Текст книги "Искатель, 2002 №8"

Автор книги: Анатолий Ковалев

Соавторы: Виталий Романов,Константин Прокопов,Ричард Деминг,Наталья Нечипоренко,Рудольф Вчерашний
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Книжками моими интересуетесь? – с добродушной улыбкой спросила Зинаида Кондратьевна, расставляя приборы на круглом уютном столике.

– Редкий, давно забытый писатель.

– Это вы о Свирском? О да! А ведь как гремел в свое время! Ставили в один ряд с Горьким, Чеховым…

– Вот так проходит слава мирская, – с умным видом заключил я и в свою очередь спросил: – когда вы познакомились с Широковым?

– Очень давно. Я знала еще Лизочкину маму. Я с ней работала вместе в одном НИИ. У меня ведь, между прочим, высшее образование. – Она произнесла это с гордостью, наливая в чашки заварку. – А уж домработницей я стала после того, как случилось несчастье…

– Какое несчастье?

– Сын попал под машину…

Я понял, что речь идет о том самом «Рыжике», которому дядя Коля, то бишь Николай Сергеевич Широков, подарил на день рождения книгу.

– Вот тогда-то Мария, Лизочкина мама, предложила мне стать у них домработницей. Маша, Маша, – покачала головой Зинаида Кондратьевна и перекрестилась. – Пусть земля ей будет пухом, хотя…

Она чего-то недоговаривала. Может быть, ей мешало то обстоятельство, что Лиза представила меня своим близким другом, а у бывшей домработницы, по всей видимости, имелись от инженерской дочки тайны. Я постарался ее убедить, что умею хранить тайны даже от близких друзей.

– Это хорошо, – похвалила Зинаида Кондратьевна, – мне пришлось многое скрывать, чтобы не травмировать Лизочку. Она даже не знает, как умерла ее мать. Ей сказали от неизлечимой болезни, она и поверила, глупенькая. А на самом деле, Маша наложила на себя руки.

Новость ошеломила меня. Уж больно не вязалось самоубийство с благополучием семьи Широковых. Впрочем, о благополучии я знал только со слов самой Лизы.

– Она даже не пыталась выяснить, что это за болезнь такая была у матери. Зато найти убийцу отца для нее – святое! – сказала она с обидой в голосе. – Конечно, любимый папочка – превыше всего! Так получилось, что отец с матерью похоронены на разных кладбищах. Маша в предсмертной записке просила положить ее рядом с родителями. За Машиной могилкой приходится ухаживать мне, потому что дочь там не частый гость.

– У Широковых был какой-то семейный конфликт?

– Вечный конфликт! Неизлечимая болезнь! Только не у Маши, а у Николая Сергеевича. Болезнь под названием «бабы»! Вот как бывает. Прекрасный человек, умница, добрый, обаятельный, всеми любимый, но в погоне за очередной юбкой терял не только голову, но и совесть и порядочность. Однажды уехал в командировку, в область, а вернулся не один. Представьте себе, прямо домой с бабой! Вы что-нибудь слышали подобное? Маша с дочкой в одной комнате. Плачет, несчастная, ночи напролет. А Коля в другой комнате кувыркается с любовницей. Она все ему прощала, терпела, сколько могла. Уж больно любила. Вот и сгинула во цвете лет. Лиза, конечно, ничего не помнит, но во время скандалов всегда принимала сторону отца. Садилась к нему на колени, обвивалась вокруг шеи. Может быть, это и доконало Машу. Всякому страданию есть предел.

– А после смерти жены?..

– Не успокоился, нет! Куда там! Он потому и не женился во второй раз. Слава Богу, на это ума хватило!

– И Лиза по-прежнему ничего не знала?

– Разумеется. История с Машей его многому научила. Николай стал осмотрителен, осторожен, чтобы не ранить психику дочери. Поэтому о его увлечениях последней поры мало что известно. Домой, во всяком случае, он любовниц не водил. Хоть Лиза и жила уже на квартире свекра, но к отцу наведывалась частенько. Не сложилось у нее с первым мужем.

– Откуда вам известно, что Широков не приводил женщин в дом?

– Я бы заметила.

Она произнесла это твердым, уверенным голосом, не терпящим возражений, но почему-то отвела глаза в сторону. Впоследствии я часто вспоминал этот отведенный в сторону взгляд. Тогда я растолковал его смущение, как невозможность продолжения столь щекотливой темы. Короче говоря, я поверил Зинаиде Кон-дратьевне, что она ничего не знала о Шурке. Ей-то что скрывать? Широкова она не жаловала и к его дочери теплых чувств не питала.

Я попросил бывшую домработницу по возможности восстановить в памяти сцену тринадцатилетней давности, но ничего существенно нового не услышал.

– Когда вы его видели в последний раз живым?

– Накануне праздника. Он собирался на демонстрацию с заводом. Был в приподнятом состоянии духа. Сказал, что после демонстрации, наверно, будут гости, и попросил прийти второго числа прибраться.

– Он не уточнял, какие именно гости?

– Это не моего ума дело.

– Гости действительно приходили?

– Трудно сказать. Посуды грязной было немного. Николай никогда не мыл посуду, всегда дожидался меня, поэтому она скапливалась и без гостей. В баре стояла на две трети выпитая бутылка армянского коньяка, но он любил пить в одиночку.

– Погодите-ка! – перебил я Зинаиду Кондратьевну. – А как же экспертиза? В милиции должны были установить насчет гостей. Хотя бы по той же грязной посуде.

– Так ведь посуду я вымыла! – с отчаяньем в голосе призналась она.

– Как?

– Я ведь думала, что в квартире никого нет! Николай Сергеевич всегда старался куда-нибудь уйти на время уборки. Я, ничего не подозревая, сразу прошла на кухню и принялась мыть посуду. Я всегда так делала, начинала с грязной посуды. Потом принялась за столовую. Вытерла пыль, пропылесосила ковер. И только когда открыла дверь кабинета… Это ужасно! Я целый час провела в квартире с трупом!

– В милиции вы об этом говорили?

– Я боялась навлечь на себя подозрения. Получается, что стерла все отпечатки пальцев.

«Странная ситуация, – подумал я в тот момент, – и Лиза, наверняка, об этом ничего не знает. Она сказала, когда мы сидели в ресторане: «И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила труп». Лиза Кляйн старается избегать красивых оборотов. Значит, недотлевшую сигарету выдумала домработница? Вот эта чинная, с претензией на порядочность, пожилая дама? Она утаила от следствия и от дочери инженера целый час времени и все из-за боязни быть заподозренной в соучастии? А может быть… Может быть!..» Я попридержал до поры до времени разыгравшуюся фантазию, потому что вспомнил еще об одной детали.

– Если вы решили, что Широкова дома нет, значит, дверь была заперта, а не прикрыта и не захлопнута. Заперта на оба замка?

Зинаида Кондратьевна не спешила с ответом, она только часто дышала, не скрывая волнения.

– У кого еще могли быть ключи от квартиры?

– У Лизочки…

– А у Ведомского?

– Ну, что вы! Николай в последнее время с ним был на ножах. Да и в прежние времена ему ключей не доверяли. Маша вообще с трудом выносила этого человека. Уж она бы никогда с ним не породнилась!

Я подумал, что дядя Макс вполне мог сделать дубликаты ключей, ведь Лиза тогда жила в его доме. И все-таки этот мирный садовод-любитель не вязался у меня с образом убийцы, хоть он и гордился танками на будапештском мосту в пятьдесят шестом.

– А в котором часу вы пришли убирать квартиру? – спросил я напоследок.

– Я всегда приходила в полдень. Многолетняя привычка.

– Ив праздники тоже?

– Праздник, не праздник – для меня все едино.

– Кто первым обнаружил пропажу коллекции?

– Лизочка, конечно. Меня их семейные реликвии мало интересовали.

В тесной прихожей пахло нафталином. Бывшая домработница Широковых, наверное, мечтала, чтобы я поскорее убрался. Ведь последней фразой она выдала себя с головой. Теперь у меня не было никаких сомнений в том, что Зинаида Кондратьевна презирает и ненавидит своих бывших хозяев.

– Какие такие гости первого мая? – возмущалась Александра, когда мы с ней встретились через полчаса в ботаническом саду. – Коля терпеть не мог советских праздников! И уж точно никогда их не справлял. Тетка, видать, совсем из ума выжила!

– Почему тебя так взволновали эти гости? – удивился я. – Ведь Широкова убили утром второго числа. Или ты думаешь…

Догадка, осенившая меня в этот миг, была настолько очевидна и чудовищна, что я даже опешил от собственной прозорливости. А исказившееся Шуркино лицо только подтверждало мою догадку. Впрочем, от прежней Шурки не осталось и следа. На меня смотрели чужие, слегка прищуренные глаза. И в них было больше холодной ярости, чем проникновенной нежности по отношению к старому другу. И все же я сказал то, что хотел сказать.

– Ты осталась у него на ночь. Ты провела с ним вместе последнюю ночь. Ты была последней, кто видел его живым.

Шуркины губы задрожали. Она закрыла глаза. Из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы и бороздили впалые щеки некогда цветущей красавицы-бригадирши.

Я предложил ей носовой платок, но она предпочла пудреницу.

– Ты ведь понимаешь, что это не я! – Она пудрила лицо и шмыгала носом. – Я ведь не способна на такое! И Колю я любила… За что мне его убивать?

– Во сколько ты от него ушла?

– В десять.

– Чего так рано?

– Дочка. Она была дома совсем одна. Всю ночь из-за нее как на иголках, но Коля не желал меня отпускать.

– А твой муж? Где он был в это время?

– На заводской турбазе, со своим цехом. Они уехали сразу после демонстрации и на все праздничные дни…

Потом Александра поведала мне, как дочка просилась с отцом на турбазу, но он не захотел ее брать, потому что преследовал иные цели. И все три дня был в стельку пьян. Не обошлось без милиции. Степан выбил стекла в директорском коттедже и ругался нецензурно. Посадили голубчика на пятнадцать суток.

Не знаю, зачем она мне все это рассказывала. Прорвало, что ли, на нервной почве? В конце концов пришлось прервать эту весьма поучительную историю.

– Кто, кроме тебя, был в гостях у Широкова первого мая?

– Наши старые знакомые, – не без ехидства усмехнулась Шурка.

– Неужели Ведомский?

– Со своей подружкой, – подтвердила она.

– А как же натянутые отношения?

– Для того и встретились, чтобы помириться и расставить точки над «i».

– Помирились?

– Я в их дела не лезла! – махнула она рукой. – Мужчины закрылись в кабинете и проболтали там не меньше часа, а мы с Рисочкой развлекались как могли.

– Например?

– Смотрели телек, наслаждаясь Ансамблем песни и пляски Советской Армии, и перекидывались фразами типа: «Обещают, что лето будет жарким» или «Вы не собираетесь нынче на юг?». Короче, обыкновенная светская беседа. А что ты, собственно, хотел?

– Она впервые была в доме Широкова?

– Разумеется. После того памятного уик-энда на даче, отношения с Максом резко ухудшились.

– Значит, Рисочка впервые увидела коллекцию? И это произошло накануне гибели инженера?

Я рассуждал вслух, потому что целиком и полностью доверял этой женщине, несмотря на то что в день убийства, за два часа до убийства, она находилась в квартире жертвы. Но как я мог ей не доверять? Ведь я прекрасно знал Александру Вавилову, знал и до и после смерти Широкова. Я работал с ней бок о бок много лет. Наконец, я любил ее. Или, по крайней мере, мне так казалось.

– Она сказала, что вряд ли коллекция принадлежала ее деду.

– Она сомневалась?

– По-моему ей было абсолютно все равно. Колины мундштуки и трубки не произвели на нее впечатления. И вообще, про своего дедушку из Киева она больше не заикалась. А Макс с Николаем ни разу не вспомнили о детях, об этом дурацком, несчастном браке. Говорили о работе, о политике, обо всем понемногу. Короче, обычная вечеринка, как сотни других. И ничто не предвещало трагедии.

– Вот почему Ведомский скрыл тебя от следствия, – вновь рассуждал я вслух.

– Мне бы тогда пришлось рассказывать о наших посиделках первого мая, и он попал бы в круг подозреваемых лиц. Мы заключили с ним что-то вроде сделки.

– Но почему ты это скрыла от меня?

Она тяжело вздохнула, прежде чем ответить, и полезла в сумочку за соломинкой-сигаретой.

– Пойми меня правильно. Тринадцать лет я скрывала от всех, что видела Широкова за час или за полтора часа до гибели. И признаться в этом не так уж просто.

– В то утро он никого не ждал в гости? Не испытывал беспокойства, нервозности?

– Сказал, что дождется домработницу, а потом поедет в турбюро. Они с Максом решили отправить детей в Италию или в Испанию, точно уже не помню. Мол, погреются на солнышке, окунутся в море, авось образуется. Нашли, так сказать, консенсус. Модное в то время словечко. Любовь – не главное, так постановили закадычные друзья. Вот по поводу этого решения Коля, конечно, нервничал. Будучи человеком неглупым, он понимал, что это не выход и что выход только один – развод. Думаю, он понимал еще больше. Он видел, что Лиза со своей безудержной любовью к нему никогда и никого не полюбит. А значит, и его личная жизнь под постоянной угрозой.

– Личная жизнь? Он как-то связывал с тобой свое будущее?

Она лишь кивнула в ответ и отвернулась, смяв в кулаке не затушенную сигарету.

– А ты?

– Я была на грани… – ответила Шуркина спина.

Потом она громко высморкалась, посмотрела на часы и сказала, что ей пора и что провожать ее сегодня не надо. А я имел неосторожность в третий раз поразмыслить вслух:

– Значит, тот, кто убил Широкова, знал, что домработница придет в полдень. Или был с нею заодно.

– Тоже мне тайна! – фыркнула Александра. – Все знали, когда приходит домработница. Накануне Рисочка несколько раз порывалась вымыть посуду, и столько же раз Коля ее останавливал, приговаривая: «Завтра в полдень придет Зина и все вымоет».

– Ты помнишь имя домработницы? – удивился я.

– У меня вообще замечательная память!

На прощание она чмокнула меня в щеку, и ее каблучки бодро зацокали по асфальтовой дорожке.

«Замечательная память, – машинально повторил я. – А имя Ларисы Витальевны вспоминала долго, с потугами, утверждая, что видела ее всего лишь раз. Оказывается, не один раз. И уж больно знаменательная вышла встреча».

Я посмотрел вслед удаляющейся фигурке. Александра направлялась в противоположную сторону от главного входа. В свое время я тщательно изучил ботанический сад. Были еще два выхода: к школе и к филиалу Академии наук. Судя по всему, она шла именно к филиалу. Но ничего достойного внимания Шурки в той стороне я не припомнил, если не считать нашего любимого военного завода. Я не пошел за ней следом. Я знал тропинку, по которой можно сократить путь.

Никогда в жизни мне не приходилось ни за кем следить, и поэтому я волновался, а также испытывал смущение и дискомфорт. Это был миг прозрения и разочарования одновременно. Я подозревал Шурку, Александру Вавилову, бывшую бригадиршу маляров, мою наставницу и подругу. Еще точно не знал, в чем именно, но мое доверие к ней было подорвано всего лишь одной фразой: «У меня вообще замечательная память!» Она притворялась, лицемерила, играла в свою игру.

Предпринятый мною маневр позволил сократить расстояние между нами почти вдвое. Александра миновала здание филиала Академии наук и направлялась, как я и предполагал, в сторону завода. Она торопилась, едва ли не бежала и, по-видимому, очень нервничала, потому что комкала в руке пачку с сигаретами. Ей безумно хотелось курить, но она таким образом старалась преодолеть свой извечный порок. Наконец скомканная пачка отправилась в ближайшую урну.

Ей не приходило в голову обернуться, а я и не думал прятаться за каждым фонарным столбом, находя такое поведение комичным. Мы прошагали метров двести, и примерно столько же оставалось до завода, когда она неожиданно свернула в какой-то двор. Это меня немного озадачило, я сбавил шаг и чуть было не проворонил мою фигурантку. Не заходя во двор, в проеме между домов я увидел, как Шурка садится в черный «Мерседес-Бенц» с затемненными стеклами. Садится не на место водителя, а рядом. Дверца за нею захлопывается, и в тот же миг автомобиль снимается с места и едет прямо на меня. Впрочем, нескольких шагов оказалось достаточно, чтобы изобразить из себя праздного гуляку, не имеющего никакого отношения к здешним нравам и привычкам.

Проводив взглядом удаляющийся «катафалк», гордость любого русского нувориша, я повернул назад, во двор. На том самом месте, где пару минут назад стоял «Мерседес», какой-то дядька в камуфляже кормил дворнягу остатками хот-дога. Я сразу догадался, что это охранник. Оказывается, автомобиль стоял возле крыльца с железной дверью. «Фирма «Фаэтон» – гласила табличка на двери.

5

Понедельник, как известно, день тяжелый, и мне хотелось собраться с мыслями, посидеть дома, то бишь на «мансарде» у сестры, подвести кое-какие итоги. Но не тут-то было. Позвонила Лиза Кляйн и взволнованным голосом попросила о встрече. О немедленной встрече. По телефону она не желала ничего объяснять, а только требовала, чтобы я приехал к ней домой. Ясно было одно: случилось что-то из ряда вон, потому что в одиннадцатом часу утра она еще находилась дома, а не на работе.

Я застал ее в подавленном настроении. Ничего не объясняя, Лиза провела меня в кабинет отца и указала пальцем на письменный стол. Там на неровно отрезанном квадратике красного бархата лежала курительная трубка из черного дерева. Подойдя ближе, я разглядел на ней барельефный череп, довольно посредственно выполненный.

– Это из папиной коллекции, – выдавила из себя Лиза, а я уж грешным делом подумал, что она лишилась дара речи. – И бархат тоже. Им было оббито дно сундука, в котором хранились трубки.

– Как она сюда попала?

– Я обнаружила ее сегодня утром на столе. Ты понимаешь, в чем дело? У кого-то есть ключи от моей квартиры.

Я поразился ее спокойствию, граничащему с фатализмом. Все эти годы убийца Широкова хранил ключи от квартиры, а она не подумала сменить замки.

– Вчера утром ее здесь не было. Я каждое утро проветриваю папин кабинет. А вечером я сюда не входила…

– Ты вчера весь день провела дома?

– Я уезжала на несколько часов. Отсутствовала приблизительно с четырех до девяти вечера.

Всему на свете приходит конец. Недолго длилось и фаталистичное спокойствие Лизы. Она упала ко мне на грудь и разрыдалась.

– Кто? Кто меня так ненавидит? – вопрошала она. – Кто ненавидел моего отца? Что мы сделали этому человеку?

Я успокаивал ее, как мог, хотя не дока по этой части. А перед глазами стояла Зинаида Кондратьевна, с презрительной усмешкой. Уж она-то точно ненавидела и отца, и дочь. Но нельзя же подозревать старую женщину в таком преступлении. А курительная трубка с черепом? Это что-то из сицилийских страстий-мордастий!

– На работу пойдешь? – спросил я.

Лиза покачала головой:

– Я предупредила Шуру, что больна.

– Тогда поедем куда-нибудь, посидим в спокойной обстановке, пораскинем мозгами.

Мое предложение было принято, и мы нашли самую дорогущую забегаловку, где в это время – ни души. Я не испытывал угрызений совести, когда она платила за меня. Авантюристы – закаленные люди, а журналистское удостоверение приучает к халяве. За меня часто платят. Что поделаешь, деньги не держатся в моем кошельке.

– Фирма «Фаэтон» тебе о чем-нибудь говорит? – начал я для затравки.

– Контора дяди Макса, – сообщила она. – Посредническая деятельность. Восемь лет процветания. Мало кто верил в деловые качества начальника милиции, но он показал себя с наилучшей стороны.

Обстановка располагала к откровенности, и я задал вопрос, на который не решился позавчера:

– Что произошло между тобой и Ведомским на даче, пока мы с Ларисой ловили на болоте привидение?

– Он сказал, что меня кто-то провоцирует, хочет нас поссорить, вытащить наружу старое белье. А я сказала, что он просто старый козел, иначе зачем скрывать эту сучку, любовницу моего отца?

– А что, если он прав?

– Ты серьезно так считаешь?

– Посуди сама, разве не провокация эта курительная трубка? И с таким же успехом тебе могли подбросить тот черный мундштук. Почему ты его раньше не замечала? Почему увидела через тринадцать лет? Может, кто-то захотел и ты увидела?

– Этот мундштук не из коллекции.

– А трубка? Ты уверена, что она из коллекции? Уж больно топорная работа, дешевка. И кусок красного бархата найти нетрудно.

– Я не уверена, что эта трубка из коллекции, – призналась Лиза, – но я уверена, что это сделала женщина. Тот же запах духов, едва уловимый, сладковатый.

– А по-моему, это твои фантазии, – вздохнул я, в который раз убеждаясь в ее не совсем удовлетворительном психическом состоянии. – У кого еще есть ключи от квартиры?

– Только у мужа. Он – в Индии.

– У вас с отцом было три связки ключей?

– Ну, да. Зинаида Кондратьевна свои ключи вернула. Я их спрятала. И что теперь делать?

– Вызвать слесарей и заменить замки, – предложил я. – А трубку эту выброси к чертовой матери и выброси из головы! Давление на психику, старый прием, и не самый удачный.

– Подобные номера любил откалывать дядя Макс. В детстве он часто меня разыгрывал. И поверь, не всегда это было остроумно. Если он и на этот раз шутит…

– Кстати, какая у него машина?

– «Волга». Представляешь? Вот позорище! И ни за что не хочет с нею расставаться. Колымаге уже лет пятнадцать, а то и больше!

Постепенно она приходила в себя, а кофе с ликером придал ей бодрости и веселья.

– Почему ты так не любишь Ларису Витальевну? – продолжил я допрос.

– Потому что любила свекровь, а у дяди Макса с этой красоткой началось все очень давно.

– Свекровь догадывалась?

– Думаю, да. Она была из тех женщин, которые чувствуют измену мужа и глубоко ее переживают.

– А твой отец изменял матери?

– А кто не изменяет? Вот ты, например…

– Давай не будем меня брать в пример, – поставил я точку на этой теме.

– Женя, – обратилась она как можно мягче, – ты должен сегодня остаться у меня. Пойми правильно.

Я понял, что обречен, но решил сопротивляться до конца.

Только в десятом часу вечера слесарь из ЖЭКа, которого я заполучил путем невообразимых обоюдных модуляций, установил новые замки в квартире Кляйн. Я мог спокойно отправляться ночевать к сестре, но не все события этого дня завершились. Произошло нечто, похожее на сон. Наверно, если бы я встретил инженера Широкова – и то бы не так удивился, как этой странной встрече.

Итак, я покинул Лизу в сопровождении пожилого слесаря. Он шел со мной до автобусной остановки и рассказывал о былых временах, хотя я не вызывал его на разговор. Очевидно, старику не с кем было поговорить. Он прекрасно помнил Широкова и его жену. Как только они въехали в этот дом, сразу обратились к нему. Он и вставлял те самые замки, которые нынче менял. Дальше следовали пространные философские рассуждения о смысле и быстротечности жизни, которые я осмелился прервать:

– А сколько было комплектов ключей?

– Три, как обычно.

– А впоследствии никто не обращался к вам за дубликатами?

– А как же! Пришлось еще один экземплярчик выпилить. Для домработницы. Они люди были зажиточные даже по тем временам, могли позволить себе домработницу.

– Она сама к вам обратилась с такой просьбой?

– Зачем? Я ее в глаза не видел. Николай Сергеевич попросил.

– Неужели трех комплектов не хватило? – не понял я.

– Считать умеешь? – Пролетарий-философ разгладил седые усы и стал загибать пальцы. – Отец семейства – раз, мать семейства два, дочка-школьница (между прочим, круглая отличница) – три, и – сам понимаешь кто. Вот так. А мы всегда готовы откликнуться на нужды граждан. Ну, бывай!

Он протянул мне на прощание руку, и я пожал ее крепче, чем делаю это обычно. Мы доплелись до автобусной остановки, когда слесарь наконец покинул меня, оставив с глазу на глаз с той, что неотступно за нами следовала. Слежку я почувствовал сразу, едва мы вышли из подъезда. Я дважды оборачивался и видел молоденькую девушку метрах в пяти от себя. Она смотрела мне прямо в затылок и двигалась как сомнамбула. Она делала это еще хуже, чем я накануне. Или может быть, бледный силуэт луны, обозначившийся на светлом небе, так действовал на девушку?

Стоило мне остаться одному, как загадочная спутница сразу же приблизилась и поздоровалась.

– Разве мы знакомы? – опешил я.

Мне уже приходилось упоминать на этих страницах о моей зрительной памяти. Если учесть, что я не был в родном городе несколько лет, а девушка выглядела на двадцать, то невозможно представить, где и когда мы познакомились.

– Нет, – ответила она, – но я знаю, что вас зовут Евгением. И еще, я видела вас вчера возле фирмы «Фаэтон»…

Девушка сильно смущалась. Видно, ей нелегко давался этот разговор. И, возможно, она сама не ожидала, что способна на такой поступок. Тем временем я успел ее хорошенько разглядеть. Красавицей она не была, про таких говорят: «Обаятельная мордашка». Невысокого роста, длинные светло-русые волосы, немного вытянутое лицо, смуглая кожа. Все довольно банально, но вот глаза! В ее светлых глазах чувствовались глубина и сопереживание. Что-то давно забытое в Наши дни, известное нам лишь из старых романов.

– Вы работаете на этой фирме?

– Не совсем так. Да это и не важно. Я видела, за кем вы следили. – Девушка снова смутилась, потупила взор, а потом вдруг резко выстрелила взглядом, словно хотела пригвоздить меня к фонарному столбу. Честно говоря, я никогда и ни у кого не встречал подобного взгляда. – Я лишь хочу вас предупредить. Дело, которым вы занимаетесь, сложное и запутанное, и вы никогда не докопаетесь до истины, потому что вами изначально управляют. Вас впутали в очень грязную историю! И вы наделаете много бед!

– Как вас зовут, ясновидящая? – улыбнулся я. Слова ее мне показались наивными, но очень искренними.

– Надежда.

– Какая же вы Надежда, если говорите, что все зря?

– Я боялась, что вы все обратите в шутку. И, того хуже, начнете со мной заигрывать.

Я предложил где-нибудь посидеть, чтобы обсудить наши проблемы, но от кофе она сразу отказалась.

– Если вы не против немного пройтись, мы могли бы посидеть на Плотинке, а потом расстаться, – предложила девушка.

Первым делом я спросил, откуда она знает мое имя. Надежда была хорошо осведомлена: читала мои журналистские расследования последних лет. Поделилась сокровенной тайной, что тоже хочет быть журналисткой или следователем, но родители заставили ее учиться на экономиста, считая, что именно эта профессия поможет приспособиться к жизни.

– А мне вот не удается приспособиться к жизни уже тридцать с лишним лет, – поделился в свою очередь я. – И вряд ли вообще получится.

– Поэтому вы вернулись на родину? Набраться сил и начать все снова, с белого листа?

Мне показалось, что это моя собственная тень материализовалась в виде девушки по имени Надежда, так много она обо мне знала. Узнать же что-либо о ней самой не получалось. Она уходила от темы или говорила напрямик: «Не спрашивайте меня об этом!»

Мы видели, как солнце закатилось за башни храма Александра Невского, окрасив розовым футуристический купол цирка. А ветер с пруда принес запах гнилой воды и крики чаек.

– Откажитесь пока не поздно от этого дела! – умоляла Надя, сложив ладони лодочкой. – Потом сами будете жалеть.

– Все это слова, милая девушка. Вы не привели ни одного факта в подтверждение ваших слов. Может, вас подослали ко мне? Почему я должен вам верить?

Но ее глаза не обманывали. В них было столько боли и страдания, что мне сделалось не по себе. Нет, не может быть! Она тревожится не обо мне, о совершенно незнакомом ей человеке. Она тревожится о ком-то другом, о ком никогда не расскажет.

Вскоре странная девушка покинула меня, взяв клятвенное обещание никому не говорить о нашем свидании. И если в ближайшие дни я встречу ее в компании знакомых мне людей, то ни под каким видом не должен выдать нашего знакомства.

Мы пожали друг другу руки, словно состояли в заговоре.

6

Я не поклонник классической красоты, правильных черт, томных глаз, чувственных губ. Ненавижу симметрию, глагольные рифмы, полонез Огинского и еще много такого, чем принято восхищаться. Поэтому тайное свидание с Ларисой Витальевной для меня было мучительным эпизодом, который я постараюсь поскорее забыть.

Гостеприимная Рисочка напоила кислым вином, накормила соленым сыром, а потом без всякого стеснения предложила «заняться развратом». Чем мы, собственно, и занялись, изображая пылких любовников. Я преследовал единственную цель – остаться в ее квартире до утра, чтобы осуществить задуманное. В свои планы она меня тоже не успела посвятить. Если бы мы с ней сразу раскрыли карты, то вряд ли бы добрались до постели. Надо сказать, что для бывшего инспектора по делам несовершеннолетних, Рисочка была слишком возбудима и довольно извращена.

Она жила на первом этаже старого, шлакоблочного дома. Окно спальни выходило в сад, и, когда мы угомонились, сразу заквакали лягушки и застрекотали цикады. Я сказал, что ее дом напоминает мне о детстве, когда лето я проводил за городом, у дедушки с бабушкой. Она тоже начала вспоминать предков. Оказалось, что это квартира ее деда. Вернее, комната, которая теперь спальня. В остальных двух комнатах жили соседи. Все хорошо друг друга знали, так как работали на одном заводе и были когда-то эвакуированы из Киева. В Свердловске осело много киевлян, потому что родной город после освобождения лежал в руинах. К тому же «невозвращенцам» в скором времени обещали жилье. Но дед прозябал в коммуналке до конца дней своих, а умер он в середине восьмидесятых.

Она с увлечением рассказывала о деде, и я поощрял ее энтузиазм. Но ни разу в своих воспоминаниях Лариса Витальевна не коснулась пропавшей коллекции. Она была любимой внучкой, в мельчайших подробностях знала историю исхода предков из родных земель и, тем не менее, умело обходила интересующей меня вопрос. А я не решался спросить напрямик.

В конце концов я пришел к выводу, что поиск дедовской коллекции для нее больше не актуален. Ведь когда-то давно она не стеснялась заговорить о семейной реликвии с малознакомыми людьми. Что же случилось теперь?

Наговорившись вдоволь, мы отошли ко сну. На самом деле я только притворялся спящим и ждал момента, чтобы покинуть «ложе любви» и заняться «исследовательской работой». Такие штуки частенько вытворяют профессиональные альфонсы.

В квартире Рисочки имелось пять довольно вместительных шкафов старого образца. И дверцы этих махин, скорее всего, изрядно скрипели. Поэтому я решил начать с самого дальнего, кухонного, буфета. А если хозяйка застанет ночью на кухне, всегда можно найти оправдание: мучает жажда, икота, изжога… Да мало ли что!

Я осторожно поднялся, достал из барсетки заранее заготовленный карманный фонарик и отправился на кухню.

Как я и предполагал, петли на дверцах буфета давно не смазывались. Осмотр не занял много времени. Столовые сервизы, кухонные приборы, фарфор, стекло, хрусталь, мельхиор и даже серебро меня не интересовали.

Я хотел было двинуться дальше по соломенной циновке, будто она могла спасти от скрипичной фуги половиц, как наступил босой ногой на какой-то твердый предмет. Под циновкой оказался люк.

Я ведь не раз бывал в таких квартирах с погребами, обычно расположенными под кухней или коридором! Не сомневаясь ни секунды в успехе операции, я дернул крышку погреба на себя. Вместо ожидаемого запаха плесени и мышиного помета из черной дыры дохнуло сандалом и первосортным табаком.