Так-так… Ну-ну, еще закричи «мама»! Бог ты

мой, какой ужас – шприц! Ну, так что: будем плакать

или лечиться? А ну, вставайте мух бить! Развели тут

зверинец, валяются, как поросята, в шкафчиках поряд-

ка не наведут! Привыкли, что за вас жены работают!

Я вас отучу от этой привычки! Вставай, байбак, бери

полотенце!

– Я не могу правой…

– Левой бей! В домино играть умеешь? Видела,

видела, как стучал, чуть стол не разбил. Все вы симу-

лянты! Вас всех в один мешок – да в реку!

– Поленька, дорогая, подожди немного – мы са-

ми загнемся с вашим лечением.

– Да, с такой рожей, как у тебя, загнешься! Ишь,

отрастил подбородок, как купец! А ну, зубы не загова-

ривать! За полотенце!

И мы знаем, что мух должны выгнать сестры, и

мух-то налетело всего с десяток, но мы целый час охо-

тимся за ними, взбираемся на стулья, идем широким

фронтом и хлопаем, пока не остается ни одной. Хоро-

шая гимнастика!

Только сегодня я впервые увидел Полину Францев-

162

ну озабоченной, почти испуганной – когда принесли

Мишу. Она была бледная, осунувшаяся, ни разу не по-

шутила, регулярно каждые пять минут входила и щу-

пала его пульс.

Потом принесли высокое сооружение с длинным

стеклянным цилиндром, доверху наполненным кро-

вью, как сироп в ларьках с газированной водой. Ми-

ша уже пришел в себя. Полина Францевна натерла ему

спиртом руку у локтя, с хрустом всадила иглу – у ме-

ня мороз по коже пошел,– и кровь стала медленно пе-

реливаться в Мишкино тело. Мы молча смотрели на

это священнодействие. Кровь шла капля по капле.

– Ничего?

– Порядок.

Тихо. Сидим затаив дыхание.

– Миша, а тебе больно?

– Да нет, даже и не чувствую. А долго так ле-

жать?

– Лежи, лежи. Сколько влезет.

И Полина Францевна ушла.

Миша, улыбаясь, наблюдал, как понижается в ци-

линдре уровень – стеклянные стенки оставались жел-

тые, в подтеках.

– Хм!.. Вот странно: чужая кровь… Кто-то где-то

ее отдал, а теперь она будет во мне. Если бы узнать это-

го человека! А вдруг это была красивая девушка? И у

нас с ней теперь «кровное родство»! Здорово, а? Вот

так, Толя, даже кровь люди отдают друг другу. Понял?

Да. Я начинаю это понимать.

Неделю назад Миша шел с работы. На пустыре, за

болотом, он услышал крик:

– Помогите! Ой, помогите же! Не проходите, куда

вы проходите!

Перед Мишей шел какой-то рабочий; он услышал и

ускорил шаг – прочь, почти побежал. Миша крикнул

11*

163

ему вдогонку: «Трус!» – и поспешил на голос. Трое

пьяных окружили женщину. То ли они ее грабили, то

ли хотели насиловать. Миша налетел и расшвырял их.

Женщина подхватила корзину и с плачем убежала, а

пьяные начали драку. Миша дрался так яростно, что

они, матерясь, отступили и скрылись в темноте. Тогда

он заметил, что из руки у него хлещет кровь: ударили

ножом. Он пришел в больницу.

Кто эта женщина, кто эти пьяные?

– А кто их знает! Видно, что тетка простая, по-

шла через пустырь, глупая, одна… Не стоять же смот-

реть, как на человека нападают?

Миша – бурят. Он родился на Байкале, на острове

Ольхон, и фамилия у него Ольхонский. Когда утром я

проснулся и впервые увидел его, я ожидал, что он за-

говорит ломаным языком, что-то вроде «наша-ваша,

мала-мала». Он улыбнулся и спросил, абсолютно без

всякого акцента:

– Ну что, ожил? Еще одна жертва цивилизации.

Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что чело-

век с такими раскосыми глазами, монгольскими ску-

лами, бронзовый и коренастый говорит таким чистым

русским, московским языком, во всех спорах бьет ме-

ня, цитирует Кампанеллу и Руссо, книги, которых я

еще в глаза не видел. Мы спорим с ним дни и ночи. За

этими спорами, за разными происшествиями я не за-

мечаю, как понемногу выздоравливаю.

РОДНЫЕ МОИ!

В окно из нашей палаты как на ладони видны Ан-

гара и понтонный мост через нее. Мы подолгу стоим и

смотрим, смотрим… Больница на краю города, никто

сюда не заходит, не ездят машины, профырчит только

«скорая помощь» – опять на вызов, опять где-то

164

горе… Тихо, глухо. Издали доносился гул, а мы на

острове.

– Я не могу,– сказал Миша.– Вот-вот будут

раскрывать перемычки… Я тут сойду с ума. Сиди, как

арестант, в идиотском халате! Эти халаты – хитрая

выдумка, они напоминают тебе ежеминутно: ты не че-

ловек, ты больной, больной!

Миша – инженер и секретарь комсомольской орга-

низации своего отдела. Во время перекрытия он дол-

жен был находиться на самом мосту. Он кусает губы и

рычит. К нему приходят друзья-инженеры, и мы в кур-

се всех событий на основных сооружениях. Несколько

дней, еще несколько дней!

– Полина, отпустите меня! Клянусь, что буду осто-

рожным.

– Сиди уж, герой! – машет рукой врач.– Рань-

ше чем через две недели не выпущу. Даже и не думай,

даже и не думай мне! Будешь хорошо вести себя – че-

рез полторы…

– Поленька, Полиночка, дорогая, золотая, я же

умру!

– Попробуй!

– Повешусь!

– Сниму и оживлю.

– Вы изверги! Мясники!

– Поругайся, поругайся!

– М-м-м…

Я сам с невольной дрожью жду анализов; завтра

рентген. Если все благополучно, меня выпишут, и Ми-

ша заранее с ненавистью смотрит на меня. Полина

Францевна принесла ему целую стопку книг по его тре-

бованию : тут и Уэллс, и Джек Лондон, и Конан-Дойль,

три тома «Жана Кристофа». Миша листает, задумчи-

во переворачивает страницы, но мысли его далеко…

– Что за гудок? Паровоз? Где?

165

Опять к окну. Старенький паровозишко тянет плат-

форму с рельсами, задымил полнеба. Убирают послед-

ние отрезки Восточно-Сибирской магистрали от строй-

ки до Байкала, и там, где когда-то мимо меня летел

поезд «Москва – Пекин», теперь остались только кучи

шпал… Поезда пошли через горы, по новому пути. Те-

перь до самого Байкала Ангара пустынна: ни огонька,

ни звука. Ждет моря. Сам Байкал благодаря Иркутской

плотине поднимется на метр, станет шире, и, говорят,

на его берегах переносят стоящие у воды постройки.

…Как-то я лежал один в палате (у нас все «ходячие»

ушли обедать) и тосковал, глядя в потолок. Это дикое,

страшное чувство: бессилие и одиночество.

Открылась дверь, и в белом халате вошла женщина.

Я не ждал никого и не повернул головы. Она подошла

ко мне. Это была Москаленко. Маленькая, запутавшая-

ся в полах халата, осторожно присела.

– Леонид прибежал, говорит: забрали Анатолия в

больницу. Что с тобой?

– Да вот… сам не знаю. Так обидно…

– Ну, ничего, Толя, поправишься. У нас врачи хо-

рошие. А теперь на приемке вместо тебя Валя… ну, она

не так… Без тебя скучно стало.

– Да чего уж там…

– Я правду говорю. Тебе только смелее надо быть.

У нас ведь народ какой – горлопаны! Будешь всем по-

такать – на шею сядут… Вот тебе гостинец. Куда по-

ставить? В тумбочку?

– Да что вы!

– Ладно, кушай, набирайся сил. Не грусти. Еще в

жизни, знаешь, сколько будет всего! Ох! Длинная она,

Анатолий, и нелегкая, сил много надо. Девочки соби-

раются к тебе прийти. Может, тебе денег надо? Как

кормят?

– Нет. Хорошо, ничего.

166

– Лишняя десятка не помешает. Вот я положу в

тумбочку. Дашь сестре – она сбегает, яичек тебе купит

или чего…

– Ой, что же вы! Да не надо мне ничего!

– Лежи, лежи! Будь здоров. Поверь мне, все, все

будет хорошо! Поверь!

Она улыбнулась ласковой, доброй улыбкой, ее лицо,

почти старческое, все залучилось морщинками. И опять

в ее глазах было что-то грустное и недоговоренное. Она

тихо вышла, а я лежал и думал: так кто же она?

…Утром следующего дня я выполз из палаты и по-

шел гулять во двор. Трава, скамейка, солнце; некото-

рые больные, собравшись в кружок, играют в префе-

ранс, другие щелкают домино.

– Вас зовут,– сказала, проходя, сестра.

Я недоверчиво оглянулся. Опять ко мне пришла

женщина. Это была Тоня.

Она нарядилась в лиловое платье, косы туго уложи-

ла на голове; была свежая, румяная, тонкая и смущен-

ная.

Мы подошли друг к другу и не знали, о чем гово-

рить. Она протянула узелок с передачей, и я готов был

провалиться сквозь землю. На мне заштопанный, мы-

шиного цвета халат, из-под него – подштанники с вере-

вочками, тапочки на босу ногу. Какой у меня должен

быть дикий и беспомощный вид рядом с ней! На нас

оборачивались больные, компания преферансистов пре-

кратила игру и уставилась. Лопнуть бы вам!

– Сядем?

– Гм…

– Тоня, спасибо…

Проходили мимо сестры, и мы помолчали, пока они

пройдут.

– Тебе лучше?

– Как видишь. Гуляю уже.

167

– Хорошо… Тамара и Оля передают тебе привет.

– Спасибо…

– Хочешь книжки? Тут и «Алые паруса». Череш-

ня на рынке вот появилась…

– Ну, зачем все это? Как здоровому – так ничего

не дают, книжку не выпросишь, а как заболел – сразу

все! Надо, значит, болеть чаще.

– А ты не ворчи.

– Тоня…

– Что?

– А… вы береговую стену закончили?

– Угу. На днях перекрытие. Такое творится!.. Все

кипят.

…А после обеда примаршировал целый взвод: Петь-

ка-фотограф, Кубышкин с Галей, Леонид… и тот ста-

рый наш знакомый по столовой – «угрозыск» Саня.

Леня был прав: он таки завербовал его – правда, не в

свою бригаду, в подсобники, но одел, откормил его. Ку-

да там – стал «угрозыск» франт франтом!

Захар Захарыч передал мне пять пачек «Казбека»

и шоколад. Никогда в жизни у меня не было сразу

столько вкусных вещей. Вся палата грызет мои конфе-

ты и печенье.

«Взвод» гостей тормошил меня, хлопал по плечу,

хохотал так, что мне даже стало грустно смотреть, как

они стараются подбодрить меня.

Мне не верится, что это взаправду. И мне как-то не-

ловко-неловко. Я в больнице увидел не только беды и

страдания людей, я узнаю что-то другое, чего не пони-

мал до сих пор.

Вечер. Только что произошло чрезвычайное собы-

тие. Вся больница кипит. Докторов осаждают. Полина

Францевна заперлась в кабинете и не открывает дверь,

168

а у двери стоят больные и кричат, скребутся, умоляют.

Послезавтра перекрытие. Официально объявлено. Миш-

ка Ольхонский напомнил об этом всем. Он добыл через

товарищей костюм и сапоги, сбросил халат, переодел-

ся, перелез через забор и сбежал.

О ЛЕБЕДЯХ, О КЛОПАХ И ЕЩЕ КОЕ О ЧЕМ

Тревога! Тревога! Дома что-то произошло, но что, я

не могу понять. Комната была другой, воздух другой,

мир другой.

Кубышкин женился? Вынесли его кровать? Да, они

с Галей получили комнату в первом поселке и начали

многотрудную и сложную семейную жизнь. Мы осиро-

тели. Но не это главное. Что-то другое…

Захар Захарыч собирался, брился, пахло одеколо-

ном. В дни перекрытий шоферы переходят в палатки

на берег Ангары. Там и спят, там и столовая, мед-

пункт.

Захар Захарыч, в свежей рубашке, подтянутый, в

скрипящих сапогах, казался помолодевшим на десять

лет. Он расхаживал от зеркала к шкафу и напевал – я

впервые услышал, как он поет,– смешным, гудящим

и срывающимся басом:

Наш паровоз, вперед лети,

В коммуне остановка.

Иного нет у нас пути…

– Эх, батя, и представительный же вы мужчи-

на! – сказал Петька, наблюдая, как старик повязы-

вает галстук.– Куда вы только так собираетесь? Добро

бы, на гулянку!

– Дурашка ты, Петро,– добродушно ответил За-

хар Захарыч.– Где тебя только воспитывали?

– А чего?

169

– «Чего, чего»! Разворошил кровать, разбросал

грязные носки – и сидишь, доволен. Ну что скалишь

зубы? Последний человек, кто не может за собой сле-

дить.

– А мне и так ладно.

– Знаешь что? Вот я посмотрю, как ты выбрит, и

скажу, какая тебе цена.

– А какая мне сейчас цена?

– Копейка, конечно.

– Хо-хо-хо! Нет, батя, ей-богу, вам жениться надо!

Честное слово, пора. Возьмите себе бабу, молодуху,—

она вам каждый день будет подшивать крахмальные

воротнички. Как штык!

– Воротнички я и сам могу…

– Ну вообще для солидности! Право, батя, жени-

тесь! За вами очередь. Ну, поглядите на себя: какой

жених пропадает! А?

– Да уж по этой части я бы, Петро, тебе сто оч-

ков вперед…

– Так об чем разговор? Кубышкин в авангарде, вы

за ним. Ну, а мы с Толькой как-нибудь постараемся.

– Хм… Нет, Петро.

– Что «нет», что «нет»! Вы что, думаете, я не

знаю, куда вы деньги носите? Видел, видел, кто вам

стирает. Баба ничего, одинокая, вот только карапузов

четверо – да и то вам под старость занятие.

– Перестань, Петро!

– Ага, попались!

– В чем?

– Ничего, батя, не смущайтесь. Я сватом у вас бу-

ду, ладно? А после вашей мою свадьбу закатим.

– Не мели глупости, теленок! С такими понятия-

ми тебе еще рано жениться. Пороть тебя еще надо!

– И то правда… Я уж лучше подожду. Эх, погу-

ляю с девками вволю, а женюсь под старость!

170

– Дело твое. Правду говорят: не дал бог ума, счи-

тай – калека.

– Батя, да ведь врут все, а? Ведь врут, что нужно

век жить с одной женщиной? Что изменять – плохо,

волочиться – плохо! Скучища ведь, а, батя?

– Не знаю. Видишь ли, это как для кого. Люди

ведь бывают разные. Скажу тебе, Петро… по мне, зна-

ешь как: если уж любить, так любить. Может, и

однажды любить, да так, брат, чтобы всю жизнь осве-

тило… Как-то мы охотились в Барабинской степи и

подстрелили лебедя. И вдруг, откуда ни возьмись, ле-

бедка. Видел бы ты, как она стала летать, как она кри-

чала! Стреляли по ней – не можем попасть. А она ле-

тала, летала, била крыльями… Ночь пришла, дружка-

то ее уже общипали, сварили, а она в вышине курлы-

чет, носится, как демон. Наутро думали – улетела.

А она явись – и ввысь, все выше! Сложила крылья —

и камнем о землю. Только пух разлетелся. Вот как,

брат! Не пережила. Мы все там ошалели, чуть не разо-

рвали дружка-то, который лебедя убил. Наш провод-

ник, казах, рассказывал, что лебеди сходятся однаж-

ды, на всю жизнь, и, если один погибнет или умрет от

старости, другой живет несколько дней, потом подни-

мается в высоту – и камнем о землю. Ты не замечал:

одиноких лебедей ведь не встречается… Я с той поры

и вкус к охоте потерял, будь ты неладна!

– Да-а… Ну, это, если у меня жена помрет, мне,

значит, с колокольни?

– Я не о том, дурачок! Это к тому, что ты еще не

знаешь, что такое любовь. Ты пока так – играешь в

любовь: за одной приволокнул – поклялся, за другой

приволокнул – поклялся. Так и любовишка-то нена-

стоящая… Так иной весь потратится по пустякам, а

потом кричит: любви нет, семья – предрассудок, за-

хотел – полюбил, надоело – бросил! А ведь он-то, Пет-

171

ро, ведь он-то не узнал, какая она бывает на свете, лю-

бовь!

– А какая она?

– Что я буду тебе говорить? Вырастешь – узна-

ешь. Только настоящая любовь – она настоящему че-

ловеку и дается. Попомни это!.. Разволновал ты меня.

Куда это я бумажник положил?

Я слушал эту сцену с волнением, с чувством како-

го-то преддверия открытия. Я видел, что Петька бала-

бонит, но и он чем-то взволнован.

– Батя! А что бы вы делали, если б снова стали

молодым?

– Молодым, Петро?

– Ага!

– А кто его знает? Да, пожалуй, то же самое, что

и делал.

– Это на броневике-то?

– Ну да.

– Ах, нет, я не про то! Не так! Вот если бы вы —

на моем месте, на Толькином месте. Если б сейчас ста-

ли молодым вдруг. Вы старый, жизнь прожили, вы все

видели. Скажите нам, что вы поняли. Чтоб нам не

искать заново. Ну вот, зачем жить, как жить? Помрете

ведь – все с собой унесете. Молчите вы, старики, жад-

ничаете! Отдайте нам…

– Да что жадничать? Будь я молодым, Петро, я

бы сейчас сердце берег. Не жалел когда-то, а сейчас вот

болит. Да вы, молодые, разве поймете?

– Батя! Будем беречь сердце! Еще скажите. Ниче-

го не уносите!

– Смешной ты… Мне нечего уносить, Петро.

– Я говорю, понятие о жизни. Ну, что бы вы дела-

ли теперь на моем месте?

– Сейчас?

– Сейчас!

172

– Строил бы Иркутскую ГЭС.

– Правда?

– Правда.

– И мы правы? Правильно идем?

– Правы… Эх, поставь-ка утюг… нельзя так вы-

ходить, разок проглажу… Знаешь, Петька, уж если та-

кой разговор зашел, то ты знай одно: надо прожить

жизнь насыщенно. Чтобы все было большое: любовь —

так уж любовь, а не картошка, дружба – так уж друж-

ба, радость – так уж радость, а не пустяки, горе —

пусть будет и горе, как океан. А живут так те счаст-

ливые люди, которые маленького не ищут, то есть жи-

вут не только для себя. Вот и кумекай! Чтоб прошла

твоя длинная жизнь, и цели были, и дело рук твоих

было, и люди спасибо могли тебе сказать… Я уж не го-

ворю, Петро, про подлецов, что живут за чужой счет.

Этих надобно бы давить, как клопов. Только и свету,

что в щели,– и сам не смог увидеть, и от других хо-

чет закрыть. Клопом прожить – какая радость! Надо

ничего не понять в жизни, все чувства свои, да и чу-

жие, оплевать и в этой блевотине так до смерти и про-

скользить.

– Бр-р! Как вы выражаетесь, батя!

– Я бы не так еще сказал. Смотришь иной раз —

обидно! Зх, сколько глупости в человеке! Разве счастье

в деньгах, разве счастье в сытом и одетом брюхе, в ше-

стикомнатной квартире? Это пустяковина, это мелочь,

это само собой! Счастье – вот тут оно; счастье – это

буря, это битва, это – солнце в сердце, которого хва-

тит и для других, и для себя, и после смерти останется

бродить по свету, и будоражить, и звать, и светить! Ах,

Петро, что ты меня спрашиваешь о жизни! Это чувство-

вать надо, это голову и сердце надо иметь человечьи, а

не клоповьи. Любить надо жизнь, Петро, а не быть сви-

ньей к ней! Вот! Разволновал ты меня, а сам небось

173

смеешься… Ладно, замнем для ясности. Я уж чего-то

и забыл, наверно. Ну, вспомню – заеду. Бывайте здо-

ровы, ребята!

– Мы к вам придем, батя! Не простудитесь там.

Ночью холодно. Вот вам взять бы мое одеяло, а,

батя!

– Ни-че-го! Ваш «батя» старый солдат. Приходи-

лось ночевать и в снегу, накрывались дождичком, под

голову ветерок клали, да еще и взбивали. Так-то, черте-

нята! А в гости приходите!

Захар Захарыч хлопнул дверью, простучал по ко-

ридору, и еще в темноте, за окнами, слышались его тя-

желые шаги и дребезжащий, гудящий бас:

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка…

Распелся старик! И тут с грохотом ворвался Лень-

ка. В земле, в грязи, запыхавшийся:

– Чучелы! Что же вы сидите?! Перемычку рас-

крывают!

НАЧИНАЕТСЯ

Рассвет был сырой, холодный. Над Ангарой повис-

ли молочные клочья тумана. Почему-то пахло снегом—

может быть, ветер приносил этот воздух с далеких гор.

Я стучал зубами – от прохлады и от волнения. Тонкая

перемычка, по одну сторону которой ангарская вода,

по другую – наш котлован. Два шагающих экскавато-

ра друг против друга протянули стрелы с берегов.

В тишине они начали взрывать землю. Жутко выли

их моторы; с лязгом, так, что колебалась под ногами

земля, ухали в утрамбованный грунт их ковши с

большими зубьями. Затрещали «юпитеры»: киноопе-

раторы начали съемку перекрытия.

174

Вздох пронесся по толпе: показалась вода. Еще

удар ковша – и пенистый, грязный ручеек поплыл с

комьями земли вниз, в котлован. Экскаваторщики за-

торопились, словно от быстроты что-то решалось; стре-

лы чуть не со свистом резали воздух. Уже поток, шум-

ливый, мутный, льется вниз, размывает перемычку —

и… грянула вода!

Это было величественно и жутко. С ревом и гулом

низвергаясь в котлован, вода десятками метров отхва-

тывала перемычку, экскаваторы задвигали лыжами,

попятились назад, прочь от водопада. На берегу крича-

ли, бросали в воду камни. Уходили под воду – навсе-

гда – те дороги, по которым мы бегали и спешили, по

которым ездили и ломали рессоры шоферы; уходили

под воду камни, на которых мы сидели перед сме-

ной, уходила площадочка, где стоял буфет и собира-

лись слоны – двадцатипятитонные «МАЗы», место,

где стояла контора, на крыльце которой нам вручали

знамя и Николай произносил свою речь… Больше ни-

кто никогда не увидит этих дорогих нам, памятных

мест. Разве что водолаз пойдет осматривать устои лет

через сто…

Мой Петька рычал, стонал и щелкал аппаратом.

Кто-то радостно орал:

– Братцы, я там лопату забыл!..

А «там» уже все кипело, вода была мутная, гряз-

ная, плавали щепки, мусор, бревна, доски вертелись в

водоворотах. Наши быки, водосливы уходили под воду.

Начинался второй этап: раскрывали другую пере-

мычку. Воды с двух концов наполняли котлован. Он

уже как полная чаша. Мы стоим на эстакаде – и нет

высоты, под самыми ногами бурлит и движется по кру-

гу мутная, в клочьях бурой пены вода. Казалось, что

теперь Ангара сама пойдет через станцию, через рас-

крытые проходы, не будет делать излучину.

175

Но река и не думала идти сюда. Наполнив котло-

ван-провал, она понеслась по прежнему ложу, а в кот-

ловане вода утихла и остановилась.

Главное предстояло впереди: заставить ее свернуть!

С моста будут валить камни и кубы, пока не перегоро-

дят реку. До окончания моего бюллетеня оставался

день, но я пошел на смену. Да разве можно было ждать,

когда на береговом полигоне наша бригада делала бе-

тонные кубы?!

БИТВА

Сначала это было похоже на праздник. Понтонный

мост был разукрашен флагами, плакатами. Был пого-

жий летний теплый вечер. Из поселков толпами спеши-

ли разнаряженные девчата, старики, шли целыми се-

мействами, с детишками, словно на гулянье. Уже на

подходах к берегу чувствовалось тревожное напряже-

ние. Ровными рядами выстроились сотни грузовиков.

Горы кубов из бетона, целые сопки камня; зло рычат и

попыхивают паровые «Шкоды».

Шоферы заводят, гоняют моторы, собираются в куч-

ки у радиаторов, хохочут, хлопают рукавицами; из

громкоговорителей несется: «Товарищ Попов, зайдите

в штаб…» Шум, разговоры, смех. У самого моста кино-

операторы построили вышку, возятся с аппаратами. На

мост не пропускают, он пустынен и дрожит под беше-

ным напором воды. Он удивительно короткий, до того

берега, кажется, рукой подать. Ангару сжали насыпя-

ми до предела, и бутылочно-стеклянная вода со скоро-

стью поезда, упруго изгибаясь, вылетает из-под понто-

нов, гладкая, цельная, и, только пролетев метров семь,

рассыпается на белые буруны, шипит и брызжет. Ни

разу в мире еще не перекрывали реку с такой силой те-

чения.

176

В семь часов вечера все началось очень тихо и осто-

рожно. Лязгнул экскаватор, вывалил в первый кузоз

ковш камня, самосвал рванулся и пошел на мост. Гру-

зовики задымили, закопошились, затолпились в оче-

редь к экскаватору. А груженые, воя и сигналя, выле-

тали на мост, разворачивались задним ходом и высы-

пали камень.

В толпе на берегу переживали, вскрикивали:

– Вон несет, несет! Куда! И до дна не доходит!

– Его теперь за версту лови!

Иная глыба несколько мгновений скользила по по-

верхности; мелкий щебень несло, как пыль. Ангара по-

казала свои зубки!

А «МАЗы» ревели, шли, шли, сыпали, сыпали…

Дым из выхлопных труб сизыми лентами потянулся от

берега к берегу, трепетали в дыму флаги. Грохот кам-

ня, водопадный шум реки, едва слышные слова из

громкоговорителей: «Соблюдайте осторожность! Не

сбавляйте темпов! От вас зависит…»

Передавали слова начальника стройки: непрерыв-

ная работа шоферов до завтрашнего вечера. Сутки!

Если не больше… Ничего не известно, как поведет себя

Ангара.

– Захарыч! Захарыч!

Старик возил камень. Он высунулся в окошко, по-

махал нам с Петькой и скрылся за дымом и пылью.

Мы побежали «перенимать» его у экскаватора.

Петька пять раз щелкнул; старик смущенно улыбался

и делал страшные глаза: уйдите, не путайтесь!

– Захарыч! Возьмите в кабину!

– Нельзя. Приказано никого не брать. Опасно, ре-

бята!

У моста была каша. Дежурные выбивались из сил,

упрашивая, умоляя, бранясь:

– Пройдите с дороги! Уйдите с моста!

177

Самосвалы проносились перед толпой, как танки,

быстро-быстро, ни секунды передышки. Камень валит-

ся и валится в реку, а она несет, а она несет… Желтые