Текст книги "Страж (СИ)"

Автор книги: Анастасия Татар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Как вы мне все дороги. Второй раз за день одна и та же ситуация… что здесь вообще забыл ректор? И самое интересное, на него даже не обращают толком никакого внимания и те гости, что стоят в этом мрачном коридоре, только слегка косятся, да и то в основном на меня. Конечно, такая драма! Не хочу и думать, что теперь обо мне будут говорить. А впрочем… может, слухи дойдут и до Алисса и тот ненароком прибьет противного Эванса. Одной проблемой сразу станет меньше.

– Так уж ли не понимаешь? Как ты вообще себя ведешь? Сколько раз мне будут доносить, что твой ревнивый парень кого-то убил или покалечил, и сколько раз я должен слушать, в каких пикантных ситуациях и где тебя видели?

– Вам-то какое дело? Это не моя вина, – упорно загнула я, отлично понимая, к чему клонит ректор. Если бы мне до сих пор не сводило зубы от воспоминаний о его магическом потенциале, уже бы двинула по больному мужскому месту. Но нельзя… кто знает, как он себя поведет, тем более, зная о моей метке. Из-за нетрезвого состояния, не смотря на то, что слово «потерпи» я повторяла себе сто раз в секунду, давить негативные эмоции было сложно. Как же он мне неприятен!

Ректор заглянул мне прямиком в глаза, еще больше усугубляя состояние моего организма. Мир и до этого плыл, вертелся, а сейчас вообще как будто меня растягивают в вечность и дико искажаются звуки вокруг. Наверное, так люди чувствуют себя под действием наркотиков…. Мороз по коже. Словно передо мной зависли два изумрудных сияющих камня. Голос Эванса зазвучал где-то у меня в голове.

– Конечно, не твоя, дорогая моя… но знаешь, я мог бы тебе помочь избавиться от них. Мог бы облегчить тебе жизнь… – он нежно погладил меня по щеке. Сердце отозвалось отвращением, и меня вдруг осенило: меня принуждают! Ректор пытается мне что-то внушить, да так, что от лапши я рискую превратиться внешне в швабру!

О нет, дорогой мой, я – отнюдь не дуршлаг!

Его лицо становилось все ближе, что чувствовалось теплое дыхание. Мой мозг отчаянно боролся с попытками его контролировать, и тут вдруг где-то в конце коридора, выходящего в гостиную, мне померещился Ранзес. Может, он и правда там, может, видит все это. Я не знаю. Но когда думаю о нем, внушение резко слабеет: совсем не те глаза, в которые я бы смотрела вечно.

– Разве ты не чувствуешь это притяжение между нами?

Меня совсем отпустило, только ректор, очевидно, это не понял. Нервы натянулись и сдали, и внезапно напряжение сменилось немым бешенством. Он не смеет управлять мной, не смеет заставлять, никто не смеет. Не знаю, чем он это делает и какая лично его выгода, не знаю, чем все закончится, но конкретно сейчас мне все равно и сносит крышу. Сконцентрировавшись на своей правой руке, я чуть поддалась к нему навстречу и мягко улыбнулась.

– Вы правы… я действительно чувствую какое-то притяжение… притяжение между вашим лицом и… моим кулаком!

Миг. Быстро назначен центр притяжение, затем обжигающая боль в костяшках. От совершенного подвига мне хотелось смеяться, и смеяться прямо в ошарашенное и искаженное бешенством лицо ректора. Ха! Я ничего не боюсь! В этом месте есть как минимум двое человек, которые постараются свернуть ему шею, если Эванс надумает мстить. Пока я уверенно думала, что конкретно сейчас способна на что угодно, он только замер, прожигая меня взглядом зеленых глаз, а потом точно так же неожиданно, как появился, он исчез.

А меня настиг смех.

Я смогла ударить ректора и ничего за это не получила.

Я смогла прийти в себя и не поддаться внушению.

Черт подери, я, в конце концов, смогла за себя постоять!

Потряхивая рукой, взбудораженная и на эмоциях, я двинулась в гостиную к ребятам, чтобы поделиться впечатлениями, но на выходе мой мир снова пошатнулся. Это сложно объяснить, но еще даже не увидев его, я поняла, что это Ранзес. Как мешок с картошкой, так, будто я весила совсем ничего, он закинул меня на плечо, развернулся в сторону выхода и куда-то понес. Пока куратор молчал, я посмеивалась, мельком вспоминая о длине платья, и пыталась упереться руками в его широкую и теплую спину.

– Эй! Куда ты меня несешь? Ну-ка положи на место! – возмутилась такой самодеятельности, начиная осознавать, что последняя порция была явно лишней. Ой как сладко тело ломит… хочу танцевать! А еще петь и… и… пить!

– Вот как только придем на то самое место, так сразу положу.

Не понимаю, почему он меня не слушает?

Естественно, принесли меня в любимую комнату, где сразу свалили на мягкую кровать. Что, все? Карусель закончилась? Я потянула его за руку, мешая уйти, и настоятельно заявила:

– Но я хочу веселиться! Танцевать и пить… то есть петь…

Он резко наставил на меня указательный палец и попытался глянуть в глаза, как будто акцентируя на своих словах внимание, пока потолок на его фоне очень приятно кружился:

– Ложись спать. Думаю, тебе уже хватит.

Тихо посмеиваясь, я снова с силой его потянула, удивляясь, как вообще можно иметь такие мышцы и выдержку. Странно… вовсю сопротивляется, почти закаменел, а ведь и я не слабенькая!

– Это я думаю, что тебе уже хватит.

Ранзес с рыком вырвался, выключил свет и ушел, хлопнув дверью, пока я втыкала в темноте в потолок, улыбаясь. Отчего-то было так невообразимо приятно, что по телу разливалась смесь тепла и счастья. Наверное, это все алкоголь. Но блин! Мне скучно. Я спать пока не хочу…

Свалившись вниз с кровати, кружась и смеясь, я коварно двинулась к двери. Вот блин… не открывается ни в какую… он что, воспользовался какой-то необычной магией, чтобы я не смогла отсюда выйти? О, нет! Если бы он был моим мужем, я бы уже бежала через окно, поблескивая пятками, покупая краску для волос и новую симку… совсем уж не верю в истину «бьет – значит любит». Но он же меня не… а нет, бил. Но чисто в целях научить за себя постоять! И вполне удачно.

Какой совершенно дикий мир! Или это я уже сошла с ума, раз могу простить ему любое отношение ко мне?

Найдя свою сумку все в той же темноте, я вытянула на свет божий двух Джокеров и принялась рассматривать их при свете далеких огней земного города. Красный все улыбается, точно Дьявол, и толком не изменился, но зеленый… я глянула на циферблат его часов. Что за… почему стрелки сдвинулись? Остается совсем немного до полуночи. И лицо у него настроено решительно, хмурое, настороженное. Или моему пьяному сознанию это только мерещится?

Убрав карты, я скинула туфли, разделать, приняла душ, чуть ли не со слезами рассматривая оставшиеся на щеках три выпавших реснички, и поняла, что действие горючего только усилилось. Вон как все плывет, а мне все так же хочется смеяться, я счастлива, довольна, и все думаю о кураторе, мечтая сейчас на нем просто повиснуть и… и повиснуть. Все.

Меня хватило только на то, чтобы натянуть свое новое черное белье, чуть не силком впаренное сегодня магией Алиссом, затем влезла в чужой халат и спряталась под одеялом. Соприкоснувшись с прохладной подушкой, голова с раскаленными щеками приятно заныла. Хорошо, что он так надежно запер дверь. Но сон что-то совсем не идет… я пытаюсь уснуть, считаю барашек, радуюсь, что утром никакого похмелья не будет, прокручиваю в голове все, что со мной произошло в этом мире, но что-то все равно держит меня в реальности.

Когда дверь открывается, я решаю все-таки сделать вид, что сплю. Снова это чувство, будто я совершенно наверняка знаю, что это Ранзес. Он тихо крадется к своему месту, по дороге не раз ударяясь об всевозможные косяки, матерится, а я тщетно пытаюсь подавить улыбку. Кто-то, кажется, точно так же пьян, как и я. Все еще я…

Сердце в груди предательски забилось сумасшедше быстро и сильно, будто намереваясь сломать клетку из ребер и вырвать на свободу, сколько бы я не приказывала ему стихнуть. Казалось, оно размером с кулак и застряло где-то между горлом и грудью (впрочем, а где ему еще быть?), а тело – из крайности в крайность – прыгало из холода в жар. Видимо, все-таки не заметив, что я не сплю, он просунул одну руку подо мной, притягивая меня к себе со спины, с довольным вздохом зарылся в волосы, пока второй рукой слегка поглаживал мое плечо. Черт подери, он вообще чувствует, как страшно бьется у меня сердце?!

Дышать стало сложно. Я сначала честно пыталась игнорировать это, наслаждаться и спать, но в конце концов не выдержала, крутанулась в его объятиях и в лоб спросила:

– Что ты делаешь?

Ранзес вздохнул, открыл глаза и взглотнул. Вид у него был растерянный, и понятно, почему.

– Сам не знаю…

Расстояние между нами было совсем крошечным, что его локоть находился на моей талии. Что он себе думает, все еще водя пальцем по моей спине и так старательно пряча глаза?

– Тебе не кажется, что у нас… мм… какие-то странные отношения?

Он поджал губы, в который раз тяжело вздохнул. Да что ж ты будешь делать‼! Это мне тут дышать сложно и непонимание накрывает с головой, а ты то что?!

– Кажется.

Я ничего не ответила, начиная вовсю грызть нижнюю губу. Черт с ним, если я потом об этом пожалею, черт с ним, если эти странные отношения станут еще более странными! Если что, спишу все на повышенный градус в крови, сонливость, да и впрочем… это от правды реально недалеко. Подобравшись, я попыталась слегка поцеловать его, а потом чуть не откусила себе язык от неожиданно нагрянувшей боли.

Казалось, живот скрутило, благо, не стошнило, ноги ослабли и появилась какая-то совершенно дикая дрожь в теле, точно я отравилась. Встав на четвереньки и пытаясь оклематься, я в ужасе скосила на куратора, у которого по губам бегали красные искорки, да и вид был не лучше.

– Что за… – прохрипела, зажмурившись и таким образом пытаясь прийти в себя. Тут же стало мучительно стыдно. Неужели я ему так противна, что использует магию против меня?

– Думаешь, я бы тебя сам не поцеловал, если бы это было возможно? – он сделал то же самое, устало валясь на свою подушку. Я же замерла, прислушиваясь к утихающим ощущениям и пытаясь понять, не ослышалась ли.

Что?

– А это невозможно?

– Нет. Пока ты… ладно, забей. Просто знай, что пока это невозможно. Ни в какой форме.

Обхватив меня, Ранзес снова притянул к себе и укрыл одеялом. Как раз в тот момент, когда я хотела начать допрос с пристрастием, распахнулась дверь.

Сначала промелькнула ужасающая мысль: а вдруг это Алисс? И плевать, если бы он застал эту ситуацию, то что бы подумал. Мне просто страшно, как бы он себя повел. Страшно, что бы он сделал с Ранзесом.

Руку обожгло болью. Раз – и я уже в коридоре, на холодном пылу, никак не могу осознать, что происходит, поднимаюсь на ноги и стараюсь запахнуть плотнее халат, чтобы хотя бы не видно было белье. Побледнев от страха, я наблюдала за ссорой Эванса и Ранзеса внутри комнаты, но никак не могла услышать их. Как будто комнату накрыли порогом тишины, чтобы я не вмешивалась. И все, что было доступно моему пониманию – еще чуть-чуть, и куратор точно впечатает его в стену.

Спорили они недолго. Блеснув зелеными глазищами, ректор, точно черт из табакерки, выскочил из комнаты, смерил меня ненавидящим взглядом и холодно заявил:

– Завтра приедут все йорденлинские стражи, министры и наместники. Радуйся! Тебе предстоит честь стать главной изюминкой вечера! А теперь марш в свою комнату, пока я не назначил тебе двадцать ударов батогом!

Я застыла, ища подсказки у Ранзеса. Тот только стоял за порогом, сжав кулаки, и убивал ректора глазами. По лицу ходят желваки, ноздри раздуваются, даже вены на лице видно: он в бешенства, но явно что-то не так.

– Ты что, глухая?! – схватив за шею одной рукой, Эванс припечатал меня к стене. Сердце рухнуло в пятки и от того чувства опьянения, что раньше, не осталось и следа. Это было просто стыдно, неприятно и – да – страшно.

Что бы там ни было, какой великой шишкой не являлся ректор, мне было невдомек, почему Ранзес бездействует. Невдомек и больно, почему он только стоит и злится, не переступая порог. То самое чувство, когда он рядом, будто меня накрыли защитным куполом, будто он может решить все проблемы, вдруг превратилось в страшную шутку идиотской привязанности. Какая же я дура!

В глазах темнело, и эта темнота смешивалась с багряными мошками, будто ярость застилающими взор. Непонятное и досадное напряжение зудело в коленях и руках, сосредотачиваясь в кончиках пальцев. Обхватив его предплечье руками, я вдруг почувствовала, что оно, точно хрусталь, трещит и ломается, предоставляя уже знакомую картину торчащих костей. По лице градом катилась чужая отчего-то холодная и темная кровь, попадая в глаза, рот, окрашивая мою грудь и будто бы заставляя подвеску знакомо сильно жечься. Мертвец… проклятый мертвец… Эванс резко отстранился, всего на миг, окрестив меня не самым приятным словом, а потом, как тяжелым камнем, огрел кулаком в скулу, повалил на пол, затем ногой в живот, схватил той же целой рукой за волосы и потащил за собой.

Унизительно. Больно. Обидно.

И даже не от его действий, а, наверное, от того, кто за этим наблюдал и ничего не делал.

– Не хотела по-хорошему? Будет по-плохому! Дрянь! Ну, завтра ты у меня еще попляшешь… что может быть лучшим развлечением для наших гостей, чем такая девчонка вместо обеденного стола? Ха! И он ничего не посмеет сделать… ничего не скажет… надеюсь, они тебя убьют, сразу одной проблемой меньше… или сотрут твою ухмылочку, чтобы ты уже никому не была нужна… а потом ты сделаешь все, что я скажу… абсолютно все!

Пока дьявол тащил меня вниз по лестнице, шипя и ругаясь, я отбила себе все, что только можно, вывихнула руку, получила сотню синяков, но до конца заставляла себя не плакать, не показывать слезы, свою слабость перед этим ничтожеством. Каким же ублюдком надо быть, чтобы ударить девушку! Видимо, внушить мне что-то не удалось, так он решил пойти другим путем!

Где же все «герои», когда они так нужны? Где проклятый Алисс, так рвущийся убить любого, кто ко мне прикоснется? Где Ранзес, который вызвался присматривать за мной и, вроде как, помогать? Где Дамир, Эмбер и Цэрлина?

Все просто.

Их нет.

Есть только я.

Истерический смех рвался из груди.

У меня в этом мире есть только я.

Глупая, глупая Надя! Ты же давно должна был усвоить любимый урок жизни: верить можно во что угодно, но надеяться – только на себя!

Если я сейчас убью его, меня найдут по следам потока, – найдет хоть Василиса, хоть Ваур, хоть какой-нибудь Арсит, и уж тем более найдут те, кто приедет завтра. Выбора у меня по-настоящему нет. Но и подчиниться я не могу, разве только… завтра… пусть только кто-то тронет меня, уж я-то понимаю, к чему ректор клонит. Пусть только тронет, и я постараюсь убить их всех. Каждого, кто подвернется под руку. А потом по праву заберу свое место, место настоящей королевы. Сколько бы оно времени не заняло.

Жестоким в этом мире живется легче. В принципе, если ты бездушный, лис и обманщик, настоящий эгоист, ты выживет вообще где угодно.

Эванс втолкнул меня внутрь моей комнаты (черт подери, откуда он знает?), не включая свет бросил на кровать и сделал что-то, от чего мое тело онемело, что даже слово не получалось произнести. А затем впился в мои губы, яростно и жестоко, будто собирался съесть, сжал до боли, оттянув белье, грудь, и тут же накатило понимание: все мои силы куда-то уходят, уплывают, как будто поток осушается и исчезает, глаза мутнеют и всякая связь с реальностью сходит на нет. Схватив меня за подбородок, он посмотрела мне в глаза и почти что выплюнул:

– Жалкая.

А затем ушел, даже не закрыв дверь, оставив меня все такую же полуголую, онемевшую, лишь молча лежать и смотреть в потолок. Выкачал он из меня все силы или нет, избил или нет, я вся в крови – его, своей – или нет… какая разница? И имеет ли значение то, что он со мной собирался сделать, что утром меня вполне возможно найдут именно в таком состоянии какие-то совершенно чужие люди? Если найдет он?

Как же мне невыносимо тошно.

Сейчас я почти как когда-то на Земле.

Действие или бездействие, однако: это нечто, способное разрушать привычный ход событий. Люди, без которых ты не представлял своей жизни, становятся инородными организмами, от которых поскорее хочется избавиться, с которыми у вас больше нет общего языка, – с одной стороны. Так бывает. Это нормально. И люди, с которыми – ты думал – вы из совершенно разных миров и никогда не пересечетесь, вдруг превратившиеся в твое личное противоядие, – с другой стороны. Сменяя окружение, как перчатки, одежду, мобильный телефон или захламленный вирусами windows, ты необратимо меняешься сам. Боль.

Pure.

Окрыленность, свобода, трепет. Тошнота. Снова боль. Твоя реальность летает, словно теннисный шарик, от одной ракетки к другой, периодически врезаясь во врата. Учитель, близкий человек советует переть напролом, «паровозиком», не останавливаясь и не оглядываясь, но забывает предупредить тщательнее выбирать маршрут: и вот, ты уже врезался в стену, ударился головой, но не умер же? Какое-то время поболит, покружит, но потом картинка перед глазами прекратит двоиться, уши начнут слышать (слушать?) и, – бум! – ты снова осознаешь, где, кто и что ты есть.

Я ненавижу себя за то, что не смотря на зудящее, параноидальное желание жить, – и жить счастливо, – я продолжаю периодически впадать в ментальную кому: умри, умри, умри, усни наконец-то так, чтобы больше не проснулся, глотай эти таблетки под названием «боль», и еще, и еще… глотай их, пока агония в животе не заставит умолять себя попасть ночью в больницу реальности со страшным гнойным неверием, где ты бы пролежал двадцать дней и ночей в немом одиночестве, излюблено смотря куда-то вдаль (сумасшедший) с градом слез, проедающим синеватые дорожки на щеках. Казалось бы, тогда сразу станет ясно, кому ты нужен или кто нужен тебе.

Я ненавижу себя за это, но продолжаю время от времени калечить свою душу, сидеть, смотря в темноту и безудержно плакать, вспоминая: вот мама, она любит меня, вот папа, он любит меня, вот Ленка, она любит меня, вот люди, которые любят (боятся) меня. А я бегу от них в свою собственную вселенную, замыкаю все двери на тяжелые амбарные замки, все возвращаясь в прошлое.

Совсем скоро там останутся те, кто разрисовал меня окончательно и, надеюсь, совсем не бесповоротно в черные, белые, красные, зеленые. Серые… там останутся те, на кого были потрачены месяцы жизни и те, из-за кого у меня прибавилось лет психологического возраста. Одни живут в моих снах, другие отрезвляют, разбавляют реальностью и страхом мечты. Всего пара человек (человек ли?), которым удалось поставить меня задом наперёд на беговую дорожку все у той же стены, и вот я бесконечно бьюсь головой и бесконечно теряю сознание.

К черту прошлое, к черту будущее. Я застряла в отрывке теперешнего; оно преследует меня ощущениями вечности, словно я плыву по течению бесконечной реки, всматриваясь в небо. Я жив. Я живу. Я смотрю в экран монитора, на воображаемую кардиограмму-жизнь, и все продолжаю надеяться, что когда-нибудь, совсем скоро, уже завтра найду того, кто просто поймет меня, врежется в мою реальность на скорости звука, мы смешаемся и растворимся в одной среде, где царственно громыхает гром и вспыхивают молнии. Только сейчас – да – я это понимаю: если люди одинаковые, они не обязательно друг друга понимают. И рано или поздно это всплывает, иллюзия растворяется, оставляя тебя реабилитироваться, эволюционировать, приучать легкие дышать совсем другим воздухом.

И днем и ночью, я глушу реальность шумом, работой, мыслями, лишь бы не слышать свое настоящее звучание. Где-то на дне Марианской впадины существуют такие же глубокие, пронизывающие звуки: они так задавлены тонной воды, надежно спрятаны, что люди порой забывают о них. И мне совсем не хочется думать, что в свои почти двадцать я не представляю, кто я, кем была или буду, я просто плыву и смотрю в небо, которое в ответку неуловимо смотрит вниз.

Так странно, когда утром Цэрлина, найдя меня в таком состоянии, в каком его оставил Эванс, стояла рядом и спрашивала, что со мной, что случилось или произошло (есть ли разница?), а я смотрела на её взволнованное лицо и не могла объяснить, почему не могу ей рассказать. Будто мне в глотку сунули раскаленную кочергу, сшили рот, да что угодно, лишь бы я больше не говорила о себе, о своей жизни, своих снах, своих мечтах.

Глупое тело (душа?) помнит, когда ему запрещают считать себя пусть не особенным, но чем-то, кем-то, способным говорить о себе в первом лице. Будто это «я», «у меня», «мне», «мое», «мною» – страшное преступление.

Просто мечты всегда невообразимо далеки от реальности, чтобы нам было, к чему двигаться, чтобы мы понимали, к чем готовиться. Или, возможно, чтобы как следует усвоили урок: даже если ты гражданин Вселенной в этом времени, в прошлом ты совершенно естественно мог оказаться существом без паспорта, скитальцем, тем, у кого нет расы, национальности, религии, тем, кто отравляет мир и становится подвластным суду вне очереди.

А что будет дальше? Что случиться, если я все-таки усну и уже не проснусь в своей реальности, если сама сумею загнать себя в угол? Ведь именно так я всегда с собой и поступаю: создаю ловушки, а затем забываю о них, проваливаясь раз за разом на одном и том же месте.

Вселенная не любит меня, не любит совсем не потому, что я плохая или чем-то не угодила нашей матери. Просто она не различает черное и белое, для неё, как и для истории, существует только серое или цвет, которому человечество еще не дало имя. Вселенная не любит меня, потому что так уж у нас, людей, заведено: если кто-то не обращает на тебя внимание как на центр своей реальности, ты обязательно решишь, что он тебя не любит.

А люблю ли я свою Вселенную?

Понимаю ли, что только я одна могу решать, по какой полосе сейчас двигаюсь: черной или белой?

– Надя! – она зарядила мне пощечину, по той же скуле, что вчера Эванс. Так как я не спала, ничего до конца так и не зажило. В этот момент мозги встали на место, и я вскочила, зайдясь в истерике. Все произошедшее, давящее до этого, словно бетонная плита, напомнило о себе, явилось совсем в другом свете и вскоре отчаяние сменилось немой яростью.

Я не сломаюсь. Не позволю кому-то решать свою судьбу и считать, что он одержал надо мной верх. Сейчас пойду к Дамиру, вымоюсь, приведу себя в порядок, выпью две порции кофе без сахара и справлюсь со всем сама.

Он еще пожалеет обо всем, что сделал.

21

– Ты на кого похожа, Надя? Это что такое? Что это за вид, а?

Дамир встретил меня с явными признаками похмелья: вот они и синяки под глазами, и лицо опухшее, и взгляд мутный, и старый добрый запах перегара, от которого я нахмурилась и чуть отступилась. Когда вошла в его подобие квартиры, пятикурсник уже сидел на диване с мрачным и побитым видом, потягивая из графина воду. Понятно, чем он был занят, когда меня вчера таскали за волосы по всех этажах.

– Похожа на себя. Что такое – жизнь. Вид самый что ни есть обычный, – спокойно ответила я, мельком отмечая, что голос у меня какой-то уж совсем бесчувственный и лицо совершенно каменное, холодное.

– Не понял, – он притормозил меня за плечи, рассматривая последствия вчерашнего наезда. – Это кровь? Чья? Откуда? Куда ты вчера пропала? Откуда эти синяки?

– Не важно, – брякнула я и попыталась вырваться, но Дамир упорно, будто баран, не отпускал и мешал пройти. – Тем более вы меня, вроде, не очень-то искали.

– Фарданир сказал, что нам не стоит… – на его лице отразилось понимание.

О, нет! Что он себе уже надумал? Неужели решил, что во всем виноват куратор? Впрочем… в этом действительно есть и его вина. Но теперь мне далеко не так хочется во всем разобраться, как вчера. Вообще-то, просто кажется, что если увижу его, снова прорвет на тот негатив, что ночью. С учетом того, что я не спала, не было того ощущения, будто день ушел и что-то во мне изменилось. Скорее, от этого напряжение только больше скапливалось, заставляя по праву считать, что у меня была сумасшедшая ночь, худшая из пока попадавшихся в этом мире, – потому что было задето кое-что выше простой гордости.

– Вот сукин сын! – мягко оттолкнув меня, Дамир двинулся в коридор.

Ну что за гадство? За что мне все это?

– Дамир, нет! Стой!

Но он упорно не обращал на меня внимания, решительно направляясь в комнату куратора. Я мельком глянула на стену, где еще вчера сломала Эвансу руку: кровь, кровь, кровь… как же мерзко и досадно! Не хватало еще, чтобы этот буйный придурок начал разборки с утра пораньше и на крики сбежался весь этаж!

– Хватит, Дамир! Я говорю тебе, все нормально!

– Ничего не нормально. Отойди по-хорошему.

– Ладно! – гаркнула я, в конце концов не выдержав.

Он забарабанил дверь, и пока я устало терла глаза, игнорируя попадающие в поле зрения пятна крови на груди, белье, халате и волосах, сходу начал звать его, но вдруг неожиданно запнулся, когда дверь открыли. Если точнее, она открылась сама, почти впечатавшись в стенку.

– Вот чем ты занят? Просто сидишь и пьешь?

У меня не было выбора. Что-то дернуло показаться из-за спины Дамира, лишь бы рассмотреть, насколько сильно разнятся наши «последствия», и даже хотелось сказать хоть что-то, посмотреть ему точно в глаза после вчерашнего, но дальше порога не продвинулась. Создалось впечатление, будто я со всей дури врезалась в невидимую прочную стенку. При виде меня сидящий напротив входа Ранзес едва вздрогнул и посмотрел таким болезненным взглядом, что я поджала губы и чуть не заплакала.

Что за?…

Вид у него был совсем дерьмовым. Рядом бутылка виски, а куратор, прислонившись к стене, еще во вчерашней, как обычно черной одежде, задумчиво рассматривает нас, чуть откинув голову. В одной руке пистолет, в другой – нож. Кажется, у меня внутри все стянулось в тугой комок и волосы стали дыбом.

– А что мне еще делать? – он отчаянно засмеялся, шутливо наставляя на нас дуло пистолета. Я снова попыталась войти, но по-прежнему наткнулась только на незримую преграду. – Прости, Надя… он запер меня в этой проклятой клетке… а я слишком поздно понял, что мог достать его хотя бы пулей…

– Кого достать? – зло спросил Дамир, требовательно переводя взгляд с куратора на меня.

– То есть ты… ты просто…

Я прикусила губу, с последних сил борясь с желанием сдаться и послать все к чертовой матери, но все, на что меня хватало, это только открывать и закрывать рот, будто рыба. Выводы напрашивались сами собой. Вроде как, я полночи пыталась убедить себя в том, что ненавижу его, прокручивала в голове произошедшее, и только сейчас осознала, что он действительно стоял каменным изваянием за порогом, как будто не мог его переступить. Значит, просто не мог? Значит, ему не безразлично?

– Да кто-нибудь вообще объяснит, что произошло?! – не выдержал Дамир, заметно повышая тон.

Я вздрогнула.

Слишком много шума! Моя раскаленная болью голова не выдерживает столько шума!

– Не кричи на неё, – ощетинился куратор, поднимаясь на ноги.

– А то что? Не смог защитить вчера, так думаешь, сейчас все получится?

– Нет! – воспротивилась я, зарываясь пальцами в волосы. – Хватит! Как вы мне все дороги! Буду учиться защищаться сама!

Дверью в ванную я хлопнула во всех сердцах. Сначала ходила туда-сюда босыми ногами, терла глаза. Поднесла ко рту запястье и с силой себя укусила.

Господи, да придешь ты в себя или нет, истеричка?

Я замерла. Дамир, видимо, остался дальше грызться с куратором, и в квартирке в целом было тихо, почти до странного писка в голове, как это бывает от усталости. Три глубоких вдоха и выдоха расправили легкие, едва оживляя мозг, и вот я уже скидываю с себя в стиральную машинку халат и белье. В душе по привычке поворачиваю кран влево (как у Ранзеса), за что получаю дозу адреналина от ледяной воды. Аргх!‼ Ну что за!..

А впрочем, это как раз то, что мне нужно. Моюсь я быстро, практически царапая кожу в попытках стереть с себя омерзительную кровь ректора, и к концу уже привыкаю к жидкому льду, текущему из-под крана. На одной из полок нахожу свой оставленный на всякий случай шампунь и бальзам для волос, надеясь реанимировать их после вчерашнего, а потом просто встаю под струю и начинаю почти медитировать. Глубокий вдох носом, затем выдох ртом, сначала с дрожью из-за температуры и параноидального страха захлебнуться водой, затем все спокойнее и спокойнее, пока мозг не прочищается.

Ладно, все хорошо. Зря я ночью так убивалась. Зря пыталась возненавидеть все с концами и надеялась убить в себе человеческое. Единственное, что злилась – это совсем не зря. Иногда чтобы победить злодея нужно быть еще большим злодеем.

В своей комнате я оделась в очередной новый комплект формы (старая осталась в комнате куратора вместе с другими вещами) и густо накрасилась в душевой этажа, повинуясь каким-то еще подростковым инстинктам передавать свое внутреннее состояние (боевое) с помощью внешнего. Затем дежурно улыбнулась отражению, отравляя себя же неразбавленной злобой. Я – атомная бомба с пусковым механизмом «касание». Идиотские синяки… максимально скрыла их косметикой, но все равно придется идти к Вауру, чтобы дал мне какое-нибудь дрянное зелье быстрого действия. Особенно живот болит, голова и рука, хотя после местной боевой подготовки к боли я более чем привычна, особенно пока злюсь. Ничего страшного.

Пусть бы Эванс меня увидел. Хоть бы понял, на чем и как именно я вертела его угрозы. Еще и этот их прием…

– У тебя что, совсем крыша поехала? – не веря своим глазам, уточнила Цэр. При виде дозы кофеина в моей кружке она уронила ложку в тарелку с гречкой. Глаза, что говорится, из орбит чуть не вылезли. – Скажи мне, что это американо!

– Не дождетесь, – я улыбнулась еще более маниакальной улыбкой. – Три эспрессо.

– Без сахара? – ахнула она, пробуя его на вкус.

– Без сахара.

В молчании я быстро расправилась со своим «завтраком», как раз за миг до того, как рядом плюхнулся Дамир с точно таким же набором, как и у меня – то есть никаким. Кофе и бутылка воды. Я мечтала о друзьях, с которыми все можно делать одинаково, но не когда это граничит с чистым мазохизмом. Как будто моя больная голова заразна.

– Еще один! Вы что тут все с ума посходили?

Никогда бы не подумала, что её будет так заботить мое душевное состояние.

– Фарданир ни черта не сказал! Надя, умоляю… ну хоть ты… Что там с ректором стряслось? – Дамир запустил пятерни в волосы и, набрав полные щеки воздуха, медленно выдохнул.

У меня такое чувство, что откусила себе язык. Как и Цэр, не могу ничего сказать. Сразу кошки на душе скребутся, и понятно, почему: вот он, Дьявол, идет в нашу сторону, как будто почуяв, что его кто-то зовет. Бледное лицо перекошено злостью, глаза с прищуром, напряжен весь… как обычно, в деловом костюме, до блеска начищенных туфлях, прямо-таки джентльмен, но совсем не джентльмен. Меня почти затошнило, когда он оказался рядом и схватил за больную руку, явно собираясь снова таскать за собой, как дрянную куклу.