Текст книги "Искатель, 2002 №8"

Автор книги: Анатолий Ковалев

Соавторы: Виталий Романов,Константин Прокопов,Ричард Деминг,Наталья Нечипоренко,Рудольф Вчерашний
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

В пруду ботанического сада дружно и горделиво плавала пара белых лебедей, не обращая внимания на крики разнузданной детворы. «Наша» скамейка была занята молодоженами с коляской. Я сел на противоположную скамью, оказавшись под палящим солнцем. Младенец в коляске ворковал на своем диковинном наречии и сучил ножками. Родители обсуждали глобальную проблему деспотизма свекрови.

«Нет ничего нового под солнцем», – изрек я про себя, вытирая носовым платком выступивший пот. Десять лет назад мы с Шуркой впервые поцеловались на той самой скамейке, где сидят молодожены. Мне было двадцать пять, а ей уже перевалило за тридцать. На личном фронте я терпел фиаско за фиаско от одной высокомерной и не очень далекой девицы и решил поделиться с бригадиршей своими проблемами. Шурка курила папиросу за папиросой, время от времени грациозно постукивая указательным пальцем по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел. Какое-то время мы сидели молча. «Мне кажется, тебе не надо зацикливаться, – сказала она, кокетливо тряхнув своей каштановой челкой. – Мало ли вокруг девчонок?» После чего прозвучала знаменитая фраза про белый и черный хлебушек. Бригадирша приблизила ко мне лицо, прикрыла веки и подставила губы для поцелуя. Все это выглядело дерзко, если не сказать смешно, но в тот миг я вдруг понял, что больше не люблю ту высокомерную, взбалмошную девицу. И, возможно, никогда не любил.

Наш роман длился недолго, всего несколько месяцев. Потом я уволился с завода, уехал из города. В Екатеринбурге бывал не часто и больше чем на три дня не задерживался. Восстанавливать былые связи не имел никакого желания. Время сделало настолько крутой вираж, что от меня прежнего почти ничего не осталось.

– Давно ждешь?

Задумавшись, я не заметил, как она подошла и села рядом. Теперь я мог разглядеть ее лучше, чем позавчера, во время обеденного перерыва. Бывшая бригадирша чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Взгляд не был таким пронзительным и немного надменным. Она, наоборот, старалась не смотреть мне в глаза.

– Ты, наверное, ждешь моих объяснений по поводу вчерашнего? – спросила Шурка.

– Чего тут объяснять? Ты меня просто подставила, вот и все.

– Пойми, я не хотела, вышло само собой. – Она сделала порывистое движение, словно по телу прошла судорога. – Ты объявился нежданно-негаданно, а мы с Елизаветой давно наблюдали за твоими расследованиями в прессе, и я при этом всегда гордилась, что была когда-то знакома с тобой. Лиза однажды, кажется, полгода назад, сказала: «Если бы Женя приехал в наш город…» И вот ты приехал. Приехал и позвонил. Сообщил, что все лето проведешь здесь.

– И ты сразу же доложила своей начальнице!

– Лиза – не просто начальница. Мы давно стали подругами. В начале девяностых она организовала фирму и вытащила меня с завода.

– Вы были знакомы?

– Нет, но отец ей много рассказывал обо мне. О моем трудолюбии и организаторских способностях. А Лизе как раз нужен был такой человек.

– И часто вы с ней вспоминали ее отца?

– Не припомню, чтобы мы говорили о нем до последнего времени, когда Лизе вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало отыскать убийцу! Тринадцать лет спустя!

– Взбрело в голову, потому что ей попался на глаза твой мундштук. Заурядный, черный мундштук, каких инженер Широков не держал в своей коллекции.

Александра на миг замерла, глядя вперед. Молодая пара с коляской уже покинула «нашу» скамейку. Солнце скрылось за тучей. Начал накрапывать мелкий дождь.

– Надеюсь, ты не поделился с Лизой своей догадкой?

– Я никогда никого не подставлял, Шура. Не имею такой привычки.

Она достала из сумочки пачку сигарет. Я обратил внимание, что бывшая бригадирша теперь курит наилегчайшую «Вирджинию» с ментолом, сигаретки тоненькие, как соломка, через которую медленно потягивают коктейль.

– Мундштуки нынче не в моде?

– От мундштуков и папирос я давным-давно избавилась, – вздохнула Шура, – а вот окончательно бросить никак не могу.

– Предполагаю, что от мундштуков ты избавилась, когда начала работать с Лизой.

– Ты говоришь со мной в таком тоне, будто подозреваешь в убийстве!

– Я – нет, а вот Лиза считает, что ее отца прикончила любовница. Ты ведь была его любовницей, не так ли? Я это понял на вечере у Рины Кабировны.

– Да-да, ты тогда сильно напился, – припомнила она.

– Как бы я ни напился, но факт остается фактом. И будет лучше, если я не стану ничего из тебя вытягивать, а ты обо всем расскажешь сама.

Дождь усилился, и нам пришлось укрыться в ближайшей забегаловке, мало приспособленной к вялотекущей беседе. Александра непрерывно курила, часто сбивалась, теряла нить повествования, отвлекаясь на малозначительные эпизоды. Пожалуй, для старой любовной связи она слишком нервничала.

Честно говоря, я был разочарован. Инженер Широков, коему рабочие приписывали качества пламенного борца за справедливость и о котором на заводе слагали легенды, оказался первостатейным трусом. Он боялся начальства, он боялся общественного мнения, он, наконец, боялся собственной дочери. Полтора года им удавалось тщательно скрывать свой роман. В тайну были посвящены две самые верные подруги и Максим Максимович Ведомский. На Ведомском я попросил ее остановиться и рассказать об этом человеке подробнее. Шурка всего два раза встречалась с бывшим начальником милиции. Первый раз до гибели инженера, второй раз – после. Максим Максимыч как-то пригласил их с Широковым к себе на дачу. Сына с невесткой он отправил за границу, жену – в Крым и решил устроить маленький пикничок в тесном кругу. С ними была еще только любовница «дяди Макса», дама лет тридцати, инспектор по делам несовершеннолетних. Шура долго не могла вспомнить имя этой женщины. Ей казалось это очень важным. Наконец она остановилась на имени Лариса. Ведомский шутливо называл ее «Рисочкой». По словам Александры, Рисочка была красавицей из красавиц. Вообще, пикничок напоминал смотр любовниц двух закадычных приятелей. Рисочку она больше никогда не видела, хоть и жила с ней в одном районе, а вот с «дядей Максом» пришлось еще раз повстречаться. Он вызвал ее к себе по повестке в те самые майские дни. Ведомский заверил знаменитую бригадиршу, что сохранит тайну друга и она не будет проходить по делу Широкова даже в качестве свидетельницы, но ему необходимо знать все о последних днях инженера. «Сашенька, – ласково обратился к ней «дядя Макс», – будем доверять друг другу». Он догадывался, что Сашенька посвящена в их семейные неурядицы и у нее мало оснований доверять человеку, с которым Николай Сергеевич в последнее время находился в ссоре.

– Я рассказала все, что знала, кроме…

Выглянуло солнце, и мы не спеша брели вниз по Первомайской.

– Кроме? – в нетерпении переспросил я.

– Я ни разу не упомянула о собственных подозрениях.

В тот миг мне показалось, что и от меня она многое утаивает.

– Дело в том, – продолжала Шура, – что этот человек завидовал Николаю. И зависть его была черной.

– Но в чем же ему завидовать? – не скрыл я своего удивления. – Высокий пост, престижная квартира, дача, машина, жена, сын, красивая любовница. Чего ему не хватало?

– Не знаю. Наверное, это невозможно объяснить. Они дружили с самого раннего детства. Коленька всегда был любимцем. Понимаешь? Дома, во дворе, в школе, в институте, на заводе. Всегда и везде он пользовался расположением окружающих в силу своего неповторимого обаяния. А Макса не любили. В его присутствии люди настораживались. Вот в чем разница. Поразительно, что дружба столь разных людей длилась десятилетиями. Раскол произошел, когда они породнились. Николай будто сбросил шоры, которые на протяжении многих лет мешали ему как следует разглядеть этого человека. Он увидел, что Макс желчен, алчен, завистлив, хитер, а главное, недобр.

Последний аргумент она почему-то выделила особо, и лицо ее при этом сделалось суровым: сжатые губы, прищуренные глаза. Александра Вавилова теперь совсем не походила на добродушные портреты своей громкой молодости, украшавшие доски почета и первые полосы комсомольских изданий.

– Ты изменилась, – ни к селу ни к городу вырвалось у меня.

– А ты как думал? – ухмыльнулась она. – Всех нас хорошо поколбасило!

И тут я позволил себе отвлечься от темы и спросил, по-прежнему ли она замужем или на этом фронте произошли изменения? Своим ответом Шура сразила меня наповал, и я долго не мог опомниться. Она все еще жила со Степаном. Он допился до белой горячки, и его лечили в принудительном порядке. Он продержался не более года и запил опять. После повторного лечения – результат куда оптимистичнее. Вот уже два года и восемь месяцев (какая мучительная точность!) ее муж в рот не берет спиртного. Лиза Кляйн устроила Степана по знакомству в одну солидную фирму, и он теперь ходит почти что в начальниках.

Александра не скрывала своей гордости. Она напоминала несчастную мамашу, которая хвастается незначительными успехами слабоумного чада. В ее глазах искрилось превосходство и презрение ко мне, бродяге и авантюристу, с временными заработками. Признаться, мне с трудом удалось вернуть ее к основной теме нашего разговора. В первую очередь я спросил о коллекции Широкова. И тут всплыла очень важная деталь, о которой Лиза Кляйн знать никак не могла. Коллекцией Николая Сергеевича очень интересовалась Рисочка, любовница Ведомского, во время того самого пикничка. Оказывается, ее дед еще до войны собирал трубки и мундштуки, но во время эвакуации из Киева коллекция деда была безвозвратно утеряна. Сохранились лишь фотографии. Рисочка мечтала хоть одним глазом взглянуть на коллекцию Широкова.

– Уверена, она вбила себе в голову, что у Коли коллекция ее деда.

– С чего ты берешь?

– Она только о ней и говорила весь вечер. Теперь мне кажется, что ради этого разговора и был устроен пикник. И Коля, как последний дурак, подробно расписывал ей свои экспонаты. Ему льстило, что его коллекцией, наконец, кто-то всерьез заинтересовался. Да к тому же, красивая женщина.

Я понимал, что в Шурке заговорила ревность. Старая, немощная гадина иногда начинает внутри нас брыкаться и жалить. И все же факт остается фактом. Рисочка была единственной ниточкой к украденной коллекции.

Шурка вдруг заторопилась домой. Лиза ее отпустила пораньше с работы, чтобы она смогла переговорить со мной. Но рабочее время вышло, и муж будет волноваться, если она задержится хотя бы на полчаса. Раньше Александра старалась не поминать всуе имени своего благоверного, теперь же Степан не сходил у нее с языка.

– Ты не ответила на главный вопрос, – схватил я ее за руку, когда она попыталась остановить попутку. – Как твой мундштук оказался в столе жертвы?

Шуру передернуло от слова «жертва». Она нервно закурила.

– И чего ты вбил себе в голову, что это мой мундштук? Рисочка тоже пользовалась мундштуком.

– Но она не была любовницей Широкова.

– Откуда ты знаешь? Что ты вообще можешь знать?

– Уже многое.

– Да! Да! Это мой мундштук! – раздраженно призналась Шурка. – Если ты проболтаешься Елизавете – мне хана. И ты мне тогда – враг на всю оставшуюся жизнь! Ты уедешь, а нам тут жить!

Я поклялся, что не проболтаюсь и что действительно скоро уеду.

– Это случилось примерно за неделю до убийства, – начала Вавилова. – Ночь с субботы на воскресенье я провела у Коли. Степан отдыхал на заводской турбазе. По графику как раз выпали выходные его цеха. Я давно хотела бросить курить, но никак не могла решиться…

«Это произойдет сегодня или никогда! Не слушай, что говорят врачи! Надо бросать резко, а не постепенно! К тому же я знаю один секрет». С этими словами Широков отобрал у нее мундштук и папиросы и запер их в ящике письменного стола. А секрет его заключался в какой-то жутко горькой настойке красно-бурого цвета, которую он приказал выпить до последней капли, утверждая, что настоял ее по рецепту деда, бросившего курить в одночасье. Шурку едва не вывернуло наизнанку от этой гадости. Она сразу же захмелела и вскоре вырубилась.

На другое утро она проснулась в ужасном состоянии. Ныли десны и кружилась голова. Мысли блуждали вокруг письменного стола инженера. Николай показался ей угрюмым и чем-то обеспокоенным. На вопрос «что случилось?» ответил, что пережил самую страшную ночь в своей жизни. Оказывается, после выпитой настойки у Александры поднялся жар, и она несколько часов бредила. В бреду она истошно орала. Ей казалось, что по комнате летают маски. Большие и парообразные они колебались, как колеблется в знойный день воздух. Маски без конца меняли гримасы, будто издевались над ней. Потом Шуре привиделся покойник. Она причитала над гробом усопшего, повторяла его имя и читала заупокойную молитву, которую слышала однажды в детстве.

– Постепенно я начала припоминать свой бред, казавшийся мне кошмарным сном, да и только. «Помнишь ли, кого похоронила сегодня ночью?» – спросил Николай. «Я даже помню, кто тебя убил», – ответила я.

3

В ближайшие выходные мы с Лизой Кляйн были приглашены на дачу Максима Максимовича Ведомского. Этому предшествовал долгий поиск легенды, которую дядя Макс должен был заглотить, как наживку. Лиза хотела представить меня своим дальним родственником, недавно вернувшимся из Венгрии.

– Далась тебе Венгрия!

Мы с ней перешли на «ты», потому что этого требовала ситуация.

– Ты не понимаешь, – убеждала она меня, – какой это произведет эффект. Дядя Макс служил в Венгрии в пятьдесят шестом году. Он был танкистом, участвовал в военных действиях. А боевую молодость он всегда вспоминает с нежностью.

Я раздражал ее все больше и больше, а виной всему ночь, которую мы не провели вместе.

– Он дружил с твоим отцом с раннего детства и наверняка знал всех ваших родственников. И тут вдруг появляюсь я. «Кто такой? Откуда? Из Венгрии? И они столько лет молчали, что у них в Венгрии родственники?» Представляешь его реакцию? «А как же Первый отдел прошляпил, что у главного инженера завода имеются родственники за границей?» И мы с тобой окажемся в ловушке.

– Как же тогда быть?

Я набрался наглости и предложил ей довольно издевательский вариант:

– А почему бы мне не стать твоим любовником?

Она скуксилась, потому что идея ей нравилась и не нравилась одновременно.

– А если дядя Макс накапает моему мужу, когда тот вернется из Индии?

– Ради поиска истины приходится чем-то жертвовать, – пошутил я, но Лиза приняла мои слова всерьез. Она ко всему относилась серьезно, особенно, если это касалось ее отца. Ничего нет странного в том, что женщина с таким завихом, как эдипов комплекс, спокойно мирится с очередным разводом.

Теперь, некоторое время спустя, я понимаю, что следовало бы попридержать свою неуемную иронию за уздцы и не распалять в этой женщине жажду мести. К сожалению, мы часто не хозяева своим словам и поступкам.

Итак, легенда была разработана нами досконально. Чтобы не попасть впросак, я решил сохранить некоторые факты своей биографии. Родился в Свердловске, жил какое-то время в Венгрии, на жизнь зарабатываю журналистикой. И наоборот, исключил: военный завод, профессию маляра, знакомство с Александрой Вавиловой. Лиза разработала версию нашего знакомства. Оказывается, мы с ней сидели в соседних креслах в театре музыкальной комедии, и в антракте я предложил выпить шампанского. Любовь к опереттам Кальмана мне не передалась по наследству. Может, поэтому версия фрау Кляйн мне показалась слишком романтичной и несколько надуманной, но я промолчал.

Дача Ведомского находилась под Арамилем, в сорока минутах езды. Чтобы не терять времени даром, я снова начал докучать Лизе вопросами.

– Вспомни, пожалуйста, что-нибудь суперценное в коллекции твоего отца.

– Насчет ценности я могу промахнуться, потому что ни черта в этом не понимаю. Но была одна вещица, которую я любила с детства. Мундштук из слоновой кости с фигуркой индианки в национальном костюме. Отец утверждал, что ему не менее двухсот лет и что он был завезен в Европу еще во времена завоевания Индии англичанами. Когда муж в первый раз отправлялся в Индию, я попросила его привезти что-то подобное. Куда там! По сравнению с той вещицей все кажется жалкой кустарщиной.

– Перевелись настоящие мастера, – согласился я и, не откладывая в долгий ящик, уточнил, собирал ли Широков коллекцию на протяжении многих лет или приобрел ее сразу.

– Честно говоря, никогда об этом не задумывалась, – после длинной паузы призналась она. – Отец не рассказывал, да и мне было абсолютно все равно. Это так важно?

– Спроси-ка об этом дядю Макса. Он наверняка знает.

Дачный домик Ведомского оказался довольно примитивным сооружением, выдержанным в старом уральском духе. Первый этаж каменный, второй – бревенчатый, крылечко с резным козырьком. По бокам крылечка два раскидистых облепиховых дерева. Их завезли на Урал с Алтая, и они неплохо прижились, внеся экзотический элемент в скромный, неброский пейзаж.

Хозяин, полноватый мужчина, невысокого роста, в шортах и майке, приветствовал нас обыденным: «А вот и гости пожаловали!» Взмокший от утренних садоводческих дел, он, тем не менее, заключил Лизу в объятия и трижды приложился к ее напудренным щекам.

– Фу, дядя Макс, ты потный! – возмутилась она, а тот лишь похихикивал, подмигивая мне, как старому приятелю.

Я пожал его мокрую лапищу и представился:

– Евгений Немет.

– Из немцев? – насторожился Ведомский, хотя в его взгляде ясно читалось: «А не из жидков ли ты, братец?»

– У меня венгерская фамилия.

– Вот как! – хлопнул в ладоши дядя Макс. – Вот сюрприз так сюрприз, Лизок! Живого мадьяра ко мне привезла!

Фраза звучала довольно дико, если учесть, что в пятьдесят шестом году Максим Максимович был танкистом и наверняка передавил не один десяток моих сородичей на том самом мосту, что соединяет Буду с Пештом. Говорят, наутро вода в Дунае была розовой. Но в жестокость дяди Макса верилось с трудом. Его добродушное славянское лицо сияло от счастья, и он хлопал меня по плечу, радуясь нашей встрече. Мое честное признание в том, что я местный и что процент венгерской крови в моих венах ничтожно мал, ничуть не смутило хозяина дачи. Для него я в первую очередь был неожиданным вестником из далекой молодости.

Мы расположились в плетеных креслах на веранде. Дядя Макс потчевал нас клюквенным квасом и задавал мне идиотские вопросы. Например, стоит ли еще в Кечкемете памятник Кошуту, под которым он когда-то сфотографировался? А может быть, он меня проверял, этот бывший милицейский начальник? И простодушие на его лице всего лишь маска? Моя спутница уже подавала мне знаки_г мол, пора бы куда-нибудь свернуть, как все разрешилось само собой. У ворот дачи остановился черный «Мерседес» и дважды просигналил.

– Ты позвал гостей? – встрепенулась Лиза.

– Ларису Витальевну…

И дядя Макс потрусил к воротам, размахивая руками и напевая бравурный марш.

– Старая, боевая подруга, – пояснила Кляйн и добавила достаточно эмоционально: – Не выношу эту мерзкую бабенку!

«Мерзкая бабенка» оказалась располневшей красавицей средних лет, красавицей в классическом понимании, у которой не глаза, а очи, не пальцы, а персты. Когда она приблизилась к нам, ее чело светилось, а на устах играла улыбка.

– Лариса Витальевна. Прошу любить и жаловать! А попросту Рисочка! – прыгал вокруг нее Ведомский, потряхивая обгоревшим пузом.

Я представился, а Рисочка протянула мне руку для поцелуя, хотя обстановка совковой дачи не располагала к соблюдению этикета.

– Целуйте-целуйте! – продолжал балагурить дядя Макс. – Она у нас дворянка! Хохляцкая, правда, но что поделаешь? Какая есть.

Мы уселись втроем на веранде, а Ведомский колдовал над шашлыками во дворе, угощая нас дымом из мангала и время от времени выкрикивая ничего не значащие фразы из старых времен: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Эту песню не задушишь, не убьешь» и так далее. В общем, хозяин дачи развлекал сам себя, а Рисочка тихонько над ним похихикивала. Лиза молчала, тупо, уставившись в пустой стакан, и казалось, что стакан вот-вот начнет двигаться. Эта женщина была начисто лишена лицемерия и даже не пыталась делать вид, что ей приятно общество Ларисы Витальевны. Мне же необходимо было начать беседу, потому что я прекрасно понимал, что удача сама плывет в руки. Начал я традиционно, с географии:

– Так вы из Украины?

«Хохляцкая дворянка» посмотрела на меня с интересом, а Кляйн смерила презрительным взглядом. Она не сознавала уникальности обстановки, она не подозревала, что много лет назад, на этой самой даче дядя Макс с ее отцом демонстрировали друг другу своих любовниц.

– Почему вы в черном? – ответила Рисочка вопросом на вопрос. – Сегодня жарко, а вы в черном. У вас, наверно, траур?

Это называется ударом ниже пояса. Никто – ни Лиза Кляйн, ни Шурка – не заметили странной особенности моего гардероба.

– Вы наблюдательны, – похвалил я.

– Опыт работы в «ментовке», только и всего. Так у вас действительно траур? На сектанта вроде вы не похожи. А вот эти скорбные морщинки возле губ… Вам надо отпустить бороду! Правда, отпустите бороду!

Красавица внимательно разглядывала мое лицо, и, будь мы одни, пожалуй, начала бы откровенно кокетничать. Пока же кокетничали только ее глаза.

Неожиданно мы разговорились: об ее усопших родственниках, о кладбищах, о склепах, о мумиях и святых мощах.

– Эка вас понесло! – вмешался в наш пустой треп Максим Максимович. – А шашлыки вас еще интересуют или как?

Но во время обеда кладбищенская тема получила новое развитие.

– На папину могилу кто-то в последнее время приносит белые лилии, – сказала Лиза и тут же добавила: – Цветы не из дешевых.

– Твоего отца многие любили, – посерьезнев, сообщил Ведомский. – Ив школе, и в институте, и на заводе…

– Но живые лилии через тринадцать лет после гибели? – перебила его Кляйн. – На такую любовь способна только женщина!

– Ив самом деле, – поддержала ее Рисочка. – Я не знала твоего папу лично, но женщинам такой мужчина должен был нравиться.

– Ну-у! Девицам только подавай любовь! – воскликнул хозяин дачи и, чтобы закрыть незастольную тему, обратился ко мне: – Вот вы, молодой человек, могли бы ради любимой женщины совершить преступление?

Я не нашелся, что ответить, и на помощь пришла Лиза.

– Дядя Макс, мне кажется, ты от меня многое скрывал. Не пора ли приподнять завесу над тайной? Я не маленькая девочка, и умею держать удар.

– Что ты от меня хочешь?

– Ведь у папы была любовница, так?

– Он со мной не откровенничал на эти темы. И потом, ты помнишь, в каких мы были отношениях последние два года?

Бывший милицейский начальник пустился в пространные рассуждения. Даже если у вдовца имелась тайная любовница, что в этом предосудительного? Не считает же Лиза ее виновницей трагедии? А мотив? Не думает же она, в конце концов, что отец пал жертвой необузданных страстей? А как же быть тогда с коллекцией трубок и мундштуков? Украденная коллекция опровергает мотив необузданных страстей.

Примерно такими же словами я убеждал Лизу несколько дней назад. Наши с Ведомским взгляды на данный предмет оказались схожими. В тот миг меня насторожило, что Максим Максимович па протяжении тринадцати лет выгораживает любовницу погибшего друга. Что ему до Шурки? Кто она, собственно, такая, чтобы заставить пожилого, солидного человека с трепетом оберегать чужую тайну? И все-таки, даже в тот миг сомнения я не усматривал злого умысла со стороны моей старой подруги. К тому же, времени на раздумья у меня не было, потому что Лиза Кляйн наконец задала главный вопрос, и от реакции присутствующих зависело многое в моем дальнейшем расследовании.

Кажется, Рисочка пропустила вопрос мимо ушей. Она с таким воодушевлением вгрызалась в сочные куски баранины, что и вражеская канонада вряд ли сумела бы оторвать ее от шашлыка. А вот Ведомский, несмотря на опыт, оказался человеком менее хладнокровным. Он не смог скрыть своего волнения и произнес в запале:

– Какая тебе разница?! Почему ты меня об этом спрашиваешь? Мне никогда не было никакого дела до его коллекции! И я понятия не имею, приобрел он ее оптом или собирал по отдельности. Почему ты сама у него не поинтересовалась? И вообще, что это меняет?

Он бросил быстрый, тревожный взгляд на Ларису Витальевну, которая и ухом не вела, и, словно одолжившись у последней спокойствием и уверенностью, сказал почти ласково:

– Лизонька, мы совсем забыли о нашем госте. Он ведь приехал сюда не для того, чтобы выслушивать наши старые семейные дрязги.

– Старый, плешивый лис! – возмущалась Лиза, когда мы поздним вечером ехали обратно. На все уговоры дяди Макса и его верной подруги оставить нас ночевать, Кляйн отвечала холодным, презрительным «нет».

Мне импонировало в ней отсутствие компромисса и лицемерия, но в данной ситуации все же разумнее было поддаться на уговоры хозяина дачи. Лиза вообще все испортила, выказав свой характер. Весь вечер она дулась на Ведомского, хранила зловещее молчание и реагировала на все наши разговоры ухмылками и междометиями. К сожалению, я не мог объяснить Лизе, как важно для меня расположить к себе Максима Максимовича и, особенно, Ларису Витальевну. Я был связан по рукам и ногам Шуркиной тайной. Впрочем, кое-что мне удалось провернуть, хотя инициатива исходила от самой Рисочки.

«Хохляцкая дворянка», умяв парочку шашлыков и вылакав литровую кружку пива, ни с того ни с сего спросила:

– Вы храбрый человек?

На что я ответил, не кривя душой:

– Абсолютная храбрость – признак глупости. В чем-то я храбрец, а в чем-то – первостатейный трус.

– Но привидений-то уж наверняка не боитесь?

К этому выводу она пришла после наших кладбищенских бесед. Лариса предложила сходить на болото, пользующееся в округе дурной славой. Я догадался, что меня заманивают для какого-то разговора, и тут же изъявил желание посмотреть на местную достопримечательность. Лиза, как я и предполагал, осталась на даче с дядей Максом.

Рисочка осторожно ступала по лесной тропинке, словно боялась подвернуть ногу. Даже ноги у этой женщины кокетничали, и я с трудом представлял ее в милицейской форме.

– Мы рискуем быть съеденными на полдороге до вашего знаменитого болота, – начал я разговор, то и дело шлепая себя по лицу и запястьям.

– Комары не так опасны, как некоторые дамы, – загадочно улыбнулась она и, выдержав паузу, пояснила: – Вы, наверное, заметили, что Лизхен не совсем здорова. Я имею в виду ее психическое состояние.

– Обычный эдипов комплекс, только и всего, – заключил я с умным видом.

– Нет, дорогой Евгений, у нее не обычный эдипов комплекс. У нее сверхобостренный эдипов комплекс, потому что отца Лизхен убили. Из-за этого она не может ужиться ни с одним мужиком. Из-за этого муж от нее удрал в Индию. Она всех пытается втянуть в расследование гибели своего отца. Всех! И вас в том числе!

– Меня? С чего вы это взяли?

– Не случайно при вас она завела разговор об отце. Будьте осторожны! Зачем вам лишние проблемы? Я много лет проработала в ментовке и научилась видеть людей насквозь. Вы из тех, кто готов прийти на помощь ближнему по первому зову. Вы – находка для Лизхен. И где только она вас откопала?

Рисочка вдруг остановилась, оглядевшись по сторонам. Мы стояли одни на узкой тропинке, лицом друг к другу. Ее массивная грудь высоко вздымалась, то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы, глаза помутнели, над верхней губой выступил пот. Я приказал себе действовать, и поцелуй получился долгим и страстным. Потом еще и еще. Но этим все и кончилось. Она выскользнула из моих объятий и произнесла хрипловатым голосом:

– Для знакомства достаточно, а если хотите продолжения…

Она сказала, что во вторник будет ждать меня в восемь вечера у себя дома, и попросила запомнить адрес.

Не знаю, что произошло на даче в наше отсутствие, но Лиза выглядела мрачнее прежнего и сразу же засобиралась домой…

– Ведь он прекрасно знает эту бабенку! – продолжала она свой гневный монолог за рулем малолитражки. – Знает и скрывает, сволочь!

Я снова мысленно вернулся на лесную тропинку. На обратном пути, насладившись созерцанием заурядного болотца, Рисочка опять заговорила о странностях «Лизхен»:

– Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что она сама прикончила своего папашу из ревности! – И философски добавила: – Чего только не случается в этом мире!..

– Я чувствую, что здесь замешана женщина, развратная самка, обольстившая моего отца! И что бы вы с дядей Максом ни говорили, я должна вывести ее на чистую воду!

Мы ехали дальше, ехали на предельной скорости, и Лиза время от времени впадала в истерику. Слава Богу, ночное шоссе было почти пустынно, да и северная ночь в июне не такая уж темная. Я всю дорогу молчал, давая ей высказаться о наболевшем, дожидаясь подходящего момента, чтобы задать мучивший меня вопрос. Наконец, Кляйн успокоилась. Она тяжело дышала и громко сопела носом, сдерживая рыдания. Мне стало ее жалко, но я не нашел слов утешения, потому что сочувствие могло вылиться во что-то большее, не входившее в мои планы.

– А ваша бывшая домработница, где она сейчас? Белые лилии на могиле твоего отца не ее рук дело?

Вместо того чтобы разрыдаться, Лиза расхохоталась – звонко, истерично. Оказывается, белые лилии – выдумка, домашняя заготовка для дяди Макса. Такой же блеф, как и Рисочкино болото с привидениями. Женщины вообще мастерицы по части блефа.

– Зинаиду Кондратьевну я не видела лет десять, – сообщила она, насмеявшись. – Может быть, ее и на свете-то больше нет. Хотя она баба жилистая, да и не старая совсем. Тогда ей перевалило за пятьдесят. Значит, сейчас – около шестидесяти пяти. У меня в записной книжке сохранился адрес. Только вряд ли она чем-то поможет. Все уже давно сказано и запротоколировано, и со временем память не становится острее.

4

У меня плохая память на лица. Однажды, в детстве, я не узнал родную тетку и нажил себе врага на всю жизнь. Что меня в первую очередь поразило в Зинаиде Кондратьевне, так это ее лицо, некрасивое, старушечье, ничем особенным не примечательное, если не считать тяжеловесного, утиного носа. В первую секунду я даже остолбенел, кого-то узнав в этом лице. Но кого? Эффект дежа вю, посетивший меня так внезапно, не исчезал все время, пока я беседовал с бывшей домработницей инженера Широкова. Я даже пытался выяснить, не работала ли она в восьмидесятые годы на нашем заводе, но Зинаида Кондратьевна никакого отношения к заводу не имела, только к его главному инженеру. О Широкове вспоминала с почтением и даже с трепетом, как в старые времена слуги о добром барине.

– Ума не приложу, кто мог сотворить такое злодейство! В какой голове зародился подобный умысел?! – возмущалась она, как показалось мне, немного по-книжному.

В единственной комнате старушки висели две полки с книгами. Они-то и привлекли мое внимание, когда Зинаида Кондратьевна ушла на кухню готовить чай. Бывшая домработница увлекалась в основном романами – русскими, английскими, французскими, но не детективами в пестрых обложках, а самой что ни на есть классикой, знакомой с детства каждому более или менее культурному человеку. Здесь присутствовали «Анна Каренина», «Обрыв», «Идиот», «Ярмарка тщеславия», «Домби и сын», «Утраченные иллюзии», «Западня», «Воспитание чувств» и другие. И лишь одна книга, на мой взгляд, не соответствовала, выбивалась из общей подборки. Это был «Рыжик» Алексея Свир-ского, изданный в пятьдесят седьмом году в подарочном варианте. Именно его я и снял с полки и даже успел прочитать дарственную надпись: «Рыжику на день рождения от дяди Коли. 1 марта 1971 года».