Текст книги "Огонь сильнее мрака (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

***

Ворота украшал герб – на красном щите четыре зеленых книги, между ними пламенный вихрь, и поверх всего слова: «Огонь сильнее мрака». Книги, помнил Джон, обозначали первую четверку факультетов, то есть Магические Науки, Философию, Искусства и Юриспруденцию. Вихрь, конечно, посвящался Прекрасной Хальдер, которая двести с чем-то лет назад милостиво повелела основать цитадель знаний рядом со своей резиденцией. Ну, а божественный девиз должен был напоминать любому и каждому о том, что огню просвещения суждено разогнать тьму невежества, и вообще – что спорить с богиней себе дороже. При жизни Хальдер проводила в Ганнварском дворце всю зиму и большую часть весны. Студенты до сих пор шептались о том, что из её покоев в подвалы университета вел тайный ход, и время от времени Прекрасная навещала ученых, чтобы заправлять кровавыми оргиями, а наутро после таких оргий с черного хода вывозили зашитые в мешковину тела. Джон со скепсисом относился к этим историям, поскольку все более-менее серьёзные историки сходились в одном: богиню люди интересовали исключительно в качестве энергетического ресурса.

Как бы то ни было, Владычица Островов действительно принимала участие в судьбе университета. Под её началом ученые строили двигатели, работавшие на магических реагентах, проводили опыты по трансляции чар на большие расстояния, изобретали сотни волшебных устройств, маленьких, полезных в быту. И телепорты, и «глазки», и «эхоловы», и многое-многое другое – все это родилось здесь, в красно-кирпичных стенах университета. Когда Хальдер погибла, все волшебные машины, работавшие на чарах, заснули вечным сном: некому стало снабжать магической силой разбросанные по Островам зарядные башни. Остались только артефакты, питавшиеся природным фоном – небольшие приборы вроде телепортов или боевых жезлов… Репейник осторожно похлопал по карману, вспомнив, что так и не выложил из куртки шарики телепортов, и с усилием толкнул чёрную решетку университетских ворот.

Как всегда летом, кампус был почти безлюдным. Лишь прохаживались вдали у заросшего ряской пруда двое старшекурсников в мантиях, да возился в кустах, подравнивая живую изгородь, садовник. Невысокие – красные, как и всё здесь – домики для студентов перемежались газонами, газоны пересекали оконтуренные битым кирпичом дорожки. Прямо у входа стоял указатель: ощетинившийся табличками столб неизбежного красного цвета. Репейник провел несколько мучительных минут, разбирая вылинявшие надписи: по-видимому, все, кому надо, и так знали, где что находится, а чужакам это было ни к чему. Наконец, он нашел табличку с надписью «Главный корпус», засёк направление и отправился на поиски. Очень мешало, что идти нужно было на северо-восток, по диагонали через весь кампус, а дорожки ползли исключительно под прямыми углами, не срезая, и хотелось, наплевав на всё, топать прямо по стриженой траве. Но Джон не решался осквернить изумрудный газон. Приходилось менять курс, лавировать, давать крюка, и вскоре Джон полностью потерял ориентиры, заплутав между одинаковыми домиками, выкрашенными в раздражающе одинаковый красный колер. Завидев черневшую между кустами мантию, Репейник со всех ног кинулся к её владельцу.

– Эй, дружище! – закричал он. – Стой! Да стой, тебе говорят!

Тот шел, не оборачиваясь, словно не слыхал. Нагнав человека, Джон, забыв осторожность, схватил его за плечо

хам желторотый все как Рамоны сынок один раз сплоховал всю жизнь теперь плати камень на шее как же всё надоело никаких поблажек еще и руки распустил ну подожди будут тебе семинары вылетишь вмиг

но тут же, спохватившись, отдернул руку. За височной косточкой ожила знакомая боль. Человек обернулся. Джон увидел под квадратной шапкой лысый высокий череп, яростные глаза, и ниже – перекошенный, как от кислятины, рот.

– Что вам угодно! – без вопросительной интонации заорал новый знакомый Репейника.

– Простите, – сказал Джон, пятясь и поднимая ладони. – Я вот… дорогу хотел спросить. К главному корпусу. Думал – студент…

– Я, юноша, профессор Гаульсон! Декан факультета Естественных наук! А вот вас что-то не припомню, и, возможно, оно к лучшему. Если вы до такой степени обленились, что забыли, где находится главный корпус университета…

– Стоп-стоп, – произнес Репейник, совершая примирительные движения руками. – Я, видите ли, не студент. И даже никогда не был. Меня зовут Джонован Ре…

Профессор Гаульсон задрал брови.

– Посторонний? Тогда зачем вы здесь?

Джон потер ноющий висок. Неплохо для начала. Боги мёртвые, надо же так всё запороть.

– Я сыщик, – признался он. – Расследую, гм, своеобразное дело, в котором потребовалась консультация, ну… компетентного человека. На самом деле, – продолжал он, воодушевляясь, – именно вас мне порекомендовали, и очень хорошо, что…

– Кто? – резко спросил Гаульсон.

– Простите? – растерялся Джон.

– Кто меня рекомендовал?

– В-ваш коллега, – сказал Джон.

– Кто именно?

Времени на раздумья не было.

– Хенви Олмонд, доктор медицины, – выпалил Репейник.

Гаульсон подбоченился.

– Юноша, – насмешливо сказал он, – в университете Ганнвара нет медицинского факультета. Придумайте что-нибудь поумней.

Джон стиснул зубы.

– Ладно, – сказал он. – На самом деле, никто вас не рекомендовал. Просто у меня есть один набросок, и надо, чтобы на него взглянул историк. Или хотя бы искусствовед.

Он вынул блокнот и показал профессору нарисованного спрута. Сейчас, на свету, рисунок казался значительно хуже, чем вчера.

– Я лично химик, – буркнул Гаульсон, однако блокнот взял. Приподняв очки, он с минуту щурился на каракули Джона.

– А-а, – наконец, сказал он разочарованно, – узнаю, да. Это Па.

– Как?

– Па! – оглушительно рявкнул профессор и сунул блокнот Репейнику. – Вы что, глухой? Цивилизация Па, мифическое племя с якобы погибшего континента. Дурацкая легенда, её обожают журналисты, неужели не слыхали?

Джон покачал головой.

– Газет, что ли, не читаете? – буркнул Гаульсон. – Впрочем, сыщик, что с вас взять… Ступайте вон к тому зданию, – он показал, – там, где башня с часами. Это Исторический факультет. Поднимитесь на второй этаж, спросите Иматегу. Доктор Мозил Иматега, запомнили?

Джон кивнул.

– Наш местный сумасшедший, – пояснил Гаульсон, – бредит этими Па, носится с ними уже лет пятнадцать. Как раз через… – он прищурился на башенные часы, – да, через десять минут у него кончается лекция для магистров. Застанете – будет вам счастье. Ну, мне пора. Покой.

Он резко развернулся и зашагал прочь. Мантия летела у него за плечами. Джон, забыв приличия, рысью припустил по газону, держа курс на часы, которые незаметно для глаз, но неумолимо отсчитывали десять (уже девять с половиной) минут до конца лекции Мозила Иматеги. Путь оказался неблизкий, Джон запыхался, вспотел, дважды ему пришлось с треском продираться сквозь живую изгородь, и во второй раз он вспугнул прятавшуюся в кустах парочку (мужчина выругался и прикрылся мантией, а женщина пьяно захихикала). Когда Репейник, наконец, добежал до здания с башенными часами и взлетел по каменным ступеням, то едва не получил удар в лоб высокой окованной дверью: наружу, галдя и размахивая какими-то свернутыми в трубки бумагами, повалили юные магистры. Растолкав молодежь, Джон проскочил внутрь, в каменную прохладу древнего строения. Теряя дыхание, взбежал на второй этаж и на лестнице столкнулся с низеньким толстым человечком.

– Ох! – сказал человечек.

– Прос… тите… – прохрипел Джон. – Вы… доктор… Мате... Имате…

Человечек прищурился. У него были тонкие усики, наливные щеки и маленькие цепкие глаза.

– Мозилиус Стак Иматега, – представился он. – А вы по какому вопросу?

Джон, глотая воздух, выхватил блокнот. Тот сам раскрылся на нужной странице. Мозилиус Стак Иматега пригляделся, и глаза его широко распахнулись.

– Это что? – спросил он. – Откуда?

Джон отдышался.

– Я сыщик, – сказал он, начиная ненавидеть эту фразу. – Веду слежку за человеком… очень странным человеком, преступником. Вчера проник к нему в дом. Там увидел вот такую вещицу.

Иматега быстро огляделся.

– Так, – решительно сказал он. – Пойдемте-ка на кафедру. Там сейчас никого, можно будет поговорить. Заодно чаю выпьем. Годится?

– Ещё бы, – согласился Джон. От беготни пересохло в горле. Следом за шагающим враскачку Иматегой он пошел по гулкому коридору, поднялся на маленькую лесенку, миновал застекленный переход между корпусами, спустился на первый этаж, завернул за угол и оказался перед тяжелой резной дверью. Иматега, налегши плечом, с натугой провернул длинный зазубренный ключ и гостеприимно распахнул истошно взвизгнувшую дверь. Джон шагнул через порог, оказавшись в до крайности захламленном кабинете. По углам громоздились рулоны карт, на стенах висели разноцветные схемы – одна поверх другой. У дальней стены стоял диван, погребённый под расползшимися стопами бумаг. Рядом с окном угадывался канцелярский стол, почти не видный из-за наслоений чертежей и раскрытых книг. Несколько фолиантов валялись на полу, составляя компанию смятым черновикам, горкам табачного пепла, бутылкам из-под содовой, сломанным карандашам, огрызкам яблок и даже паре кальсон, которые профессор, смутившись, тут же подхватил и закинул в угол. Репейник дипломатично задрал голову и встретился взглядом с люстрой, исполненной огарков и служившей дополнительной вешалкой для чёрной профессорской шапочки.

Иматега, суетясь, откопал из-под чертежей на столе горелку, подсоединил насос, пыхтя, накачал давление и разжёг огонь. Когда сипящее пламя из жёлтого стало фиолетовым, водрузил сверху закопченный древний чайник с косо заклиненной ручкой. Тут же были извлечены из ящика на свет две разномастные чашки, проверены на чистоту и тщательно протёрты уголком мантии. Джон решил, что больше не хочет пить, а Иматега, смахнув со стола ещё пару книг, торжественно установил на их место чашки, повернулся к Репейнику и протянул руки:

– Давайте, давайте, давайте!

Джон отдал блокнот. Профессор оглянулся, издал недовольный возглас и, шагнув к дивану, обрушил на пол лавину бумаг и мусора, обнажив дырявую пятнистую ткань. Очистив место, Иматега плюхнулся на диван, издавший при этом слабый протестующий стон, и приглашающе хлопнул рядом. Джон осторожно сел.

– Н-ну-с, – произнес ученый, не отрываясь от блокнота, – что я могу вам сказать? Это – так называемый таул, знак жреца Великого Моллюска.

– Великого?.. – переспросил Джон.

– Моллюска, – повторил Иматега. – Вы, разумеется, наслышаны о па-лотрашти, погибшей цивилизации?

Джон, испытывая смутное чувство стыда, покачал головой.

– Ну что же вы так, – укоризненно заметил доктор. – А еще говорят о популяризации истории. В таком случае, придется вас просветить. Итак… – он приложил палец к губам, покивал, глядя в никуда, и, набрав воздуха, начал:

– Давным-давно, тысячу лет тому назад в Западном океане был континент. Это уже почти не подвергается сомнению: тому куча свидетельств, причём у всех древних историков. Зовут его чаще всего материком Па. Или островом Па. Как видно, самоназвание, поскольку всё сходится. Считается, что был он невелик, всего-то раза в два больше нашей Энландрии. Там жили аборигены, которые звали себя па-лотрашти, то бишь «народ Па». Белокожие, высокие, очень для своего времени развитые. Да… Культура была интересная, потрясающая! Увы, всё затонуло при землетрясении. И это весьма плачевно, так как океанское дно мы исследовать на таких глубинах не можем. Но! Когда-то они вели торговлю с остальным миром. И есть великое множество артефактов, о которых известно, что они пришли с материка Па. Драгоценных артефактов. Вот, к примеру… Вам должно быть интересно…

Иматега, крякнув, встал, открыл ящик стола и, вывалив на пол несколько пригоршней хлама, извлек маленький предмет. Рухнув обратно на диван, профессор отдал предмет Джону. В руках сыщика оказалась пластина тускло-жёлтого металла с неровными краями. Поверхность была гладкой, шлифованной. Джон в недоумении поднял брови.

– Переверните, – сказал Иматега, крутанув толстым пальцем.

Джон повернул пластину и невольно издал удивленный звук: что-то вроде «м-м!» На обороте, полустёртый временем, но отчетливый, был оттиснут рисунок. Люди, застывшие в нескладных позах, молитвенно простирали руки к бесформенной твари, которая таращила на них схематично-круглые, но не ставшие от этого менее яростными глаза с вертикальными зрачками. Тонкие линии, отходившие от тела твари, змеились по рисунку, обвивая людей, и не меньше десятка таких линий сходилось в центре, обволакивая прямоугольник, в котором был горизонтально изображен ещё один человек. Руки и ноги были у того прорисованы с явными промежутками – отрублены. Несмотря на свое плачевное состояние, человек хранил то же самое отчужденно-счастливое выражение носатого профиля, что и стоявшие кругом собратья.

– Жертвоприношение, – объяснил доктор. – Великий Моллюск и его жрецы.

Чайник, уже какое-то время предупредительно шипевший, забулькал и затрясся. Иматега вскочил, занялся чаем, а Джон все сидел, глядя на монстра, и монстр в ответ глядел на него с ненавистью. Эта ненависть прошла через время, через землетрясения и океанские волны и осталась такой же, какой была тысячу лет назад. Может быть, даже стала сильнее. Закалилась. Репейник не мог оторваться от выпученных глаз и отвел взгляд, только когда принял из рук доктора чашку. Уронив пластину на диван, Джон перехватил горяченную чашку двумя руками и машинально отпил глоток, тут же в этом раскаявшись.

Иматега, довольный, со свистом прихлебывал свой чай.

– Знал, что оцените. Вот это существо, как принято считать, было их богом. Как его звали, неизвестно, сохранился лишь титул. Тра́н-ка Тарве́м, Великий Моллюск. Он принес народу Па магию, ремёсла, научил письменности – словом, дал всё то же, что любой другой бог давал людям. Но были и различия. Важные различия.

– Жертвоприношения, – догадался Репейник.

– Не только, – прищурился Иматега. – Видите ли, какая штука…. Не все боги так благоволили к подданным, как наша покойница Хальдер. Чернокожие у себя в Прикании сплошь и рядом поклонялись весьма жестоким богам. Шиква Ша Мукала, Канчиль, Каипора – они все требовали крови. Однако Великий Моллюск, если верить хроникам, был прямо-таки одержимым. Палачом. Жертву требовал не просто убить – замучить, медленно. Но это не так интересно, гораздо любопытней вот что…

Ученый выхлебал остатки чая и поставил опустевшую чашку прямо на пол. Джон пользуясь моментом, сделал то же самое со своей – полной. Иматега продолжал:

– Он им что-то давал, какое-то зелье. Всем, от мала до велика. Некий состав, который всех делал счастливыми, магический эликсир. И ещё – долголетие. Все они жили по шесть-семь сотен лет, опять же, если верить летописям. Не знаю, как они при этом справлялись с рождаемостью, перенаселением и прочим, но… Такая вот информация. Причем, не у одного автора, очень многие на этом сходятся. Семьсот лет жизни и постоянное счастье. Каждый день. Правда, где-то пишут, что долголетие им обеспечивал вовсе не Великий Моллюск, что они от природы жили по нескольку веков. Но насчет эликсира все единодушны.

«Эликсир, – стукнуло в голове Репейника. – Так вот что Хонна хотел получить в своих лабораториях. Не в бога думал превратиться, старый враль. Просто хотел стать счастливым и зажиться подольше…»

– Вижу, вам не очень-то верится, да? – спросил Иматега разочарованно.

Джон нашел силы улыбнуться:

– Да нет, наоборот. Вы мне очень помогли. Многое становится ясным… похоже.

Доктор погладил лысеющую голову. Поковырял в носу.

– А, да пошло оно всё, – вдруг произнес он. – Давайте начистоту. Вы не первый, кому я помогаю. Буквально вот вчера заходил один человек, – доктор хитренько глянул, усы растянулись в ухмылке, – и тоже спрашивал насчет па-лотрашти. Рисунка, правда, не показывал, но… Думается, надо вас познакомить.

«След, – подумал Джон спокойно. – Я взял след. Но не я один. Джил, скорей всего. Или ещё кто-нибудь. Проклятый хитрец Фернакль, сколько же он народу отправил на поиски?»

Репейник встал.

– С удовольствием познакомлюсь, – сказал он. – Когда вы можете нас свести?

– Да хоть завтра! – воскликнул Иматега. – Как раз завтра этот человек собирался ещё раз меня навестить. Обещал быть к полудню.

Джон сделал шаг к двери.

– Огромное спасибо, – сказал он. – Так я зайду?

– Заходите-заходите! – сказал доктор, поднимаясь и протягивая руку. – До встречи!

– Покой вам, – сказал Джон, вынимая из кармана визитную карточку. Это был ловкий трюк, чтобы избежать рукопожатий: при прощании дарить визитку. У того, кто брал карточку, оказывались заняты и руки, и глаза, так что можно было деликатно отступить на шаг-другой, а потом и вовсе откланяться. Очень тонко. Джон гордился своей выдумкой и, сам не зная почему, называл её «разрыв трафарета».

Иматега, не глядя, сунул визитку в карман и с жаром сграбастал ускользавшую ладонь сыщика.

неужели открытие моё открытие всем докажу подлецы не верили поверят сыщики разнюхают сыщики узнают помощь нежданная ей тоже докажу пусть знает кого бросила платья цветные дура проклятая

– Да! – спохватился Иматега. – Совсем забыл. Тут где-то… (он нагнулся, разворошил бумажные залежи). Вот! Нашел. Прошу любить и жаловать, моя монография. Издательство наше, университетское. О, не стоит благодарности! Я старался излагать довольно популярно… Впрочем, умолкаю, умолкаю. До завтра!

Когда Джон оказался дома, был уже вечер. Солнце застряло в узкой щели между фабричными зданиями на дальнем берегу Линни. Закатные лучи высвечивали потёки на немытых окнах, золотили абажур торшера, бросали рельефные тени на скомканное одеяло. Измученный фикус нежился, впитывая солнечный свет – драгоценную редкость в городе вечного тумана и смога. Репейник сжалился, принес воды в стакане, полил сухой дёрн. Вода сначала не хотела впитываться, стояла толстым слоем, потом запузырилась, тоненько заскворчала и, словно открыли кран, ухнула вниз. Из-под горшка потекло. Джон отскочил, ругнулся, пошел на кухню за тряпкой. Вернулся без тряпки, злой. Схватил утреннего «Часового», скомкал и накрыл лужу. Подождав, пока впитается, размазал остатки. Выяснилось, что полы надо мыть. Верней, надо было мыть ещё на прошлой неделе. Джон плюнул, вернулся на кухню, выкинул в ведро размокшую газету и поставил на плиту чайник.

В буфете оставались: полкруга колбасы, ущербная краюха серого хлеба и загадочно пахнущий обломок сыра, завернутый в недельной давности номер «Зеркала». Развернув бумагу, Джон какое-то время задумчиво наблюдал жизнь, зарождавшуюся на сырной поверхности, затем выкинул всё в ведро и тщательно вымыл руки. Колбаса, против ожидания, сохранилась неплохо. Репейник спустился вниз, в лавку, купил десяток яиц, успел вернуться к закипевшему чайнику и, заварив в огромной чашке полпачки колониального листа, приступил к сотворению большой яичницы. Агония колбасы была недолгой: Джон милосердно залил румянившиеся кружочки прозрачным белком, проследил, чтобы не попала скорлупа, и остался горд единственным уцелевшим желточным глазом. Сняв с огня яичницу, Джон поставил сковороду на стол и принялся есть прямо так, зажав вилку в кулаке и помогая хлебом. На исходе третьего яйца он выловил чайные листья из чашки, бухнул шесть кусков сахара, долил кипятком и стал, блаженно обжигаясь, глотать бурый напиток. Доев, широким движением потянулся, достал кисет и закурил, пуская дым в жёлтый потолок и стряхивая пепел в опустевшую сковороду. Он был почти счастлив. Как всё-таки мало нужно человеку: сытно пожрать, покурить в одиночестве и хоть на время забыть о единственной женщине в мире, которая могла быть рядом – и... Стоп. Что-то надо было сделать, чем-то заняться. Ах да, верно.

Он сходил в прихожую и вернулся с монографией Иматеги. Это была пухлая, сотни на полторы страниц книжка в одну восьмую листа. На обложке значилось: «Некоторые Любопытные Извлечения о Континенте Па и Его Аборигенах, Собранные и Систематизированные Мозилиусом Иматегою, Доктором Философии по Истории». Обложка была мягкой, потасканной, с загнутыми уголками. Джон привычно уже подивился изыскам университетских титулов – «доктор философии по истории» – подумал отчего-то, что Иматега сам частенько себя, любимого, перечитывал и сам же книжку до нынешнего состояния зачитал, смахнул со стола крошки, разложил «Извлечения» рядом с чашкой и погрузился в чтение.

Вначале было скучно. Как и полагается в серьёзной литературе, на первой странице стоял гордый заголовок «ПРЕДИСЛОВИЕ». Доктор начал издалека: витиевато поздоровался с читателем, помянул учителей и покровителей, чуть не на целую страницу рассыпался в благодарностях перед ректором, яростно испражнился на врагов и скептиков. В том числе, досталось профессору Гаульсону – за «недальновидность и Нежелание признавать очевидные для Большинства вещи». Пролистав вперёд, Джон с содроганием прочёл: «ВВЕДЕНИЕ». Здесь Иматега отчаянно пытался доказать, что существование континента Па – не шутка и не его, Иматеги, выдумка, а вовсе даже серьёзный научный факт. С этой целью доктор призывал в свидетели историографов прошлого, занудливо цитируя древние тексты и не забывая попинывать сомневающихся коллег. «Далее, – писал он, – у Гиестирона Наэльского в поэме «О Малых Сих» читаем:

159. Такожде зрил Чудеса: преогромных Червей подземелий,

Телом могучих, но слабых единственным Оком,

160. Гласом великим стонали, узрев беспощадное Солнце,

Жалкими были на вид. Вслед за ними нашел я

161. Ящеров с острова Па, огнедышащих яростных Змеев,

Грозных, в Коронах златых и в Поводьях узорчатой кожи…

Из каковых прекрасных Стихов неизбежно следует факт Достоверности континента и неповторимости его животного Царства». На взгляд Джона, из прекрасных стихов неизбежно следовал тот факт, что Гиестирон Наэльский не ведал, о чём писал: золотые короны на ящерах еще туда-сюда, но вот насчет узорчатой кожи – глупо. Сожгут поводья, огнедышащие-то. Столь же убедительными оказались и другие свидетельства. «Ничтоже сумняшеся, приняла она дар из рук Соперницы, но увы! Сокрыто был тайное Жало среди адамантов, поелику в сердце Анади нашла приют Ревность преизрядная. И, подобно Жертвенной деве из диких земель Па, что зиждятся посреди океана, несчастная Красавица в муках испустила Дух». Эти строки, по мнению Иматеги, также неоспоримо говорили в пользу существования таинственного континента. «И видит господин Уто: из озера поднялась Рука, держащая добрую Сталь. Пусть возьмет Достойный! Был глас. И господин Уто, развязав пояс, украшенный тридцатью четырьмя самоцветами из Приканских земель и бронзовой Пряжкой, искусно выкованной на острове Па, в гневе воскликнул…» Джон перевернул несколько страниц. Введение закончилось, началась первая глава. Здесь нашлось больше материалов по существу дела.

В Западном океане, писал Иматега, есть одно очень нехорошее место, где часто пропадают корабли. Находится оно примерно в двух тысячах морских лидов к юго-западу от Энландрии, и попасть туда можно, если ведёшь корабль в Приканию, но угодил в сильный шторм и сбился с курса. Океанское дно там неспокойное, из-под воды бьют горячие, как кипяток, гейзеры, то и дело к поверхности всплывают невиданные рыбы, а водоросли растут такие длинные и прочные, что сбиваются в огромные плавучие острова, способные остановить пароход на полной скорости. Иногда при полном штиле поднимаются гигантские волны. Там-то, по мнению доктора, и находился когда-то материк Па, ибо волны и гейзеры означают подводные землетрясения, а одно большое землетрясение вполне может разрушить континент. Тем более что континент этот, если верить древним авторам, был размеров скромных, даже скорей остров, чем континент. (Здесь Иматега цитировал двух летописцев, один из которых туманно именовал Па «скудной Юдолью», а другой с расчетливым нахальством вруна, чьи слова никто не сможет проверить, заявлял, что «остров помянутый в Длину ровно девяносто тысяч Локтей имеет, в Широту же не более пятисот»).

Жили на помянутом острове белые рослые люди, говорившие на сложном языке, не похожем ни на какой другой – об этом также свидетельствовали историки (оставалось надеяться, что те, кто слышал речь людей Па, знали хотя бы один язык, кроме родного). Народ Па, или па-лотрашти, отличались от остального человечества невероятным, сказочным долголетием. Кроме того, они слыли мастерами на все руки – неудивительно, если учесть долгий срок жизни. Па умели здорово работать с металлами, особенно с золотом, которого на острове было предостаточно, искусно ваяли скульптуры из песчаника, строили надежные, устойчивые к землетрясениям дома, а уж магию творили поистине сказочную. (Иматега украсил страницы эстампами, сделанными по летописным миниатюрам, но, как Джон ни вертел книгу, ничего разобрать не смог: печать была дрянной, а гравёр – неумелым. На миг Репейник представил, как толстый, обильно потеющий доктор возится с доской и резцами, но потом догадался, что книгу, скорей всего, иллюстрировал какой-нибудь незадачливый студент, взявшийся за работу в страхе перед отчислением).

Па-лотрашти неохотно поддерживали связь с остальным миром: понемногу торговали с Приканией, но и только-то. Вероятно, добавлял прозорливый Иматега, боялись смешанных браков с чужеземцами, не хотели ослаблять силу крови, хранившей секрет долголетия. Оттого-то скудны были сведения об исчезнувшем народе и о боге, который им управлял. Великий Моллюск, Тра́н-ка Тарве́м, подобно всем остальным богам, явился в наш мир три тысячи лет назад. Тогда же он передал народу Па эликсир счастья. В самом факте «осчастливливания» не было ничего необычного, всякий бог даровал подданным эйфорию: Хальдер Прекрасная – через прикосновение к алтарю, Ведлет Пернатый Змей – являясь во снах, Шиква Ша Мукала – в ритмичном, самозабвенном танце. Боги давали людям благодать в обмен на жизненные силы; это считалось естественным. Но, пожалуй, лишь Тран-ка Тарвем решил вопрос обмена столь радикально. Если Хальдер и Ведлет отпускали благодать малыми дозами, всего по часу блаженства в неделю, а какой-нибудь Каипора и вовсе не баловал подопечных, выходя на связь единожды в месяц, при полной луне, то Великий Моллюск был поистине божественно щедр. Его жрецы готовили «валлитинар» – эликсир счастья – каждую ночь, так чтобы утром любой человек мог придти в храм и получить свою долю. Говоря об эликсире, Иматега цитировал отрывок поэмы автора, который не то путешествовал по материку Па, не то сам происходил из народа долгожителей – здесь доктор был невнятен. Звали автора Урантог из Тайи.

«Знайте же все,

правители Мира,

искусные Маги,

Воины славные,

честные Девы,

Юноши храбрые,

мудрые Старцы.

Вам я поведаю

О дивном Напитке,

Валлитинаре,

что счастьем наполнит

души людские.

Не Хмелем дурным,

как вино молодое,

не сонным Покоем,

как маковый сок.

Валлитинар

не пьянит, не дурманит,

сердцу Веселье

подарит благое,

выпей – и станешь

Счастлив и Светел,

точно влюбленный

рядом с любимой.

Тран-ка Тарвем,

Бог-повелитель,

отец Па-лотрашти,

ласковый Пастырь

секрет нам поведал

Валлитинара,

жрецам он велел

напиток готовить.

Каждое утро,

как солнце восходит,

люди в Святилища

стопы направляют.

Валлитинар пьют,

Чтоб день наступивший

Счастьем украсить.

Довольно ль вам знать?»

Иными словами, комментировал Иматега, валлитинар если и был дурманом, то совершенно особого свойства. Не вызывая болезненных последствий, не затмевая разум, он превращал любого человека в безмятежного счастливца, который радостно приветствовал жизнь, без ссор и споров общался с ближними, всецело, не печалясь о бренном, отдавался ремеслу или искусству, в общем – жил на радость себе и другим. «Воистину, – писал доктор, – сей загадочный Валлитинар превратил бы даже нашу несчастную Отчизну, трудные времена терпящую, в чудесный Сад, где каждый был бы другому Братом, исполняя притом обязанности свои с Довольством и Рвением».

На этом месте Джон прервался, чтобы свернуть самокрутку. Закурив, он пустил дым из губ тонкой струёй. А интересно, что бывало с теми, кто переставал глотать этот валлитинар? Такое сильное зелье должно вызывать чудовищное привыкание. Поди-ка поживи в неге и блаженстве лет шестьсот, а потом – бах, добро пожаловать в настоящий мир с его печалями. Небось, руки на себя наложишь… впрочем, поглядим, может, доктор про это ещё напишет. Джон перевернул страницу. Тут его ждала иллюстрация, и на сей раз он разобрал, что именно было изображено, потому что видел эту картинку раньше, в университете. Люди в нарочитых молельных позах, пучеглазая тварь со змеиными щупальцами, изрубленный человек в центре. «Сколь бы Щедрым ни был дар Великого Моллюска, – сообщал Иматега, – столь же Ужасной была плата, оным взимаемая». Каждое новолуние жрецы Тран-ка Тарвема ловили на улице случайного человека и волокли его в святилище, где подвергали изощрённым пыткам, а под утро расчленяли. Отрубленные части тела потом использовались в обрядах. Кроме того, существовал «Тран-ка Тарим» – обряд вызова. Прибегнув к жертвоприношению, можно было обратиться к Великому Моллюску с просьбой о помощи. Бог никогда не отказывал тем, кто воззвал к нему.

«В третий день плаванья

шторм разразился.

Волны огромные

корабль бросали.

Ливень по палубе

хлестал, как из бочки,

Ветер жестокий

сорвал паруса.

Плакал от ужаса

Тринна, сын Оллио,

вторил ему

Нигораш, сын Ремерна,

с ними стенал

Паларив, сын Киата,

также кричали

на веслах гребцы.

Лишь Виалир,

Жрец достославный

Тран-ка Тарвема,

Могучего Бога,

без страха глядел

в бушевавшее Море.

С такими словами

к ним обратился:

– Все мы погибнем,

коль не спасёт нас

Отец наш великий,

Ему поклонимся!

Бросим мы Жребий,

кому умереть,

чья гибель избавит

от Смерти других!

Жребий тянули

Тринна, сын Оллио,

Нигораш, сын Ремерна,

Паларив, сын Киата.

Гребцы вместе с ними

судьбу испытали.

Жребий достался

Виалиру-жрецу.

Голосом громким

велит он веревкой

крепко Связать

ему руки и ноги.

Тринна, сын Оллио,

Нигораш, сын Ремерна,

Паларив, сын Киата

ножи свои точат.

Тринна жрецу

рассекает брюшину,

Нигораш ему руки

и ноги свежует.

Паларив остриём

вырезает глаза.

Виалир же поёт

Молитву для бога.

Только смолкает

жреческий Голос,

в смертные Хрипы

пред тем обратившись,

вкруг корабля

буруны закипают,

Щупальца в небо

из волн восстают.

Тран-ка Тарвем,

Радетельный Пастырь,

отозвавшись на зов,

к несчастным явился.

В облике дивном

большого Кальмара

на сушу выносит

корабль с Людьми.

Так спасены были

Тринна, сын Оллио,

Нигораш, сын Ремерна,

Паларив, сын Киата,

Гребцы вместе с ними

Тран-ка Тарвемом,

Великим Моллюском.

Довольно ль вам знать?»