Текст книги "Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман"

Автор книги: Анатолий Севастьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцатая

Кто‑то когтями скребся о палатку. Витька слышал это сквозь сон и протянул руку к ружью. Но ружья рядом не было. Открыл глаза. Вместо палатки над головой белый потолок, и лежал он не в спальном мешке, а на кровати в домике лесничего. В окошко скреблась раскачиваемая ветром ветка.

После беспокойных ночей в палатке сон в обычной кровати казался королевской роскошью.

За завтраком Витька отщипывал от мягкого душистого хлеба по маленькому кусочку и, смакуя, ел как лакомство. Уж очень надоели в походе сухари и галеты. На поселочек налетел ветер – отголосок тайфуна. В окошко Витька увидел, как порыв ветра свернул жгутом большой куст высоких желтых цветов, сорвал кусок толя с собачьей булки, выгнул, как паруса, провода на столбах.

У дома напротив сбились в кучу куры. Они жили на чердаке – его зимой не заметает снегом. Забирались туда по приставленной лестнице. Как только ветер немного перемежился, петух вскочил на нижнюю перекладину, потом на вторую, но ветер отбросил его далеко в сторону. Вытянув вдоль земли шею, он плотно прижал крылья и будто удлинился. Быстро семеня ногами, он пробился против ветра к своим курам и вместе с ними прижался к стене. Одна из кур тоже попробовала забраться на чердак, но ее унесло ветром за угол дома. Мужик с бабкой обрывком сети, как неводом, прижали кур к стене и по одной затолкали в чердачное окошко…

В домик зашел лесничий. Витька еще вчера просил его рассказать что‑нибудь о медведях и сейчас напомнил ему об этом. Но медведи для лесничего были так обычны, что ему о них нечего было рассказать. Он только удивленно смотрел на Витьку, недоумевая, что интересного можно рассказать о медведе. Для него это было все равно что рассказать что‑нибудь интересное, например, о корове. Витьке все же удалось кое‑что из него вытянуть.

Узнал: медведица со сравнительно глубокого места в заливе озера доставала полегшую после икромета на дно рыбу не передними, а задними лапами. Нащупывала ее и, не ныряя, задними лапами доставала «своим пацанам». Узнал, что прошлым летом молодая медведица угодила на спину геологу. Он шел по узкой полосе берега, а в кедровом стланике спала на откосе медведица. Она проснулась от звука, выпрыгнула из стланика и попала на спину геологу. Ударила лапой по рюкзаку, а там камни – образцы пород. Отшибла себе лапу. Оба перепугались – и в разные стороны.

– Я всю жизнь почти на Камчатке, и медведи везде есть, – разговорился наконец лесничий. – На западном побережье тундра сплошная – на тундре живут. В горах тоже есть. Уж в таких горах жил, что к нам только один летчик летал, – и там медведи были.

– Я что‑то не понимаю, при чем тут летчик?

– Горы там – скалы сплошные. Ровного кусочка земли на десять километров не найдешь, чтобы самолету сесть… Расчистили от камней маленькую площадку. С одной стороны в скалу упирается, с другой – обрыв. Самолетик на самый край площадки должен угадать, возле обрыва, а то затормозить не успеет, в скалу ткнется. Один только летчик летал, других не пускали. А взлетать когда, то у скалы самолет разворачивали и все мужики, которые там были, за крылья держали, а он обороты набирал. Потом по команде отпускали все разом, он с места срывался и успевал с этой площадки взлететь. А если просто так подниматься, как обычно самолеты разбегаются, ему бы вдвое длиннее полосу надо… Я это к чему говорю? Места там – сплошные горы, а медведи жили, и корм находили, и берлоги, все, что надо. И волки тоже так… – И лесничий стал рассказывать о волках. Волки Витьку не очень интересовали, и он слушал о них без особого внимания, пока не услышал такую историю.

Лет восемь назад в поселок привезли большую ездовую собаку. Других собак в поселке не было. Однажды ее увидели вместе с волком. А потом под старым брошенным домом она принесла в глубокой яме щенят. Завхозом в ту пору был мужик нерасторопный и злой. Продуктов из‑за его неповоротливости в поселке не хватало, а тут еще целая куча щенят или волчат под домом. Чтобы едоков у него не прибавилось, завхоз вытащил щенят, а они уже глядели, и побросал их в быструю Кроноцкую реку.

Собака не перестала лазить под дом. Оказалось, в доме как‑то уцелел один щенок, и она зверела, когда кто‑нибудь близко подходил к нему.

– Потом из этого щенка такой собачина вымахал, больше волка. К нам в Туманово вертолетом улетел, охотник какой‑то в нарту взял. За то, что в нем собачья и волчья кровь перемешалась, его Букетом прозвали.

– Букетом?! – воскликнул Витька. – Да это же наш Букет. Большущий такой?! Точно, он!

Когда угомонился ветер, пошли с лесничим посмотреть Кроноцкое озеро. Огромное, больше Авачинской бухты, оно было очень красиво в скалистых берегах. Когда‑то потоки лавы из Кроноцкой сопки и вулкана Крашенинникова перегородили долину гигантской плотиной. Из‑за нее и возникло озеро.

Самолеты летали в поселок изредка, только спецрейсом, и садились в пятнадцати километрах от поселка на сухую тундру.

В воскресенье же должен был прилететь самолет, на обратном пути он мог захватить Витьку до Туманова. В этот день несколько человек собирались за грибами в тундру, где был аэродром. У одного из них была собственная грузовая автомашина. Геологи бросили две старые автомашины – не переправлять же на материк списанные, – и Зверобой, так звали этого мужика в поселке, собрал из них одну. Потом возил всех желающих за грибами.

Если машина хотя бы сутки стояла, ее нужно было заводить с ходу. В воскресенье собралось больше десятка мужиков, и они катали грузовик по поселку. Катали из конца в конец, а машина никак не хотела заводиться. Когда уже решили бросить эту затею, Зверобой, восседавший в кабине, вдруг вспомнил, что забыл включить зажигание. Мотор сразу затарахтел.

Витьку, как новичка, посадили в кабину. Лобового стекла не было. Неровная дорога шла лесом. Подъемы чередовались со спусками. Машина неуверенно взбиралась в гору и лихо скатывалась вниз. В кузове было пять молодых ребят. Все цепко держались за борта. Зверобой сосредоточенно вертел башкой – дорога была каменистая, с выбоинами.

Витька посматривал на шрамы на его лице и не решался завести о них разговор, а было похоже, что это следы медвежьих лап. Но Зверобой сам заговорил о шрамах. Витька угадал – медведь ударил лапой.

– Ущелье тупиком кончалось, – рассказывал Зверобой. – Там, за поворотом, он на меня и кинулся. А до этого все, наверное, уходил и прятался. У меня карабин на плече был. Это еще лет семь назад, до заповедника. Я за карабин, а он поднялся на задние лапы и ударил меня когтями. Я его не виню – жизнь свою спасал. И ударил, только чтобы отстранить с дороги. Вот с тех пор меня Зверобоем и прозвали.

Он помолчал, а потом сказал:

– Мне вот глаза его тогда запомнились. Я в зоопарке на медведя смотрел – совсем другой зверь… А этот, когда он в тупике оказался, ну прямо ужас у него в глазах, и от ужаса этого он меня стукнул. Ну прямо как человек перепугался…

– Смотрите, медведь! – перебил его Витька.

По дороге улепетывал средних размеров светло–рыжий медведь. Машина дернулась и с ревом затряслась по неровной дороге, круто поднимавшейся в гору. Скорости медведя и машины уравнялись, и Витька попросил так держать. На спидометре было тридцать семь километров. С такой скоростью медведь бежал в гору. Витька попросил прибавить скорость. Но подъем кончился, медведь свернул в сторону и побежал по гриве…

Подъехали к аэродрому. Он оказался просто полосой земли среди тундры, обозначенной пустыми железными бочками. Витьку высадили возле будки радиста, а сами поехали дальше, где красными точками виднелись красноголовки.

Радист уже смотрел на горизонт: ждал самолета. Вдали на небе появилась маленькая черная точка. Вначале с трудом стал прорываться звук мотора, а потом послышался четкий ровный гул. Самолет рос на глазах, приближаясь к посадочной полосе. Перед самолетом, когда он пошел на посадку', ныряли в свои норки суслики. Они и не думали переселяться с полосы, потому что беспокоили их здесь очень редко.

Глава двадцать первая

Началась осень. Ярко–красные пятна расплылись по склонам – среди пожухшей травы закраснели листья лже–толокнянки. В черно–синем небе ярко лучились звезды, и под ними все ночи плыл мелодичный пересвист нескончаемых стай куликов. Вдоль побережья птицы тянулись к югу.

Директор заповедника сменил наконец гнев за поход на Кроноцкое озеро на милость, и Витьку опять отпустили в тайгу.

В воздухе уже и днем беспрерывно пролетали многочисленные стаи среднего кроншнепа. На большой высоте громадные косяки этих куликов казались рассыпанными по небу точками. Они то сбивались в темную массу, то растягивались длинными серыми лугами. Их мелодичный пересвист был основной мелодией осенней Камчатки.

Витька всегда приносил с полевых работ много наблюдений, полезных для «Летописи природы», и Сергей Николаевич настоял на том, чтобы его отпустили в тайгу. Каждый наблюдатель в эту пору был полезен.

Добираться до избушки пришлось не на лодке, а пешком, в обход лимана, потому что со дня на день мог встать лед. Тропинку искрестили полегшие от заморозков длинные стебли шеломайника. Попадались кусты шиповника, увешанные яркими ягодами, размером с крупную сливу. В них, как уверяла Галина Дмитриевна, в тридцать раз больше витамина С, чем в апельсинах, и в сто раз больше, чем в яблоках.

За Витькой увязался Букет и вскоре пригодился. Когда по кладям переходили речку, сучок сдернул с головы Витьки беретку, течение подхватило ее и понесло. До этого Букету не приходилось ничего подавать с воды, но он понял, что от него хотят. В воду бросился не сразу, а посуху обогнал беретку и только далеко впереди прыгнул в речку. Сумел так точно угадать и скорость течения, и свою скорость, что оказался в нужном месте реки как раз в то мгновение, когда туда подплыла беретка. Ни секундой раньше, ни секундой позже.

Отыскать Рема и в этот раз оказалось непросто. Витька остановился в нерешительности у развилки троп и сказал Букету:

– Ищи Рема.

Букет не раз бывал на полевых, и Витька надеялся: вдруг он успел понять, что Ремом зовут медведя, с которым они не раз встречались.

Букет добросовестно пытался понять Витьку, отбегал, нюхал тропу, вопросительно смотрел, опять отбегал… А Витька твердил:

– Рема! Рема ищи!

В замешательстве Букет схватил с земли палку и принес ее.

– Нет же. нет. Рема ищи. Рема, – настаивал Витька.

Тогда Букет положил передние лапы Витьке на грудь и стал обнюхивать лицо. Он уже не раз делал это, когда не понимал, чего от него хотят.

«Так он, наверное, пытается поговорить по–своему, по–волчьи или по–собачьи, – думал Витька. – Может, эти звери говорят между собой языком запахов? Может, они из разных сочетаний запахов могут составлять слова или фразы, как мы из звуков? Недаром волки перед охотой загоном. когда одним надо спрятаться в засаде, а другим гнать зверя, долго обнюхиваются – похоже, договариваются. кто и куда пойдет в засаду, кто и как погонит оленя… Вот и Букет, наверное, хотел, чтобы я ему на языке запахов объяснил, что он должен делать».

Витька сорвал с куста шиповника красную ягоду. Букет. который все еще не мог смириться с тем, что не понял Витьку, потянулся зубами к такой же крупной ягоде, сорвал ее и стал осторожно жевать, спрашивая глазами: «Может, это должен был сделать?»

Витька наугад пошел по правой тропе, но встретил только старые следы Рема.

Через несколько дней после Витьки ушел из поселка Гераська. Директор послал его в пограничную с заповедником зону отстрелять по запросу музея «один экземпляр камчатского медведя». В первый же день Гераська встретил зверя – тот переходил речку. Можно было бы стрелять, но он не стал – не тот размер. Несколько дней не мог найти крупного, чтобы не зазорно было поставить в музей.

Однажды вечером, когда уже собирался спать, увидел на другой стороне ручья большого медведя. Зверь шел за кустами тальника, и Гераська разглядел только, что он крупный. Чтобы зайти наперерез, быстро перешел ручей, вышел из‑за тальника и оказался прямо перед громадным зверем. Медведь поднял голову. Рост у Гераськи высокий. Но, целясь в голову зверя, он даже чуть приподнял ствол таким громадным был этот медведь.

Гераська выстрелил. Медведь упал, но тут же поднялся. Гераська выстрелил еще раз – медведь побежал от него. Гераська за ним…

Шесть раз он стрелял и бежал за ним по тальникам.

Начало темнеть. Гераська спохватился: «А что, если он затаится и бросится?! Подожду до утра…»

Вернулся в палатку. Наутро Гераська нашел место, где лежал зверь, – земля там краснела от крови. Но медведя не было – издали услышал человека и ушел. Гераська пошел по следам – их было хорошо видно на покрытой инеем земле.

Но начало пригревать солнце, иней пропадал, и все труднее становилось находить следы…

А Витька в этот день опять искал и не мог найти своего Рема. «Может, уже залег в берлогу?» – думал он. глядя, как кедровый стланик распластал по земле свои ветки, чтобы первый же снежок засыпал, укрыл их от морозов.

Однажды ночью вся верхняя половина Зубчатки побелела от свежего снега. Это было последним сигналом, что вот–вот начнется долгая камчатская зима.

Прошло еще несколько дней, прежде чем Витька наконец увидел своего медведя. Рем брел мимо избушки и не обращал на нее внимания. Не только не задержался и не стал клянчить подачки, даже не похозяйничал в помойке. Витька едва успел схватить телогрейку: Одевался на ходу, чтобы не потерять медведя из виду.

Рем сорвал зубами шишку кедрового стланика, покатал ее во рту и бросил.

Ночные морозцы уже не раз белили землю инеем. А в это утро холод был настоящим. Мороз лежал на траве, на кладях через речку. Шеломайник, который еще вчера кое– где стоял, как сухой табак, ночью весь был подкошен, свален этим резким морозцем. Да и не только шеломайник, вся трава стала бурой или желтой. Ярко зеленел один плаун, который даже под снегом не теряет своей зелени.

В прозрачной воде ручья, вдоль которого шел Рем. сновала рыба с яркими каемками на плавниках, разворачивались крупные, до пяти—семи килограммов буровато– фиолетовые кижучи и шныряли красные, будто окровавленные, гольцы. То и дело перед Ремом поднимались в воздух орланы. Пропустив медведя и Витьку, они опять опустились на отмели рыбачить.

Рем поднимался все выше в горы. В каменноберезовом лесу начали встречаться отдельные пятна снега. А потом и сплошной свежий снег Там медведь повернул и пошел вдоль границы снежного покрова, пересекая многочисленные распадки.

Чем дальше забирался Рем, тем меньше у Витьки оставалось надежды увидеть его берлогу. Медведь был каким– то полусонным. Шел. не обращая ни на что внимания, как можно прямее, если только напрямую можно было пройти. Путь становился все труднее. Там, где Рем на своих когтистых лапах карабкался на крутые склоны без особого труда, Витьке приходилось туго. Несколько раз он сползал назад в распадок, а потом бегом догонял медведя. В конце концов стало ясно – Рем шел в кальдеру вулкана Узон. Где‑то там, в подогретых вулканом скалах, была у него берлога.

Возле глубокого распадка Витька остановился и простоял до тех пор, пока Рем пересек распадок, выбрался на другую сторону и скрылся за гребнем.

Витька остался один. На всю зиму ушел знакомый медведь, и еще неизвестно, удастся ли встретиться с ним на будущий год.

Рядом, на дряхлом стволе сломанной березы, среди полуистлевших неровностей коры было насыпано множество скорлупок кедровых орешков. Это белка таскала когда‑то из кедрового стланика шишки и на этом дереве шелушила их.

Белые куропатки, незаметные на снегу, полетели вниз, туда, где еще не было снега. Белые точки долго мелькали на фоне побуревшей, пожухлой травы…

Уже в сумерках вернулся Витька в избушку. А утром пришлось торопливо собирать свое походное имущество и уходить в поселок: повалил непроглядный, густой снег.

Витька торопился. На Камчатке за сутки может насыпать столько снега, что без лыж по нему уже не пробраться. Бывает, за ночь выпадает до полуметра. И в эту ночь навалило уже почти по колено! «Вот почему Рем отправился в берлогу, – думал Витька, – знал, что нагрянет такой снегопад. Не то что синоптики. Сообщили: в эту неделю «без значительных осадков». Недаром говорят, что празднуют день синоптика первого апреля».

Измученный, с мокрыми ногами, Витька все же благополучно добрался до поселка и тут узнал новость – Гераську заломал медведь!..

Витька побежал в больницу.

Гераська лежал на железной койке под одеялом. Руки в белых бинтах резко выделялись поверх темного одеяла. Бинты были и на голове. Но глаза смотрели живо, и Витька решил: Гераська поправится.

Оказывается, он долго не мог отыскать раненого медведя. Солнце растопило иней, и Гераська уже не по следам, а по капелькам крови искал, куда ушел зверь. Тропа расходилась как бы на три ручейка, и, по которому прошел медведь, было непонятно. Гераська наклонился к земле – нет ли хотя бы царапин медвежьих когтей. И в это время из‑под высокого рябинового куста поднялся на задних лапах медведь.

Гераська выпрямился и выстрелил ему в голову.

Но стрелял сквозь ветки куста, и, наверное, пуля не попала в цель. Пока досылал второй патрон, медведь приблизился почти вплотную.

– Почему я не отскочил в сторону, и сам не знаю, – рассказывал Гераська. – Не привык перед ними отступать. Березка‑то рядом была… А я стою на месте, лоб сырой стал. Зверь вот уж прямо передо мной. Я поднял ружье и выстрелил ему куда‑то в грудь. А он как хватит зубами за ствол и отбросил ружье в сторону. А мне лапой в грудь. Упал я и чувствую: он за ногу зубами схватил. Сапог прокусил и до кости достал… Потом за бок зубами Хорошо, я в телогрейке был… Навалился на меня. Ну, думаю, конец, сейчас задерет. Он за голову зубами схватился.

А я ему руки в пасть сую – между зубами. Пусть лучше руки покусает. Ведь сколько я в него раз стрелял! Что он, бронированный, что ли?.. А он меня за плечо схватил. Только укусить как следует не может – челюсть ему пулей повредило. Боремся мы с ним на земле. Я вижу, к ружью подвигаемся. Хочу ружье схватить, а он прижимает мои руки лапами, не дает. Нож у меня на поясе, а не достанешь: лежит на мне такая туша… Одну ногу он мне прогрыз и в коленке стронул, а вторая здоровая. Дай‑ка, думаю. ударю его в брюхо. И ткнул его! Он как вскочит – и бежать. А я за ружьем. Вскочил да в горячах за ним. Но чувствую – нога болит. Посмотрел, а кровь уже через голенище течет. Вернулся, гляжу: кровищи! Тут бинокль мой лежит и часы. Поднял часы, послушал – идут. Забрал бинокль и быстрее на дорогу. До нее километра три. Тундра там неподалеку, может, думаю, кто ягоду собирать пришел…

Надо было ручей перейти неширокий. Со здоровыми ногами перепрыгнул бы – и все. А тут уж не могу – горит нога. По берегам тальник рос густой. По нему кое‑как на тот берег перекатился. После воды вроде бы полегчало… Иду. а сил уже нету. Отдохнуть бы, прилечь. А понимаю: лягу – тогда не встать. На тропу вышел, тундра недалеко. Смотрю – на тундре мальчишка знакомый ягоды рвет. Увидел меня да как бросится бежать – он меня знал, да крови на мне испугался. Потом остановился. Я крикнул: «Беги быстрее, скажи, чтобы пришли за мной».

А сам все иду. Только когда народ увидел, упал, а встать, подняться уже не могу. В восемь утра я с медведем встретился, а в восемь вечера меня в Туманово принесли.

Осмотрела меня врачиха и говорит: «Если до утра доживет, самолет вызывать буду». Она думала, я без сознания, а я говорю ей: «Ты меня раньше времени не хорони. Делай, что можешь, а там видно будет».

Крови я очень много потерял. Удивилась она, что я в сознании, усыпила и давай на голове лоскуты сшивать. Потом ногу зашивать начала. Тут я и проснулся.

Теперь вот ничего, поправляюсь. Врачиха говорит, следы на голове останутся. И руки покорежены. Но ничего, пальцы все гнутся. Легко отделался еще. Не пойму только, почему он когти в ход не пустил. Ведь запросто мог такими лапищами меня разорвать.

Первые дни под сердцем сильно болело, где он лапой ударил. На ружье, на нижней трубке, так вмятины и остались от зубов. Это когда он у меня ружье выхватил.

– А медведя далеко от того места нашли? – спросил Витька.

– Да нет. Мужики говорят, там же он неподалеку и лежал. Увезли в какой‑то музей. Надо бы тебе его измерить. Крупный… А я сантиметром, который ты мне дал, палец тогда замотал – кровь уж очень сильно текла.

– Почему он у тебя ружье из рук вырвал? Я слышал, медведи часто так делают – прежде всего ружье выбивают, а потом уж на охотника набрасываются.

– Чего же тут непонятного? – удивился Гераська. – Собака и та понимает, что ей грозит, если ружье на нее наставишь. Она только не может из рук его выбить. А медведь может. И первым делом вырвет, если успеет.

Витька шел домой, а перед глазами так и стоял весь перебинтованный Гераська. Витька понимал – это особый случай, медведь защищал свою жизнь. Но все равно эти бинты на Гераськиных ранах как будто открыли ему глаза на опасность, рядом с которой он пробыл почти все лето.