Текст книги "Тайна Змеиной пещеры (Повесть)"

Автор книги: Анатолий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– На меня подумали? А?

Не кривя душой, Антон ответил:

– Нет. Ты что?

– Клянись!

– Клянусь!

– Смотрите у меня! – предостерег Яшка. – Я с сопливыми не знаюсь. Если верить друг дружке, так чтоб до конца.

У Яшки тяжелый подбородок на крупном не по-мальчишески лице. Когда Яшка злится, подбородок становится угловатым, разделенным на две равные части продолговатой ямочкой.

«Чего он злится? – подумал Антон. – Нечего злиться, если ты не причем».

Заметив смущение Антона, Яшка пояснил:

– Этого таинственного рыбака я беру на себя. Вы с Васькой не болтайте. Клянусь тайной «уркум-мукру» – мы его накроем. По коня-ям!

Яшка вскочил на буланую кобылу, давая понять Антону, что он сказал все. Призывно помахивая над головой серой кепочкой, он поскакал к большаку.

Глава третья

Кто в детстве не скакал верхом на коне, тот, будучи взрослым, на него не сядет. Верховая езда без седла – одно из самых притягательных занятий деревенских ребятишек.

Однажды дед Кравец, поглядев из-под ладошки на городского паренька, который никак не мог побороть своего деревенского сверстника, спросил:

– Ты босиком по парной земле ходил?

– Нет, – ответил горожанин.

– А без седла на лошади ездил?

– Нет…

– Тогда откуда же в тебе силе взяться? – закончил свою мысль дед.

Оказывается, чтобы стать сильным, нужно в детстве походить босиком по парной земле, по росным травам, по обожженному солнцем жнивью, поездить верхом на неоседланной лошади.

Светлое чувство окрыленности рождается в человеке, когда он в бешеной скачке осознает вдруг, что нет ничего радостнее, как слиться с конем в едином неудержимом порыве.

Утром ребята возвращались из ночного в село. У каждого в пристяжке скакала вторая лошадь. Пухов-старший поручил им отвести коней на бригадный двор. Он предупредил: «Чтоб в село пригнали лошадей без мыла, у них работы по горло».

Но шутка ли, удержаться от искушения, отпустив поводья, проскакать на одном дыхании километр-два. Несколько раз срывались кони под всадниками на галоп.

И тогда далеко окрест слышалось, как звонко бьют копыта летнюю наезженную дорогу.

Афонька вырос перед верховыми, как из-под земли. Схватив за гриву Сережкиного мерина, он захохотал:

– Ха-ха-ха! Кавалерия, слезай с коней, власть переменилась!

– Афонька, – крикнул Сергей, – брось коня! Держи лучше гривенник.

Он пошарил рукой в кармане.

– Гоните по гривеннику – отпущу! Проглочу все четыре сразу!

Сергей сделал вид, что выбирает из хлебных крошек монеты. Затем, взмахнув рукой, крикнул Афоньке:

– Лови!

Рыжий отпустил повод, поднял руки к небу. Ребята ударили босыми пятками коней, только пылью окутало оставшегося стоять посреди улицы Афоньку. Издали доносились выкрики, из которых всадники расслышали заклинание:

– Все равно бесплатного кина для вас не бу-удет! Не будет кина-а!

Яшка сказал, что Афоньку надо как следует вздуть. Но сделать это надо дружно.

На бригадном дворе друзья слезли с коней. Антон предложил устроить после обеда соревнование самодельных аэропланов. Чей дальше полетит, тот назначается атаманом. Предложение приняли единогласно. Сбор – у Васьки Пухова. Место соревнований – ветряк.

Когда собрались у Пухова, нагрянул отец. Он позвал Ваську и попросил его показать ладони.

– Где мозоли? – гневно спросил отец. – Ты, кажись, копнил сено?

– A-а, вот… водянка, – выпячивал Васька правую ладонь.

– Если ты и наперед будешь так работать, мы с матерью подохнем с голоду. Понял?

– Понял.

– Сегодня опять пойдешь на сенокос. Завтра покажешь ладони, – закончил разговор отец.

Аэропланы, сделанные из листков, вырванных из прошлогодних тетрадей, пометили и сложили в Васькин школьный ранец.

Через полчаса четверка поднялась по крутой лестнице на высокое крыльцо ветряка, к месту старта. Когда Васька начал возиться с пряжками ранца, чтоб расстегнуть их, у подножия ветряка появился маленький лохматый мельник.

– Э-эгей, воробьи! Кши отсюда!

Три «воробья», оседлав перила, юркнули вниз. Четвертый, не освоивший этого вида верховой езды, в обнимку с ранцем мешком скатился по ступенькам и оказался у деда в руках.

– A-а, Пухова сынок? Мало я тебя снимал с ветрил, нечистая сила, чтоб тебя цыпки живого съели, – затараторил мельник. – Отведу к батьке, секир-башка сделает, в муку сотрет. Пойдем на-гора. Посидишь до вечера, а то мне, старику, скучно что-то одному.

Васька, почувствовав на плече сухую, но крепкую руку старика, сдался без малейшего сопротивления. Страшно идти к деду, который по ночам сычом оборачивается, но еще страшнее пойти ему наперекор – мало ли что он может сделать с человеком, который не покорился его воле.

Ребята стояли в стороне, беспомощно наблюдая за всем происходящим, но ничем не могли помочь товарищу, попавшему в плен к мельнику вместе с ранцем и аэропланами. Понуро опустив головы, улеглись на поросшую полынью лужайку. Каждый представлял себе, что ждет Ваську дома, если мельник исполнит свою угрозу и отведет его к отцу.

– Мы остались без самолетов, – сказал Яшка и ударил кулаком по земле. – Может, другое что-нибудь придумаем?

– А кто Ваську Пухова другого придумает? – резонно заметил Сережка-цыган.

Он всегда вот так – молчит, молчит, а потом как скажет, так в самую точку.

Антон приподнялся на колени:

– А по-моему… – он помолчал, обдумывая предложение, – надо как-нибудь Ваську украсть. Я так и слышу, как Пухов кричит: «Васька, ложись на порог, бить буду!» По-моему, надо выманить деда. Кто придумает что-нибудь такое, чтоб он выскочил из ветряка, как пробка? Думай, Яшка! Думай и ты, Сергей!

Дружно старались думать, но мысли в голову не шли. У Яшки перед глазами ползало по стебельку солнышко – пыталось взлететь, отвлекало и мешало думать. Антон не мог оторвать взгляда от облака, которое быстро закрывало небосклон. А Сергей, закрыв глаза, морщил в напряжении лоб и вспоминал, как он, полетев с арбы, остался цел и невредим. И вдруг перед самыми носами затосковавших ребят кувыркнулся и упал в траву бумажный самолет. Ребята переглянулись, бросились к нему. Затем они увидели в чердачном окошке ветряка Васькину руку. Вот она покачнулась, и еще один бумажный посланец приземлился около ребят. За ним прилетел третий. Четвертый, не успев отлететь от ветряка, перешел в штопор и упал. Сережкин, Васькин и Яшкин самолеты уже прилетели – этот принадлежал Антону. Он подбежал к нему, поднял и стал недоверчиво со всех сторон оглядывать. И тут он заметил, что в крыло самолета была вложена бумажка. У Антона немного отлегло. Он вынул бумажку и побежал к Яшке и Сергею.

Клочок бумажки был исписан чернилами и испачкан дегтем. Некоторые слова заплыли, прочитать их было невозможно. Первая строчка начиналась с кляксы, под которой навсегда были погребены неизвестные буквы. Дальше значилось «…дак».

– Мельник – чудак, – высказал догадку Яшка. – Хотел помешать нам, а выходит – совсем наоборот. А?

Яшка посмотрел на товарищей и смутился: никто не разделил его догадки.

– А я думаю, не «чудак», а «чердак». О! – уверенно сказал Антон. – Это значит, что мельник закрыл его на чердаке. Верно я говорю?

Яшка и Сережка переглянулись. Дескать, может и верно. Кто ж его знает?

Антон смахнул рукавом капельки пота, повисшие на бровях.

– Значит он, то есть мельник, закрыл его на чердаке. Дальше какая-то «веревка».

Яшка порывался что-то сказать, но Сережка осадил его:

– Погоди. Пусть Антон, у него тут крепче посажено, – и постучал себя пальцем по лбу.

– «Окно высоко, страшно», – продолжал разбираться в каракулях Антон. – Дальше все слилось. Целое слово на сгибе смазалось. Ничего-не разобрать.

Ребята склонились над бумажкой еще теснее. В следующей строке хорошо сохранилось «…драть». На этот раз Яшка первым высказал мысль о том, что Васька хочет удрать. Есть веревка, но высоко и страшно. Это предположение всех устраивало, тем более, что дальше прояснялся смысл еще больше: «Дед спит». А затем два слова, которые Антон прочитал и понял одновременно: «Сетка здесь».

Антон посмотрел на ребят ничего не видящими глазами и пробормотал:

– Уркум-мукру! Яшка, сетка здесь. Чудо-юдо… водяной с тиной в волосах. А как же лапища? Ничего не понятно. Там на песке не его след…

– Чего он мелет? – толкнул Яшку Сергей. – Заболел, что ли?

– Ты бы тоже заболел, – отмахнулся Антон и посмотрел на ветряк. – Глядите, глядите, подпрыгивает, выглянул в окошко! Только макушка показывается.

Васька запустил один за другим еще два самолета. На этот раз с ними творилось что-то неладное. Они кружились, то снижаясь, то снова взмывая вверх, неожиданно меняя направление полета.

Огромная свинцово-серая туча внезапно закрыла небо. Ветер подул еще сильнее. Ветряк заскрипел. Ребята молча смотрели вслед улетевшим вдаль, растворившимся где-то под самым облаком белым точкам. Гром ударил вслед за молнией, близко, рядом. Крылья ветряка парусило с такой силой, что казалось, они вот-вот поднимут и унесут вслед за бумажными ласточками огромную деревянную тушу мельницы вместе с жерновами, мельником и заключенным на чердаке Василием.

– Парус! Парус сорвало! Глядите! – закричал Яшка, вскакивая с земли.

Ребята бросились к ветряку. Взбежали по ступенькам на крыльцо – дверь оказалась закрытой. Постучали кулаками – никакого ответа.

– А мельник-то – глуховатый! – с ужасом произнес Антон и втянул голову в плечи.

Ветер, запутавшись в разорванных клочьях парусины, стрелял и хлопал ими, раздирал на полоски и разбрасывал по сторонам. Крылья под натиском ветра могуче скрипели. Еще напор и они рванутся раз, другой и пойдут работать в полную силу.

Над самым валом, к которому крепились своими могучими основаниями крылья, зияла черная дыра. Не сговариваясь, ребята рявкнули в один голос:

– Ва-сю-шка-а!

Но ветер подхватил их голоса и унес.

– Ва-сю-шка-а!

В окошке показалась рука, потом вторая. И вот уже все увидели не то улыбающегося, не то испуганного Ваську.

Первым на крыло бросился Яшка, за ним – Антон и Сережка. Не помня себя и не думая об опасности, они карабкались вверх. Как будто нарочно, в этот же миг сильная молния ослепила ребят, ударил гром. Все замерли, прильнув к деревянным перепонкам крыла. Пошел дождь – резкий и переменчивый.

– Привязывай там веревку! Давай! Спускайся! – кричали ребята мешкавшему другу. – Ногу сюда! Держись! Дуй по веревке!

Васька, закрыв от страха глаза, держась за веревку, опустился на крыло.

С крыла сыпались, как груши с ветки.

– Чей рекорд? – спросил Васька, как только ноги его коснулись земли.

– Твой! – дружно ответили ребята, увлекая его за собой в укрытие, под лестницу.

От смеха трудно было удержаться. Новые Васькины штаны, которые он гордо называл плисовыми, впитали в себя столько дегтя и муки, что определить их цвет теперь было невозможно. Белая рубашка разодрана, в подтеках. А лицо? Нечистенок какой-то…

Молнии чертили воздух во всех направлениях, а когда они исчезали, громовые раскаты оглушали сгрудившихся ребят.

Васька был в восторге – ну как же, он занял первое место и теперь будет атаманом. Он толкал умолкших товарищей, пытался рассказать им о том, как хотел удрать и как мельник в наказание закрыл его на чердаке. Но слова его заглушала гроза. Антону он втолковывал, что та самая сетка у деда на гвоздике висит.

– Понял? – закончил Васька.

Может быть, Антон и понял бы своего дружка, но… Небо посылало на землю удар за ударом. Неожиданно ребята услышали топот на крыльце и увидели мельника, скатившегося по ступенькам на землю. У него было лицо обезумевшего человека. Крича что-то невнятное, он бросился бежать в село, но вскоре вернулся. Цепляясь обеими руками за перила, он вскарабкался наверх. Ребята в недоумении переглянулись. Под лестницей запахло горелым хлебом.

– Пожар! – закричали они в один голос, кубарем вываливаясь из-под лестницы.

От села к ветряку бежали люди.

Как огромная печная труба, дымил ветряк. Языки пламени иногда прорывались наружу, но всякий раз прятались – дождь лил, как из ведра.

Мельник не возвращался. И тогда ребята один за другим бросились наверх. В нижнем, мучном отделении – никого, в среднем, засыпном, уже хозяйничал огонь. В густом дыму у самого подножия лестницы, ведущей на чердак, они наткнулись на мельника, потерявшего сознание. Вчетвером спустили его в нижнее отделение. В это время внизу у ветряка послышались голоса – несколько человек поднимались по лестнице.

Васька увидел отца, хотел прошмыгнуть в дверь, но был схвачен.

– Молодец, Васька, – крикнул отец. – Давай работать!

Мельника снесли вниз и уложили на разостланных пустых мешках. Огонь пожирал все подряд, не оставляя людям ничего. Косые дождевые струи постепенно стали выпрямляться, терять напористость. Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался.

Старого Кравца обступила толпа. Немного полежав, мельник едва заметно приоткрыл веки. Повел глазами вокруг. Увидев Пухова, чуть слышно сказал:

– Там наверху сынок твой.

– Я здесь, дедушка! – улыбаясь, отозвался Васька.

Дед Кравец перевел на него взгляд и, пытаясь приподнять непомерно тяжелую голову, улыбнулся:

– Ах, воробьи, сетка ваша тоже сгинула. Уж теперь и сил нет указать вам грабителя. – Потом мельник взглянул на ветряк и, уже с закрытыми глазами, прошептал: «Сгорела моя жизнь, теперь и помирать можно».

И снова для ребят все затуманилось. По словам мельника, выходит, что сетку он из реки не брал. Он знает грабителя. Как же сетка оказалась у него?

Из села приехал Михайло, взял мельника на руки и уложил в бричку, наполненную свежим сеном. Повозка тронулась, вслед за ней, не торопясь, пошли люди. Все это походило на похоронную процессию. Старый мельник был еще жив, но никто из взрослых, услышав дедовы слова о смерти, не стал разубеждать его. Похоже было, что все согласились с ним и приняли сказанное, как должное.

Сзади шли четверо друзей. Антон посапывал громче всех. Ему очень не понравилось, что дедовы слова никто не оговорил. Мельник может подумать – все с его смертью согласны и, чего доброго, умереть взаправду. Трудно было представить Бургары без ветряка, а ветряк, да и все село Леваду – без старого мельника. Потом Антон подумал о цыгане Михайле. Как он взял мельника на руки. Точно маленького. Он и не такого бы поднял. Вспомнилось, как на бригадном дворе у Михайлы вышел спор с мужиками. Он брался унести с колхозного двора за один раз столько сена, сколько мужики смогут уложить в одну вязанку. Гору сена уносил, да притом сам себе на плечи взваливал. Тогда мужики и завернули в вязанку сена каменный каток, которым в прошлое безмашинное время на току обмолачивали разостланные по земле снопы.

Михайло поплевал на руки, взялся, но вязанку как будто намертво к земле прихватило. Еще попробовал взять – ни с места. Потом вдруг переменился в лице, выхватил нож и давай на куски вожжи ременные резать, которыми все было увязано. С яростью набросился на сено и ну его по сторонам разбрасывать. Увидел каток и как вскрикнет не своим голосом что-то по-цыгански. Мужики смеялись, а тут разом смолкли. У Михайлы глаза налились слезами и кровью. Такой нечистой игры он не ожидал. Переживал потом – из хаты несколько дней не выходил. Председатель его все от злости отговаривал, несколько раз заходил к нему, пока не смягчил сердце цыгана добрыми словами.

Идя за бричкой, люди вполголоса вспоминали, кому какое добро сделал в свое время мельник. Вспомнить было что. Всю свою жизнь он только и делал, что творил добрые дела, тогда как о нем люди плели небылицы.

Вспомнил и Антон, как дед сделал для его матери высокую табуретку, на которой было удобно стирать, ходил к ним в сад подкашивать разраставшуюся траву. Отцу за председательскими делами все некогда было смотреть за домашним хозяйством.

Однажды дед оставил в саду среди сплошного покоса два куста какой-то травы. Антон с братом спросили у деда про них. Дед перекрестился, оглянулся и, хоть и не было никого рядом, заговорил шепотом:

«Эта трава особая. Тронь ее – весь сад высохнет на корню».

Долго братья ходили вокруг тех кустиков. Примерялись и так, и эдак, а тронуть не смели. Жаль было сада – ну как высохнет?

Не давала покоя им та колдовская трава ни днем, ни ночью. Хотели подойти к ней, но в кустах тех раздавался глухой топот. Братья, обгоняя друг друга, убегали и останавливались, чтоб перевести дух, у самого порога хаты.

Все прояснилось, когда поспели вишни. Из той травы выпорхнуло два выводка куропаток. Братья нашли гнезда: обыкновенные ямки, устланные пухом. И трава вокруг них была обыкновенная – пырей вперемежку с, полынью. Все было обыкновенно и никакой тайны. Дед тоже был обыкновенным хитрецом, которому удалось обвести ребят вокруг пальца.

– А как же топот, который мы слышали? – допытывался у старшего брата Антон.

– Какой там топот, – смеялся старший брат. – Это у тебя сердце в груди топало так, что в ушах отдавалось. Чудак, это же от испуга кажется. А может, куропатки убегали.

И все же не зря о мельнике плели небылицы, не зря боялись его левадинские ребятишки. Где пройдет, что скажет – всему селу остается загадка. А что не разгадано, то – тайна. Одни ее судят, другие – рядят, и всяк на свой лад. Только дед, как ни в чем не бывало, знай сеет и сеет притчу за притчей, одну другой таинственней. Уж это точно, сам он пустил слух о том, что по ночам оборачивается сычом и сторожит ветряк от злого человека. Заберешься в ветряк – и станешь собственной тенью.

Дома Антона ждала новость. Приходила из конторы посыльная и сказала, что председатель вызывает в контору его, Яшку Курмыка, Сережку-цыгана и Ваську.

Мать, передав это Антону, спросила:

– Чего натворили?

Ответа она не дождалась. Антон не мог сказать ничего вразумительного, так как и сам не знал, зачем отец вызывает всю их четверку к себе. За хорошее вызывать не стал бы: некогда ему, а плохого они ничего не сделали. Сено копнили дружно, даже бригадир их похвалил. Придет черед, ребята на току станут зерно лопатить и еще, как обычно, будут помогать всюду, где понадобится их помощь колхозу. Потому, что осенью в школе они будут держать ответ перед учителями за все, что сделано летом.

Вскоре четверка друзей стояла у порога в председательском кабинете и переминалась с ноги на ногу. Председатель был занят и, казалось, не обращал на ребят никакого внимания. Начинало ломить ноги. Лучше без остановки бегать целый день, чем вот так стоять на одном месте, не зная, что тебя ждет.

Антон знал: если отец будет ругать их за что-нибудь, то ему достанется больше всех, да еще и с домашней добавкой. А там еще и мать… Не будет, одним словом, ничего хорошего.

Вот отец положил ручку, которой писал, поглядел в окно, встал. Ребята с облегчением вздохнули. Еще ничего не прояснилось, но если председатель встал, то, наверное, займется, наконец, ими, скажет, зачем вызывал и, если надо, отвесит каждому его долю.

– Зачем пришли? – обратился он к ребятам. – Чего молчите?

– Звали нас, – выступил вперед Яшка.

«Ему что, Яшке, – подумал Антон, – у него здесь отца нет, тот живет где-то в Киргизии. Чего ему бояться. А со мной никто не знает, что будет».

– Да, звал, – подтвердил председатель. – Приехал из района, а тут новостей мешок. Ветряк сгорел. Дед Кравец чуть живой. Всякое говорят, – председатель помолчал. – Вы что делали на ветряке? Отчего пожар случился?

Этих вопросов никто не ожидал. Ходили играть, а потом… Встречаются же такие неинтересные ситуации. И вопрос ясен, и обстоятельства ясны, а ответ в горле застрянет, и никак его оттуда не вытолкнешь. Все тебе понятно: ты ни в чем не виноват, а вот, поди, попробуй докажи, так оно было или не так, правду ты говоришь или, как все трусы, выкручиваешься.

– Ветряк не шутка. Кормилец. Работать работает, а есть не просит. А дед Кравец для колхоза, считай, сокровище. Вечный труженик. Такого мельника днем с огнем во всей округе не сыщешь.

Переглянулись ребята: «Ну, кто ответит?» Яшка почему-то отступил. Тогда и собрался с духом Антон:

– Папа, мы ничего не делали.

– Ты помолчи, с тобой разговор особый, – остановил Антона отец. – Ну, скажи ты, Пухов.

Васька зарделся до ушей. Не ждал он, что ему придется держать ответ. Он был и ростом пониже, чем другие, и бойкостью не отличался. На него никто и внимания не обращал в серьезных делах.

Пухов решил оправдать доверие председателя:

– Это я все натворил, дядя Грицько.

– Как это натворил? – переспросил его председатель.

Васька стушевался. «Неужто перестарался?» – подумал он и приготовился к худшему. Замолчал, но тотчас же решил все исправить.

– Поджигал не я, но вина моя, – скороговоркой выпалил Васька.

«Это отец приучил его брать вину на себя», – подумал Антон.

Председатель поинтересовался, кто же поджигал?

Тут уж не вытерпел Сережка:

– Чего он мелет? Гроза в ветряк ударила!

– Конечно, гроза, – с радостью согласился Васька. – Только мельник побежал меня спасать, и так вот с ним вышло.

Председатель неожиданно для всех улыбнулся. Глупыши, мол, сами на себя наговаривают.

– Тут одна бабонька слух пустила, что пожар – это ваша работа. Ну, да у нее языка. Иной раз намолоть может столько, что ветряк позавидует. На наше счастье мельнику лучше стало. Поживет еще дед и сам вам спасибо скажет. От меня тоже за то, что вытащили деда из огня, благодарность. Верно в общем и в частности действовали. Я даже не ожидал такого. Хорошо, что с этим у вас по-мужски получилось. Но позвал я вас не за тем. Самый трудный разговор впереди.

Председатель прошелся по кабинету, поглядел в посиневшее предвечернее окно. В поисках продолжения трудного разговора торопливо подошел к ребятам, остановился.

– Садитесь на скамейку, а я вот так постою.

Ребята уселись. Председатель нашел наконец нужные слова:

– Я обещал вам звуковое кино показать за то, что вы на сене поработаете. А вот теперь выходит, что ничего такого не будет.

У Антона приподнялись брови. Как же это? Он всем ребятам толковал, что кино будет. Собрал целую ораву. Ездили, копнили и вдруг – на тебе. Хорошенькое дельце!

Неожиданными были для Антона отцовские слова. Он даже заерзал, сидя на скамейке.

Отец заметил это:

– Бригадир не дождался меня и оставил вот тут на столе записочку. Чтоб мои глаза ее век не читали. Про бригадира не скажешь так, как про ту бабку, что языком мелет на зависть ветряку. Ему приходится верить. Вот он пишет, что «…до полуночи, пока луна светила, все работали хорошо. Потом цыганчук свалился с арбы, чтоб ему все хорошо обошлось. Я им сказал: отдыхайте до утра, а утром, как полагается, обратно же продолжить работу до горячего солнца. Согласились и остались ночевать под скирдой. Я уехал. Приезжаю чуть свет на покос… батюшки-святы – все копны разворочены, девчонки голосят, а четверых молодцов вовсе нету: твоего, Пухова, Курмыка и цыганенка. Кто копны разворотил, догадаться нетрудно.

Григорий Иванович, будь добр, не присылай больше таких помощников – обойдусь».

– Вот такое получается кино, – заключил председатель.

Антону хотелось крикнуть: «Не верь, папа!», но отец уже однажды остановил его, и поэтому он обратился к друзьям:

– Чего молчите?

– Ты чего за них прячешься? – голосом, не обещающим ничего хорошего, спросил отец.

– Этот бригадир, папа, хуже той бабки.

– Ты у меня поговори! – застучал отец косточками пальцев по настольному стеклу.

– Папа, ты мне не веришь? – Антон встал со скамейки.

– Верю, когда ты правду говоришь.

– Мы этого никак не могли, – вступил в разговор растерявшийся Яшка.

– Ты, председатель, верь на слово, – встрепенулся вдруг Сережка. – Цыган своему человеку ни в жизнь не соврет.

– На слово, говоришь? А бригадиру прикажете не верить? Вот что в этой записке на обороте написано. Я не стал вам читать ее до конца, думал сознаетесь по-хорошему. Вот… «мне про этих хлопцев один парняга сказал до точности. Встретил меня в селе и спрашивает: кино бесплатное будет? Я ответил: не заслужили, а он говорит: я знаю, кто разворотил копны, и назвал всех четверых».

– Что теперь скажете?

– То же и скажем. Брешет парняга. Брешет! – резко ответил Яшка.

На прощание председатель посоветовал подождать до завтра – пусть сено после сегодняшнего дождя просохнет, пойти с вечера и поработать так, чтоб разговор был закончен и чтоб не было никакого позора.

Сено – сеном, его сложить надо, даже если каждому придется поработать за троих. Труднее снять обвинение, тут уж ничто не поможет.

Васька Пухов вышел из конторы последним. К удивлению ребят, он еще мог разговаривать.

– Так обидно, хоть мать зови.

– Мать не надо, – ответил ему Антон, – а отца твоего позвать надо. Он может сказать, что мы были у него в Макаровой балке.

– А где были до того, он знает? – резонно заметил Сергей. – Могут сказать: разломали копны и сбежали. Голова ты моя, раскудрявая.

– Нет, нет, – вмешался в разговор Яшка, – надо начинать с того парняги, который нас оговорил.

Эта мысль всем понравилась, особенно Антону. Отец сказал, что «никакого кина не будет». Эти слова уже кто-то говорил? Антон остановился, обернулся к ребятам и выпалил на одном дыхании свое открытие:

– Ребятушки… Утром Афонька кричал нам вдогонку: «Никакого кина не будет». Точно, а?

С Антоном согласились. Он обнял друзей и предложил план, созревший в одно мгновение. План был принят. Ребята разошлись по домам с надеждой на то, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего. Каждому из них еще предстояло держать ответ перед особым, неповторимым для каждой семьи домашним законом.

Редко Антону приходилось видеть мать праздно сидящей. А тут диво и только. Сидит за выскобленным до бела деревянным столом, положив перед собой оголенные до локтей руки. Антон остановился. Никогда он не замечал раньше, до чего материнские руки с древесиной стола сливаются. Даже прожилки на руках и на столе одинаково набухли.

– Заждалась я тебя, сынок, волнуюсь.

– А чего, мам? Все в порядке. – Антон хотел поворачивать оглобли. Он тяжело переносил разговор с матерью. Ругает она хоть и не обидно, но так, что хочется от стыда сквозь землю провалиться. А жалеть станет, непременно до слез доведет.

– Что отец говорил? Зачем звал?

– А просто так, – увиливал Антон от ответа. – Ты лучше скажи, что это Деркач такое говорит. Отца твоего, говорит, наказали сильно. Разве можно нашего папу наказывать? Он же самый, самый…

– Это не нашего с тобой ума дело. Отец мне про это ничего не говорит. Только и слов – так надо, им виднее. Скрытный он. Говорит, вы за меня не волнуйтесь. Я ему говорю – от людей неловко. А он, знай, свое. Заладил – так надо.

Ничего не прояснил для Антона этот разговор с матерью. Почему отец не переживает и даже соглашается? Так надо. Если бы Антона наказали в пионерском отряде, что сказал бы отец? Так надо, да?

Так и остался этот вопрос для Антона без ответа. Ответ придет к нему гораздо позже. Но до этого часа надо дожить. А сейчас?

А сейчас, хочешь или не хочешь, мучайся над разгадкой навалившихся тайн. Кто выбрал из омута их сетку? Как она попала к мельнику? Кто их преследует? Вот и копны оказались развороченными. Ко всему еще и Яшка… Когда вышли из колхозной конторы, стали расходиться по домам, он подошел к Антону и снова повторил хранившие тайну слова – «уркум-мукру».