Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Анатолий Алексин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Глава IX,
в которой события опять с головокружительной быстротой сменяют друг друга
Когда мы наконец вырвались на свободу, нужно было немедленно бежать, мчаться на станцию, но я словно прирос к земле и жмурился, хоть солнца не было и даже начало уже понемножку темнеть. Мы отвыкли от света и радовались ему, как дети!
Неожиданные мысли заполнили мою голову. Они наталкивались одна на другую, потому что их было много. Да, жизненные испытания делают человека мудрее!
Я думал о том, что если человек каждый день получает одни только радости, он, значит, их вовсе не получает. И о том, что если он с утра до вечера отдыхает, то, наверно, от этого устает. И о том, что, если человек каждый день видит деревья и небо, он их не видит, просто не замечает, а вот если он посидит в подвале… Может, я был не совсем прав, но мысли на то и мысли, чтобы в них можно было сомневаться.
Наконец спокойствие вернулось ко мне и я заорал:
– На электричку!
– Мы все равно не успеем, – сказала Наташа.
– То есть как это? Почему?
– Потому что осталось всего двадцать три минуты, а до станции – сорок с лишним.
– Я вас… – начал Глеб.
Но тут раздался длинный, солидный гудок тепловоза. Электрички гудят по-другому: короче и как-то, я бы сказал, легкомысленнее. Догадка внезапно озарила меня.
– Глеб! – воскликнул я, желая перекричать тепловоз, который уже умолк. – Глеб! Я чувствую по гудку, что станция совсем близко. Ты вел нас дальним путем… Запутанным! Ты хотел, чтобы мы… – Я не стал вслух объяснять, чего именно хотел Глеб: расследование еще не было закончено. – В общем, веди нас кратчайшей дорогой. Самой короткой!
– Я и сам… Я вот как раз об этом…
Мы побежали. Предчувствие подсказывало мне, что станция должна показаться сразу же, как только мы обогнем сосновый лесок, в который упирался дачный забор. Но ведь, как я уже, кажется, отмечал, длинный путь может показаться коротким, а короткий – ужасно длинным, особенно если вое время поглядываешь на часы и прислушиваешься, не шумит ли вдали электричка. «Иногда электричка на минуту-другую опаздывает, – думал я. – Но если нужно, чтоб она опоздала, то обязательно придет вовремя или даже немного раньше…»
Покойник все время отставал. Предчувствие подсказывало мне, что он может рухнуть, упасть: в тот день страх совсем измотал Покойника. К тому же ему пришлось голым вылезать из подвала. И это окончательно подкосило его.
Покойник не рухнул, он вскоре присел на пень.
Наверно, среди молодого леска росла еще недавно могучая, старая сосна, но ее почему-то срубили: может, чтобы не выделялась или по какой-то другой причине. Пень был широченный, на нем вполне могли уместиться все шестеро. Но Покойник сел посреди, и никто, кроме него, не уместился. Впрочем, мы отдыхать и не собирались.
У Покойника все дышало: и нос, и грудь, и живот, и плечи… И даже ноги дышали. Вернее сказать, подрагивали.
Мы тоже остановились.
– Оставьте меня одного, – сказал Покойник таким голосом, словно был тяжело ранен. – Бросьте меня здесь. Нету сил…
– Я потащу тебя! – сказал Принц Датский и собрался уже взвалить Покойника на себя, но к ним подбежал Глеб.
– И я тоже его… чтоб легче…
В этот момент издали подала голос электричка.
– Из города… – сказал Глеб.
– Конечно. Для нашей еще рано, – согласился Принц Датский.
Наташа взглянула на свои часики:
– У нас есть семнадцать минут. Нет, шестнадцать…
Принц Датский и Глеб попытались схватить Покойника за руки, но он гордо отстранил их.
– Я сам!
– Пожалуйста, Гена… – тихо сказала Наташа. – Если можешь…
Покойник вздрогнул: давно уже никто из нас не называл его по имени. Мы просто даже забыли, что его зовут Генкой. Кажется, лишь в ту минуту Покойник по-настоящему понял, как волновалась Наташа. И он вдруг помчался вперед с такой быстротой, что мы с трудом за ним поспевали.
Ни одна детективная история не обходится без беготни и погони. И вот мы опять бежали… «Жалко, конечно, что нет погони, – успел я подумать. – Если б за нами по пятам гнался племянник Григорий, а мы бы успели вскочить в электричку и двери перед самым его носом захлопнулись – это было бы совсем здорово! Хотя ведь гнать человека, заставлять его мчаться вперед со всех ног, может не только плохое, но и что-то хорошее, благородное!»
Одних из нас гнала забота о Наташиной маме. А других, или, вернее сказать, другого, а еще точнее сказать, Глеба, я думаю, подгоняла совесть… Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что она в нем уже просыпалась. А предчувствие подсказывало мне, что скоро проснется совсем!
В тот день я все время о чем-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… «Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, – рассуждал я. – Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!»
С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.
Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно. А в того, кто налетел на меня, врезался еще кто-то… Все произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.
Я смотрел вперед сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. «Значит, та самая… которая в город. На которую мы спешим!» Я не успел еще как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.
О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга.
Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука ее дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне. Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.
В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!
– Идут… – сказала Наташа. – Я их утром по радио проверила.
Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам. Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!
– Бывает, что электрички приходят раньше, – сказал я, – особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа. Ну, на минуту, другую…
– Так что ж это было? – тоскливо вскрикнул Покойник. – Как тогда со скелетом? Галлюцинация?
– Не умничай, – сказал я. – Разберемся. Сегодня у нас…
Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что ее кто-то опередит, подсказала:
– Воскресенье!
– Стало быть…
– …выходной день! – подсказала Миронова.
Я медленно рассуждал:
– А в выходные дни бывают…
– …дополнительные поезда! – поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.
– Вот именно! – согласился я. – Это дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придет. Я же сам видел расписание… На станцию!
Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.
Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Все-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы. Желание мое сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами «ежедневно», «по воскресеньям», «далее со всеми остановками»… Щит был разделен на две половины: «В город», «Из города».
Я забегал глазами по расписанию.
– Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!
– Это из города, – раздался за моей спиной тихий Наташин голос.
– Как? Разве? Не может быть! Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.
– А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…
– Разве? Не может быть! Как же так?
– Следующая будет через четыре часа, – сказала Наташа. – По этой ветке поезда ходят нечасто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть, когда мы приехали…
«Как же это могло получиться?!» – думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. – Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить ее просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: «Поспешишь – людей насмешишь!»
Но никто не смеялся.
– Мы доберемся до дому не раньше одиннадцати, – сказала Наташа. – А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?
– Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, – сказал тот самый Покойник, который еще недавно прощался с жизнью в подвале. – Мы бы поторопились.
Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всем виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошел к щиту со словами «Не подходить!» и отбросил его). Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы еще неизвестно сколько держал нас в страшном плену.
Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоем поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.
Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка, моя случайная утренняя ошибка сразу как бы перечеркнула все. Теперь помнили только о ней. Ощущение черной несправедливости больно ранило мое сердце… Но я не показал виду, что ранен!
О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. «Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!» – учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу. И Костя не пригласил.
Расследование еще не было завершено. Мотивы преступления еще не были выяснены. «Зачем? Зачем Глебу понадобилось?..» – этот вопрос жестоко терзал меня. И все же я не подал виду, что Глеб хоть в чем-нибудь виноват. Хотя делить вину на двоих всегда легче, чем принимать ее всю на себя. Глеб был рядом и, казалось, просил: «Поручи! Поручи мне что-нибудь трудное!» Он хотел искупить…
Наташа стояла возле окошка кассы и смотрела на расписание, будто все еще проверяла, надеялась… Выражение ее лица было таким, что капли дождя на щеках можно было принять за слезы. Решимость вновь овладела мною: «Я должен тут же, не отходя от кассы, что-то придумать! И осушить эти капли! И вернуть улыбку ее лицу! Да, я обязан. Тогда и она и все остальные снова увидят во мне спасителя: люди помнят о последнем поступке».
И тут… Идея, как яркая молния, сверкнула в моем мозгу. Но никто не заметил, потому что это было в мозгу.
Глава X,
в которой слышится крик из подвала
– У вас тут есть почта? – спросил я Глеба.
– За станцией, недалеко. По ту сторону… – торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его темном прошлом.
– Там есть телефонная будка? – спросил я. – Для междугородных переговоров?
– Одна будка есть…
– Нам хватит одной! – крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам.
– Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдешь выход! Такой у тебя талант! – сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты.
– Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что все в порядке: задержались, но к ночи будем. Глеб укажет дорогу.
– Это великое дело! – сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. – И, как все великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка!
К чужим находкам он тоже относился с большим уважением. Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке.
Вдруг Принц помрачнел.
– Что случилось? – спросил я.
– Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы.
И все-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в тот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца.
– Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей.
В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал. Иногда я набирал ее номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. «Что вы там дышите?» – сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать.
– Веди нас, Сусанин! – обращаясь к Глебу, торжественно произнес Покойник.
Я бросил на Глеба мимолетный, но острый взгляд. Сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб – со своими друзьями. В этом была принципиальная разница!
Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось еще много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас все время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было!
А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую, серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь все усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые черные руки…
Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался.
– Во-он там! – на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя с белыми буквами вывеска: «Почта. Телеграф. Телефон».
«Еще немного, – мечтал я, – и Наташа войдет в будку, из которой все будет слышно. И я уловлю слова: „Мамочка, не волнуйся!“ Потом она выйдет и бросит на меня мимолетный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали „на всякий случай“, а в подвале тратить их было не на что».
Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба.
Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями.
Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дернул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой.
«Выходной день – воскресенье», – прочитал я на облезлой табличке.
О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь!
Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей – в пустом поселке, на мокрой земле, под дождем, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в теплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил!
Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она еще надеялась на меня!
И вновь началась цепная реакция: идеи одна за другой полезли мне в голову.
– А если добежать до соседней станции? Это далеко?
– Полчаса бега, – ответил Глеб. – Но районная почта здесь… А там нету будок…
– Воскресенье для всех воскресенье! – мрачно изрек Покойник. – Ты думаешь, там уже начался понедельник?
– Зачем же так? – неожиданно оборвал его Принц. – Зачем говорить под руку?
– Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены!
– Покойник, не трогай Алика! – сказал Принц так же грозно, как говорил раньше мне: «Не трогай Покойника!»
В его груди билось честное, благородное сердце!
Поддержка вдохновила меня.
– А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чем ты знаешь. Куда ты звонил?
– На дачу.
– Значит, там есть телефон?
– Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… на аппарате: «Гл. Бородаеву от благодарных читателей…»
– По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! – провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. – А потом, если останется время, и мы позвоним.
– Нет… – сказал Глеб. – Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его…
Глеб еще не знал главного – он не читал моей надписи на столе: «Племянник! Передай привет своей тете!» А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то еще и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно!
Так я думал, а вслух сказал:
– Что нам Племянник! Шестеро одного…
– Не ждут! – подсказала Миронова. И в первый раз в жизни, подсказывая, не угадала.
– Не боятся! – поправил я ее. И повторил: – Шестеро одного не должны бояться!
– Ты не знаешь Григория, – опять сказал Глеб. – Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться…
– Посмотрим! – воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на «старую дачу» как-то не очень хотелось.
На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек.
– Он нас пальцем не тронет!
– Пальцем, конечно, – заныл Покойник. – А ты видел, какой у него кулак?
– Не видел! И ни один из вас не увидит, – сказал я уверенно. – И самого Племянника вы не увидите!
– Разве это возможно? – продолжал сомневаться Покойник.
– Возможно!
– Разве Племянник исчез? Испарился?
От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами.
– Когда вы войдете в дачу, она будет пуста, – сказал я. – Вы верите мне?
– Верим, – сказала Наташа.
Это было мне скромной наградой.
– Бежим! – крикнул я.
И все опять побежали.
Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте. Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я все время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае – птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу.
По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами.
Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов. Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое все еще не было закончено: у меня не хватало времени. Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: «Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!»
Миронова, с трудом переводя дыхание, все же поднимала руку и спрашивала: «Надо отдыхать?» – давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же без остановки помчится дальше.
Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости. И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по легкому, едва проступившему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Все ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно…
Когда показалась «старая дача», которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели.
Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нем, но кое-что еще недорасследовал…
Однако на последнем привале Глеб подошел и сказал:
– Ты не знаешь Григория… Его все тут… как огня! Он ведь сидел… за драку… Сидел!
– И еще посидит! – сказал я.
– Где?
– Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна.
Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. «Умный в дачу не пойдет, умный дачу обойдет!» – говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт.
Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул:
– Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас!
Он уважал чужую отвагу.
– Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, – сказал он. – Но я никак не могу отвыкнуть…
– От чего?
– Высказывать свои чувства в стихах.
– Почему ты об этом заговорил?
– Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на минутку. И я тихо прочту. Тебе одному! Хочешь?
Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа.
Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:
– Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?
Понял я: не речи, не отметки
Остаются в памяти навек.
В этот день ты доказал нам, Деткин,
Что делами славен человек!
Чтоб хвалу могли воздать мы смелости,
Ты вернись в сохранности и целости!
Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:
– Хочешь, я пойду вместе с тобой?
– И я пойду, – сказала Наташа.
В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле).
Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть. Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам! Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.
На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое.
– Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, – сказал я. – Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: «Один в поле не воин!»
Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. «Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!» – решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня.
– В данном случае, – сказал я, – совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы все время будете рядом со мной! – Я взглянул на Наташу. – Ну, а если я не вернусь…
– Ты вернись в сохранности и целости! – сам себя процитировал Принц.
– Постараюсь, – ответил я.
– Ты уходишь? – с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Все-таки командиром был я!
– Что ты задумал? – спросила Наташа. – Может быть, скажешь? Что ты задумал?..
– Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника!
– Устранишь? В каком смысле? Физически? – испуганно прошептал Покойник. – В каком смысле?..
– В том смысле, в котором надо!
– Устранишь? – растерянно сказал Глеб. – Но ведь это… он, знаешь… Его все тут… как огня!
«Уж ты бы помалкивал!» – хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор.
– Значит, идешь один? Окончательно? – спросил Принц.
Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто.
– Ты простудишься, – сказала Наташа.
– Что поделаешь? Это необходимо.
Она протянула руки и взяла мое пальто. «Если что… пусть это будет памятью обо мне», – хотел я сказать. Но не сказал.
– В случае чего… ты кричи, – попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений. Но я взглянул на него с удивлением.
– Кричать? Ни за что!
– Что же нам делать? Бездействовать?
– Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!
– Навсегда? – спросил Покойник.
– Навсегда или временно – какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну…
– Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, – сказал Принц.
– Будь осторожен… – тихо попросил Глеб.
«Думал бы раньше!» – мысленно дал я ответ. И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности.
А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью. Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене…
Я вошел в дачу. Сердце мое билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела. Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать.
Сверху опять донеслось бормотание:
– Ах, вы все еще трепыхаетесь? Тогда уж мы вас добьем! Ах, вы так?.. Тогда мы вас бац по загривку!
Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и ее распахнул, чтобы было видно мое голое тело. Я толкнул дверь. Племянник по– прежнему играл сам с собой в «дурака».
Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось, в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял свое огромное тело из-за стола:
– Это ты… парнек?
– Я… – ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь.
– Сквозь стену прошел?
– Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто – и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез. Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!
– Чего же не смылся?
– Мне вам нужно сказать… Сообщить!
– Смелый ты, я погляжу, парнек. А если я тебя обратно туда запихну, как сельдь в банку?
– Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить…
На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.
– Я бы вас выпустил. Немного попозже. – Он захихикал. – Но раз вы сами хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: «Не подходить!» А ты, парнек, подошел? Начихал, значит! Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила!
– Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!
– Чего там?.. – Он махнул на меня рукой, словно на комара.
– Мы обнаружили там… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стерлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам!
– Мне?
– Лично вам! Представляете?
– Мне лично?
– Вам! Не верите? Можете посмотреть!
– На столе?
– Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил благодарность, то уж за стол с надписью… Наверно, портрет ваш в музее повесят. И всем экскурсантам будут рассказывать!..
– А может, и деньжатами пахнет?
– Заплатят! – уверенно сказал я. – Во-первых, за стол: это же предмет, непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Потом, он же всего на трех ножках… А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем больше поломана, тем сильней за нее хватаются. Слышали, говорят: «Музейная редкость»? Это, значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых, там же надпись, обращенная к вам! Табличку прибьют: «Из личного архива…» Я такие читал. И повесят портрет… Ваш портрет!
– Ну, ты не умничай! – Племянник вновь махнул на меня рукой. – Не твоих мозгов это дело, парнек. Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпущу. А если наврал, тоже выпущу… дух из тебя! Понял?
Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И затопал вниз, перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал.
«Лишь бы не сорвалось! – думал я. – Ну, а если сорвется… Я погибну в подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые все-таки были вдвоем. Нет, я закончу свою жизнь в темном, сыром одиночестве! Все решится буквально через секунды. Вот сейчас! Вот сейчас…»
Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко!
Наконец мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал.
Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу. Потом он повернул круглую головку английского замка.
– Проходи-ка, парнек…
– Нет, вы вперед проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю…
– Вежливый ты, парнек! Не люблю вежливых.
Он шагнул в сырой мрак подвала.
И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой, захлопнулась. Щелкнул замок, от которого ни у кого не было ключа… На всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул ее.
– Парнек, ты что? – послышалось за дверью.
– Не хочу вам мешать, – с плохо скрываемым злорадством ответил я.
– Открой дверь! Откр-р-р-ой!
– А вы нам открыли?
– Ну, пар-р-рнек! Ну, ты у меня…
– Пока что не я у вас, а вы у меня… сидите в подвале.
– Сейчас я твоих дружков… Я их всех! Будто мать родная не родила!.. Я их…
– Сначала найдите!
– Да я их!
– Посидите вдвоем со скелетом!
Он стал колотить в дверь ногами. Но она была прочно обита ржавым железом.
– Попробуйте пролезть через другую дверь, – посоветовал я, зная, что через нее пролезет только маленькая головка Племянника. Или его нога.
