Текст книги "Кладоискатели (сборник)"

Автор книги: Анатолий Жаренов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

Очарованно смуглые чукчи

На оленей раскосых глядят.

На далекой туманной Чукотке

Тихо бродят оленьи стада.

Разве можно спокойно и четко

Про оленей тебе рассказать.

Всех тетрадей было двенадцать. Одиннадцать мне пришлось перелистать. Эти стихи – из шестой. Они написаны задолго до ее разговора с караульным начальником. В них нет еще тех чувств, которые забушуют в ее душе после этого разговора. Только тогда в стихах появятся новые нотки, начнет нарастать тревога, печаль и… злость. Эти стихи, мне кажется, уже имеют отношение к Рогову.

Здесь люди сложны

И благородны.

Утопят в ложке

Воды холодной.

Стихи – не факты. Ни один уважающий себя юрист не приложит стихи в качестве доказательства к делу, которым занимается. Но стихи – следы, по которым можно идти в поисках доказательств. Правда, это становится возможным тогда, когда личность поэта и личность человека слиты воедино, когда поэт не уподобляется Глыбину, воздвигшему между собой и своим творчеством непреодолимый барьер.

Однажды мы с Глыбиным говорили про ее стихи.

– Это не поэзия, – сказал он. – Это слишком… лично, что ли? И злобно…

Я не ответил Глыбину. Мне было не до литературных споров. Но я думал, что если бы с Глыбиным произошло несчастье, а я был бы следователем, то мне никогда не взбрело бы в голову заглянуть в сборник глыбинских произведений, чтобы узнать о его симпатиях и антипатиях, вкусах и привычках, взглядах и сомнениях. Об этом мне рассказала бы Нонна или другие люди. Потому что следов своего пребывания в мире Глыбин в стихах не оставляет и, наверное, никогда не оставит.

Но пусть об этом спорят литературоведы. Они давно ломают копья в сражении вокруг правомерности проникновения «я» поэта в его творчество. Я журналист. Возможно, в споре с маститыми я был бы положен на обе лопатки. Гора способна задавить мышь. Вернуть жизнь мыши гора бессильна.

Стихи может писать и кибернетическая машина. В них будет все. И даже лирическое «я». Не будет только одного «я» – человеческого. Будет машинное «я». А что это такое, с чем его есть, пока можно только гадать.

В ее стихах было много «я» человеческого.

Я не знаю, что такое «независим».

Мы зависим от случайных слов и писем.

От чужого, невнимательного взгляда.

От тяжелой плитки шоколада,

От судьбы случайных поворотов,

От чужих нечаянных отчетов

От своих полузабытых предков,

От случайно брошенной монетки.

От себя мы только не зависим.

И на шею всякой дряни виснем.

Фальшивая золотая монетка блестела на галечном пляже в лучах холодного солнца. Некрасов ковырнул ее кончиком костыля, наклонился, поднял. Римские корабли сверкнули парусами и ушли в небытие. На горизонте виднелся только рейсовый турбоэлектроход. Мышка бросила монетку в шкатулку с пуговицами. Нумизмат Краснов вздыхал о потере на своей московской квартире. «На счастье», – сказал Рогов, и монетка разбила рюмку. «Я сказал, чтобы он прекратил отношения», – заявил караульный начальник. «Ради нас», – попросил Машу Рогов. И была написана докладная. «Да, у нее была еще тетрадь», – сказал Некрасов.

А волны облизывали галечный пляж у мыса Аугус и не говорили ничего. Водолазный баркас медленно кружил по бухте. Свинцовые подошвы чиркали по дну, поднимая тучи песка и ила. Удивленные рыбы тыкались мордами в иллюминаторы шлемов.

– Где вы видите шантаж? – испуганно спрашивал караульный начальник.

Шантаж я видел. И я прочитал ее стихи. Последние строчки сказали мне, что к ней пришло понимание. Она раскусила Рогова. А из музея исчезла тетрадь. И вот сейчас, оценивая все происшедшее, я пытаюсь умозрительно представить ход событий.

Глава 5

– Кстати, об этой тетради, – сказал Шухов. – Вам было известно о ее существовании?

Рогов решил было игнорировать вопрос, но передумал.

– Нет, – сказал он.

– И Маша никогда не говорила вам о том, что она делала в музее?

– Нет, – ответил он лаконично. И это второе «нет» прозвучало гораздо тверже, потому что было правдой.

Да, она не говорила ему, чем занималась в музее. Она вообще избегала его. Рогов злился. И однажды захотел объясниться.

Они шли от Некрасова, болтали о чепухе. Потом долго стояли на остановке. Маша упорно отказывалась навестить Рогова на его новой квартире.

Автобуса долго не было. Они замерзли.

– Почему ты не хочешь пойти ко мне? – спросил он.

– Ты не думай, – сказала она. – Ничего особенного тут нет. Просто, может быть, мне не хватает решимости.

– На что? – удивился он.

– Не знаю, – сказала она, поправляя платок. – Смешно, но я придаю большое значение пустякам. Я должна чувствовать себя кошкой, которая идет только туда, куда ей хочется.

– Неужели нельзя сказать прямо: ты мне надоел.

– Это не то.

– А что же?

– Ты упрямый. – Маша начинала сердиться. – Ты добиваешься, чтобы я сказала тебе то, чего сама еще не знаю.

– И вся любовь? – спросил он сердито.

– Любви не должно ничего мешать.

– Мне кажется, – сказал Рогов, – что раньше ты думала иначе. Когда были помехи…

– Я говорю о том, что внутри. Разве у тебя не бывает так? Иногда хочется оглянуться. Иногда вернуться назад, посидеть и подумать.

– Пойдем ко мне, посидим и подумаем. Дома тепло, есть бутылка коньяку.

Маша засмеялась, покачала головой. Сказала:

– Ты побереги ее все-таки. Чем черт не шутит.

И, входя в автобус, добавила:

– А впрочем, не знаю.

«Врет, – подумал Рогов тогда. – Знает!» И еще он подумал о том, что все может кончиться для него очень плохо. Если Маша знает подлинную историю его назначения, если ей известно, как это все случилось, то не исключено, что скоро об этом станет известно в управлении. А это – позор, конец карьере, конец всему.

Тогда его очень волновало это обстоятельство. А теперь? Теперь это прошлое. Теперь это не имеет никакого значения. Вот он сидит перед Шуховым, который методично, неторопливо подводит его мысли к другому вопросу, к вопросу о тетради. Собственно, подвел уже и держит за руку, не отпускает. Что же ему известно?

– Итак, – сказал Шухов, – вы утверждаете, что о тетради не знали.

Вчера примерно этот же вопрос он задавал Некрасову. Василий Петрович морщился, качал головой. Шухов спросил его, почему Некрасов умолчал о тетради на первом следствии. «Я не думал об этом», – сказал тот. «Но Безуглову вы сказали?» – «Да, я вспомнил, что была тетрадка. Мы говорили о стихах Дементьевой. Безуглов интересовался, чем занималась она в музее. Но я не мог этого знать. Я не имею привычки расспрашивать людей о том, о чем они не хотят говорить». – «Попытайтесь вспомнить, – сказал Шухов, – когда исчезла тетрадь». – «Весной, может быть, в апреле». Некрасов подумал и уточнил: «Да, в апреле, незадолго до того дня… А в тот день, нет, накануне вечером Дементьева поссорилась с Роговым». – «Поссорилась?» – переспросил Шухов.

– Может быть, это не то слово, – сказал Некрасов. – Она вообще вела себя странно.

– Что это значит? Некрасов задумался.

– Это трудно объяснить, – произнес он медленно. – Но это было заметно в ее поведении. Возможно, она разлюбила Рогова. У женщин бывает так… Безуглов тоже спрашивал меня об этом.

– Вы ему рассказывали о ссоре?

– Да… Это случилось на квартире у Глыбиных…

И Некрасов рассказывал Шухову то, о чем тот уже успел прочитать в записках Володи Безуглова.

Лист девятый

Нонна отмечала свой день рождения. Мне она говорила:

– Мы решили устроить все скромно, без помпы. Ванечка устает, когда много гостей. Пригласили Некрасовых, Машу и Рогова. Я знала, что они дружны. Рогов умеет вести себя за столом, с ним весело. Маша – взбалмошная. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Ванечка часто с ней спорил о стихах. Иногда очень резко. Она все время лезла в бутылку, доказывала что-то о творчестве. Я не сильна в этих вопросах, но думаю, что Ванечка прав. Его стихи печатают, а Машины оставались при ней. Вот она и злилась.

Выдвинув этот монументальный аргумент, Нонна взглянула на мою усмехающуюся физиономию и заметила:

– Вот и Ванечка тоже смеется. А что делать? Машу нельзя принимать всерьез. И в то же время мне ее было жалко. Мы – женщины – всегда немножко жалеем, когда у кого-нибудь что-нибудь не получается. А у Маши – несчастная любовь. И все от ее дурацкого характера. Как у Вальки. Помните, я рассказывала про писателя? Валька могла свободно изменить Василию Петровичу. Но он на нее не обращал внимания. Не Василий Петрович, а писатель. Между прочим, красивый мужчина и умный. А теперь оба переживают. Не писатель, а Валька с Василием Петровичем. Я понятно говорю?

Да, она говорила вполне понятно. И я сообщил ей об этом.

– Ну вот. – Нонна поправила прическу. – Ванечка говорил, что Маша и Рогов – это не Ромео и Джульетта. Знаете, когда пара – не пара, так это сразу заметно. Рогов идет в гору, его отмечают, повышают. А у Маши сплошное воображение. Я ее как-то спросила: «Что ты думаешь вообще?» Так она посмотрела на меня и сквозь зубы, знаете: «Ты, Нонка, не понимаешь ни черта». Я хотела разозлиться и порвать отношения. Но Ванечка сказал: «Неудобно». Он у меня стеснительный, деликатный.

Нонна сделала страшные глаза, оглянулась и прошептала:

– Только между нами. Я думаю, что Рогов ее бросил. Потому она и…

Это было преувеличением, и я постарался вернуть мысли Нонны к тому, что произошло в день ее рождения. Нонна подумала и сказала, что ничего особенного она не заметила.

– Спорили, как всегда. Маша выпила рюмки две, сказала, что завтра ей рано вставать, и стала собираться. Она в командировку уезжала. Рогов надел пальто, хотел ее проводить. Мы вышли было в прихожую, потом вернулись. Слышу: хлопнула дверь. И тут вдруг возвращается Рогов. Сел в пальто за стол, повертел рюмку. Я спросила: «Поссорились?» Он помолчал, потом сказал: «Нет, Маша решила пойти одна, а я не стал настаивать». У них часто так бывало.

Итак, Нонна ничего не заметила. Некрасов понял это все иначе.

– Я услышал часть разговора в прихожей, – сказал он мне. – Сначала Машин голос: «Тебе будет спокойнее». Рогов что-то ответил, я не разобрал. Маша продолжала: «Жаль, нет тетрадки, я ее потеряла». Рогов сказал: «Как все это глупо…» – «Я прошу тебя», – сказала Маша. После этого они говорили шепотом, затем Маша сердито произнесла: «Надоело. Как дура, эту штуку таскаю… На, возьми». Что-то зазвенело, и хлопнула дверь. Да, я думаю, что они поссорились.

Глыбин по этому поводу высказался так:

– Я думал, – сказал он. Помолчал недолго и прибавил: – Думал, откуда эта злость?

– Какая злость? – поинтересовался я.

– Мы должны быть добрыми. – Он смотрел на меня влажным взглядом. – Это же очень легко, быть добрыми. Особенно женщинам. Вы читали ее стихи?

«Тебе хорошо быть добрым, – подумал я. – Ты не попадал в лапы караульному начальнику. Он бы тебя научил».

– Бросьте вы, Ваня, ерунду пороть, – вмешалась в наш разговор жена Некрасова. – Маша была хорошей женщиной. И стихи у нее отличные.

Эти четверо высказали четыре точки зрения. Правды, по-моему, не было ни в одной. Но факты имелись. На основании этих фактов я и решил строить свои умозаключения. Что говорилось в прихожей? Речь шла о тетради, о каких-то доказательствах. Значит, это был не просто диалог двух поссорившихся любовников. Но и это тоже. Зазвенела, конечно, монетка, которую Маша возвратила Рогову.

Лист десятый

А утром она не пришла на работу. Рабочие не дождались ее. Начались поиски. На другой день в бухте появился водолазный баркас. Десять строк нонпарели в газете: «Коллектив с прискорбием извещает»…

Там, где мыс Аугус уступом выдается из полукружья бухты, есть узкий галечный пляж. Он тянется полукилометровой полосой под скалами, соединяя две части города своеобразной дорогой. Это короткая дорога. По ней можно за десять минут проделать путь, на который обычно затрачивается полчаса. Но это опасная дорога, ибо действует она только во время отлива. В прилив на пляж наступает море.

В протоколе следствия было записано: «Дементьева, выйдя из дома около одиннадцати часов вечера (показания хозяев квартиры) пошла по приливной полоске. Так как в это время прилив уже начался, поскользнулась на мокрой гальке и вывихнула ногу (карта медицинского освидетельствования трупа). Для преодоления оставшегося участка пути у Дементьевой не хватило сил, и она утонула».

Следствие квалифицировало происшествие, как несчастный случай. Допрошенные свидетели в дело ясности не внесли. Вопрос о том, куда шла Дементьева в этот вечер, остался открытым. Да это, собственно, следствию было и не нужно. Важно, что следователь не усмотрел в деле злого умысла. И было вынесено решение: «За отсутствием состава преступления дело прекратить».

А меня до сих пор волнует этот нерешенный вопрос: куда шла Дементьева? И ответ у меня приготовлен…

Я спросил Некрасова: «Когда вы нашли монетку?»

Оказалось, буквально на другой день после гибели Маши. Некрасов ежедневно ходит на работу в восемь часов. У него есть привычка, проходя мимо пляжа у мыса Аугус, постоять с полчаса у моря. И на этот раз все было так же. Он подошел к пляжу. Отлив, начавшийся в шесть часов, уже обнажил дно. Некрасов прошел по мокрой гальке туда, где стояла вода. И увидел блестящий кружочек. Он ковырнул его костылем и поднял. Так возникла легенда о римских кораблях, а монетка завершила свой путь в шкатулке с пуговицами.

Но как она попала в воду? На этот вопрос должен дать ответ Рогов. Он должен рассказать, что его привело в то утро к мысу Аугус и почему ему в голову пришла мысль выбросить эту злосчастную монетку.

Ведь был еще телефонный разговор в тот вечер. А до него…

Поэт Иван Глыбин вышел погулять в десять часов. Нонна мыла посуду. Гости уже разошлись. Глыбин сделал несколько шагов и увидел Машу.

– Бог мой, – сказала она. – Что, вечер кончился?

– Да А ты бродишь в одиночестве?

– Вот именно. Вышла проветриться.

– Проводить?

– Пожалуй, – сказала Маша. – Раз все кончилось, проводи.

Потом они постояли у дома минут пять, поболтали. Маша сказала:

– Ну, пока. Пора бай-бай.

«А мне, – сказал Глыбин, – когда она ушла, пришла в голову чудесная строчка. «Потоком быть, чтоб не остыть». Я сделал шаг и замер на месте. Такая чудесная строчка. Я встал как вкопанный у окна, желая тут же придумать продолжение. Это ведь так редко бывает, когда тебя осеняет. Я ничего не понимал, был как в тумане. Я стоял под окном, видел, как Маша вошла в комнату, занавеска там была отогнута, видел, что она подошла к телефону и сняла трубку».

– А потом? – спросил я.

– Потом я ушел.

Квартирный хозяин Маши показал на следствии:

«Я сидел у телевизора. Звонков не слышал».

Но с кем же она все-таки говорила? На этот вопрос не дал ответа никто из ее знакомых. Так, может быть, все-таки Рогов?

И я стал строить свою версию. Она что-то делала в музее. Там мне попалась странная пометка на карте. Слова: «трубки, трубки» и цифры рядом. Вот я их выписываю…

Рогов вздрогнул. Он понял смысл этих цифр. Шухов сказал:

– Дальше можно не читать. Он не успел все сказать. А координаты вам знакомы, я вижу.

– Я прочту, – пробормотал Рогов, не поднимая глаз от рукописи.

– Пожалуйста. Только не пытайтесь паясничать. Ничего не выйдет.

«…Да, трос оказался слишком коротким. Плашкоут оторвался от буксира и хлопает днищем по волнам. Веденеев говорит, что через час начнется шторм. Надо прятать листки. Завтра… Завтра я доскажу остальное. Бывает, что и возвращаются римские корабли… Бывает, что и прошлое можно восстановить, вспомнить…»

«Все, – подумал Рогов. – Всему всегда приходит конец». И ведь эта мысль посещает его не впервые. И тогда…

Маша собралась уходить от Глыбиных, он вошел в прихожую.

– Не провожай, – сказала она. – Тебе будет спокойнее.

– А я думал, мы проведем этот вечер вместе.

– Нет, – тихо сказала Маша. – Я еще не решила своего вопроса.

– Вопроса? Это что-то новое.

– Нет, старое. Мы поговорим, когда я вернусь. А сейчас… Поверь, что сейчас не время… Ты можешь поверить мне на слово?

Он сделал попытку обнять ее.

– Пусти, – резко сказала она. – Не порти мне настроение. Я должна уехать с хорошим настроением.

– А меня оставить с плохим… Ты даже не эгоистка… Ты… – Он не нашел слова и махнул рукой. – Черт знает что… Какая-то дурацкая командировка…

– Нет, не дурацкая, – сказала Маша.

– Какое там, – бросил Рогов. – Надо не иметь головы на плечах, чтобы выпроситься в этот маршрут на Динку. Абсолютно бесперспективный район.

– Ты думаешь? Жаль, нет тетрадки, я ее потеряла. Ты бы ахнул.

– Хочешь поставить точку на карте, – усмехнулся Рогов. – Как все это глупо…

– Замолчи, прошу тебя, – взгляд у нее стал злым. – Достаточно с меня того, что было.

– А с меня того, что есть. – Рогов уже не владел собой.

– Как мне это надоело. – Маша сунула руку в карман пальто, вытащила монетку, повертела ее в пальцах. – Как дура, эту штуку таскаю. Надеюсь. Видно, не сбыться моим надеждам. На, возьми.

Монетка звякнула, падая на столик. Маша открыла дверь. Рогов двинулся было за ней, но раздумал и вернулся в комнату. Монетку он машинально положил в карман. Потом он много пил. И уйдя от Глыбиных, продолжал пить дома. Когда раздался звонок, он доканчивал бутылку…

– Кто звонил? – спросил, врываясь в его мысли, Шухов. – Вы?

– Она.

– Что она вам сказала?

– Она сказала, что хочет покончить со всем… Со мной… Ну, и… Она, оказывается, все знала про то, как я…

– Так. Дальше.

– Я понял, почему она избегала меня.

– Тогда же?

– Нет, сейчас, когда читал эти листки. Тогда я только догадывался. Попросил объяснить…

– Так.

– Мы договорились встретиться у мыса.

– Почему вы не сказали этого на следствии?

– Я не хотел неприятных разговоров. И вообще…

– Опасались обвинения? Рогов не ответил.

– Ладно, оставим это. Вы знали, какой дорогой она пойдет?

– Я не думал, что она решится идти по берегу. Тут он мог лгать, не опасаясь, что его поймают.

Они договорились, что Маша пойдет по прибойной полосе. Он вышел к мысу и, хоть был пьян, понял, что начинается прилив, остановился, всматриваясь в темноту. Ждал. Навстречу Маше идти не решился. И даже когда ему показалось, что кто-то крикнул, он не сдвинулся с места. Помнил только, что мелькнула тогда какая-то дикая пьяная мысль о конце. Он вытащил из кармана монету и швырнул ее в волны, плескавшиеся около ног. Потом повернулся и ушел…

– Вы же видели, что начинается прилив, – сказал Шухов. – Почему не пошли навстречу?

– Я же сказал, – медленно произнес Рогов. – Я не знал, что она пойдет по берегу.

«Какая дрянь», – подумал Шухов. И спросил:

– Когда вы нашли ее тетрадь?

– Потом. Может быть, через месяц. Не помню. Я зашел в музей. Мне понадобились кое-какие материалы по истории края…

Он зашел в музей. Некрасов сидел в своей любимой позе, упершись подбородком в костыль. Рогов просмотрел несколько папок с документами, и в одной из них совершенно случайно наткнулся на тетрадку, которую в свое время потеряла Маша. Он раскрыл ее, прочел заглавие: «К вопросу о кимберлитах[4]4
  Кимберлиты – спутники алмазов. (Примеч. ред.)


[Закрыть] в верховьях Динки» и мысленно ахнул. Закрыл тетрадь. Огляделся. Некрасов сидел отвернувшись, мурлыкая что-то под нос. Рогов сунул тетрадь в карман и попрощался с Некрасовым. «Уже?» – спросил тот. «Да, уже», – ответил Рогов.

– Да, – сказал Шухов. – Это надо уметь.

– Я не думал… – начал Рогов, но осекся и замолчал.

– Лжете, – жестко сказал Шухов. – Вы украли у нее все. И любовь, и веру в людскую порядочность, и, наконец, открытие, которое целиком принадлежит ей. Все, Рогов. На сегодня достаточно. Завтра вы напишете о том, когда и как пришла к вам в голову мысль выдать ее работу за свою. Все.

Говорить было не о чем. Шухов надавил кнопку звонка.

– Проводите Рогова, – сказал он. Убрал монетку и бутылку со стола, подошел к окну, раздвинул шторы и стал задумчиво смотреть на море.

На рейде стоял белый рейсовый турбоэлектроход. Возле него кружили катера. Дальше горизонт был чист.

О многом он думал в этот час. И о сложностях жизни, и о преступлениях, которые не искупаются, и о римских кораблях, которые приходят слишком поздно…

Или не приходят никогда.