Текст книги "Террор на пороге"

Автор книги: Анатолий Алексин

Соавторы: Татьяна Алексина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Татьяна Алексина
СТРОКИ ПРОЩАНИЙ… СЕМЬИ И СУДЬБЫ
^{Воспоминания}

 
Времена не выбирают —
В них живут и умирают…
 

Александр Кушнер

Уходит из жизни мое поколение, родившееся в конце двадцатых или начале тридцатых годов – уже! – прошлого века. А вместе с нами уходит порою и память о дорогих людях, об их неповторимых судьбах и семейных преданиях.

Все мы, «унесенные ветром» из страны, где родились, где остались могилы близких, с горечью осознаем: дети наши, утверждаясь на новых землях (что, естественно, им не в упрек!), иногда сами отторгают себя от российской культуры, перестают читать книги на русском языке (нужно скорее познать новый), а уж внукам вовсе не хочется хоть в чем-то быть непохожими на окружающую молодость. Порой вообще не возникает интереса к стране исхода, ее истории, не говоря уж о таких «подробностях», как пути-дороги их предков…

Вот я, абсолютно не лретендуя на художественность, и решила записать самое сокровенное из того, что давно, постепенно, годами зрело в моей душе, теребило совесть, побуждало память «заговорить», многое вспомнить, чтобы когда-нибудь мои дети и внуки, почувствовав все же зов предков, смогли опереться на мои скудные, но до боли в сердце не потускневшие «картинки с выставки» исчезнувших жизней.

А еще подумала, что, может, рассказ о страданиях, бедах, но и счастливых мгновениях близких мне людей, и тех, кого знала, и тех, о ком мне поведали, – это в какой-то, пусть малой, степени история страны, на земле которой они рождались, жили и погибали… А вдруг эти воспоминания будут интересны не только нашей семье в разных ее поколениях?

Кому-то покажется, что все это лишь перечень фактов. Но в данном случае факты не только, как говорится, «вещь упрямая», но к тому же и страшная, а стало быть, вдвойне заслуживающая воссоздания.

Мои детство и юность совпали с трагическим периодом российской действительности – страной правил Сталин. Мама и бабушка, боясь навредить «комсомольской судьбе» дочери и внучки, многого о себе не рассказывали. Но, повзрослев окончательно – не столько в возрастном смысле, сколько в нравственном, – я принялась настойчиво собирать по крохам то, что сохранилось в памяти друзей нашего дома, еще не покинувших сей суетный и такой сложный мир, в уцелевших неведомо как письмах, горестных документах тех времен… Да и моя собственная память воспроизвела важные вехи историй двух петербургских семей, продолжением которых я стала на этом свете.

«Все счастливые семьи похожи одна на другую, каждая несчастливая семья несчастлив по-своему…» Цитирую толстовские строки, а сама думаю, что счастливыми эти две семьи были недолго, и, да простит меня классик, счастье их было друг на друга совсем непохожим. Несчастны же они были, действительно, «по-своему». Хоть причины трагических бедствий, а то и гибели многих из них, оказались одними и теми же: предреволюционные смуты и бедствия России, военная катастрофа, революция и, наконец, созданный ею диктаторский, беспощадный строй. Однако, как ни странно, в горе своем эти, столь разные, семьи, в конце концов, соединились. Жизнь, случается, соединяет и несоединимое…

Конец девятнадцатого века – начало двадцатого… В Санкт-Петербурге живет семья еврейского раввина Самуила Фейнберга, перебравшаяся из Литвы: его сын (мой будущий дедушка) Борис с красавицей женой Дорой Соломоновной (в девичестве Левиной) – моей будущей бабушкой – и их восемь детей: четыре сына и четыре дочери. Работал глава семьи в Русско-французском банке. Отец мой – Евсей Борисович Фейнберг – был седьмым ребенком (родился 28 февраля 1905 года) у совсем еще молодой матери, расставшейся с земным существованием в страшных мучениях, которые обычно приносят онкологические заболевания. Еще не пожилым человеком ушел из жизни и мой дед. На могильном камне на еврейском кладбище написано: «Незабвенному мужу и отцу, Борису Семеновичу Фейнбергу, 51 году от роду. 13 марта 1910 года». Напротив могила его жены с немногословной надписью: «Дора Соломоновна Фейнберг, урожденная Левин». Совсем недавно узнала, что она умерла в 1920 году. Но об этом несколько позднее.

Продолжающиеся в России с начала XX века жестокие еврейские погромы, разбушевавшаяся стихия революции семнадцатого года заставили осиротевшую, но по-прежнему богатую семью Фейнбергов покинуть Петроград: сыновья Бориса и Доры переехали в Германию и поселились в Берлине, а дочери – кто-то в буржуазную Литву, в Каунас, а кто-то в Польшу. Всматриваясь в фотографии, которые, к счастью и удивлению, у меня сохранились, понимаю: то были красивые, незаурядные личности. Из разных источников узнала имена и, увы, очень немногое об их дальнейших судьбах. Забегая вперед, скажу: десятилетиями мучилась я мыслью: не настигла ли их там, в Германии, жуткая судьба европейского еврейства? Но, слава Господу, они, мои дяди, догадались покинуть Берлин в 1926 году, иммигрировав на этот раз во Францию. И пережили, уж неведомо как, немецкую оккупацию. Как сложилась судьба моих тетей – я так до сих пор и не знаю! Благодаря Интернету (более чем через полвека!) я разыскала свою двоюродную внучку Анну, которая не намного старше моей родной внучки Анисии-Ани. Совпали все имена наших родственников: моего дедушки – Борис, бабушки – Дора, папиных братьев – Александр, Семен и Григорий, сестер – Раиса, Ревекка, Фанни и Вера. А имена внучек странным образом оказались Аннами! Жива еще и моя кузина, названная в честь бабушки – Дорой.

Но вернусь к своему папе – Евсею. Судя по тому, что он за свою короткую, тридцатитрехлетнюю, жизнь успел свершить, да и по рассказам мамы, друзей, Евсей Фейнберг был необычайно способным, умным, деятельным, обаятельным человеком. К тому же идеалистом, романтиком, коими оказались в те годы многие молодые люди, увлеченные мнимо высокими идеалами всемирной революции. Уже в двадцать лет Евсей окончил политехнический институт по специальности инженера-строителя железнодорожных мостов во Фридберге (Германия). До войны, я помню, у мамы хранилась его дипломная работа, напечатанная, естественно, на немецком языке. А в конце стояла рукописная оценка: «зер гуд». В студенческие годы, находясь под романтическим влиянием революции в России, он вступил в 1924 году (13 сентября) в коммунистическую партию Германии. Богатая, глубоко религиозная еврейская семья наотрез отказалась от молодого парня, лишив его всякой материальной поддержки. Он бедствовал, почти голодал, зарабатывая гроши на подсобных и случайных работах. (Но ему же было всего 16 лет, когда он поступил в институт, переехал в другой город чужой страны!) И естественным решением для Евсея стало возвращение в «новую Россию» с целью помочь своими знаниями и талантом строительству социализма в первой на планете пролетарской стране. Видимо, он добрался туда морским путем в 1926 году, так как вскоре начал работать в Мурманске. А 7 июля 1927 года стал членом ВКП(б), оставаясь при этом до 16 сентября 1926 года в компартии Германии… Эти даты дали мне возможность судить о точном времени его переезда в СССР.

Теперь самое время рассказать о другой семье, жившей в то же время, что и семья Фейнбергов, в Петербурге, в трехэтажном особняке под номером 55 на Екатерингофском проспекте (впоследствии его переименовали в проспект Римского-Корсакова), – о семье моего прадеда Георгия Ивановича Елчанинова, потомственного дворянина, предки которого пришли из Польши служить великому князю Московскому Василию Темному (1415–1462).

В знаменитой многотомной Энциклопедии Брокгауза и Эфрона написано: «Елчаниновы – русский дворянский род», а затем перечисляются известные в свое время имена генералов, полковников, полковых воевод, писателей, иконописца и даже киевского губернатора Якова Васильевича Елчанинова (1780). Дворянство было служивое. Георгий Иванович Елчанинов был одно время инспектором юнкерских училищ Симбирской губернии. Пост инспектора гражданских училищ в те же годы и там же занимал Илья Николаевич Ульянов – отец Владимира Ленина. Не исключаю, что они были знакомы семьями…

Дед мой по маминой линии – Георгий Георгиевич Елчанинов – полковник артиллерии, кавалер Георгиевских крестов всех степеней, прошедший русско-японскую, русско-корейскую, Первую мировую войны, был, как написано в Военной энциклопедии, также и военным писателем-беллетристом (псевдоним: Егор Егоров). «Особую популярность в нашей армии Е. Егорову доставили два сборника его рассказов: «Военные рассказы» (СПб, 1910) и «Очерки военной жизни» (СПб, 1912)… Книги Е. Егорова, проникнутые «смехом сквозь слезы», вызвали одобрительные отзывы в общественной и военной прессе». К сожалению, опять забегая вперед, скажу, что ни этих, ни других книг своего деда, ни писем к нему А. П. Чехова, М. Горького и других почитаемых мастеров слова мне не довелось увидеть и прочитать, так как при его аресте в 1931 году все было отобрано и конфисковано. Но до этого страшного времени им прожита была довольно длинная, отданная верному служению стране и своей семье жизнь.

В 1900 году Георгий Елчанинов женился на прекрасной, нежнейшей Анисии Ивановне, моей будущей бабушке, а в то время девятнадцатилетней девушке, родившей ему впоследствии четверых детей. Младший – Юрочка – скончался в возрасте трех лет от скарлатины. Третьим ребенком и единственной дочерью была моя мама – Мария Георгиевна Елчанинова, родившаяся 1 января 1907 году в Санкт-Петербурге.

Когда российская армия, пережив кризис поражения в Первой мировой войне, и под напором надвигающейся революции стала разваливаться, четыре солдата из артиллерийского полка, которым командовал мой дед Георгий Елчанинов, пренебрегая «классовыми противоречиями», сопроводили своего любимого командира до города на Неве, уже переименованного в Петроград, где оставалась жена с детьми, дабы его не убили по дороге без суда и следствия лишь за офицерские погоны, которые он, однажды присягнув «на верность Отечеству», так и не снял со своего мундира. Полковника вместе с семьей отвезли к одному из этих солдат в деревню, чтобы они выжили. Да, пока они выжили… Но двух старших братьев деда, тоже артиллеристов и офицеров высоких чинов, постигла иная участь: первого просто пристрелили, а для другого – начальника Петербургской артиллерийской академии, заслуженного генерала и ученого – не нашлось даже пули: его вместе со многими жертвами тех лет загнали на плоты и… утопили в Неве.

Моя прабабушка Мария Андреевна, их несчастная мать, изгнанная из своего дома-особняка, не смогла пережить трагической гибели сыновей – сошла с ума. В отчаянии своем, перестав верить в человеческое начало рода людского, она «предпочла стать львицей», перестала говорить и ее надрывное рычание пугало мою одиннадцатилетнюю маму, которую отправляли с бабушкой «погулять».

Дед мой после окончания Гражданской войны, в которой не участвовал, вступил в Красную Армию и до своего ареста в новогоднюю ночь наступавшего тридцать первого года преподавал в той артиллерийской академии, главой которой был когда-то его брат. «Выпустили» его из тюрьмы умирать, тоже сошедшим с ума. Он не выдержал физических и нравственных пыток, выпавших в застенках на его долю. Это и произошло спустя два месяца – в середине августа того же 1931 года.

Мама моя – Мария Георгиевна Елчанинова – после окончания средней школы не могла продолжить образования, так как была «лишенкой», то есть не имела прав ни учиться, ни трудиться на мало-мальски престижном месте лишь потому, что происходила из дворянского рода. Окончив курсы машинописи, она уехала в Мурманск, где служили в армии два ее старших брата – Сергей и Владимир, – надеясь вдали от столичных городов все-таки заново начать свою жизнь.

И вот судьбы двух таких несхожих по происхождению, вероисповеданию, социальному положению, образованию людей пересеклись: мои будущие родители полюбили друг друга, как говорится, «с первого взгляда» и очень вскоре поженились (8 октября 1927 года)… без родительского благословения. Мамины подруги говорили мне, уже взрослой: «Перед твоим папой не могло устоять ни одно женское сердце!» Не устояли сердца и маминых родителей, хотя избранником их дочери стал еврей, коммунист…

Единственного человека, которого допускал к себе мой несчастный дед в недолгие месяцы своей жизни после застенков ОГПУ, был его зять и мой отец – Евсей Борисович Фейнберг!

Дедушку похоронили на «семейном месте» Елчаниновых в Александро-Невской Лавре: пока еще не снесены (что происходит на том высокопоставленном кладбище постоянно!) две могилы – в одной Георгий Иванович, мой прадед, скончавшийся еще в мирные времена, и Георгий Георгиевич (Егор Егоров), в другой – Мария Андреевна (моя прабабушка) и ее дочь Мария Георгиевна Елчаниновы. Моя мама повторила ее имя и отчество…

До нашего с мужем отъезда в Израиль я посещала эти святые для меня могилы всякий раз, когда приезжала в Ленинград. Сейчас за ними присматривают мои подруги…

Западное образование, знание иностранных языков, талант инженера-строителя и выдающиеся организаторские способности Евсея Фейнберга были замечены – и в конце двадцатых годов еще ценились, использовались: Народный комиссариат путей сообщения направляет моего папу в начале 1928 года на работу в Вязьму, а затем он получает назначение в Москву на должность начальника стройработ и начальника стройотдела Московской Белорусско-Балтийской железной дороги (1928–1933). И, кроме своих непосредственных профессиональных обязанностей, строит для железнодорожников несколько домов на улице Бутырский вал. Для него было естественным, само собой разумеющимся, что семья руководителя одной из главных магистралей страны, хоть и въехала в им же построенный дом, но заняла там лишь одну комнату в трехкомнатной квартире по адресу: Бутырский вал, дом 5/7, квартира 38. Нашими соседями стали еврейская семья Инны и Арона Шнейдера, тоже железнодорожника, приехавшего из буржуазной Литвы, и молодая женщина, оказавшаяся гэбистской «подсадкой» для наблюдения за повседневной жизнью ведущего инженера.

Зинаида Мартинсен, друг моих родителей, в своих воспоминаниях, о которых речь пойдет ниже, написала: «Первого мая она (эта девушка. – Т. А.) вернулась с парада физкультурников в ознобе, замерзшая до синевы, т. к. день был очень холодный и дождливый. У нее зуб на зуб не попадал. Мара и Сева (так звала она моих маму и папу) бросились за ней ухаживать: уложили в постель, укрыли несколькими одеялами, отпаивали горячим чаем и вином. Я присутствовала при этом и восхищалась их добротой и человечностью».

С мая 1933 года Евсей Фейнберг работает на Московской Казанской железной дороге начальником строительного отдела.

Вскоре отец получает еще более высокое назначение уже всесоюзного масштаба: главный инженер Мостотреста Наркомата путей сообщения, что располагался в Москве на улице Кирова. Эта должность курировалась наркомом железнодорожных путей Лазарем Кагановичем, тоже, как известно, евреем, но крайне противоположного «знака», чем Евсей Фейнберг и его коллеги по работе в Мурманске, сохранившие дружеские отношения до конца их столь коротких жизней: Анатолий Щиголь, Петр Северов и Михаил Зингер – талантливые, высоко образованные специалисты, блестящие организаторы производства, сделавшие много полезного для страны. Все четверо были исключены из партии и сняты с работы еще в Мурманске в 1927 году, то есть в самом начале своего «трудового пути» в России. Тогда их наказали «за фракционную деятельность». Как я теперь понимаю, мой отец и его друзья уже вскоре после приезда в страну осознали, что их светлые мечты были порождены мифами и лживой пропагандой, что воспользовались их доверчивостью и романтизмом молодости. Реальность же, с которой столкнулись, оказалась далеко не такой, какою они себе ее представляли.

Но необходимость в специалистах высшего класса заставила руководство отраслью вернуть их в строй – и все стали ответственными работниками Народного комиссариата путей сообщения с четырьмя звездочками в петлицах, что соответствовало армейскому генеральскому званию.

Главный инженер Мостотреста Народного комиссариата путей сообщения Евсей Фейнберг возводил железнодорожные мосты во многих республиках страны, построил вагонно-ремонтный завод на Урале (станция Синарская)… За одиннадцать лет, прожитые в России (1926–1937), им сооружено и введено в действие столько «объектов», сотворенных смелыми инженерными идеями и творческими способностями, что другим бы хватило на долгие-предолгие годы, чтобы быть признанными, достойными уважения и благодарности своего народа… Но, увы, такие выдающиеся люди, какими были мой отец и его друзья, вызывали раздражение у серости и ничтожеств. Им мешали спокойно жить и творить, пренебрегая огромной пользой, кою они приносили государству.

Последним «детищем» моего папы было строительство железнодорожного моста через реку Каферниган, что протекает в Туркменистане.

Отец и в повседневных человеческих отношениях, в житейской «будничности» и в поступках государственной важности неизменно проявлял свою порядочность, не терпевшую нравственных компромиссов, неформальную заинтересованность в судьбах людей и всего, за что призван был отвечать. Его характер интеллигента, не бряцающий знаниями и изысканным воспитанием, коими он обладал в полной мере, а естественно, не настырно всегда оставался на стороне справедливости и добра. На сделку с совестью он не шел даже в самых критических ситуациях.

По воспоминаниям близких и знакомых нашей семьи тому примеров было множество – всех их не перескажешь в этом моем беглом изложении. Приведу пример особо дорогой мне, документальный, и на первый взгляд самый обычный – строки из папиного письма, написанного в 1936 году из Средней Азии, где, как я уже упомянула, он руководил строительством очередного железнодорожного моста. Каким-то чудом это единственное письмо ко мне сохранилось, хотя наша семья много раз из-за обысков и конфискаций, войны и блокады Ленинграда, послевоенной неустроенности теряла все, всего лишалась… Но это письмо уцелело и осталось для меня бесценным свидетельством любви незабвенного отца, его трогательного отношения к маленькому по возрасту, но, вероятно, достойному, по его мнению, уважения существу…

«Моя любимая дочурка! Мое письмо ты получишь в день своего рождения. Тебе исполнится пять лет. Ты теперь стала большой девочкой – и я буду писать тебе отдельные письма. Ко дню твоего рождения мамочка купит тебе за меня подарок, а когда я приеду в Москву, то привезу много игрушек. Я по тебе очень скучаю. Мама обещала прислать мне твою фотографическую карточку, но почему-то не присылает. Поторопи ее. Я ведь тебя очень давно не видел, а по карточке смогу узнать, как ты сейчас выглядишь. Попроси мамочку, чтобы она за тебя написала ответ на мое письмо. Ты ей будешь диктовать, а она напишет. Напиши, что тебе подарили ко дню рождения. Какие игрушки больше всего понравились. Напиши, как ты проводишь время, сколько и с кем гуляешь. Что ты делаешь, когда мама уходит на работу? Напиши обо всем подробно. Крепко тебя целую.

Твой папа».

В эпоху «великого террора» отца несколько раз снимали с работы (иностранный специалист «не вызывал доверия»!), исключали из партии, а затем восстанавливали: он был еще нужен! В те короткие периоды, когда оставался не у дел, зарабатывал крохи, чтобы помочь жене-машинистке: давал сеансы одновременной шахматной игры на тридцати досках, составлял кроссворды для журнала «Огонек», делал переводы технической литературы, чертежные работы…

Ожидая неизбежного ареста, Евсей Борисович 12 февраля 1937 года фиктивно разводится с моей мамой Марией Георгиевной, дабы ее и меня, их дочь, не постигла судьба семьи «врага народа». На обратной стороне свидетельства о прекращении брака (номер 138) написано рукой заведующей бюро ЗАГС: «Договоренность. Дочь Татьяна остается при матери. Отец обязуется уплачивать ежемес. одну четвертую часть своего заработка». И подпись.

Выходя из ЗАГСа, мои родители так тесно и нежно прижались друг к другу, что швейцар поздравил их с «законным браком» и пожелал счастья…

Об этом периоде жизни нашей семьи Анатолий Алексин написал повесть «Ночной обыск», естественно, переработав биографические факты в литературный сюжет. Повесть посвящена памяти моего отца… Впервые она появилась на страницах «толстого» московского журнала «Октябрь». Но я опять забежала вперед.

По рассказам мамы, папа уже давно понял, как он и многие, очень многие безупречно честные люди тяжко заблуждались в своих идеалистических представлениях «о благостном коммунистическом будущем для всего человечества». Но причиной полного прозрения стало для него убийство Кирова. В тот вечер он сказал маме: «С революцией покончено окончательно! Это будет использовано для развязывания террора еще невиданного!»

Кстати, вскоре к нему пришел его давний, с мурманских времен, друг Петя Северов, который – случаются же и такие совпадения – был близок к братьям Румянцевым: именно их сестра послужила очень пригодившимся чекистам поводом для того, прозвучавшего в Ленинграде, выстрела. Она была одной из помощниц Кирова, домой возвращалась позже, чем хотел бы ее муж Николаев, о котором Петя отозвался как об агрессивном шизофренике. Тот жену безумно ревновал, грозился убить Кирова. Об этом работники из охраны сообщили в Москву, но оттуда никаких указаний не последовало. Николаев свою угрозу осуществил (ему «не помешали»!). Его арестовали, допрашивали, а однажды по дороге в тюрьму он был убит. Братьев Румянцевых арестовали сразу. Петя ожидал ту же участь.

Через какое-то время после того разговора к папе пришла уже Петина жена и сообщила, что его «забрали», а ее с грудным ребенком выселяют из квартиры… Петя, к сожалению, не сообразил, как это сделал мой отец, фиктивно развестись с Сусанной. На дворе был уже 1935 год.

Второго мурманского друга Михаила Зингера арестовали 13 августа 1936 года у него дома. А его жену Татьяну с маленьким сыном Эльгардом выслали. Миша был расстрелян в Москве 8 октября того же года, а жена и сын вернулись в Москву нелегально осенью 1943 года и семнадцать лет так и существовали на нелегальном статусе в небольших городках под столицей нашей родины.

В чем же провинился перед страной Михаил Зингер? Он был одним из первых и главных создателей промышленных центров и портов Норильска и заполярной Дудинки. В середине тридцатых организовал на Урале добычу сырья, необходимого для производства титана, без которого впоследствии стало бы невозможным создание космических кораблей. Вот, вероятно, за подобные «прегрешения» и был загублен еще один талантливый человек.

Жизнь всей страны погрузилась в ад.

У Анатолия Щиголя, самого близкого друга папы с мурманских дней совместной работы, открылся скоротечный туберкулез – и он скончался в январе 1937 года. На похоронах Евсей был все время рядом с женой То ли – Зиной и, видя ее неутешное горе, сказал: «Ты не переживай так. Ведь Толя умер дома, в семье, а мы умрем неизвестно где…» Те трагические фразы Зинаида Мартинсен запомнила и воспроизвела их в письме, написанном по моей просьбе рассказать «о Севе и Марочке», об их жизни: «Очевидно, он думал не только о себе, но и о своих уже репрессированных друзьях, да и вообще обо всех, незаслуженно и жестоко погибающих… В те дни Сева ожидал решения своей участи.

Тяготясь своим неопределенным положением, он написал Кагановичу письмо с просьбой либо дать ему возможность работать, либо как-нибудь иначе решить его судьбу. Это был крик души измученного человека. Но никого из власть имущих он не тронул. Наоборот, напомнив о себе, Сева, возможно, ускорил события». И еще; «Как-то, во время наших мучительных от ожидания грядущих событий хождений по городу, мы с Севой зашли в Исторический музей. И в зале, посвященном декабристам, он сказал: «И о нас, как о декабристах, будут вспоминать». И далее: «Сева дал мне прочитать отпечатанное на папиросной бумаге «Завещание» Ленина. Очевидно, он и его друзья по оппозиции еще с мурманских времен пытались бороться с грозой «культа личности». Но силы оказались неравными».

Они, я думаю, и в Ленине уже разобрались… Но то «Завещание», пытавшееся предотвратить сталинский «культ», тогда одобряли.

Тридцать первого мая 1937 года три друга с женами собрались в кафе гостиницы «Национал ь», чтобы проводить одного из них в Испанию. Давид Бейка уезжал добровольцем в интернациональную бригаду, сражавшуюся с «мятежниками» генерала Франко (по возвращении из Испании он был, естественно, арестован и погиб в ГУЛАГе. Но это было позже!). А в тот вечер, после ужина, мужчины попросили жен уйти, чтобы остаться втроем. Двое других были: мой отец и наш сосед по квартире Арон Шнейдер. Когда мама и жена Арона вернулись домой, там уже «ждали» Евсея Фейнберга. Папу они увели с собой. Решение об аресте принял лично «сталинский нарком» Каганович…

Сгинул человек… Лишь через полгода мама получила написанное карандашом на папиросных (маленьких и прозрачных) листках письмо, брошенное сквозь решетку тюрьмы на колесах и неизвестно как и кем доставленное по адресу. Вот оно:

«8-го октября 1937 г.

Милая моя детка!

Сегодня исполнилось десять лет со дня нашей женитьбы… Тяжело мне подводить итоги нашей совместной жрзни. Уж слишком много тяжелого пришлось нам пережить. Но большая часть страданий пала на твою долю. Это терзает меня сейчас больше всего. Ведь я лишен возможности в продолжение долгих восьми лет загладить мою вину перед тобой. Большим утешением для тебя является наша Танюша. Придется, родная, воспитывать ее без меня. Твоя самоотверженная любовь к ней, твой характер служат гарантией того, что тебе это должно прекрасно удасться. Если сумею наладить регулярную пе-' реписку с тобой из лагеря, то я получу возможность хотя бы лишь советами участвовать в воспитании нашей дочери. Восемь лет – срок большой. Поэтому, детка, подумай основательно, как тебе лучше наладить свою личную жизнь. Какой бы вариант ты ни избрала, в любом случае ты останешься для меня самым близким и любимым другом. Как бы я был счастлив, если бы у вас все было благополучно и вам удалось наладить тихую, спокойную жизнь. Я много уже перенес и смогу перенести все, что меня ожидает, если буду здоров. Ну, родная, желаю тебе много, много счастья. Крепко целую вас.

Твой Сева».

С тех пор прошли годы, а я всегда рыдаю, когда беру в руки это, еле живое от ветхости, свидетельство любви, благородства и мужества моего отца: он считал себя виноватым в растоптанной маминой судьбе, думал лишь об ее и о моем будущем. Ни жалоб на свою несправедливую и непомерно тяжкую долю, ни упреков в чей-то адрес, – только в свой! И обещание выжить…

^{Дора Фейнберг – Танина бабушка по отцовской линии. Похоронена в Санкт-Петербурге}

^{Борис Фейнберг – дед Татьяны по отцовской линии. Похоронен в Санкт-Петербурге}

^{Борис Семенович Фейнберг с сыновьями: Семен, Григорий и Евсей (младший)}

^{Александр (Фейнберг) Борисов, брат Евсея}

^{Раиса Фейнберг, сестра Евсея}

^{Фани Фейнберг, сестра Евсея}

^{Вера Фейнберг, сестра Евсея}

^{Ревекка Фейнберг, сестра Евсея}

^{Георгий Иванович собрался на охоту. Скончался еще до революции.}

^{Покоится в семейном дворянском захоронении Александро-Невской Лавры (Санкт-Петербург)}

^{Георгий Иванович Елчанинов – Танин прадед по материнской линии, генерал царской армии, был известен своей просветительской деятельностью.}

^{Мария Андреевна Елчанинова – Танина прабабушка по материнской линии. Похоронена вместе с дочерью Марией Георгиевной Елчаниновой в семейном захоронении на кладбище Александро-Невской Лавры (Санкт-Петербург)}

^{Георгий Георгиевич Елчанинов, полковник царской армии, артиллерист, Георгиевский кавалер, дед Татьяны по материнской линии.}

^{Похоронен в Александре-Невской Лавре, в Санкт-Петербурге}

^{На одном из этапов военной карьеры.}

^{Во время русско-японской войны}

^{Начальник Петроградской артиллерийской академии, генерал Елчанинов – Танин двоюродный дед.}

^{Погружен на плоты вместе с другими офицерами царской армии и утоплен в Неве в первые годы Октябрьской революции.}

^{Анисия Ивановна Елчанинова – бабушка Татьяны по материнской линии.}

^{Похоронена на Охтинском кладбище в Санкт-Петербурге}

^{С дочерью Марией (мамой Тани)}

^{Анисия Ивановна Елчанинова с детьми: Сергеем, Владимиром, Марией и Георгием (младший)}

^{Печальный финиш супругов Елчаниновых: Георгий Георгиевич накануне ареста в 1931 году…}

^{Анисия Ивановна накануне смерти в 1952 году}

^{Мария Георгиевна Елчанинова – мама Тани, похоронена на Охтинском кладбище в Санкт-Петербурге}

^{Евсей Борисович Фейнберг – отец Татьяны. Приехал из Германии в Россию строить социализм и «достроил» его в Магадане в 1938 году.}

^{Последняя прижизненная фотография}

^{Единственная фотография Тани с обоими родителями. Москва, осень 1933 года.}

^{Танина фотография 1936 года, которую до своего ареста увидел ее отец. Наверное, в последний трагический миг жизни в памяти его возник образ пятилетней дочурки.}

^{Татьяна в год окончания школы. Ленинград.}

^{Татьяна в 1970-е годы}

^{Супруги Алексины. Москва, 1998 г.}

^{Могилы Елчаниновых в Александре-Невской Лавре: слева – захоронения Георгия Ивановича (прадеда Татьяны) и Георгия Георгиевича (ее деда); справа – Марии Андреевны (Таниной прабабушки) и Марии Георгиевны (ее двоюродной бабушки)}

^{Памятник на могиле Елчаниновых Анисии Ивановны и Марии Георгиевны. Санкт-Петербург, Охтинское кладбище, 1979 г. На памятнике символически выбиты фамилия и имя Евсея Борисовича Фейнберга, так как его могилу в магаданской мерзлоте отыскать невозможно}

Затем пришло последнее, написанное ровно через месяц на клочке оберточной бумаги, письмо:

«Владивосток, 8-е ноября – 37 г.

Милая детка!

Скоро, вероятно, доеду до постоянного места работы. Пока чувствую себя хорошо. Здоров, настроение бодрое. Беспокоит только отсутствие известий о вашем здоровье. Скоро, однако, думаю получить от тебя ответ. Пиши мне по адресу: Владивосток, Транзитная командировка Владивостокского О.Л.П.С.В.И.Т.Л. Н.К.В.Д. 3-я рота, мне.

Подробно напиши о себе: как живешь, работаешь. Как у тебя с сердцем? Что Танюша?

Вспоминает ли меня? Как только начну работать, напишу тебе обо всем подробно. Крепко целую вас.

Сева».

И все!..

Мы с мамочкой перебрались из опустевшей московской квартиры (Арона Шнейдера уже тоже арестовали, жену Инну выслали) в Ленинград, к семье моей бабушки – Анисии Ивановны Елчаниновой, что жила в городе на Неве с 1912 года после возвращения из Финляндии, где какое-то время служил ее муж Георгий Георгиевич. Бабуля моя жила на Петроградской стороне, возле реки Карповки (Геслеровский переулок) в четырехкомнатной квартире с семьями своих сыновей. Мы поселились в бывшей маминой девичьей комнатке, заполнив ее в основном моими игрушками, которые всегда щедро дарил мне папа. Спали мы вместе на небольшом диване, покрытом восточным ковром, когда-то привезенным отцом из его командировок в Среднюю Азию. Видимо, из Туркмении, где он был, я уже писала об Этом, начальником строительства железнодорожного моста.