Текст книги "Искатель, 2002 №8"

Автор книги: Анатолий Ковалев

Соавторы: Виталий Романов,Константин Прокопов,Ричард Деминг,Наталья Нечипоренко,Рудольф Вчерашний
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Annotation

«ИСКАТЕЛЬ» – советский и российский литературный альманах. Издаётся с 1961 года. Публикует фантастические, приключенческие, детективные, военно-патриотические произведения, научно-популярные очерки и статьи. В 1961–1996 годах – литературное приложение к журналу «Вокруг света», с 1996 года – независимое издание.

В 1961–1996 годах выходил шесть раз в год, в 1997–2002 годах – ежемесячно; с 2003 года выходит непериодически.

ИСКАТЕЛЬ 2002

Содержание:

Анатолий КОВАЛЕВ

1

2

3

4

5

6

7

8

Рудольф ВЧЕРАШНИЙ

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

НАВЕРНОЕ, БОГ

РЕКВИЕМ ПО САМОМУ СЕБЕ

Ричард ДЕМИНГ

INFO

ИСКАТЕЛЬ 2002

№ 8

*

© «Книги «ИСКАТЕЛЯ», 2002

Содержание:

Анатолий КОВАЛЕВ

ОКО ЗА ОКО

Повесть

Рудольф ВЧЕРАШНИЙ

ДЕТЕКТИВ СТУДЕНЧЕСКИЙ

Рассказ

Наталья НЕЧИПОРЕНКО

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Рассказ

Константин ПРОКОПОВ

НАВЕРНОЕ, БОГ

Рассказ

Виталий РОМАНОВ

РЕКВИЕМ ПО САМОМУ СЕБЕ

Рассказ

Ричард ДЕМИНГ

ЗАТМЕНИЕ

Рассказ

Анатолий КОВАЛЕВ

ОКО ЗА ОКО

1

Никогда не доверяйте бывшим любовницам! И не ищите с ними встречи! Все ваши слабости они знают назубок и прекрасно могут ими пользоваться. Вы для них всего лишь осколок прошлого, пусть даже счастливого прошлого, но кто же дорожит осколком? Если бы я только мог предположить, чем закончится мой невинный порыв, естественное желание возвратиться в прошлое! Каждого человека с возрастом начинают посещать призраки его детства и юности. Мне стукнуло всего лишь тридцать шесть, и я, кажется, влип.

Эти самые «призраки» заставили меня два месяца назад совершить опрометчивый поступок. Я позвонил Александре, или просто Шурке, с которой не виделся почти десять лет. Мне показалось, что она не очень обрадовалась звонку. Время было позднее, и, наверное, где-то поблизости находился муж. Мы просто обменялись телефонами. Она продиктовала свой рабочий, а я – телефон сестры, у которой остановился в Екатеринбурге.

Чего я, собственно, добивался? Думал, что женщина, некогда вступившая со мной в связь, будет ждать вечно и примет с распростертыми объятиями? Святая наивность – самая верная моя подружка! Но, с другой стороны, почему бы нам с Шуркой не посидеть вечерок-другой в тихой, уютной забегаловке и не вспомнить нашу бесшабашную, совковую молодость? И чтобы она при этом обязательно курила «Приму». Папироса, вставленная в желтоватый, почти янтарный, мундштук, придавала Шурке неповторимую – вальяжность.

Так вот, я решил больше ей не звонить. Не люблю навязываться.

А неделю спустя, спозаранку, меня растолкала сестра и сунула под щеку мобильник.

– Женька, спишь? – услышал я знакомый голос. – А когда-то вставал на работу в половине шестого!

– Да, были времена! – выдало мое полусонное сознание и тут же погрузило меня обратно в небытие.

Вероятнее всего, на следующую Шуркину реплику я ответил храпом, потому что она закричала:

– Да, проснись же, бестолочь! Мне надо срочно с тобой увидеться!..

Мы договорились встретиться в ее обеденный перерыв на Первомайской. Чего со мной только не случалось на этой улице! Здесь я когда-то впервые поцеловался. Здесь столкнулся с одним стариком, который предсказал мне мое будущее, прямо как оракул в древнегреческой трагедии. Здесь, наконец, я обменивался грампластинками с меломанами, и однажды был обворован и побит. Да, мало ли что происходит с нами на определенных улицах? Стоит ли всему придавать значение? Во всяком случае, с Шуркой мы здесь встречались впервые, и я, по правде говоря, боялся ее не узнать. Не стану врать, что косметолог по имени Время не поработал над милым личиком моей бывшей подруги. Однако беспощадность к женщинам – не мой конек. Скажу только, что каштановые волосы Александры показались мне чересчур рыжими, а васильковые глаза, прежде всегда смеявшиеся, нынче смотрели холодно, деловито.

Мы обменялись парой ничего не значащих фраз, и она предложила отобедать в забегаловке, неподалеку от Дома офицеров. Я прекрасно знал эту столовку. Когда-то она славилась разнообразием в меню и превосходной, горячей выпечкой. Призраки прошлого тут как тут приземлились вместе с нами за столик. Я почувствовал себя так хорошо, словно погрузился по самую макушку в молочную реку с кисельными берегами из старой-престарой сказки. При этом от меня не укрылось беспокойство Александры, она теребила в руках салфетку и все время оглядывалась по сторонам.

Едва мы взялись за приборы, как за моей спиной раздалось:

– Можно к вам присоседиться?

– Конечно-конечно! – почему-то обрадовалась Шура. – Знакомься, Женя. Это моя начальница Лиза Кляйн.

Лиза совсем не была «кляйн», а напротив – высокая, стройная дама лет сорока. Коротко остриженная брюнетка в очках. А из-под очков – будто два щупальца! Она ощупала меня взглядом и уселась за наш столик, спугнув моих дорогих «призраков».

– Мне Шурочка много рассказывала о вас, – начала она почти светский разговор. – Давно вы живете в Москве?

– Пять лет.

– А к нам надолго?

О своих личных делах, а тем более планах, я стараюсь не распространяться. Даже сестра ничего о них не знает. Поэтому разговор быстро угас. Женщины заговорили о работе, а я строил из себя агента ЦРУ, проникшего в тайну их занудной канцелярщины. Встреча с бывшей подругой была вероломно отравлена. Со скучающим видом я жевал лангет и думал о том, как бы поскорее избавиться от этих болтушек, навязавшихся на мою голову.

Шурка позвонила в тот же вечер, извинившись за нелепое свидание, и тут же назначила новое.

На другой день я прождал ее не менее получаса у здания филармонии, и мое терпение окончательно лопнуло. Я ведь уже не мальчик, чтобы участвовать во всяких девичьих розыгрышах!.. Розыгрыш – это первое, что пришло на ум. В правильности сделанного вывода я убедился через пару минут, когда рядом остановилась малолитражка «БМВ», с затемненными стеклами. Я даже отступил на шаг, когда перед самым моим носом распахнулась дверца этой сверкающей штуковины, похожей на старинный женский башмак.

– Ждете, бедненький? – с состраданием улыбнулась мне Лиза Кляйн. И вновь ее глаза-щупальца, будто проверили, из какого материала сотворила меня мать-природа. – А Шурочка не придет. У нее дома неприятности. Я постараюсь ее заменить.

Что за абсурдное предложение? О чем я буду вспоминать с Лизой Кляйн? Такие вопросы я задавал себе в тот миг, решив вежливо откланяться. Но не тут-то было.

– Поедемте к «Рустому», – предложила она. – Там подают бараньи почки и отличное вино. Славно проведем вечер.

Я так не думал. Эта женщина мне совсем не нравилась. Еще больше мне не нравилось ее неожиданное появление. Во всем угадывался коварный замысел. Женщины часто водят нас за нос, и, как правило, мы слишком поздно начинаем это понимать. В данный момент я был ловко подцеплен на крючок. Дело в том, что бараньи почки и отличное вино – моя слабость. И я, разумеется, нисколько не сомневался в том, кто именно поведал Лизе Кляйн о столь пикантных подробностях моей натуры.

Она предпочитала табачные, терпкие запахи духов, а я их едва выносил. До ресторана было рукой подать. Я первым делом заказал бутылку лангедокского. Стоит испробовать один глоток этого волшебного вина, отдающего миндальным орехом, и вам уже не мешают запахи вокруг. Я почувствовал себя на седьмом небе. Вот только говорить нам было решительно не о чем. Кроме того, я серьезно подозревал свою бывшую подругу в сводничестве, и это не прибавляло мне настроения.

– Вы, кажется, какое-то время жили за границей? – поинтересовалась Лиза.

– Гостил у дальних родственников в Кечкемете.

– Вот как? – изобразила она что-то наподобие улыбки. – В ваших венах течет мадьярская кровь?

– Мой отец был наполовину венгром.

Я еще не понимал, куда она клонит, но попытался увести разговор в другое русло, начав травить байки о моем отце. Папа походил на героя оперетты Кальмана и за свою веселость и экспрессивность удостоился клички «Чардаш». Он был такой яркой личностью, что и сейчас, двадцать лет спустя после его смерти, наши родственники, собираясь вместе, рассказывают об отце разные небылицы.

– А вот моего папу вы наверняка знали, – прервала Лиза мои воспоминания. Дрожащей рукой она поднесла к губам сигарету и резко щелкнула зажигалкой.

– Никого по фамилии Кляйн я в своей жизни не встречал. Вы – первая.

– Моя девичья фамилия Широкова. Лиза Широкова. А моего папу звали Николаем Сергеевичем. Николай Сергеевич Широков.

– Что-то припоминаю, – сделал я задумчивое лицо. На самом деле, я сразу понял, о ком идет речь. Постепенно до меня стало доходить, что наша встреча и вчерашнее знакомство, равно как и утренний звонок бывшей подруги не случайны.

– Вы ведь когда-то вместе с Шурой работали на военном заводе, продолжала она атаку на мою память. – А мой отец был там главным инженером. Как раз в восьмидесятые годы…

– Ну да, конечно!

Дальше притворяться было бессмысленно.

– И вы прекрасно знаете, что случилось с моим папой. – Она напирала на меня так, будто хотела в чем-то уличить.

– Его убили. Это было, кажется…

– В восемьдесят восьмом, – подсказала Лиза. – Второго мая. В собственной квартире. В нашей с ним квартире. Надели на голову полиэтиленовый кулек и сдавили горло удавкой. Говорили, что сработано профессионально. Только этот самый «профессионал» был кем-то из его знакомых, кому отец доверял. Ведь дверь не была взломана. И папа сидел в непринужденной позе. И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила его труп. А я в это время ругалась с мужем. Ругалась на чем свет стоит.

– С Кляйном? – осторожно поинтересовался я.

– Фамилия моего первого мужа – Ведомский. Мы прожили вместе пять лет, и дело шло к разводу. Я как раз колотила посуду, его фамильный сервиз, когда зазвонил телефон и наша домработница сообщила… – Она полезла в сумочку за носовым платком.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросил я напрямик.

Лиза Кляйн сидела, опустив голову, и теребила в руках платок, так и не применив его по назначению.

– Зачем рассказываю? – переспросила она и вдруг резко подняла голову, снова ощупав меня взглядом, быстрым и пронзительным, будто в последний раз хотела удостовериться в надежности материала, из которого я скроен. – Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моего отца!

– Вы с ума сошли! Почему вы решили?..

– Потому что вы можете это сделать! – не давала она мне опомниться. – Я в курсе всех ваших блистательных разоблачений за последние пять лет.

– Я всего лишь журналист, и мои разоблачения в основном касались пропажи картин и предметов антиквариата, – как мог, оборонялся я.

– Это не имеет значения. Вы работали тогда на заводе, вместе с отцом. Вам знакомы те люди, с которыми он общался. У вас прекрасные аналитические способности. А я не пожалею никаких денег, чтобы узнать тайну гибели моего отца.

– Послушайте, Лиза, – предпринял я последнюю попытку переубедить ее, – прошло тринадцать лет. Сколько всего случилось за это время с нами и с нашей страной…

– Не надо красивых слов, Евгений! Вам приходилось разыскивать картины, похищенные еще до революции. Чего только не случилось с тех пор с нашей страной!

Она была слишком хорошо была осведомлена о моих делах и моем прошлом. Конечно, здесь не обошлось без Шурочки, в распоряжении которой была целая неделя для сбора полезной информации.

– Насколько я могу судить, ваши финансовые дела сейчас не в лучшем состоянии. И та кругленькая сумма…

Мои «финансовые дела»? Здорово звучит! Последние десять лет живу, как бродяга, довольствуясь случайными заработками. И об этом, кажется, она тоже знала. А, собственно, почему бы не заработать? Подумаешь, старое, нераскрытое убийство. Попробовать можно, а не получится – никто не взыщет.

Примерно так рассуждал я два месяца назад. И под воздействием лангедокского вина, отдающего миндальным орехом, и нежнейших, вымоченных в черносливовом соусе бараньих почек, согласился. Хотя эта женщина мне не нравилась. Все в ней – запах духов, ощупывающий взгляд, резковатый голое – отталкивало.

– Имейте в виду, – предупредил я, – если в деле вашего батюшки замешана политика, то я – пас.

– С чего вы это взяли?

– В те времена на заводе упорно муссировался слух, что главного инженера убрали в интересах высокой политики. Завод имел стратегическое значение для страны, а Горбачев затеял разоружение. Говорили, будто Широков был не последним человеком не только на заводе, но и в городе.

– Какая чушь! – возмутилась Лиза. – И вы в это верите? Мой отец никогда не был идиотом. Он прекрасно знал, что препятствовать государственной машине бесполезно. Просто рабочие любили моего отца и отводили ему роль народного заступника. Этот слух появился позже, когда завод перестал быть военным и начались массовые сокращения. Уверяю вас, политические игры папу не вдохновляли. К тому же он был человеком капиталистической формации, предприимчивым и ловким. Будь он жив, завод бы… А вернее, фирма господина Широкова сейчас бы процветала. И я бы не сидела здесь…

– Понятное дело. Вы бы предпочли бы более светское общество разговору с бродягой-авантюристом.

– Зачем же так, Евгений. – Она наконец опустила долу свои неспокойные глаза.

– Тринадцать лет назад, когда позвонила домработница, – приступил я к допросу, – вы жили с мужем отдельно?

– Мы жили в доме свекра и свекрови.

– В таком случае, почему вы говорите «наша квартира», «наша домработница»?

– Потому что дом родителей мужа не стал для меня родным. Я часто убегала к отцу. И даже подолгу жила у него.

– А ваша мать?..

– Мама умерла, когда мне было двенадцать. Отцу пришлось нелегко. Подросток оказался взбалмошным и избалованным. Папа любил меня и не желал приводить в дом мачеху. Я вряд ли ужилась бы под одной крышей с другой женщиной. Он часто говорил, что сначала должен устроить мою жизнь, а потом уж думать о себе. Я поступила в институт, вышла замуж, но жизнь как-то не клеилась, Папа сильно переживал из-за наших ссор с мужем.

– Он был против этого брака?

– Что вы! Если бы он был против, я никогда бы не вышла… Выйти замуж за человека, который не нравился папе? Это немыслимо! Он сам нашел мне мужа, сына своего старого приятеля. Они дружили чуть ли не с детства и давно мечтали породниться. Вместе ез-,дили на охоту, ходили по грибы. К тому же, Максим Максимыч Ведомский был большим человеком…

– Большим человеком?

– Сразу видно, что в те годы вы не имели дел с милицией.

Я хотел возразить, что вообще никогда не имел дел с милицией и не собираюсь их иметь в дальнейшем, но ее уже невозможно было переубедить. Она вообразила себе Бог знает что! В моем лице Лиза Кляйн обрела последнюю надежду, единственную нить, ведущую к разгадке гибели инженера Широкова.

– Максим Максимыч был начальником районного отдела внутренних дел.

– Надо полагать, что после гибели вашего батюшки, он предпринял все необходимое, чтобы найти убийцу?

– Да, мой свекор предпринял все необходимое, – неуверенно произнесла она и скривила при этом рот. – Я, кажется, упомянула, что наши отношения с мужем в ту пору зашли в тупик. – Это не могло не отразиться на дружбе старых приятелей. Отец сильно переживал мое неудачное замужество. Корил самого себя и как-то попытался объясниться с зятем, вызвав тем самым бурю негодования со стороны Максима Макси-мыча. Можно сказать, что к моменту гибели их старая дружба находилась на грани разрыва. Поэтому мне до сих пор кажется, что мой бывший свекор спустил дело на тормозах. Как вы понимаете, это предвзятое мнение. Тем более что сейчас мы в прекрасных отношениях. После развода он вновь сделался милейшим дядей Максом. Его сын теперь проживает в Америке. Он счастлив с женой-американкой и не часто навещает отца. Последний раз приезжал на похороны матери. Так что я здесь чуть ли не единственная родственница Максима Максимыча.

– Он по-прежнему служит в милиции?

– Ну, что вы! Дядя Макс – крупный бизнесмен, торгует… – Тут она запнулась. – Я и сама толком не знаю, чем он торгует. Разве это важно?

– У вашего отца были враги?

– Не могу себе представить! Его все любили! Он был душой, заводилой любой компании!

Конечно, по мнению Лизы Кляйн, с ее ярко выраженным эдиповым комплексом, у инженера Широкова были только друзья. При этом она твердо уверена, что убийца – хороший знакомый отца.

– В квартире ничего не пропало?

– Я разве еще не сказала? – спохватилась она. – У нас украли великолепную коллекцию курительных трубок и мундштуков. У них в семье все были заядлыми курильщиками. Там имелись очень ценные экземпляры. Отец сам курил с десяти лет. Папа ни от кого не прятал коллекцию, а наоборот, любил похвастаться перед гостями, поэтому не удивительно…

– По-вашему, этого было недостаточно для убийства? – не дал я ей договорить.

– Мой бывший свекор тоже считает, что отца убили из-за курительных трубок. В таком случае, почему не взяли денег и мамину шкатулку с драгоценностями?

– Может быть, преступника интересовала только коллекция? И потом, вы сами сказали, что вскоре явилась домработница. Она всегда приходила в одно и то же время? Вот видите! – воскликнул я, получив утвердительный ответ. – Преступник наверняка это знал и боялся засветиться.

– Хорошее начало, – похвалила Лиза Кляйн. – И все-таки я не верю, что из-за коллекции. Я не помню ни одного из папиных друзей, который бы всерьез интересовался трубками и мундштуками.

Честно говоря, мне совсем не хотелось думать о трубках и мундштуках, как и о самом хозяине коллекции. От выпитого клонило в сон, и почти в полудреме я произнес давно заученную фразу моего любимого кинорежиссера Фассбиндера:

– Убийство – это довольно странная вещь…

Именно с этой, случайно оброненной фразы, и началось настоящее расследование, потому что до сего момента я вряд ли серьезно воспринимал происходящее. Если бы я только мог предвидеть развязку! Если бы знал, во что меня втягивают! Да я бы в тот же миг распрощался с этой несимпатичной дамой! Но жизнь – не бумага, из нее ни черта не вымараешь, как ни старайся.

– Да, убийство – это довольно странная вещь, – задумчиво повторила Лиза. – Очень странная вещь…

Мне показалось, что она вкладывает совсем иной смысл в эту фразу.

– Что-то не так? – поинтересовался я.

– Знаете, Женя, мне надо вам показать одну вещь. Прямо сейчас. Вы сможете это как-то объяснить. Я почти уверена, что сможете.

Она говорила быстро, но без лишних эмоций. Впрочем, эмоции были, но не выплескивались наружу. Только глаза. С глазами творилось нечто странное. Они по-детски, наивно расширились и умоляли о помощи.

– Мы поедем сейчас ко мне. Прямо сейчас, – продолжала тараторить Лиза. – Заодно ознакомитесь с местом преступления.

Уже в машине я задал глупый вопрос:

– Вы живете в квартире Широкова?

– А где же мне еще жить? Я – единственная наследница.

– А ваш второй муж? Вы ведь замужем?

– Вы испугались моего мужа? – вдруг рассмеялась она. – Моего Кляйна? Вот уж кого не следует бояться! Безобиднейший человек, хоть и хирург. Он второй год работает в Индии, поэтому каждый свой отпуск я провожу в Бомбее. В сентябре вы меня не узнаете, буду коричневая, как настоящая бенгалка.

Мы ехали не больше десяти минут. Как я и предполагал, квартира главного инженера находилась в центре города. Она представляла собой довольно мрачное помещение в три просторные комнаты. Мрачность ей придавали темные шторы и обои, к которым, по-видимому, питала слабость Лиза Кляйн.

– Ну вот, – сказала она, – мы и дома. Кофе, коньяк, виски, мартини?

– Вы, кажется, хотели мне что-то показать?

– Не все сразу.

Она улыбалась, но это была улыбка хищного зверя, заманившего жертву в ловушку. Я понимал, что без мужа ей приходится несладко и сегодня она рассчитывает на взаимность.

Я сказал, что время уже позднее, а у меня еще есть дела. Если бы она спросила: «Какие такие дела в половине одиннадцатого вечера?», – я бы, пожалуй, растерялся, но Лиза, слава Богу, оказалась нелюбопытной.

Она провела меня в одну из комнат, назвав ее «кабинетом отца». Это и в самом деле был кабинет с массивным письменным столом под зеленым абажуром и с роскошным креслом в стиле Луи Пятнадцатого.

– Здесь он принял смерть, – вздохнула папина дочь. – За прошедшие тринадцать лет я постаралась ничего не менять в этой комнате. Тут все, как было при папе.

– А где находилась коллекция? – поинтересовался я.

– В гостиной, в серванте. Короче, на самом видном месте. Как вы, однако, ухватились за коллекцию? Других мотивов не существует?

– Надо отработать все версии, – со значением заявил я, позаимствовав формулировку из милицейского лексикона.

– Хорошо, – согласилась Лиза. – И вот вам первая загадка.

Она отперла ключом ящик письменного стола и достала черный длинный мундштук. Лиза вальяжным жестом поднесла его к губам. «Ну, прямо Мэй Уэст в голливудской киношке тридцатых!» – подумал я, но вслух не произнес. Заигрывать с этой дамой не входило в мои планы.

– Это и есть та самая вещь, которую вы мне хотели показать?

– Странно. Всякий раз, когда подношу его к губам, чувствую запах духов. Таких сладеньких, тошнотворных духов!

Лицо Лизы Кляйн на миг сделалось злым, но тут же брови поползли вверх, а глаза наивно округлились.

– Ведь этого не может быть, правда? – спрашивала она меня. – Прошло тринадцать лет! Просто запах вот здесь! – Она постучала себя пальцем по голове. – Понюхайте! Вы ничего не чувствуете?

Я едва сдержался, чтобы не нахамить этой сумасшедшей. И ради того чтобы понюхать какой-то допотопный мундштук, она вытащила меня из ресторана, где оставался недоеденным десерт?

– Никакого запаха, – констатировал я, вернув «странную вещь» хозяйке квартиры.

– Только не принимайте меня за сумасшедшую! – прочитала она мои мысли. – Загадка не в запахе, а в самой вещи. Мундштук, кажется, лежал здесь в тот день. Создавалось такое впечатление, что отец взял его из коллекции и, вместо того чтобы положить обратно, запер в письменном столе. Экспонат наверняка подвергся экспертизе, но отпечатков пальцев и губ на нем не оказалось. Будто по воздуху перелетел из гостиной в кабинет. В те дни я была убита горем, и разные мелочи меня не интересовали. Много позже, а если быть точной, месяц назад, я впервые всерьез задумалась об этом. И, не поверите, сделала открытие для себя самой. Данный предмет не является экспонатом коллекции. Я не очень-то интересовалась папиным хобби, но знаю точно, что он собирал дорогие вещи. Мундштуки на любой вкус: костяные, эбеновые, сандаловые, малахитовые, яшмовые. Был даже один из моржового клыка, с филигранной резьбой. Но вот этот, из дешевого черного пластика, затесаться среди них никак не мог. Скорее всего, он принадлежал какому-то близкому человеку, памятью о котором отец дорожил. А судя по тому, что мундштук дамский…

Я ее не перебивал, она сама сделала паузу в ожидании моего вопроса, и я, конечно, его задал. Ответ ей дался нелегко. Так женщины признаются в измене мужа.

– Я думаю… мне кажется… Вероятнее всего, у папы была женщина.

Мундштук вернулся на прежнее место. Ящик резко захлопнулся.

– Я ничего о ней не знаю, – продолжала Лиза, – а мне хотелось бы это знать.

– Вы ее подозреваете?

– Почему нет? Разве женщина не способна убить? Лиза даже не пыталась прятать свой эдипов комплекс. Если раньше она тоже выставляла его напоказ, тогда не удивительно, что отец скрывал от нее свою возлюбленную. И знакомые отца, заметив «пунктик» у инженерской дочери, предпочитали молчать.

Я сказал, что ее открытие ровным счетом ничего не доказывает. И если даже была женщина, то какой ей резон убивать Широкова?

Мои слова Лиза пропустила мимо ушей, уверовав в собственную догадку. Она подошла ко мне почти вплотную и, отметая двусмысленность, предложила:

– Оставайтесь у меня на ночь.

2

Я проснулся от яркого солнца в «мансарде» сестры. Мансардой мы называли застекленную лоджию на последнем, двенадцатом, этаже панельного дома. Урбанистический ландшафт с дымком металлургического комбината только усиливал иронию этого старого французского словечка. Большая семья сестры отправилась на работу, оставив ее нянчиться с трехлетним внуком.

Она принесла мне тосты и кофе прямо на «мансарду» и сообщила о звонке некоей дамы, которая желает со мной встретиться сегодня в три часа, в ботаническом саду, «на прежнем месте». В ботаническом саду, как мне помнилось, я встречался только с одной дамой. Поспешность назначенного свидания нисколько не удивляла. Даме было о чем беспокоиться.

Оставшись наедине с тостами, я на свежую голову прокрутил вчерашний вечер. Найденный Лизой мундштук вызывал у меня определенные ассоциации, о которых я сознательно умолчал. В моей жизни опять же была только одна женщина, любившая мундштуки. И, по странному стечению обстоятельств, эта женщина не только знала инженера Широкова, но еще и работает в настоящее время под начальством его дочери.

Мне предоставлялась прекрасная возможность отомстить Шурке за вчерашнее, проигнорировав свидание в ботаническом саду. Но по натуре я человек не мстительный. К тому же не терпелось выслушать ее объяснения по поводу мундштука. Я был на сто процентов уверен, что «странная вещь» в столе покойного Николая Сергеевича принадлежала ей. И вот почему. Молодежная бригада маляров, в которой мне посчастливилось когда-то работать, часто побеждала в социалистическом соревновании, и портрет ее бригадира Александры Вавиловой круглый год украшал Доску почета. Заводское начальство всячески поощряло Шурку и повсюду таскало за собой для наглядности положительного примера. Бригадирша ораторствовала на различных конференциях, ездила за наградами в Москву. Ее фото (вылитая Клаудиа Кардинале) охотно размещали на первых страницах комсомольские издания. Наверное, в то время она и познакомилась с главным инженером и, возможно, тогда же пристрастилась к мундштукам. Я пришел в бригаду восемнадцатилетним разгильдяем, и все это меня ничуть не интересовало. Помню только, что заводские начальники в дорогих костюмах любили захаживать к нам, чтобы подбодрить краснознаменную Шурку и заодно посмотреть на меня. Тоже своего рода сенсация – единственная мужская особь на весь малярный цех. А еще помню бесконечные дверцы и капоты начальственных машин с царапинами и ссадинами. Работа квалифицировалась по высшему разряду, и Шурка ее никому не доверяла: сама зачищала, красила, полировала. Другие бригадирши, которых мы называли не иначе как «старухами», не столь обласканные руководством, завидовали и злословили. Я не прислушивался к бабьим сплетням. Мое теперешнее подозрение основывалось не на сплетнях, а на одном давнишнем эпизоде, невольным участником которого был я сам.

Это случилось в марте или апреле, незадолго до гибели главного инженера, на юбилее Рины Кабировны, старейшей работницы цеха. Наша бригада работала в тот день во вторую смену, но Шурка упросила мастера отпустить нас на юбилей. Кто же откажет краснознаменной Вавиловой? Тем более все знали, что Шурка была когда-то ученицей Рины Кабировны. В общем, юбилей как юбилей, и я никогда бы о нем не вспомнил, если бы не Шуркины глаза. В какой-то миг мне показалось, что от них исходит свет. Погаси люстру – в комнате будет светло! Глаза бригадирши смеялись и плакали одновременно. Она опрокидывала рюмку за рюмкой, развлекая компанию задорными тостами. Спела казачью песню, пустилась в пляс. Наша строгая Вавилова отрывалась по полной программе, и я (святая наивность!) воспринимал ее кураж как дань уважения юбилярше. Но причина была иная. Рину Кабировну приехал поздравлять инженер Широков. Его, как полагается, усадили за стол, налили «штрафную», и он, уже навеселе, пообещал подвезти на своей машине всех, кто живет в его стороне. Таких оказалось трое, в том числе и знаменитая бригадирша. То есть Николай Сергеевич решил задержаться.

Не люблю больших застолий. Есть в них что-то скотское. В самом разгаре веселья мне вдруг становится грустно, и я пытаюсь найти укромный уголок, чтобы спрятаться. В двухкомнатной квартире юбилярши все уголки были оккупированы гостями. Попытка проникнуть в туалет также не увенчалась успехом. Зато я обнаружил уютный чуланчик прямо напротив туалета и, едва разместившись в нем, решил наблюдать за праздником в узкую дверную щель. В юности я был большим оригиналом, особенно, если выпивал лишнее.

Гости, гонимые нуждой, то и дело дергали дверную ручку совмещенного санузла, но дверь не поддавалась, и они вынуждены были отступать на прежние позиции. Мое терпение тоже было на пределе, но я подбадривал себя песенкой группы «Спаркс» «Леди засела в туалете». Но вместо леди из туалета вышел главный инженер. Я подождал, когда он скроется в гостиной, и выскользнул из своего укрытия. Однако дверь вновь оказалась заперта. Внутри находился кто-то еще. Товарищ Широков справлял нужду в обществе… «Ну, ты и наклюкался, Женечка!» – засмеялась Шурка, столкнувшись со мной нос к носу. Может быть, я действительно наклюкался, но соображал очень даже хорошо. И в тот миг мне сделалось стыдно за свое ненарочное соглядатайство. Так стыдно, что не посмел ничего ответить бригадирше. А она как ни в чем не бывало вернулась к столу.

Впоследствии этот эпизод выветрился у меня из головы. Он не всплыл даже, когда у нас с Шуркой возникли определенные отношения. Мое подсознание припрятало его до поры до времени.

Не думаю, что в туалете они занимались чем-то предосудительным. Скорее всего, решали какие-то насущные вопросы. Ведь на их пути стояли непреодолимые препятствия. Дочка инженера постоянно ссорилась с мужем и все чаще искала убежище в доме отца. Широков был человеком рассудительным, он прекрасно понимал, что Лиза со своим комплексом не потерпит мачеху-ровесницу, будь та хоть трижды знаменитой бригадиршей. Но самым главным препятствием для их любви была семья Александры Вавиловой.

Шурка выскочила замуж очень рано, в семнадцать лет, забеременев от своего сокурсника по техучилищу. Ее мужа я отлично знал. Степан работал в соседнем цехе фрезеровщиком. Странно выглядела эта пара. Красавица-жена и калека-муж. Инвалид с детства, Степан ходил на протезе, был долговязым и сутулым, почти горбатым. Светлые жидкие волосы сосульками свисали на плечи, мясистый красный нос всегда смотрел под ноги, а глубоко посаженные глаза от бесконечных возлияний стали совсем прозрачными. К концу рабочей смены Степан так напивался, что Шурке частенько приходилось тащить его на себе. У них росла дочь, кажется, такая же некрасивая, как отец.

Однажды я спросил Шурку, как она могла лечь в постель с этим уродом? Ничуть не смутившись, она ответила: «Из жалости». Точно такой же ответ последовал на вопрос, почему она до сих пор с ним не развелась. По-моему, эти два ответа характеризовали ее не с лучшей стороны, но чужая душа, как известно, потемки. Несмотря на жалость, Шурка спокойно изменяла своему инвалиду. О ее похождениях бабки-малярши слагали легенды. А вот в молодежной бригаде не принято было сплетничать. Поэтому слухи доходили до меня в последнюю очередь. Во всяком случае, я ничего не знал о романе Вавиловой с главным инженером завода. Помню лишь, как она ответила кому-то из девчонок: «Нельзя же все время есть только черный хлеб, иногда хочется и белого хлебушка попробовать!» Эта присказка вызвала смешки и ухмылки, понимание и непонимание со стороны тех, кто находился рядом.