Текст книги "Кладоискатели (сборник)"

Автор книги: Анатолий Жаренов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Глава 5

Вслед за телеграммой пришло письмо от Кожохина. Прочитав его два раза, Шухов решил, что Кожохин настроен излишне оптимистично. Прояснилось немного: биография Назарова, вернее, та ее часть, которая относилась к детству, обрела рельефные черты. Кожохин постарался: письмо изобиловало подробностями, иногда довольно любопытными. Особенно выделил он свою встречу со слепым лектором, бывшим однокашником Назарова. Часть разговора Кожохин приводил дословно:

– Вы уверены, что он это сделал нарочно?

– Конечно. Взорвавшуюся поджигалку я сохранил. Понять, что Назаров над ней потрудился, не составляло труда. Но я видел, что он сильно переживает этот случай. И молчал. Витька ведь долго в больнице провалялся. Потом мне показалось, что он изменился к лучшему. Мы с ним иногда встречались, разговаривали. А когда я сообразил, что Назаров остался прежним, он из города уехал. Вскоре началась война.

– Почему он это делал? Ведь поджигалки взрывались не только у вас.

– Сейчас я, пожалуй, могу объяснить. Он завидовал.

Слово «завидовал» Кожохин подчеркнул.

«Думаю, что в этом суть, – писал он дальше. – Назаров ощущал себя не таким, как все. Мне тут насказали разного. Писать долго. Полагаю, однако, что ключ к его характеру я ухватил правильно. Странной была встреча с его матерью. Создалось впечатление, что ей совершенно неинтересна судьба сына. Двадцать лет, а может, и больше, они не переписывались. Она даже не знает, где он жил. Но об этом расскажу на словах. Потом. Главное же вот в чем: она показала мне чудное письмо, которое получила семь лет назад. Пересылаю его. Боюсь, что мы не там искали убийцу Назарова. Привет. Кожохин».

Письмо, названное Кожохиным «чудным», гласило:

«Уважаемая мама Виктора Назарова, Дарья Федоровна! Не будете ли вы столь любезны сообщить адрес Вашего сына Виктора, с которым мы разминулись случайно на дорогах, по которым все ходим. Если это не трудно, черкните пару слов с адреском Виктора Иванову Сергею Ильичу в Курск на Главпочтамт до востребования. Очень хочется повидать его».

Слово «Курск» Кожохин тоже подчеркнул, намекая этим на билет, который Назаров покупал вместе с Мокеевой. «Сколько в Курске Ивановых? – подумал Шухов. – Сто? Тысяча? А с этими инициалами? Сколько их было семь лет назад? Нет, не та ниточка, хотя попробовать дернуть и можно».

Следствие все равно уныло топталось на месте. Новых фактов не прибавлялось, Шухов оперировал старыми, строил версии, отбрасывал их, выворачивал наизнанку. Иной раз у него получались стройные, логические цепочки, но обязательно какое-то звено немедленно отклеивалось, не хотело становиться в ряд. Старик Комаров по-прежнему дежурил около дома. Остальные подозреваемые ничем особенным себя не проявляли. Шухов ежедневно разговаривал с кем-нибудь из них, скрупулезно выискивал противоречия в показаниях, но не находил и поэтому злился.

Письмо Кожохина дало пищу для размышлений и повод для действий. Конечно, вся эта затея с розыском Иванова могла свободно кончиться ничем. Но лучше заниматься делом, чем гадать на кофейной гуще. Шухова утешало еще и то обстоятельство, что этот Иванов должен быть реальным человеком: получить письмо «до востребования» без документа, удостоверяющего личность, нельзя. Но как найти Иванова среди тысяч других? В адресном столе не обрадуются, получив шуховский запрос.

Назаров стал виднее, осязаемее. Рос подлецом и вырос-таки им, наверное. Сподличал, возможно, с этим Ивановым и получил по заслугам. И может, прав Кожохин: не там ищем убийцу. Но где его искать? В Курске? Пока мы тут возились с Мокеевой, он благополучно отбыл восвояси. Он даже мог бы, пожалуй, успеть на поезд. Без четверти четыре Назаров был жив. В четыре – мертв. У убийцы оставался резерв – тридцать минут. Вполне возможно добежать до вокзала. А если и невозможно, так ему незачем было торопиться. Поезда ходят три раза в сутки. Поезжай в любое время. А деньги ему назаровские ни к чему.

«А что, если принять во внимание этого фантастического Иванова? – подумал Шухов. – Тогда картина резко изменится!» Он достал лист бумаги, на котором было записано:

«1. Мокеева. Ушла от Назарова в три часа пятнадцать минут. Алиби подтверждено квартирной хозяйкой. Сговор с мужем не исключен. Деньги (семь тысяч рублей) обнаружены у Мокеевой.

2. Мокеев Эдуард. Утверждает, что с Назаровым незнаком. Проверить его слова не представляется возможным. Говорит, что в утро убийства был дома. Алиби сомнительное: шум машинки, который слышали соседи. Жена уверяет, что Мокеев несколько дней подряд следил за ней по утрам. В воскресенье она его не видела. Мотивы? Возможны два: сговор с женой или тщательно скрываемая ревность. В последнем случае показания Мокеевой о слежке приобретают смысл.

3. Старик Комаров. Алиби отсутствует. Возможный мотив? Полная неясность. Ведет себя подозрительно (ночные бдения у дома), но все это легко можно объяснить старческими причудами. Жаден. Биография далеко не безупречная, но в последние годы ни в чем предосудительном не замечен. Утверждает, что с Назаровым никаких дел, кроме купли дома, не имел. Однако что-то Комаров от следствия утаивает.

4. Дмитрий Комаров. Алиби отсутствует. Мотивов явных нет. Производит впечатление порядочного человека. С Назаровым, по показаниям соседей, не был связан ничем.

5. Иван Тихонович Загоруйко, шофер такси. Алиби подтверждено вахтером гаража, диспетчером таксопарка. Сговор с Мокеевой, а также с диспетчером и вахтером абсолютно исключается. Впечатление производит неприятное. Видимых мотивов и поводов для убийства нет. С Назаровым в прошлом не связан.

Неясные обстоятельства: билет до Сочи, найденный в кармане у Назарова. Пожар. Разбитый аквариум».

Прочитав записи, Шухов добавил к ним следующее:

«6. Иванов. Мотив – месть. Улика – письмо. Алиби не выяснено».

Да, картина менялась. Теперь, если зачеркнуть все первые пять пунктов, оставалось только одно противоречие. Муж Мокеевой следил за ней. Впрочем, и этому Шухов находил объяснение. Мокеева в темноте свободно могла ошибиться и принять за мужа другого человека, того же самого Иванова.

«Не там ищем», – написал Кожохин. Ищем, ищем… А следил Иванов-икс. Мы ищем, он следит… Что-то в этом есть. Мы ищем – он следит… Он ищет – мы следим… Да, в этом что-то есть. Он ищет. Семь лет назад он искал Назарова. Допустим, что он искал его на протяжении всех семи лет. А как он это делал? Да и делал ли? Что-то больно фантастичная картина рисуется.

Обедал Шухов без аппетита. Жевал вроде и не котлеты, а назойливую мысль об этом Иванове-иксе, который ищет Назарова в течение семи лет и настигает в момент, когда тот продает дом, чтобы удрать из города. И тут Шухова стали одолевать сомнения. Хорошо, допустим, что Назаров собрался удирать. Но был ли смысл обманывать Лизу Мокееву? Не было. А он отдает ей семь тысяч рублей и покупает билет в Сочи. На кой черт все это делается? Лизе он говорит, что едет в Курск, а сам собирается в Сочи. Нет, в этой путанице с билетом решительно невозможно разобраться. Да и на какие шиши Назаров собрался ехать в Сочи? Выходит, у него имелись еще деньги. Куда же они девались? Хотя это просто. Деньги мог сцапать этот Иванов-икс. А как же он все-таки искал Назарова? Семь лет назад написал его матери. Ответа не последовало. Тогда? Что он предпринял тогда?

И тут вдруг мысль пришла. Простая, как яйцо. Шухов обругал себя за недогадливость. Жена едва сумела уговорить его допить компот. Он даже не стал звонить в адресное бюро, пошел туда сам.

– Вот что, девушки, – с порога начал он. – Я ищу Назарова Виктора Васильевича, 1922 года рождения.

– Пожалуйста, Павел Михайлович, – улыбнулась старшая. Покрутила барабан, заглянула в книжку. – Вам на бумажке адрес написать?

– Не стоит, – сказал Шухов. – Но предположим, вы написали этот адрес на бумажке. Что дальше?

Девушка удивилась:

– Как что дальше? Идите и беседуйте с адресатом.

Шухов уточнил вопрос:

– А у вас не остается никаких следов о спрашивающем?

– Нет. Хотя… В тех случаях, когда поступают иногородние запросы, могут сохраниться письма.

– Вот-вот. – Шухов, помрачневший было, стал оттаивать. – Давайте поглядим, не сохранилось ли каких писем насчет этого самого Назарова.

– Это непросто, – сказала старшая.

– Важно это, – подчеркнул Шухов.

– Я позвоню вам. Но за результат не ручаюсь. Далеко не все сохраняется.

Она позвонила на следующий день.

– Вы везучий, Павел Михайлович. Был запрос о Назарове. В феврале этого года. Интересуется Иванов Сергей Ильич из Курска. Пишет, что потерял старого фронтового товарища.

– Адрес – до востребования? – осведомился Шухов.

– Нет, есть и улица, и дом, и квартира. Все как положено.

– Цветы за мной, – пообещал Шухов. – Продиктуйте-ка мне адресок этого Сергея Ильича.

Вечером он звонил в Курск. Утром пришел ответ: «Сергей Ильич Иванов умер в апреле текущего года». Шухов даже застонал от огорчения. Здание версии, которое он начал было сооружать, развалилось, не поднявшись от фундамента. Иванова не стало. Возник икс. Поразмыслив, Шухов тем не менее решил не снимать с повестки дня вопрос об этом Иванове. Как бы там ни обстояли дела, Иванов все-таки при жизни настойчиво интересовался Назаровым. За семь лет он наверняка сделал не один запрос. Теперь требовалось выяснить, какую цель при этом Иванов преследовал. Надо было съездить в Курск и на месте разобраться в сложившейся ситуации. Он отдавал себе, правда, отчет в том, что вся эта история с Ивановым может не стоить выеденного яйца. Но чем черт не шутит! Пока же Шухов ограничился немногим: до принятия окончательного решения о поездке он запросил из Курска анкетные данные Иванова.

Странное дело, размышлял он, возвращаясь домой. На первый взгляд тривиальное убийство из корыстных побуждений. Копнули поглубже – жертва преступления далеко не невинная овечка, а полноценный подлец. Неизвестно, что еще привезет Ко-жохин, но уже и того, что он написал, достаточно, чтобы задуматься. «Не там ищем». Может, и не там. В самом деле, почему Мокеева оказалась в поле зрения следствия? Потому, что у нее обнаружили семь тысяч рублей? Деньги большие. Но это еще ни о чем не говорит. А старик Комаров? Подозрительно ведет себя? Чушь какая-то. Эдуард Мокеев? Да он просто чудак. Следил за женой? Померещилось ей, и вся недолга. Комаров Дмитрий? В лес ходил утром? Бред свинячий. Разве это повод для подозрений. А Загоруйко? Мне не понравился.

Первый свидетель? В каждом деле есть первые свидетели. Как же, проверить захотелось. Ну и проверил. Себя теперь проверь. «Не там ищем». Но где же все-таки это «там» находится?

Этот вопрос не давал ему спать. Ворочался, выходил курить, смотрел в темное окно, думал. Но в голову лезло все не то. Подумал о книгах, которые читал Назаров. Надо их повнимательней полистать. Аквариум? Главная загвоздка. Почему он оказался разбитым? Стоял в стороне, на подоконнике. Назарова же зарезали в сенцах. Без борьбы, одним ударом ножа. Похоже, что убитый знал, кому открывает дверь. Этот икс был ему знаком. И ножа не нашли. Второпях, может, убийца кокнул аквариум. Да нет, не похоже. Керосин он лил на кровать не торопясь. Тоже какая-то ерунда. Почему именно на кровать? И зачем вообще этот пожар был нужен? Допустим, убийца – Комаров-старший. С какой стати ему дом жечь? Купил для сына, свадьбу играть собирался. Да вся психика старика дыбом встала бы. Жечь дом! Разве для того, чтобы скрыть следы убийства? Но в таком случае надо было и труп на кровать тащить. В первую очередь. А он что сделал? Аквариум разбил, керосин на кровать вылил, предварительно туда еще книжки с полки побросал. И времени на все – десять – пятнадцать минут. Кожохин – молодец. В первый же час на эту несуразицу обратил внимание. Но толку что? Нелепые действия убийцы так и не находили объяснения.

Шухов не однажды пытался поставить себя на место убийцы. Вот он подходит к дому. Стучится в дверь. Назаров окликает человека, убеждается, что это не посторонний, и открывает ему, не опасаясь, не ожидая беды. Убийца взмахивает рукой. Назаров падает. Убийца проходит мимо трупа, находит канистру с керосином. Впрочем, искать ее не нужно, она стоит тут же, в сенцах. Затем этот человек начинает совершать алогичные поступки: сваливает книги на кровать, обливает их керосином, поджигает, разбивает аквариум в соседней комнате и исчезает.

Над этой бессмыслицей они с Кожохиным думали не раз. И всегда попадали в тупик, из которого не находили выхода. Сначала они предположили, что расчет убийцы был простым и ясным. Он хотел скрыть следы преступления, услышал шум машины и удрал. Но идиотская организация поджога, аквариум сводили их предположения к нулю.

– Может, аффект? – говорил Кожохин.

– Исключается, – отрицал Шухов. – Даже заведомо сумасшедший этого не станет делать.

– Ну а если? – осторожно настаивал Кожохин.

– Мы бы тогда не ковырялись в этой абракадабре, как жуки в навозе, – парировал Шухов. – И вообще я терпеть не могу сослагательного наклонения. Если бы да кабы… Во всей этой бессмыслице должна быть и есть мысль. Я уверен: убийца знал, что делал. Мы же чего-то не додумываем. Не хватает у нас ума.

Потом Кожохин уехал. Шухов в который уже раз перебирал в уме гирлянду фактов, версий и догадок, пока одна мысль не приковала его внимание.

Позавтракав, он решил сходить на Тополевскую, чтобы на месте проверить то, что пришло в голову ночью. На крылечке горелого дома сидел милиционер и кормил булкой лопоухого, похожего на медвежонка щенка. В соседних домах шла обычная жизнь. Ребятишки стайкой бродили по грядкам, с которых убирали капусту, находили крупные кочерыжки, смачно хрупали, изредка бросая любопытные взгляды на страшный дом. Шухов поздоровался с милиционером, щенок в момент обслюнявил ему брюки и замахал коротеньким хвостиком в ожидании награды. Не получив ничего, он отбежал к милиционеру. Шухов открыл дверь.

Запах гари еще не выветрился из комнат. Лужи высохли. Осколки аквариума все так же блестели на полу. Шухов наклонился, собрал их в кучу и, достав из кармана рулетку, принялся обмерять каждый в отдельности. При этом он придерживался определенной системы. Обмер занял с полчаса. Шухов устал сидеть на корточках. Результаты вычислений он записал в блокнот. Потом отдохнул на стуле в кухне, выкурил сигарету и двинулся на колхозный рынок. Там походил среди продавцов разной живности, поговорил с некоторыми и только тогда отправился на службу. Минут через сорок раздался телефонный звонок. Шухов поднял трубку.

– Павел Михайлович. – Дежурный тихо посмеивался. – Тут к вам пришли. С аквариумом. Рыбками решили побаловаться? Пропустить?

– Пропустить, – без улыбки сказал Шухов. И пробормотал, кладя трубку: – Теперь надо попросить сюда Лизочку Мокееву. Что-то она мне скажет?

Три часа тридцать четыре минуты… Красный листочек прикоснулся к руке. Обомлел Назаров, обмер на секунду, не понимая, что творится. Новенькая, хрустящая, казалось, вся прозрачная, лежала на его ладони десятка, упавшая с неба. Ойкнул Назаров, вскочил на ноги, глянул вокруг. Со всех сторон ветер мел к его ногам ассигнации. Неслись, как в сказочном сне, зелененькие, красненькие, летели над землей, планировали в воду и плыли корабликами. Закричал Назаров, рыбину на берегу оставил. Кинулся Назаров собирать деньги, комкать, в карманы запихивать. И вспомнил: самолет. Оттуда ведь прилетел денежный дождь, туда бежать надо, пока не сгорело свалившееся с неба богатство.

Побежал. Бросил все свое имущество на берегу. Двух бумажек не стоило его добро вместе с толстолобом, бьющимся на траве. До болота добрался, запрыгал по кочкам, как по подушкам, летел, как на крыльях, не чуя ног, не замечая вокруг ничего, пока не обдало лицо жаром, пока не услышал треск пламени. Запомнил только: тикало там что-то. Остальное некогда было разглядывать. Стащил рубашку с потного тела, швырял в нее пачки сотенных, как карточные колоды. Считал: одна, другая, третья. По сто бумажек в пачке. Накидал пятьдесят штук, опомнился, перевел дух. Огляделся вокруг с опаской: а вдруг видит кто? Но кто там мог увидеть Назарова, разве зверь какой. Да и звери, наверное, разбежались от взрыва. Сам как зверь был.

Остальное все, что там было, в огонь покидал. Понимал: замести следы надо. Придут скоро люди сюда, комиссии разные работать начнут, изучать причины катастрофы, считать остатки, соображать, а не унесли ли отсюда толику. Обратно к берегу бежал, оглядывался, не прилетел ли уж кто. Но тихо было в лесу. Всхлипывали только болотные кочки под ногами у Назарова, тонули, потом выпрямлялись, стояли, по-прежнему омытые водицей, свеженькие, будто не тронутые. Скрыло болото следы Назарова. А огонь покрыл недостачу. Распрямилась трава на лугу, осталась на ней, правда, темная полоска, но и та с первой росой пропала.

Собрал Назаров свои пожитки на берегу, в лодку покидал. Толстолоба в реку бросил. Потом жалел: пригодилась бы рыбина, все-таки еда. Но не до рыбы было тогда Назарову. Торопился, следы свои заметал, хотелось, чтобы все чисто было. Знал: есть опытные следопыты: по головешке от костра догадаются, кто тут ночевал. Осмотрелся: ничего не осталось на берегу. Краснела лишь десятка, случайно прилипшая к кусту. «Пусть ее», – подумал. Оттолкнулся, уплыл, растворился в наступившей ночи.

К утру отмахал километров пятьдесят вниз по течению. Нагрузил лодку камнями, затопил в глубоком месте. Затемно дошагал до райцентра, постучался к знакомому охотнику. Соврал, где был. Но тот и внимания не обратил. Пожил у охотника дней пять, потом на попутной машине вернулся в леспромхоз. Слухи о пропавшем самолете доехали туда вместе с ним. Далеко стоял леспромхоз от места гибели самолета.

Страх стал наползать исподволь, незаметно. О самолете в леспромхозе поговорили недолго: поахали бабы, потрепались мужики, может – день, может – два. И жизнь пошла своим чередом. А Назаров все прислушивался: не сболтнет ли кто о работе комиссии, не удастся ли ему узнать, чем дело кончилось. Сам разговоры заводить боялся: а ну как-нибудь ненароком кто-нибудь поинтересуется, где был Назаров да что делал в те дни, когда самолет разбился. Опасался также, что выдаст его выражение лица. Томился неизвестностью этой, беспокоился.

Нервничать стал. Стука в дверь ждал. Показалось как-то, что участковый в его сторону косо поглядывает, следит вроде. Обходить его стал стороной. Однажды ночью сон увидел: падает самолет, дым за ним и деньги летят. Проснулся: рубашка мокрая, в ушах голос пронзительный звенит: «Или ты вор?»

Вор! Всю жизнь к этому шел. Наматывался клубок да и намотался. Случай? Нет, все законно. Не мог Назаров иначе поступить. Случай случаем, но, попадись Назарову что-нибудь другое в таком же роде, мимо не прошел бы. Готов был к этому. «За что боролись?» Когда рубашку с тела рвал, пачки в нее пихал, о чем думал? О счастье? О том, что повезло? В бредовом полусне что виделось? Осетрина на серебряном блюде? Дом над морем? И длинный лимузин. На подножке стройная женская нога. Многое виделось. Тени во фраках, бальные платья, свечи, лакеи из материных рассказов. Бред, мираж. А в жизни – восьмилетка незаконченная, какие-то дурацкие курсы, черные очки слепого. И работа без вдохновения. Туман. В тумане лицо школьного учителя математики: «Дети, теоремой мы называем такие рассуждения… Если в теореме заключение сделать условием, а условие заключением, то первая будет прямой, а вторая обратной… Дети, если верна прямая теорема, то это еще не значит, что верна и обратная ей…» Если ты всю жизнь считаешь, что в деньгах счастье… Если ты, наконец, крадешь их, добываешь… «Дети, если верна прямая теорема, если в деньгах счастье…» Нет, это уже говорит не школьный учитель. А кто? Слепой? Слепой никогда не увлекался математикой, он был слабаком. У Витьки же были способности. Витька щелкал задачки как белка орешки. Только он никому не давал списывать. Он хотел, чтобы из всего класса у него одного было записано в тетрадке правильное решение. «Дети, если верна прямая теорема…»

Прямая, может быть, верна. С обратной вышел конфуз. Краденые деньги не дали Назарову счастья. А ведь ему всегда хорошо давалась математика…

Три часа тридцать пять минут… Красные листочки несутся по ветру, опаляют мечтой о немыслимом счастье. Синий лимузин мчится к морю, которое Назаров видел только на картинках. Загорелые тела на пляже. Смуглые красивые женщины. И не надо ничего делать. Ничего. Только то, что захочется, только то, что привидится ленивому воображению, размягченному солнцем мозгу. «Дети, это еще не значит, что верна и обратная ей…»

Восемь лет потребовалось на то, чтобы это осознать. Школьные прописи часто доходят до сознания с большим опозданием. Опыт поколений, зафиксированный в школьных истинах, выглядит скучно, невыразительно. Его надо прочувствовать на своей шкуре, перевести в собственный опыт, тогда он станет осязаемым, зримым, весомым. Но сплошь и рядом это приходит поздно, как к Назарову. Он всю жизнь хотел стать лучше других, а стал хуже. «Дети, если верна прямая…»

Он старался не раздумывать особенно, на что истратит деньги, когда придет время. С самого начала Назаров определил точный срок, когда он сможет разменять первую сотенную из полумиллиона. Ждать надо было десять лет и еще один день. Он должен был сжаться на десять лет, спрятаться поглубже от посторонних глаз, от чутких ушей. Он слышал, что есть так называемый срок давности, после которого поиски украденного прекращаются. Уточнить, так ли это, он боялся. Уточнить можно будет, когда истекут десять лет, когда никто уже не будет заглядывать в списки с номерами пропавших ассигнаций. Он решил выкинуть эти десять лет из жизни. А потом…

Однако тут воображение отказывало. Оно помогало ему в детстве изобретать подлые штучки, гадить. В юности – ненавидеть. В зрелости – ждать. Ему казалось, что у него богатое воображение. Он ошибался. Он мог хорошо соображать – и только. Поэтому он так легко и решился на десять лет добровольного несения тяжкого креста. Постепенно он понял, насколько тяжким был этот крест. А когда к этой ноше присовокупилась другая, не менее тяжелая, Назаров почувствовал себя совсем уж плохо. В его жизнь вошел человек, который узнал про деньги.

Три часа тридцать шесть минут… Кружится секундная стрелка, бегут воспоминания. По кругу, по раз установленному маршруту. И не свернуть с него, не сойти. Остановиться бы, сесть на травку у обочины дороги да глядеть на пробегающие мимо машины. Как тогда…

– Эй, дядя, чего губы развесил? Устал? Садись, подвезу. Тебе куда?

Сибирь. Вьется асфальтированная лента, бежит под колеса. Шофер, грузный парень в синем комбинезоне, помалкивает, ждет первых слов от случайного пассажира. Назарову не хочется говорить. Три дня назад он наконец уволился из леспромхоза. Целый год терпел, потом решился. Упрятал свои пожитки в чемоданчик, снял с книжки сбережения – девять тысяч накопилось за пятнадцать лет. Усмехнулся: чуть не забыл сберкнижку эту. Сверток с сотенными в дорожный мешок сунул, на станцию пешком пришел. Купил билет, в купе зашел, все как положено. Четвертая полка ночью свободной была. А утром проснулся – и обмер: сидит напротив милицейский лейтенант, с попутчиками беседует. Глянул на него мельком, отвел глаза. Просидел Назаров как каменный полдня на полке, ждал – встанет мильтон, руку на плечо положит… Но обошлось только испугом. Три станции мелькнули за окнами: не встал милиционер, болтал с каким-то командированным. На четвертой поднялся Назаров с полки своей нижней, подхватил мешок с чемоданом и ринулся прочь из вагона. Опомнился, когда километров двенадцать от станции по шоссе протопал. Сел у дороги, вытер потный лоб рукавом: никто за ним не гнался. Машины мимо шли, не задерживались. Один грузовик скрипнул тормозами.

– Так куда тебя грузить, мужичок? – осведомился шофер после пятиминутного молчания.

– Да на первой станции.

– Чего пешком пошел, денег нет, что ли?

– Есть деньги. Так уж вышло. К брату надо было сходить.

– А, вон оно что.

Разговор не вязался. На станции Назаров поблагодарил водителя, вскинул мешочек свой на плечо, пошел бродить по городу. Пообедал в чайной, на вокзал поплелся. До вечера толкался в очереди за билетом. Купил, задумался, что дальше делать. Сосед по очереди, чернявый остродицый тип, выбился из толпы, подобрался к Назарову, стукнул по мешку ладонью, спросил негромко:

– До Москвы?

– Ага, – откликнулся Назаров, отворачивая мешок подальше от незнакомца.

– Ночевать-то есть где?

– А тут, наверное, – махнул рукой Назаров, указывая на лавки вокзальные.

– Попутчики ведь мы, – сказал остролицый. – Может, до гостиницы дотопаем? Все веселее вместе ночь коротать! – А когда Назаров засомневался, есть ли в гостинице номера свободные, успокоил, сказал, что для него это не проблема.

По дороге спросил:

– С Оки, что ли? Окаешь здорово.

– С Волги, – машинально сказал Назаров и назвал городок, в котором родился. Ох, как жалел потом об этом.

В гостинице болтливый человек сказал Назарову:

– Давай ксиву твою. Сейчас мы это дело провернем.

Отдал паспорт Назаров. Вторую глупость совершил. Чернявый заглянул в документ: «Назаров, значит? Ну а я Иванов, Сергеем звать. Считай, знакомы». Понес документы к окошечку, поболтал с девчонкой, запросто оформил номер на двоих.

Поужинали в ресторане. Иванов четыреста граммов водки заказал, селедку, салат какой-то.

– Я не пью, – сказал Назаров.

– Чего так? – удивился Иванов.

– Болен. Туберкулез у меня, – соврал Назаров. Иванов не сказал ни слова, но удивился вроде, хмыкнул пьяно.

Мешок свой Назаров на ночь под голову умостил.

Утром на поезд сели. Как сейчас помнит Назаров… Ровно в три часа тридцать семь минут…