Текст книги "Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони"

Автор книги: Анатолий Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

В первых шагах новых судов была сторона, которая не только интересовала, но и немного тревожила всех, кому было дорого правильное осуществление Судебных уставов на практике. Кроме чувства долга, трудолюбия и добросовестности, от людей, призываемых помогать отправлению правосудия, а иногда даже играть в нем решительную роль, требовались еще особые способности, с одной стороны, и известное, стоявшее ввиду недавних общественных условий под вопросительным знаком, развитие гражданского чувства и понимания, с другой стороны. Как пойдут судебные прения? Появятся ли люди, способные к сдержанному жару словесной борьбы, к тому, чтобы «словом твердо править», и вообще даже к тому, чтобы владеть этим словом? Еще более тревожные вопросы возникали относительно присяжных. Их желали – их ждали… Это верно, хотя и резко, изобразил Карниолин-Пинский. В них хотелось верить заранее. Присяжный заседатель был дорог всякому, с сочувствием думавшему о новом суде. Подобно Татьяне в письме к Онегину, русское развитое общество того времени могло сказать этому еще не появившемуся на сцену присяжному: «Не зримый – ты мне был уж мил»… Но невольное сомнение закрадывалось в душу. Этот незримый и неведомый теоретический присяжный должен был облечься в огромном большинстве случаев в реальный образ простолюдина, всего пять лет назад освобожденного от крепостной зависимости, в образ того мужика, которого незадолго пред тем Тургенев, устами одного из своих громких героев, назвал «таинственным незнакомцем»…

И что же? Теперь, чрез 25 лет, можно сказать, что этот таинственный незнакомец оправдал оказанное ему доверие и не посрамил ни здравого смысла, ни нравственного чувства русского народа. Беспристрастная история нашего суда присяжных покажет со временем, в какие тяжкие, неблагоприятные условия был он у нас поставлен, как долгие годы он оставался без призора и ухода, как его недостатки не исправлялись любовно и рачительно, а предоставлялись злорадно или близоруко дальнейшему саморазвитию, Будущий историк этого суда должен будет признать, что по отношению к этому суду у нас велась своеобразная бухгалтерия, причем на странице кредита умышленно ничего не писалось, а на странице дебета вписывался каждый промах крупным, каллиграфическим почерком. Он признает, этот историк, что между большинством приговоров, которые ставились в вину присяжным, были такие, с которыми трудно согласиться, но не было почти ни одного, которого, зная данное дело, нельзя бы было понять и объяснить себе…

Едва ли нужно напоминать о том, как быстро и с каким запасом неожиданных сил появились у нас, в первые же месяцы реформы, судебные ораторы. Без всякой школы, без организованной подготовки, со всех сторон выступили на судебную арену люди, не только умевшие владеть словом, но и в большинстве талантливые.

Старого губернского прокурора, за немногими блестящими исключениями, пассивного, могущего ничего не делать, ибо делать все, что он должен, невозможно, деятельность которого иногда не оставляла никакого следа или воспоминания («А ведь если разобрать хорошенько дело, – говорит Чичиков, встретив похороны прокурора, – так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови!»), заменила, со введением Судебных уставов, прокуратура деятельная. Район ее действий сделался меньше, но она стала играть роль махового колеса в машине уголовного суда. Для этого надо было не только работать, но и умело отстоять свою работу, а это вызывало появление способных обвинителей.

Введение реформы отразилось и на сословии поверенных. Старая проторенная дорожка с заднего крыльца должна была «порости травой забвенья», и двери суда широко раскрывались лишь пред адвокатом новой формации. В эти двери вошли немедленно люди ума и знаний, и не только с чистым, но иногда и с завидным прошлым. В них вошли и молодые обер-секретари Сената, и профессора, и лучшие представители эмбриональной адвокатуры, состоявшей уже при коммерческих судах, и почтенные деятели крестьянского освобождения и т. д.

В том же 1866 году в Москве проявились два судебных оратора большой силы. Один, назначенный в прокуратуру из провинциальных губернских стряпчих, скромный, бледноликий, молчаливый, с непокорными волосами и бородой, вдруг вырос на обвинительной трибуне, и из уст его полилась речь, скованная с непревзойденною с тех пор суровою красотою. Кто слышал, в свое время, этот ровный, металлический голос, кто додумался в эти неотразимые и в то же время простые, по-видимому, доводы, обнимавшие друг друга, как звенья неразрывной цепи, тот не забудет обвинителя по всем большим делам первых лет московского суда. Недаром на огромном процессе Матова и других фальшивых монетчиков, присяжные, выслушав его речь и возражения девятнадцати защитников, просили его, чрез своего старшину, не утруждать себя ответом.

Посетитель московского суда того времени, конечно, не забыл также и начинающего кандидата с родовитым именем и блестящим образованием, которого природа щедро одарила дарами, необходимыми для защитника; он вспомнит, быть может, неслыханный восторг присутствующих после защитительной речи по делу Волоховой, обвинявшейся в убийстве мужа, речи, сломившей силою чувства и тонкостью разбора улик, тяжкое и серьезное обвинение… Но не одни таланты проявила тогда, при самом возникновении, московская адвокатура. Ее организация в духе порядка и дисциплины была в значительной степени делом памятного в Москве покойного М. И. Доброхотова, и с первых дней в ее рядах засиял кротким светом человечный, глубоко ученый и благороднейший – тоже ныне умерший – Яков Иванович Любимцев.

Нужно ли говорить о сразу выделившихся в то время корифеях петербургской адвокатуры? Кто из близких судебному делу не знает их, не помнит их на расцвете и в расцвете их деятельности, одного – с его глубокими знаниями, изяществом приемов и поучительною чистотою в исполнении своих обязанностей, талантливое и быстрое слово которого лилось, как река, блистая прозрачностью своих струй и неслышно ломая в своем неотвратимом течении преграды противника, и другого – с резким, угловатым жестом, неправильными ударениями над непослушными, но вескими словами, с сочностью красок и всегда оригинальным, вдумчивым освещением предмета, – одним словом, того, придя слушать которого неопытный посетитель сначала спрашивал себя: «Как? Неужели это… тот известный…», потом, по прошествии десяти минут, говорил себе: «А ведь, пожалуй, это и он…» и, захваченный глубиною содержания и своеобразною формою только что оконченной речи, восклицал: «Он! Он! Это именно он!»

Двадцать пять лет! Много воды утекло с тех пор, многое изменилось. Но старому судебному деятелю, пережившему начало этих лет, должно быть великодушно прощено, если он слишком долго остановился на воспоминаниях об этом незабвенном для него времени, об этом медовом месяце нового суда…

О СУДЕ ПРИСЯЖНЫХ И О СУДЕ С СОСЛОВНЫМИ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ *

Милостивые государи! Приняв – как особую честь – возложенное на меня руководство совещаниями вашими по вопросам о деятельности суда присяжных и о суде с сословными представителями, считаю необходимым наметить, в общих чертах, ход наших занятий и приемы, которыми нам следовало бы при них руководиться. Мне незачем напоминать вам порядок возникновения у нас суда присяжных и указывать в нашей правовой истории следы подобных этому суду учреждений. Порядок этот вам известен, а следы теряются в тумане слишком отдаленного времени и притом еще подлежат сильному оспариванию. Несомненно одно: введение суда присяжных в стране, только что освобожденной от крепостного права, было весьма смелым шагом. Крепостные отношения во всяком случае по существу своему не могли быть школою для чувства законности ни для крестьян, ни для собственников. А между тем и те, и другие, особливо первые, вчерашние бесправные люди, призывались в большом количестве, чтобы творить суд по внутреннему убеждению совести. Можно было отступить в смущении пред возможностью, полного непонимания ими своей задачи и ограничиться какими-либо полумерами, в виде частичных улучшений старого суда. Но составители Судебных уставов с доверием отнеслись к духовным силам и к здравому смыслу своего народа. Они решились к только что данным людям сельского сословия гражданским правам присоединить и высокую обязанность быть судьею. Это доверие нашло себе отклик в великодушном сердце законодателя, и смелый шаг был сделан.

С тех пор прошло тридцать лет, и суд присяжных столь глубоко вошел в русскую жизнь, что, несмотря на единичные и временные случаи, вызывавшие против него нарекания, едва ли может, серьезно и беспристрастно, быть возбуждаем вопрос об его отмене. Вам известно, что в разнообразные схемы предполагаемого видоизменения судоустройства, подлежащие уже вашему обсуждению, суд присяжных входит как неизбежный элемент, и ныне вашему разрешению предлагается общий вопрос не о возможности отмены этой формы отправления уголовного правосудия, а лишь о деятельности присяжных и о том, нужны ли и какие именно изменения в этом учреждении. Поэтому я буду просить вас, милостивые государи, прежде всего высказать общий взгляд ваш на степень удовлетворительности деятельности присяжных по исполнению лежащей на них задачи. Если эта деятельность окажется удовлетворительною вообще, но имеющею, однако, недостатки в некоторых сторонах своих или в отдельных своих проявлениях, то несомненно, что недостатки эти могут корениться или в условиях деятельности суда присяжных или же в неправильной его организации. Отсюда вытекают и два следующих главных вопроса.

Обращаясь к первому из них – об условиях деятельности суда присяжных, – мы прежде всего встречаемся о составом присяжных заседателей. Он зависит от ценза, личного и имущественного, лиц, призываемых в качестве присяжных, и от организации и деятельности комиссий, составляющих списки этих лиц. Первоначальный ценз присяжных представлял большую неуравнительность. Между цензом по движимому и недвижимому имуществу было значительное житейское неравенство. Достаточно было получать 200 руб. валового дохода или жалованья в большом губернском городе, чтобы быть вносимым в списки присяжных заседателей. Но 16 р. 66 к. заработка в месяц– для жителя большого города – есть признак крайней бедности, а на службе такой размер вознаграждения указывает на самые низшие канцелярские должности, занимающие которые лица должны находиться почти в нужде. Между тем всякий суд, не исключая и суда присяжных, должен состоять из людей, независимых от нужды и от страстей, ею порождаемых, Законом 1887 года ценз поднят и в значительной степени уравнен; вместе с тем из состава присяжных исключены люди, впавшие в крайнюю бедность, и домашняя прислуга. Но все ли необходимое в этом отношении сделано? Нет ли в составе присяжных, в ущерб его правильной деятельности, таких представителей служебных профессий, которые, будучи надломлены в своей жизни и искажены в трезвости своих взглядов непрерывным механическим трудом за кусок хлеба, приносят затем на скамью присяжных болезненную односторонность? Затем, все ли полезные и здоровые элементы населения введены законом в состав присяжных?

Главный контингент присяжных составляют крестьяне. Противники суда присяжных иногда с чересчур поспешным торжеством указывают на «подкуп» и «лихоимство» между присяжными из крестьян. Вы, конечно, дадите, господа, веские сведения из вашего богатого и многолетнего опыта для правильной оценки размеров и значения этого явления, но уже и теперь необходимо вывести на справку, во-первых, что с 1879 года по 1892 год суду судебных палат было предано Правительствующим Сенатом, по обвинению в преступлениях, предусмотренных в 372, 373, 377 и 378 статьях Уложения о наказаниях, 80 лиц, по 20 делам из коих палатами признаны виновными и осуждены 29, причем 28 из них были крестьяне и один дворянин, и, во-вторых, что в течение этого времени в России с участием присяжных заседателей разрешено около 208 ООО дел (принимая минимальное количество дел в год – в 16000, хотя, например, в 1889 году было разрешено 19 380 дел, а в 1891 году – 20100), т. е. действовало 208000 составов присутствия комплектных присяжных. При обсуждении значения приведенного мною отступления 28 присяжных заседателей из крестьян от своего судейского долга следует обратить внимание и на те условия, в которые довольно часто бывают поставлены присяжные из крестьян. Я разумею крайнюю нужду, в которой находятся подчас такие присяжные, будучи отвлечены от своего хозяйства и оседлости в уездный или губернский город, где приходится проживать подолгу и за все расплачиваться наличными деньгами. Известны случаи, когда присяжные из крестьян вынуждены бывали, проев в городе свои последние крохи, наниматься колоть и пилить дрова или просить милостыню. На эту необеспеченность оторванного от своего гнезда крестьянина еще в конце шестидесятых годов обратили внимание многие земства и стали выдавать крестьянам-присяжным небольшое денежное пособие на время пребывания их в городе. Но, к сожалению, в 1872 году состоялось определение первого департамента Правительствующего Сената о воспрещении земствам таких выдач, ибо земства могут заботиться исключительно о «хозяйственных нуждах и пользах». Это формалистическое толкование, неправильное и по существу, ибо на земстве лежат расходы и на народное образование, и на народное здравие, и выдача содержания мировым судьям, оставило присяжных из крестьян на произвол их бедности и сопряженных с нею лишений и искушений. Поэтому вам нужно будет вглядеться в значение тяжелых материальных условий, в которых подчас находятся крестьяне-присяжные, и обсудить вопрос о том, не следует ли разрешить выдачу им небольших пособий, отрешившись от теоретического взгляда, по которому, вопреки изречению «буква умерщвляет – дух животворит», на основании чуждых русской жизни соображений и побуждений, тяжелая повинность присяжных признается их безвозмездным правом.

Переходя к деятельности комиссий по составлению списков присяжных заседателей, надо заметить, что первоначальная организация этих комиссий была одним из самых больных мест учреждения суда присяжных в нашем отечестве. Теоретические взгляды законодателя на неизбежную гармонию во взаимном отношении разных групп нашего общества в деле обеспечения правильного состава судей по большинству серьезных уголовных дел столкнулись, на практике, с апатиею и равнодушием этих самых групп ко всему, что не касается непосредственно их материальных интересов. Отсюда, к сожалению, столь частое стремление уклониться от обязанностей присяжного со стороны лиц привилегированных сословий и в особенности со стороны чиновников. Отсюда обилие на суде фиктивных свидетельств о болезни и не менее фиктивных заявлений начальства о командировках, и крайняя небрежность и умышленная неполнота, сопутствовавшие составлению списков присяжных – до суда. Благодаря этому явлению, вместо единения представителей общества в деле фактического образования суда присяжных, пришлось встретиться с полным разбродом этих представителей, так что суд этот, по отношению к своему личному составу, одно время обратился вместо тщательно оберегаемого общественного детища в какого-то подкидыша, от которого отворачиваются его случайные воспитатели. Последствием такого положения было образование в 1880 году, при общем собрании первого и кассационных департаментов, под председательством покойного М. Н. Любощинского, особой комиссии по вопросу о неисполнении правил избрания присяжных заседателей и внесения их в списки. Она собрала обширный и чрезвычайно интересный материал, из которого оказалось, что в весьма многих местностях империи комиссии по составлению списков вовсе не поверяют и не дополняют общих списков присяжных заседателей или же исполняют возложенную на них обязанность столь небрежно, что в списки оказываются внесенными лица, кои уже потеряли право быть присяжными заседателями или давно уже – иногда задолго до введения суда присяжных – умерли. Равным образом комиссии в усиленном составе, о которых говорится в ст. 99 Учреждения судебных установлений, относились к своим обязанностям столь невнимательно и недобросовестно, что сделались возможными такие явления, как призыв в присяжные заседатели, по нескольку лет сряду, одних и тех же лиц из числа весьма недостаточных крестьян, тогда как в тех же местностях много лиц дворянского и купеческого сословий, удовлетворяющих всем условиям для избрания их в присяжные заседатели, оставались, вследствие хлопот пред членами комиссий, свободными от исполнения этих обязанностей; как появление в числе присяжных заседателей лиц, лишенных прав состояния или одержимых тяжкими недугами и даже признанных установленным порядком сумасшедшими, или же внесение в списки лиц, далеко перешедших за определенный законами 70-летний возраст, и, наконец, неимение в комплекте присяжных заседателей ни одного грамотного лица. Предложенные сенатскою комиссиею временные меры имели не достаточно успешный характер. Пришлось приступить к пересмотру самого закона об организации комиссий и в те из них, которые составляют очередные списки, ввести представителей судебного ведомства. Благие последствия более внимательного отношения к своей задаче этих комиссий, кажется, стоят вне сомнений, но закон 1887 года не коснулся составления общих списков, совершаемого, по-видимому, и доныне без надлежащей всесторонности и внимания к равномерному призыву всех, обязанных быть присяжными заседателями.

Таким образом, первый вопрос, подлежащий обсуждению совещания, сводится к тому, необходимы ли дальнейшие улучшения в составлении общих и очередных списков и возможно ли дальнейшее поднятие уровня состава присяжных заседателей привлечением в него новых лиц, ограничением случаев уклонения от участия в заседаниях чиновников, под предлогом служебных командировок или болезни, и устранением материальных затруднений, испытываемых некоторыми присяжными заседателями при исполнении ими их обязанностей вне постоянного их места жительства?

Второй вопрос из области условий деятельности присяжных касается подсудности. Первые годы существования этого суда – он был завален делами о кражах, изъятых затем из его ведения законом 1882 года. Эти дела обременяли и судебных следователей. Отсюда медленность в их производстве и, как результат его, долгое содержание под стражею обвиняемых. Поставленное на суд, через несколько месяцев после совершения преступления, дело выцветало в своей живой обстановке, присяжные находили, что в сущности следователь уже достаточно «наказал» подсудимого и часто оправдывали последнего. Необходимо было серьезно и трезво взглянуть на дилемму: или строгая кара, которою угрожает не всегда прилагаемый закон, или действительная репрессия, хотя и с меньшею карою. Изъятие у присяжных дел о некоторых кражах, совершенное законом 1882 года, принесло несомненно полезные результаты и значительно сократило число оправдательных приговоров. Вместе с тем долгий опыт обнаружил, что присяжным чуждо понятие о преступлениях против си-стемы, в которых, с одной стороны, совершенно отсутствует лично, прямо или косвенно, потерпевший, а с другой, – бытовые условия, вызвавшие очень часто нарушения установленных правил, возбуждают живое сострадание к обвиняемому. Поэтому, по преступлениям против паспортной системы, сознание устарелости и напрасной тягости которой выразилось в образовании ряда комиссий, завершившемся новым законом о паспортах, присяжные почти всегда выносили оправдательные приговоры. «Коррекционализация» этих преступлений, совершенная в 1885 году, освободила присяжных от дел, смущавших их совесть. Ныне возникает вопрос: не следует ли путем коррекционализации изъять из ведения присяжных еще какие-либо дела, характер коих не соответствует сложному аппарату этого суда и его отношению к понятию о преступлении, и вместе с тем, не представляется ли желательным вернуть на рассмотрение этого суда некоторые из деяний, изъятых из него в 1889 году при окончательном начертании ст. 201¹ Устава уголовного судопроизводства с ее широкою и пестрою по своим основаниям бесприсяжною подсудностью.

Затем, видное место среди условий деятельности присяжных играет самое производство дела на суде. В нем встречаются процессуальные, бытовые и практические неудобства, давно уже обращавшие на себя внимание юристов, относившихся к этой форме суда прямодушно и без предвзятой односторонности. Сюда относится прежде всего сокрытие от присяжных того, что не только может, но, казалось бы, должно быть им известно для облегчения всестороннего и сознательного исполнения ими своей задачи. На первом месте стоит здесь воспрещение сторонам и даже председателю упоминать о нормальном наказании, следующем подсудимому по закону. Выводимое из смысла 746 статьи Устава уголовного судопроизводства запрещение это считалось долгое время столь существенным, что нарушение его всегда влекло за собою безусловную отмену приговора, если только, как выразился Сенат в решении 1876 года, по делу Меринова, протоколом суда не было удостоверено, что председатель принял действительные меры для устранения вредного влияния на присяжных сделанного пред ними заявления о наказании. В последние годы Сенат такие заявления перестал считать существенным поводом для отмены решения, но тем не менее все-таки должен считать их нарушением. Французская кассационная практика относительно 335, 342 и 363 статей Code destruction criminelle признает, по решениям 1840 и 1846 годов, что обвинитель «peut faire connaitre aux jures les consequences legales de leur decision» [77]77
  Может ознакомить присяжных с последствиями, вытекающими из их решения (франц.).


[Закрыть] и что невоспрепятствование председателем защитнику говорить о наказании не влечет кассации приговора. По мнению виднейших французских процессуалистов, в деле французского судоговорения ссылка на наказание дозволительна, а подлежит пресечению лишь критика карательных определений закона. Германский Устав уголовного судопроизводства хранит в этом отношении молчание.

Практические последствия умолчания о могущей ожидать подсудимого каре, однако, более чем нежелательны.

По обычным делам, подлежащим ведению присяжных, они узнают о наказании в самом начале сессии, выслушав одну или две резолюции суда, а по делам сравнительно редким они вводятся в заблуждение или неожиданными и неопределенными намеками сторон «на тундры севера», «ледяную сибирскую ночь», «многолетнюю тяжелую работу» и т. п., приберегаемыми к концу речи, причем на остановку со стороны председателя отвечают обыкновенно: «Я кончил!», или же неправильными объяснениями самозванных законоведов, попавших в состав комплекта присяжных. Практика указывает на дела, где подсудимый обвинялся в преступлении не совсем обычном, хотя и влекущем далеко не суровое наказание (например, шантаж, подводимый при настоящем беспомощном состоянии Уложения под покушение на мошенничество), и, несмотря на явные доказательства виновности и даже собственное сознание, выслушивал, не без удивления, оправдательный приговор, явившийся следствием ошибочного убеждения присяжных, что ему, вместо умеренного исправительного, грозит тяжкое уголовное наказание, убеждения, предусмотреть и устранить которое председатель – и сам не имеющий права говорить о наказании – был лишен возможности. Такое положение не может быть признано удовлетворяющим требованиям правосудия, и едва ли можно найти серьезные основания для удержания в законе запрещения упоминать о наказании особливо без критики налагающего его закона.

Излишне перечислять все другие неудобства, вызываемые напрасною условностью производства дела. Часть их уже устранена. Сокращен чрезмерный отвод присяжных, дававший повод к искусственному подбору состава, – то преимущественно интеллигентного, то простого и непосредственного, смотря по интересам и целям отводящего; поставлена в настоящие, свойственные ее святому значению размеры присяга заседателей. Наконец, всего месяц назад состоялось руководящее решение уголовного кассационного департамента по делу Никитина, коим Сенат окончательно и уже без всяких колебаний высказался за право сторон ссылаться на объяснения подсудимого, данные на предварительном следствии и занесенные затем в обвинительный акт. Желательно было бы знать мнение участников настоящего совещания: следует ли ограничиться этим или возможно идти далее и противопоставить праву подсудимого не давать объяснений на суде право читать его показания, данные добровольно и непринужденно при предварительном следствии, при допросе его в качестве обвиняемого? Нельзя не указать также на то, что при точном выполнении указаний 626, 627 и 687 статей Устава уголовного судопроизводства широкое начало устности, выраженное в 625 статье того же Устава, в сильной степени умаляется необходимостью читать, в каждом сложном по обстановке или по преступлению деле, массу документов, сущность содержания коих тонет для присяжных в монотонном и не всегда достаточно оттененном чтении. Практика допускает иногда – и то не везде – изложение сторонами того, что подлежало бы прочтению, при условии взаимного согласия и взаимных поправок возможных погрешностей. Но это лишь терпимо, а не узаконено – и достаточно незнания одною из сторон дела во всей подробности, чтобы она потребовала более для нее удобного и менее ответственного чтения протоколов. То же самое относится и до ссылок на обширные письменные и вещественные доказательства. Не было ли бы более целесообразным и согласным с началом устности, чтобы все эти протоколы читались лишь в исключительных случаях, когда сторона, требующая прочтения, не признает себя готовой и умелой для словесного изложения сущности приводимого ею оформленного доказательства или когда суд или присяжные потребуют прочтения?

Скрывая от присяжных такие данные, которые могут, однако, тревожить их мысль, направленную на знание всей правды о деле и по делу, и утомляя их бесплодным напряжением внимания для уловления смысла читаемого, мы не даем им в руки никаких документов из производства и требуем, чтобы внешнее очертание некоторых предметов запечатлелось с особою силою в их памяти. На основании 805 статьи Устава уголовного судопроизводства им не даются, при уходе их в совещательную комнату, ни планы местности, ни вещественные доказательства, ни признаваемые подложными документы и т. д., хотя их и предупреждают о праве вернуться в залу в случае необходимости выяснения какого-либо обстоятельства в деле. Но это возвращение встречает много затруднений и на практике редко осуществляется. Поэтому возникает сам собою вопрос о том, не было ли бы полезнее и проще давать присяжным с собою все, акты из дела, упоминаемые в 687 статье, и те вещественные доказательства, которые они пожелают иметь при своих совещаниях и относительно которых они уже выслушали надлежащие разъяснения сторон, сведущих людей и суда.

Статья 675 Устава уголовного судопроизводства получила чрезвычайное развитие на практике, вследствие чего заседатели, призываемые к разрешению, по свободному внутреннему убеждению, вопроса о вине и невиновности подсудимого, опутаны массою тягостных и подчас ненужных житейских стеснений, проникнутых известною долею недоверия к ним и даже к судебному персоналу, входящему с ними в соприкосновение, и не имеющих прочной основы в практике. Сенат, пробовавший урегулировать пребывание присяжных заседателей в суде, сам не был достаточно устойчив в своих взглядах. Скачала для безусловного пребывания присяжных в суде, без всякого увольнения домой, было провозглашено начало важности обстоятельства дела, потом принят был внешний признак – уголовное наказание, грозящее подсудимому, затем была признана, безотносительно к роду наказания, допустимость отпуска присяжных домой при полной для них невозможности оставаться в здании суда и, наконец, в циркулярном указе 1878 года «ни под каким видом» не дозволено отпускать присяжных по делам о преступлениях, влекущих лишение всех прав состояния. Одно время нарушением 675 статьи Устава уголовного судопроизводства считались даже прогулки присяжных вокруг здания суда, причем им предоставлялась для отдыха зала заседаний, тогда как они после долгого сиденья в плохо вентилируемых и наполненных народом помещениях нуждались, конечно, не в физическом отдыхе, а в движении. Ввиду всего этого получился ряд условий, конечно, дурно отражающихся на присяжных, особливо в больших и продолжительных процессах, где душевное спокойствие их нарушается тревожною заботою о том, что делается «дома» или на заводе, в лавке, в мастерской… и где плохие гигиенические и дорогие кулинарные условия соединяются с неудобствами ночлега в насильственном сообществе чуждых лиц и с отсутствием освежающих впечатлений, причем всякий разговор председателя с присяжными, хотя бы только относительно их обеда, может, согласно решению 1876 года по делу Фридмана, влечь за собою ломку всего их напряженного и многодневного труда. Поэтому представляется необходимым обсудить, допустима ли и нужна ли в этом отношении какая-либо регламентация со стороны закона и его толкователя, Сената, или же разрешение всех вопросов, связанных с пребыванием присяжных в здании суда, должно быть предоставлено исключительно усмотрению, опыту и такту пользующегося полным доверием закона председателя?

К той же области условий деятельности присяжных на суде относятся указания на некоторые отступления в прениях сторон от правил и границ, установленных 611, 739 и 745 статьями Устава уголовного судопроизводства, и на неправильность предъявляемых пред ними обвинений. В первом отношении кассационная практика последнего десятилетия дала столько внушительных и всесторонних разъяснений обязанностей председателя по пресечению злоупотреблений формою и содержанием судоговорения, что едва ли нужно идти далее по этому пути, тем более что выход за пределы, намеченные приведенными статьями, встречается все реже и реже. Во втором отношении нельзя не отметить постановку одних обвинений вместо других и придачу данным, долженствующим служить предметом отдельных самостоятельных обвинений, значения простых улик или доказательств по другому обвинению. Неудовлетворительность определений нашего Уложения, отставшего от новых проявлений преступности, не предусматривающего прямо целого ряда ставших обычными преступных деяний (шантаж, многие преступления против нравственности, разные виды фальсификации и т. п.) и дающего разнородные определения одному и тому же по существу деянию (например, по подлогу частному и служебному), слишком общеизвестна. Но Уложение о наказаниях доживает свои дни и грядущее на его смену Уголовное уложение, без сомнения, уврачует в этом отношении деятельность присяжных, которым ныне не всегда понятна причина, почему им приходится иметь дело, по-видимому, не с тем преступлением, в котором виновен подсудимый. Правильная и вдумчивая деятельность прокурорского надзора может и должна, без сомнения, устранить употребление обвинений как доказательств, по большей части вредных по своим результатам для правосудия, как тому не мало представляет примеров наша практика. Достаточно указать, например, на известное дело Маргариты Жюжан, обвинявшейся в отравлении своего воспитанника, 15-летнего гимназиста. Несомненное и систематическое половое развращение ею этого отрока было выставлено не как самостоятельное преступление, а лишь как мотив к совершенно недоказанному предумышленному отравлению, и, несмотря на талантливые усилия обвинителя, присяжные вынесли оправдательный приговор, не имея возможности сказать неизбежное слово осуждения по вполне доказанному преступлению, предусмотренному в 993 статье Уложения.