Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Анатолий Алексин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
Глава VI,
из которой становится ясно, что мне ничего не ясно
Невольный страх овладел мною. Но лишь на мгновение. А уже в следующую секунду я отбросил его. Верней сказать, отшвырнул.
Тем более, что Наташа сделала шаг по направлению ко мне.
Совсем незаметный шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на все реагирует. И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело. Тот, кто любил, поймет меня без труда!
«В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! – решил я. – Хочет, чтоб я уберег ее, заслонил собой!»
О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!..
– Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль, – сказала Наташа.
«Должна уехать…» Даже не сказала, что «мы должны».
«Волнуется за свою маму», – подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я позавидовал ее маме, хоть у нее было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое, и, если как следует рассудить, ее мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку!
– Племянник Григорий шутит, – сказал я Наташе. – Неужели ты не видишь, что он пошутил?..
– Тогда пусть откроет, – сказала Наташа.
Ее желание было для меня законом! Но для Племянника оно законом не было.
– Откройте, пожалуйста, – попросил я его.
– Это ты, парнек? – послышалось из-за двери. – Опять тебе больше всех надо? Все сидят тихо, будто мать родная не родила… А ты один ерепенишься!
Он тихо и противно засмеялся.
– Откройте сейчас же! – приказал я ему. И посмотрел на Наташу.
Она стояла, опустив голову. Лица ее я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажег Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья.
– Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? – спросил Племянник. – Вот теперь и узнаешь!
– Что он хочет сказать? – Я толкнул Глеба в плечо.
– Не знаю, – ответил Глеб.
И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье.
Страшная история началась!
– Остановитесь! – умоляюще воскликнул Покойник.
Громкие шаги Племянника были ему ответом.
Я снова схватил за плечо Глеба.
– Верни! Задержи!..
– Разве его задержишь?
– Кричи! – шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. – Ори на всю дачу!
– Не услышит… Он ведь уже наверх… Там ни слова… Дверь-то железная… Кричи не кричи…
– А ключа у тебя нет?
– Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается – и все… Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду…
– Погребены? – тихо спросил Покойник. – Живьем?
Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоем, а нас было целых шесть человек.
– О, не печалься! – сказал я Наташе. – Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце!
Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил:
– Все будет в порядке!
Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке.
– Я должна быть дома не позже шести.
– И будешь!
Я огляделся…
Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая. Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная, жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни лишь зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» А чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости.
Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости.
– Осторожно! Не подходите! – крикнул Глеб.
Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.
Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил:
– Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала запрет, а потом отопрет.
– И через сколько же времени он отпирает? – спросил Покойник.
– Через час. Максимум через два! – бодро сообщил я. – А пока давайте осмотрим окрестности. Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!
– А мы выйдем? – спросил Покойник.
– А мы их увидим?
– Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас…
Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу.
– Кого ты больше всех любишь? – внезапно спросила она.
«Тебя!» – хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я все-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж ее.
Не мог же я это сказать!
– Кого ты больше всех любишь? – повторила она.
– Вообще… или у нас в классе?
– Скажи еще: в нашем звене!
– А ты кого?
– Маму.
– Я тоже маму и папу.
– Нет, я не маму и папу, а именно – маму. Я могу за нее умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть?
«Могу! За тебя!» – рвался вперед мой язык. Но что-то ему мешало.
– Можешь? За маму?..
– Я как-то не думал…
– И правильно делал: самое страшное для матери – пережить детей своих…
– Эту мысль ты должна записать!
– Какая же это мысль! Это истина. Вот и все… Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль!
– Так и будет! Я тебе обещаю!..
Но как я выведу ее из подвала – это было неясно. «О, если я что-то придумаю! – мечтал я. – Она будет считать меня избавителем, героем, спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!»
– То, что было еще час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже прекрасным, – сказала Наташа. – Хорошее по-настоящему ценишь на фоне плохого. Ты замечал?
– Да! Конечно… Еще бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!..
Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а услышал бы только ее голос.
«Странное дело, – лезли мне в голову мысли, – маму я люблю больше, но не думаю целый день о том, что люблю ее. А Наташу люблю меньше, но думаю об этом все время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!»
Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Верней сказать, из подвала.
Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не выхватывала: бледные губы его дрожали.
Я решил оживить Покойника!
– Снаряжаем спасательную экспедицию, – объявил я.
– Сами себя будем спасать? – пролепетал Покойник.
– Да! И ты вместе со мной пойдешь впереди! Где-то здесь должен быть выход. В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в «Графе Монте-Кристо». Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фариа пробились друг к другу. А ведь это было не на даче, а в замке Иф: там стены покрепче.
– Их обоих кормили. А мы умрем с голоду.
Принц Датский положил руку Покойнику на плечо. Глеб, казалось, изучал земляной пол, которого не было видно.
– Алик же сказал нам, что племянник Григорий будет шутить всего час или максимум два, – объяснила Миронова.
Она одна, мне казалось, сохраняла абсолютное спокойствие. Теперь она видела командира во мне, а команды волноваться я не давал: она и не волновалась.
– Конечно, Племянник откроет дверь. Ты права, – сказал я Мироновой. – Но мы не обязаны ждать его помощи. Освободиться своими силами – вот в чем задача!
Наташа улыбнулась – чуть-чуть, еле-еле, да еще было полутемно, но я заметил ее улыбку. Ну конечно: я говорил, как с трибуны. Но ведь надо было ободрить, у всех поднять дух!
– А может, лучше кричать? – предложил Покойник. – Кто– нибудь да услышит…
– На даче же… И в поселке тоже… – сказал Глеб. Он вдруг снова перестал договаривать фразы.
– Идемте! Вперед! – сказал я. Взял Покойника за руку, и мы двинулись. Мне хотелось взять за руку и Наташу, но я не решился.
Мы двинулись по подземелью. Сверху падали леденящие капли. Ноги то и дело проваливались в коварные углубления. Кромешная тьма окружала нас, как заговорщица. Неверный свет тусклой лампочки остался в неясной, мрачной дали… Ядовитый запах сырости уже не радовал меня, и мне не хотелось дышать полной грудью.
«Читать детективные истории – это совсем не то, что участвовать в них, – рассуждал я. – Я хотел играть во что-нибудь страшное, а тут самый настоящий кошмар обрушился на нас всех. Только я не должен показывать виду, что тоже волнуюсь… Придет ли племянник Григорий? Откроет ли дверь? И зачем он ее закрыл? Зачем?! А что значат его слова: „Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? Вот теперь и узнаешь!“?»
– Покойник!! – крикнул Покойник.
Он весь дрожал. «Наверное, рехнулся, – подумал я. – Нервы не выдержали».
– Протяни… Ты сразу… Как я… – Верхние его зубы не попадали на нижние. И он, как Глеб, не дотягивал фразы до конца.
Я протянул руку и нащупал… скелет. Он стоял в темноте. Ребра и череп… Уже не нарисованные, а самые что ни на есть…
– Назад! – крикнул я.
Мы бросились обратно, к неверному свету тусклой и мрачной лампочки. Но теперь она казалась нам целым солнцем.
Внезапно догадка озарила меня. «Так вот как погиб тот Дачник! Вот куда он исчез!..»
Неужели и нас ждала та же горькая участь?
Глава VII,
в которой мы снова знакомимся с героями повести, не все из которых будут героями
«Итак, судьбе было угодно, чтоб я понял и разгадал страшную тайну старой дачи, но тайна погибнет вместе со мной», – эта мысль заставила меня похолодеть. Но уже в следующую минуту я отогрелся, поняв, что не имею права поддаваться страху ни на мгновение! Рядом была Наташа и остальные… Я должен был их спасти. А пока что поднять или хоть чуть– чуть приподнять их дух!
Никто не узнал о моей догадке. Я остался с нею наедине.
Приятно быть наедине с легкими мыслями. А вот когда приходят тяжелые, хочется, наоборот, не оставаться с ними с глазу на глаз, а с кем-нибудь посоветоваться, поделиться. Но посоветоваться я не мог! Я должен был скрывать правду.
– Никакого скелета не было! Покойнику показалось…
– Как же не было? – промямлил Покойник. – А ребра?
– Галлюцинации! Вот и все.
– Какие же галлюцинации… в темноте?
– Ты думаешь, бывают только зрительные галлюцинации? О, как ты наивен! Бывают и слуховые. И, как бы это сказать… осязательные.
– Зачем же ты тогда крикнул «назад»?
– Чтоб твои галлюцинации не передались другим. Дурные примеры, сам знаешь…
– Значит, я что же… сошел с ума?
Губы Покойника задергались. Принц Датский обнял его за плечи.
– Все ненормальные считают себя нормальными, – сказал Принц. – А нормальным часто кажется, что они ненормальные. Так что не беспокойся. Вот послушай: мне на ум пришли кое– какие строчки. Может, тебе будет приятно?
И он стал декламировать, хотя никогда прежде своих стихов вслух не читал.
В этот день, когда мы все в подвале
Среди вечной сырости и тьмы,
Мы ни капли духом не упали
И готовы радоваться мы!
Да, пусть даже это подземелье
Нам подарит радость и веселье!..
Принц Датский обвел всех застенчивым взглядом. Но никто не веселился. Никто, кроме меня.
– Замечательно! – воскликнул я. – Ты очень верно отразил наше общее настроение!
Вслед за мной улыбнулась Миронова. Остальные не улыбались.
– Какие же галлюцинации? А ребра?.. – продолжал сомневаться Покойник.
Я отвел его в сторону.
– Покойник, будь человеком! С нами женщины. Подумай о них.
– Значит, это тот самый… Дачник?
– Скелет Дачника. Так я думаю. Все, что осталось… Но держи это в тайне. С нами женщины… Найди в себе силы!
– Я поищу… – сказал бледный Покойник.
– Фактически мы с вами находимся в кабинете писателя! – воскликнул я, обращаясь сразу ко всем. – Покойник недавно сообщил нам, что один греческий философ сочинял в бочке. Вы слышали? А Гл. Бородаев творил в подвале! Пока Племянник еще продолжает свои глупые шутки, давайте устроим выездное заседание нашего литературного кружка. Прямо тут, возле рабочего места писателя. Возле его, если можно сказать, станка! – Я приподнял бывший садовый столик, потряс им в воздухе и поставил на место. – Покойник, Принц и Миронова пусть что-нибудь сочинят. На тему дня! Они это быстро делают.
Миронова подняла руку и сказала:
– Принц уже…
– Ничего, сочинит еще. Ему ведь недолго! А Глеб вспомнит какую-нибудь историю из жизни дедушки.
У Наташи на руке были часики. Другие ребята, которые носят часы, все время о них помнят, то и дело задирают руку, будто всегда куда-нибудь торопятся. А Наташа взглядывала на свои часики незаметно: просто опускала глаза – и все.
– Электричка – в семнадцать… – сказала она. – Я надеюсь на тебя, Алик!
Она на меня надеялась. Не на Глеба. Не на Принца. Не на Покойника. А на меня! В эту минуту я был благодарен Племяннику, который запер нас в подземелье. Ведь если бы он не запер, я никогда не услышал бы этих слов.
– Их надо отвлечь, – сказал я Наташе. – Пусть они сочиняют и не мешают мне думать. Искать!.. Поверь: я оправдаю твои надежды. Мы успеем на электричку!
Она ничего не ответила.
– Итак, начинаем заседание кружка, – объявил я громко. – Смотрите, у каждого будет свое рабочее место: ровно пять ящиков.
Миронова подняла руку и сказала:
– Но нас шестеро.
– Я не буду садиться. Я буду ходить…
Я читал, что у знаменитых сыщиков были разные привычки, которые помогали им мыслить и распутывать преступления. Один, например, обязательно курил трубку. Это ему помогало, А я должен был непременно ходить взад и вперед. И хотя говорят, что «в ногах правды нет», я докапывался до правды именно на ногах.
Заложив руки за спину, я стал бродить по подвалу. А все остальные присели на ящики.
Наташа просто отдыхала. Глеб пригнулся, будто сидел на своей последней парте в среднем ряду, и боялся, что его могут вызвать к доске. Миронова сразу же раскрыла тетрадку и стала писать. Я был уверен, что она делает очередную зарисовку. Принц Датский шевелил губами, а длинные руки его двигались как бы в такт словам, которых не было слышно, которые оставались где-то внутри и там же складывались в рифмованные строчки.
Покойник был похож на покойника. Я подошел к нему.
– Все кончено… – сказал он.
– Значит, сбудется твоя мечта!
– Какая?
– Ты ведь давно хотел умереть.
– Пожить бы еще немного… – прошептал он.
– Я буду искать выход из положения. А ты возьми себя в руки. Отвлекись! Сочини стихотворение этой своей В. Э.
– Она не прочтет его…
– Почему? Может, когда-нибудь обнаружат наши скелеты, и рядом с твоим будет лежать стихотворение. Она прочтет – и вздохнет украдкой…
– Она не вздохнет.
– Почему?
– Потому что ее нету…
– Как – нету?
– Так… Не существует. Я не могу лгать тебе в эти последние часы своей жизни.
– А другая? А. Я.?.. Ее тоже нет?
– Тоже.
– А Б. Ю.?
– И ее…
– Ты что же, брал первые попавшиеся буквы?
– Почему первые попавшиеся? У меня была своя поэтическая система. Свой метод.
– Какой метод? Скажи. Раскрой тайну! Все равно нам немного осталось…
– Поэтому я и скажу. Да, был у меня свой принцип! Я брал первую букву алфавита и последнюю, потом вторую от начала и вторую от конца, третью от начала и третью от конца. Так и получались: «А. Я.», «Б. Ю.», «В. Э.». Понимаешь?
– Ты здорово выучил алфавит! А любви, значит, не было?
– Почему? Я влюблялся, хотел умереть, потом охладевал, возвращался к жизни и снова влюблялся!
– В никого?
О, сколько на свете неожиданного и необъяснимого!
– Разве это первый случай в литературе? Разве и другие поэты не придумывали, не воображали себе образы любимых? И разве не поклонялись им, как живым людям?
– Я об этом не слышал.
– И не догадывался?
– Нет, не догадывался.
– Ну, как же ты так? Разве это не ясно?..
– Что?
– А то, что выдуманный образ почти всегда лучше реального.
– Ну уж прости…
– Разве я могу простить, когда ты не понимаешь элементарных вещей?
Он снова заговорил в своей любимой манере, вопросами, чего я просто не выносил. Он все время недоумевал: как это я не знаю, не слышал, не читал!
– Слушай, Покойник, хоть в этот последний час разговаривай по-человечески, – сказал я с плохо скрываемым раздражением. – Если хочешь, то объясни, а не хочешь…
– Почему бы мне не хотеть?
– Опять ты…
– Пойми, у каждого человека есть свой стиль разговора; это его индивидуальность. Разве это…
Я решительно сделал шаг в сторону.
– Не уходи! – Покойник схватил меня за руку. – Я хочу все объяснить тебе… Может быть, ты случайно спасешься – и тогда откроешь тайну моих «посвящений»! Видишь ли, живые люди всегда обладают разными недостатками, слабостями. А вымышленный образ может быть без сучка и задоринки. Так сказать, идеальным! Ему как-то приятнее поклоняться. Как мечте! А люди всегда с недостатками…
– Зато ведь они живые!
– Разве это существенно?
– А разве нет?
Покойник взглянул на меня с жалостью:
– Когда-нибудь ты поймешь. В общем, если ты случайно… Тогда прокомментируй мои стихи, чтобы не возникали вопросы. А то станут разыскивать всех этих «А. Я.» и «В. Э.», наткнутся на кого-нибудь не того…
– Покойник, не будь таким мрачным. Твой вид действует на других.
Он изобразил на лице «последнюю улыбку».
– Вот видите, какое у Покойника хорошее настроение! – сказал я. – А у тебя, Принц? Что ты там сочинил?
Я тоски в сыром подвале
Не испытываю, нет!
Здесь, в подвале, мы узнали,
Как прекрасен яркий свет!
Сердце радостное бьется:
Все в сравненье познается!
Принц Датский виновато развел свои огромные руки в стороны:
– Вот… Пришло на ум. Может, вам будет приятно?
Физическая сила упорно продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью!
Добрый Принц хотел доставить нам радость, но стихи его никому особой радости не доставляли, потому что все уже к ним как-то привыкли. Кажется, первый раз в жизни Принц почувствовал это и, спрятав за спиной свои руки (он всегда не знал, куда их девать), тихо произнес:
– Тогда простите…
– За что? Ты очень точно выразил наше общее настроение! – воскликнул я с плохо скрываемым сочувствием.
Мое сочувствие не понравилось Принцу. Он вдруг разорвал стихи и выбросил в темноту. В ту самую, которая помогла ему оценить свет!
– Разве это не обычно? – задал свой очередной вопрос Покойник.
– Что? – не понял я.
– То, что произошло. Разве классики не уничтожали своих произведений? Не сжигали их?
– Но на это всегда были причины, – возразил я. – Их не признавали, не понимали… А мы Принца всегда понимаем. Но ничего… Заседание кружка продолжается!
Миронова подняла руку и сказала:
– Можно мне?
– Конечно. Чем ты нас порадуешь, Миронова? Зарисовкой?
Названия ее зарисовок всегда начинались со слов «мой», «моя» или «мое»: «Мой день», «Мое утро», «Моя сестра», «Моя комната»… Эта зарисовка называлась «Мое воскресенье».
– Обычно по воскресеньям я встаю в 9 часов 30 минут по местному времени, чтобы в 10 часов послушать «Пионерскую зорьку». Но в это воскресенье будильник зазвонил как в обычные дни, то есть ровно в 7 часов 10 минут. Умылась я быстро, как никогда: в ванной комнате было пусто, все еще спали, никто не спешил на работу. В 7 часов 30 минут по местному времени я съела один бутерброд с колбасой и яичницу…
«Ее последний завтрак!» – подумал я.
Миронова продолжала:
– В 8 часов 30 минут я была в школьной канцелярии. Там собрались все члены литературного кружка, чтобы ехать на старую дачу, где творил писатель, имя которого раньше носил наш кружок. Глеб Бородаев, внук писателя по папиной линии, сообщил нам, что наш классный руководитель Нинель Федоровна заболела. Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…
– Перечитай последнюю фразу! – крикнул я громко, потому что судьбе было угодно, чтоб в эту минуту меня озарила одна догадка.
Миронова перечитала.
– Что такое? – Покойник схватил меня за руку.
– Погоди, погоди! Кажется, я начинаю…
– Что?! – с надеждой спросил Принц Датский.
– Дайте время. Кажется, я уцепился за кончик веревочки… Теперь надо не упустить ее!
– Разве трудно тебе объяснить? – заныл Покойник.
– А разве трудно тебе подождать? – подражая ему, я ответил вопросом на вопрос. – Читай, Миронова. Читай дальше!..
Она аккуратно сообщила нам всем о том, как мы сели на электричку, как сошли с нее, как добрались до дачи, как познакомились с Племянником и как в «11 часов 40 минут по местному времени за нами захлопнулась дверь…».
– Много конкретных, тебе одной известных деталей! – похвалил я Миронову.
Я был благодарен ей за ее удивительное спокойствие (команды волноваться не было, она и не волновалась!). А главное, за ту фразу, которая натолкнула меня… Но не буду забегать вперед. Хотя мне очень хочется забежать.
– Заседание кружка продолжается! – объявил я.
– Разве не лучше нам помолчать? – спросил Покойник. – Я чувствую, что твоя мысль заработала. Мы помолчим, чтоб не мешать…
– В самом деле, Алик! Так, наверное, будет лучше! – сказала Наташа.
Значит, она продолжала надеяться на меня! Я снова похолодел, но уже от радости. «Теперь я должен уцепиться за тот кончик веревочки, который, кажется, у меня в руках!» – так я решил.
– О, не бойтесь вспугнуть мою мысль! Все эти детали, воспоминания питают ее и укрепляют… Пусть теперь Глеб расскажет нам какие-нибудь случаи из жизни своего дедушки. Как это бывало раньше…
– Вот здесь, значит, дедушка… «Тайну старой дачи»… – растерянно начал Глеб. Он снова не дотягивал фразы… – В этом подвале… Там вот, на крышке стола…
Он отделил круглую крышку от ножек садового столика, переплетенных соломой.
На обратной стороне, внутри черной рамки, было что-то написано. Глеб прочитал: «Здесь в течение одного года, трех месяцев и семи дней была написана повесть „Тайна старой дачи“».
– Мемориальная крышка, – сказал Покойник.
– Так, так, так… – произнес я задумчиво.
Все сразу притихли.
Наташа Кулагина, которая стояла сзади, посмотрела на меня с надеждой. Я чувствовал ее взгляд затылком и сердцем. Он обжигал меня!
– Значит, дедушка здесь, в подвале, входил в настроение? – спросил я Глеба. – Не торопись, сначала подумай…
– Да… входил.
– Он нагонял на себя страх, как сообщил нам племянник Григорий? Подумай хорошенько, не торопись.
– Да… нагонял.
– Оставайтесь на своих местах! – скомандовал я.
И храбро бросился в темноту…
