Текст книги "Тайна Змеиной пещеры (Повесть)"

Автор книги: Анатолий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Легко взрослеть постепенно. Легко и незаметно. Кажется, был ты вчера мальчишкой, сегодня тоже, завтра точно таким же будешь. Но это только тогда, когда нет войны, когда жизнь не преподносит тебе суровых испытаний и потрясений.

В войну мальчишки взрослели быстро. Вчера они проводили на фронт отцов, задумались. Сегодня они держали в своих руках похоронку, извещавшую о гибели дорогого им человека, и узнали, что такое бессонница. А завтра? Что ждет их завтра? Завтра они станут бойцами.

Глава десятая

Осень принесла бесконечные дожди и надоедливую грязь. То ли иссяк, то ли (прервался непогодой поток эвакуированных. Через Леваду тянулись редкие обозы, понуро брели небритые красноармейцы. За ботинками и обмотками, колесами телег и лошадиными хвостами тянулась грязь всех оттенков от светлого суглинка до жирного чернозема.

Однажды к вечеру с окраины в село донесся гул моторов, лязг гусениц.

Левадинские ребята встречали и провожали всех, кто проходил по улицам: одинокого солдата, отбившегося от части, цепочку конных или пеших. А этот незнакомый гул собрал их у поселкового поворота в два счета. Они ожидали увидеть что-то новое. И действительно, надежды их были не напрасны. Танкетки. Одна, две, три, четыре, пять, шесть. Идут быстро и грязи не боятся. Бронированные… Впереди смотровая щель для водителя. Рядом торчит крупнокалиберный пулемет.

Дивятся ребята, отчего это танкетки отступают. Ну, пусть обоз. А танкетки почему? И броня и пулеметы. Разве на фронте много других танков и танкеток?

Фронт уже близко. Иногда слышна пулеметная стрельба. Еще будет бой за Леваду, надеются мальчишки. Не может Красная Армия отдать без боя село, в котором они живут.

Поздно вечером мимо мальчишек прошла еще одна, седьмая танкетка. Если бы эти машины направлялись на фронт, можно было бы стоять у дороги до самого утра. Пусть идут машины на фронт! Как можно больше! Ребята не устанут считать их, не устанут восторгаться ими. Ведь это их гордость. Наши танкетки – сто, тысяча… Представят себе такую лавину – голова кружится.

Но немцы лезут и лезут. Уже где-то совсем недалеко, уже подходят к Леваде.

Почему же наши танкетки идут не в ту сторону? Потому что их не тысяча, а только семь штук?

Разве у немцев больше?

Неправда! Не может быть. У нас больше! У нас всего больше, и все у нас лучше. У них ничего нет. У них танки из фанеры. Две ихних линии мы перебили, а третья…

И все равно они лезут и лезут.

Наши танкетки отступают. Немцы уже рядом. Где же красноармейцы? Их должно быть много. Очень много.

По другим дорогам идет война. Наши главные силы защищают большие города. А Левада – маленькое село, до которого ни у кого руки не доходят. И танкетки прошли без остановки, как будто им и дела нет до этого села, до этих ребят, провожающих их тоскливыми взглядами.

Как же быть Леваде? Как его защитить? Ушли на восток обозы, проехала «эмка», а теперь вот и танкетки проходят. Первые шесть уже далеко за Самарой. Не видно их и не слышно. Седьмая недовольно урчит за селом, мотор задыхается. Остановилось и замерло в вечерних сумерках светлое пятно, плывшее впереди танкетки.

Ребята переглянулись. Танкетка остановилась! А что если и другие еще придут и остановятся в разных местах вокруг села?

– Наверно, оборону будет держать, – неуверенно высказал Антон робкую догадку.

– А что же она остановилась с той стороны села? – усомнился Васька.

– Другие еще подойдут и станут со всех сторон, – развивал догадку Антон.

– Целый табор танкеток, – мечтательно произнес Сережка.

Яшка не любил думать и гадать, когда точно ничего не известно. Не лучше ли попытаться сначала узнать, зачем остановилась танкетка?

– За мной! Сейчас узнаем. Может, танкисту чего надо! Пошли!

«Почему так получается? – думал на ходу Антон. – Все случается ночью. День проходит – почти ничего. Как ночь – обязательно что-нибудь важное… Разве пойдешь домой, как обещал матери, когда за селом танкетка остановилась?»

Ребята наткнулись на танкетку на повороте грейдера, у самарского берега.

Водитель окликнул их:

– Стой! Кто идет?

– Свои!

– Если свои, валите сюда, ко мне. Мне одному тут скучно ночевать.

Он совсем молодой, этот водитель. Ребята забрались к нему и при свете лампочки увидели белобрысого парня в сдвинутом на макушку тяжелом танкистском шлеме. Темные пятна на его лице – это грязь. Светлых бровей при электрическом свете не было видно. Улыбка такая, как будто он провинился и, улыбаясь, просил прощения: «Так вот вышло, застрял… извините».

– Да сколько вас там еще? Трое? Четверо? Сюда сыпьте. Поместимся. Изба моя невелика. Но в тесноте – не в обиде. Теперь нас целый гарнизон.

Смешной он какой-то, этот танкист, говорит по-русски и сильно окает. И где это только так говорят? Уж, конечно, не на Украине.

Ребят он усадил на ящиках с патронами. Не сдвинешь – тяжелые. Два пулемета. Один вперед торчит сквозь стенку, а другой лежит сзади на куске брезента.

– Горючка кончилась. Наши вперед ушли, а некоторые еще сзади. К утру подойдут, подзаправят – посунемся дальше, – говорит и улыбается. Ему бы разозлиться – кончилось горючее, ночует один в дороге, нет, улыбается и шутит.

– Тут чье село?

Ребята не поняли. Как это, чье село? Известно, что все села ничьи, общие. Украинские, народные.

– Не понятно я спрашиваю? Называется как село? Наше село в Володимирской области, называется Чалыши, а ваше?

– Левада.

– А впереди како будет?

– Александрополь.

– Далеко?

– А вот, за рекой. Через мост и там… Полкилометра.

– Это дело. Наши ребята, может статься, заночевали там. Вы не боитесь ночью ходить?

– Чего бояться? – ответил за всех Яшка.

«Конечно, чего бояться? – мысленно согласился с Яшкой Антон. – Без пистолета ходили по ночам, до самой Макаровой балки. А с тех пор, как у Яшки появился пистолет, и подавно».

– Честно слово, не боитесь? Ох, ребяты, молодцы! Тогда валите в разведку, в село, что за рекой. А?

– А зачем в разведку? Там немцев нет, – Антон ухмыльнулся. – Мы и так все про это село знаем.

– На кой нам немцы? Если наши ребяты остановились в этом селе, скажите им, что кончилось у меня горючее. Стою, мол… И все.

Такое задание да не выполнить? Чего проще. Бегом до самого Александрополя. Да с гиком, с криком. По мосту через Самару пробежаться особое удовольствие. Топот катится в гулкой тишине над рекой и отдается в прибрежных камышах.

Село большое. Не то, что в Леваде – три улицы. Здесь улиц много. Они пересекаются, вливаются одна в другую.

Нигде танкеток не видно: ни на улицах, ни во дворах. Александропольцы показывали ребятам направление, в котором танкетки пересекли село. Все говорили одно и то же:

– У колодца за селом постояли, воды залили и дальше, на Терновое…

* * *

– Ну что же, будем ждать, пока остальные подойдут. А тем часом и уснуть можно. Глядишь, приснится жизнь лучше этой: каша с маслом, да кружка с квасом, – пошутил танкист, выслушав донесение ребят.

В танкетке не то что койки, даже мягкого сиденья, как в автомобиле, и то нет. Поспать, как следует, не поспишь – лечь негде.

– Пойдем к нам, дядя, – пригласил Антон. – До этих ребят – до Яшки, до Васьки – далеко, а до нас с Сережкой рядом. Через огороды – и тут…

Танкист сдвинул свою шапку на лоб и почесал затылок.

– Эх, ма, кабы денег тьма, кабы хату вашу, да сюда принести и поставить вот тут, на обочине. Тогда еще куда ни шло, можно было бы отлучиться. Нет, ребяты, спасибо, честно слово. Машину оставить не могу.

– А мы с Яшкой побудем, – предложил Васька.

Не согласился белобрысый танкист и с Васькиным предложением. Нельзя, и все тут. Антон и Васька решили сами сбегать домой, принести чего-нибудь поесть этому замечательному парню. Своих харчей у него наверняка нет. Были бы, так не крошил бы он в руках сухарь на мелкие кусочки. Разломал, а потом кладет по кусочку в рот. Ест и глядит, много ли в руке этих кусочков осталось?

Дома у Антона состоялось трудное объяснение с матерью. Антон все рассказал, но никакие его слова не помогали. Он обиделся, стал раздеваться.

Васька Пухов пытался подтвердить все то, что говорил Антон, но так робко, что мать даже не расслышала Васькиных слов.

– Пусть, пусть этот танкист умрет с голоду! – отчаянно выкрикивал Антон. – Сама будешь виновата. Только и думаешь о себе, и заботишься, а красноармеец голодный – тебе и дела нет.

Но мать уже собирала узелок. Поставила крынку молока, положила сала, хлеба и пирог.

– Отдадите и марш домой, – приказала она.

– Ладно, а кувшин? Оставить?

– Подождешь, пока выпьет молоко, а не выпьет, завтра заберешь, беда какая.

Антон и не сомневался: мать его ни за что не откажет в еде человеку, а тут, тем более, особый случай.

У Васьки дома, когда ребята зашли, тоже началось ворчание. Но вскоре мать наложила в миску вареников и залила их сметаной.

Когда ребята возвратились на грейдер, то увидели, что Яшка сидит на том главном месте в танкетке, где раньше сидел танкист, и дергает за рычаги. Сережка трогал пулеметную ленту. Антону и Ваське показалось, что они прогадали: пока бегали за харчами, Яшка и Сережка успели все тут потрогать и рассмотреть.

Танкист развязал узелок и зажмурил глаза.

– Что вы, братцы! С таким пайком перезимовать можно. Так. Держи, парень, шапку. Культура! – танкист смаху нахлобучил шлем на Антона. – Салфетки нет – обойдемся. Вилки нет – пустяки. Нож у меня имеется. Раз, два – взяли.

Принялся есть. Да как ел – загляденье одно! Как говорится, за обе щеки закладывал.

Пока рассматривали шлем, провод, который болтался около него и совали нос в каждую щель, танкист успел опустошить узелок и наговорить целый короб всяких слов.

– Без вилки, без ложки – полбеды. Без миски, без котелка кашу есть на фронте – худо. Мы из окружения вышли в июле, пристроились к чужой кухне. А во что кашу накладывать, когда ни котелка, ни ложки? Честно слово в подол гимнастерки кашу накладывали.

Танкист запил молоком и довольно похлопал себя по животу.

– Что солдату надо на войне? Чтоб отступления не было, поесть, ну и поспать, конечно. По немецким тылам шли – за их счет кормились. Налетим на обоз – вот тебе и еда. К фронту подошли, тут уж в окопы к ним полезли. А там тоже… в каждом окопе ниша и целый склад продуктов. Еда для солдата – большое дело. Но самое главное, честно слово, солдату надо, чтоб неприятель ему спину и пятки показывал. Пока у нас с этим дело дрянь.

Ночь кончилась. Было прохладно и сыро. Ребята, сгрудившись в кучку, слушали танкиста.

– Совсем светло становится, а наших что-то не слышно. Другой дорогой не должны бы… Намечали идти по этой, на мост.

Может ли человеку не нравиться тишина? Наверно, может. Во всяком случае, водителю танкетки очень не нравилась тишина этого серого утра. Она его беспокоила. Сколько ни вслушивался он, стоя на гусенице, не услышал ни звука.

Где же танкетки, которые должны были идти вслед за ним? Во всей округе нет даже признака гула моторов.

Они пошли другой дорогой. А это значит, что танкисту готовится и судьба другая. Горючего нет. Своих нет. И кругом такая невозможная на войне тишина.

Ребятам передалась настороженность танкиста. Хоть он и старался виду не подать, а все же волновался.

Неожиданно танкист упал на брезент рядом с пулеметом.

– Немцы! – с непередаваемым удивлением произнес он. – Марш отсюда, ребята! Кюветом к реке!

Немцы шли по обочине дороги. Теперь и ребята увидели их. Шли гуськом, оружие на плечах. Отчетливо слышалась чужая речь.

Почему стоявшая на грейдере машина не насторожила их? За что они приняли ее? За арбу? Чем она показалась им сквозь серую завесу туманного утра?

Может, шедшие сзади надеялись на идущего впереди, который без конца оглядывался, рассказывая что-то?

* * *

До крутого, обрывистого берега Самары было метров пятьдесят. По дну придорожного кювета ребята доползли уже до середины спасательного пути, когда за их спинами застрочил пулемет. Они приникли к серой земле. Пулемет, как показалось им, даже не застрочил, а, как бы, взорвался. Стрелял он не просто так, нет. Он стрелял осердясь, стрелял с бранью, яростью.

С высокого берега вниз ребята осыпались, как груши. Скатились, обессиленные, в кусты краснотала, лежали кто как, не двигаясь. Не было сил.

Пулемет с длинных очередей перешел на короткие. Сдвоенные, строенные выстрелы казались чем-то вроде сердитых окриков.

Немцы отвечали разрозненной стрельбой. Затем реже, реже. Высоко над ребячьими головами, над самарскими берегами пролетали немецкие пули: тьи-тьи-тьи.

Яшка первым пришел в себя.

– Слыхали хлопчики, пули летят и как будто спрашивают у нас: «чьи-и, чьи-и, чьи-и?»

Антон открыл один глаза и увидел – Яшка держал в руке пистолет.

– Если сейчас над берегом появится хоть одна фашистская рожа, – рассуждал Яшка, – как ахну в упор! Сразу узнает «чьи-и, чьи-и».

– Яшка, спрячь пистолет! – Васька выпростал голову из-под Сережки и полез на карачках в кусты. За ним последовали Антон и Сережка. Из зарослей краснотала ребята увидели, как Яшка карабкался наверх. Выглянул украдкой, еще раз. Повернул голову к ребятам:

– Танкиста ранило. Ребята, за мной!

Васька еще плотнее прижался к земле. Антон хотел приподняться, чтоб броситься вслед за Яшкой к танкисту, но вдруг ощутил, что ноги его не слушаются.

– За мной, ребята! – крикнул Антон, вскакивая. Собственный голос его подбодрил.

Из незастегнутой кобуры, болтавшейся на ремне у танкиста, выглядывала круглая рукоятка нагана. Стеганые ватные штаны выше колена были разорваны и густо испачканы в грязи какого-то кирпичного цвета. Танкист лежал у обочины в кювете. Перед ним – пулемет.

– Сейчас снова полезут, – увидев ребят, сказал танкист. – Давайте ящик с патронами и живо смывайтесь! У-у, дьявол, – застонал танкист. Он хотел приподняться, но раненая нога, напомнив о себе, вынудила его не шевелиться.

Из-под брезентового полога в задке танкетки мальчишки достали два ящика с патронами. Выволокли их наружу, хотели было раскрыть, чтобы достать патроны, но танкист опередил их. Он дернул за какой-то ремешок, и лента с патронами потянулась из ящика, отливая желтизной.

– Ты нас не гони, мы тебе помогать будем, – предложил Яшка. – Тебе одному с такой ногой, как же…

– Спасибо, – сердито проворчал танкист. – Сейчас вот немцы в себя придут, поднимутся, тогда поздно будет. Честно слово, уходите!

Яшка кивнул Антону: следуй, дескать, за мной, стал отползать вдоль дороги. И тут откуда-то из тумана послышалось картавое:

– Русс, сдавайся!

Танкист ответил короткой очередью. Больше немцы сдаваться не предлагали. Стреляя на ходу, они делали короткие перебежки от дерева к дереву, приближались. Танкист, сгорбившись, припал к пулемету. Короткими, прицельными очередями прижимал немцев к земле.

Яшка и Антон, не успев отползти к берегу, прижались к гусенице, как к спасительной стенке. У Яшки блеснул в руке пистолет. Впереди задвигались какие-то тени. Ударил пулемет и, вторя ему, дважды кряду выстрелил Яшка. Услышав эти выстрелы, танкист оглянулся.

Немцы стреляли из автоматов. Шлепались о стенку кювета, словно плевки, немецкие пули. Ударяясь о металл танкетки, они рикошетили и, улетая в сторону, гнусавили на все лады.

Антон, прижимаясь одновременно и к гусенице и к Яшке, думал с удивлением, что в бою ничуть не страшнее, чем тогда, когда шли поселковые на слободских. Только сердце колотится во сто крат сильнее. И еще, кажется, что сейчас все кончится, немцы и танкист рассмеются, поднимутся на ноги, а затем, сойдясь, вместе курить будут и говорить друг другу всякие необидные слова. И будет все, как в ребячьих играх.

Яшка толкнул Антона в бок.

– Ты что? Уснул что ли? На, держи!

Антон ощутил у себя в руке теплую рукоятку пистолета. Яшка бросился в кювет к танкисту. Антон заметил, что красное пятно на ватных штанах танкиста стало больше. В руках у Яшки теперь был наган. Взял у танкиста.

Вдоль кювета, тянувшегося по другую сторону дороги, один за другим ползли немцы. Антон отчетливо различил их.

– Немцы лезут! – крикнул Антон.

Танкист бросил одну гранату, затем другую. Раздались взрывы. Из облака дыма и ошметков грязи, – «Как в кино», – подумалось Антону, – выскочил немец с автоматом. От испуга или от ярости рот у него раскрыт широко, как у вздыбившейся лошади.

Яшка и Антон выстрелили одновременно или почти одновременно. Немец на мгновение остановился. Казалось, сработали внезапно какие-то тормоза или кончился завод. Антон видел где-то заводного слона, который останавливался, не успев опустить ногу. Но немец только мгновение напоминал заводную игрушку. Он свалился, не сделав следующего шага, хотя его нога уже была занесена.

Танкист, расстреляв ленту, вставил другую. Строчил, посылая в сторону немцев самые невообразимые проклятия.

Немцы снова отошли. Танкист вытер рукавом лицо.

– Честно слово, надо ноги уносить. Теперь они что-то новое придумают. Я их норов знаю еще по окружению. Они нас в лесу напрямки взять хотели, но не могли и тогда пошли хитрить во всю ивановскую. А у нас еды только да патронов не достает, а хитростей нам не занимать. Сами, честно слово, поделиться можем. С добрыми людьми бы, да по-хорошему. Ух, мама родная, жарко стало! А вы ребята, хорошо подмогали. Молодцы. Чего у нас там в тылу? Отступать есть куда?

– Речка с камышами, – сказал Яшка.

– Хорошо там, – добавил Антон.

Но тут Антону показалось, что немец его за штанину берет. С трудом набралось сил, чтоб оглянуться. А это вовсе и не немец, а Васька с Сережкой. Тоже ведь смелости хватило, чтоб выползти из зарослей.

– Уходите поскорее, немцы около мельницы болтают. Сбоку зашли. – Васька сказал все это, ни разу не заикнувшись. «Должно быть, душа не в пятках», – подумал про него Антон.

– Прихватить бы чего-нибудь с собой, – предложил Сережка, показывая на танкетку.

– Быков пригоним, заберем, – сострил Яшка.

– Пошли, живо! – скомандовал танкист и пополз к берегу.

– Помогите ему! – распорядился Яшка, а сам бросился зачем-то к танкетке.

Антон и Васька старались изо всех сил помочь танкисту. На раненую ногу он почти не мог опереться. Вот уж и спасительный обрыв, а там камыши, по которым можно перебраться на противоположный берег. На том берегу неубранное поле кукурузы, не видно ему ни конца, ни края.

Услышав, что вслед за ними ползут Яшка и Сережка, Антон оглянулся и не удержался, чтобы не спросить:

– Яшка? Зачем?

– Пригодится, – успокоил его Яшка. Он волок за собой пулемет, Сережка тащил два ящика патронов.

– Глубоко здесь? – спросил танкист, сползая вслед за ребятами с обрыва.

– Нет, в камышах – по колено.

– Это хорошо. Даешь на тот берег… задело меня маленько, честно слово, задело. А кость, видать, цела.

Камыши, шурша, расступались. Тяжелые пушистые метелки роняли светлые капли. В речной глухомани изредка раздавались легкие всплески. Шли осторожно, останавливаясь, прислушиваясь.

На противоположном берегу сделали короткий привал. Танкист достал из кармана бумажный пакет, схватил его зубами за угол, мотнул головой, и ребята увидели в его руке бинт.

– Я отступал из машины по-хорошему, даже пакет из бортовой аптечки прихватил. Да что пакет, йод взял. Помогайте, ребятки, штанину снять. У-ух, честно слово… не больно.

Танкист залил йодом рану, затянул бинтом. Снова поднялись и кукурузными рядками, не сгибаясь, медленно, но верно стали удаляться от места переправы.

Где-то сзади забубнил пулемет.

– Опомнились. Честно слово, опомнились. Их, гадов, с полдюжины уползло. Как им не понравилось… с десяти шагов не более, врубил я первую очередь. Деваться им некуда, ровное место, один кювет, и тот простреливается. Ногу задело, когда я хотел, было, из машины вылезти. Он, гад, прикинулся убитым. Я из машины, а он – очередь. Тут я приложился и всадил ему. Верно, не ошибся, попал.

К радости танкиста и ребят начало моросить. Все вокруг заполнила мокрая, по-осеннему непроглядная мгла. В такую погоду все одно, что утро, что полдень, что вечер. Сумрачно кругом.

Танкиста переправили на левадинский берег в другом месте и спрятали в саду под копной почерневшего от дождей сена.

Левадинцы слышали ранним утром, что за селом был короткий бой. Они видели нескольких удиравших немцев. Не трудно было догадаться, что скоро двинется их главная сила, и тогда в селе станет жарко.

Только четверо ребят, притаившихся во дворе у Антона, да танкист, оставшийся в саду, знали, что произошло на самарском берегу за околицей села.

Вечером ребята помогли танкисту забраться на чердак. Там в ворохе кукурузных початков они сделали для него углубление, устлали его старым одеялом. Густой запах спелой кукурузы стоял на чердаке, где-то возле слухового окна возились голуби.

Мать сказала Антону, что она удивляется, как это он остался живой. Она догадалась, где стреляли утром и была, по ее словам, сама не своя.

– Что же теперь с танкистом? Живой он?

– Живой, мам… Он пошел… Был ранен в ногу, а все-таки пошел…

– Как же он пошел раненый?

– Он, был раненый, а потом зажило немного и все…

Мать все больше менялась в лице и все меньше верила сыну.

– Что вы делали на чердаке?

– На чердаке? – Антон заерзал на табуретке, – это мы папино пальто достали… Надо же танкиста одеть.

– Антон, Антон, – мать заходила по комнате. – Что ты делаешь? Немцы схватят его, а на нем пальто – наше. Погибли мы…

«Может, и в самом деле погибнем, – думал Антон, – только не от этого, а оттого, что у нас на чердаке лежит танкист».

Антон забрался по лестнице на чердак, бросился к танкисту.

– Порядок, – доложил Антон. – Сейчас затопим, и я принесу поесть.

– Давайте по домам! – скомандовал Яшка.

Антон глядел в печку, где съеживалась от огня и чернела солома. Сейчас разогреется чердачный дымоход и танкисту станет тепло. Антон видел, как его знобило. Сережка старательно подбрасывал в топку солому, отталкивая Подкидыша, норовившего забраться в печку.

На село надвигался гул, какого левадинцы еще никогда не слышали. Где-то шли танки. В огородах, садах, на улицах, начали рваться снаряды.

Танки вышли на слободскую улицу и на ходу, поворачивая башни, стреляли в упор по опустевшим хатам. Запахло гарью.

Мать перетащила дочерей в погреб, схватила Антона и Сергея за руки и, не говоря ни слова, потянула их за собой туда же. В подвале уже лежали узлы с одеждой, чугунки с едой, хлеб, сало.

Вот прошел мимо двора первый танк, второй. Подвал содрогался от гула и грохота, потянуло пахучим дымком.

– Мама, Подкидыш в хате… – прошептал Антон.

– Ничего с ним не станется… Кукурузой жареной запахло.

Танки прошли дальше.

– Хата наша горит, деточки мои, – всхлипнула мать.

– Мама, Подкидыш там в хате. Танки уже прошли… я быстро. – Антон рванулся из подвала и ничего во дворе не увидел. Дым так плотно, так неподвижно висел всюду, что двигаться можно было только наощупь.

В сенях Антон бросился к лестнице и зашептал:

– Дядя, дядя, слезайте…

Танкист схватил Антона за руку.

– Я здесь, – услышал Антон у самого уха. – Загорелась кровля…

Из хаты выскочил Сережка, прижимая к себе щенка.

Мать от удивления чуть не вскрикнула, но вовремя прикрыла рот ладонью.

– Сынок… – только и вымолвила. – Ты ранен?

– Да, так, царапина, – ответил танкист. – Честно слово.

В узлах нашлась одежда старшего сына. Мать достала для танкиста майку. Старенькая майка в круглых разнокалиберных дырках, как будто в человека, который носил ее, кто-то пальнул в упор из дробовика.

Танкист переоделся. Его одежду мать затискала под бочку между половинок кирпича.

– Тебя как зовут, сынок?

– Лександр.

– Вот как. У нас так не зовутся. Будешь Шуриком. Сын у меня помоложе тебя, а ростом почти такой же. В городе сейчас. И зовут его, как и тебя, Шуриком.

В Шуркиной одежде танкист выглядел долговязым переростком.

Где-то на другом конце села еще стреляли, когда около погреба раздался топот сапог, послышалась немецкая речь.

– Господи, господи, – взмолилась мать, – сейчас откроют погреб и из пулемета… или гранату швырнут… Деточки мои, дети!

И в самом деле, наружная дверь подвала резко открылась. Показалось дуло автомата, готовое в любой миг послать в беззащитных детей смертельную очередь пуль.

– Комм нах… Выходи, зольдат!

В руке у немца появилась длинная граната с круглым металлическим набалдашником.

– Пан, господин! – мать бросилась наверх, к ногам немецкого солдата. – Дети… маленькие дети. Не стреляй, пан.

– Зольдат ест?

– Нет солдат, пан!

– Ест дети… выходи!

Антон потянул за собой двух сестренок, а танкист показался в дверях с самой маленькой на руках.

Немец широко раскрыл глаза, увидев его стриженую голову. Вытянул вперед руку и задвигал двумя пальцами, как ножницами.

– Зольдат?

– Нет, пан, это сынок… мой сынок, Шура, Александр.

– Зольдат? – допытывался немец.

– Больная голова у него.

– О-о-о, – протянул немец. – Руссишь швиньо.

Замахав руками, немец попятился и ушел.

Вся семья стояла у входа в подвал, не зная, что делать и в какую сторону двигаться. Густо чадил чердак.

Когда понемногу все начали приходить в себя, из подвала выполз Подкидыш с ношей, которая еще минуту назад стоила бы танкисту жизни. Да и кто знает – одному ли танкисту?

Подкидыш держал в зубах стеганые армейские штаны, пропитанные кровью.