Текст книги "Полюбить Джоконду"

Автор книги: Анастасия Соловьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– А ты тоже так смотрела на своего бывшего мужа? – спросила я с иронией. – Если уж ты такая безупречная, почему же тогда с мужем развелась?

– И я так смотрела. И многие… Я потом часто думала: почему так случается. В двух словах не расскажешь… Но одно могу сказать – виноватых тут нет.

– Наташ, – неожиданно спросила я, – а почему мама больше врачом не работает?

Наташа закусила нижнюю губу.

– А ты у нее никогда не спрашивала?

– Да нет. Как-то ни к чему.

– Знаешь, я тоже точно не знаю, но там вроде бы была одна история, не очень красивая. Лиза ведь работала главным врачом…

– Главным врачом? – Я не поверила.

– Ну да, главным врачом частной гинекологической клиники.

– Да ты что?!!

– А потом случилась трагедия… Я случайно услышала о ней, и знаешь, что меня больше всего потрясло тогда? Лизина реакция! Лешке не говори. Уже тогда между ними была какая-то червоточинка, а происходило все это лет восемь назад.

– Да? – удивилась я. – Так давно?.. Мама боялась, что отец будет ее ругать?

– Я не знаю, но она не торопилась разделить с ним горе. А в настоящей семье такие вещи должны быть общими.

– Но наконец-то отыскался дядя, с которым все будет пополам! – Я расхохоталась: надо в зародыше придушить проклятые сомнения.

– Тут никто наверняка ничего не скажет. – Наташа как будто не услышала моего смеха. – Но даже если допустить, что есть один шанс из тысячи, все равно попробовать стоит! – закончила она горячо и смутилась.

– И ты бы пробовать стала? – удивилась я.

– Да. Стала бы, наверное.

– Ну тебе простительно, у тебя семьи нет.

Наташа промолчала. Может, обиделась? Нет, это не ее стиль. Обижаются обычно закомплексованные, а моя тетка не из таких. И чего она напрягается, обрабатывает меня? Ей-то что? Наоборот, отец – ее брат, мама его бросила… Или это проявление женской солидарности, о которой без умолку трещит моя Настя, или борьба за справедливость. О справедливости у Натальи тоже особенные понятия. Больше всего на свете она ненавидит справедливость дежурную – это ее словечко. А настоящая справедливость для нее начинается там, где каждый судит о своих поступках по совести. Она и сегодня об этом говорила: в том смысле, что начинай с себя!

Что ни говори, а сравнивать меня и маму очень глупо. Хороша же она, ничего не скажешь! Обещала: ты останешься со мной, и на следующий день буквально убежала. Даже вещи толком не собрала.

Я вспомнила, как мама в последний раз выходила из нашей квартиры. На ней был черный норковый полушубок, новые супермодные сапоги (сто пудов – подарок бойфренда). Прикид портила тяжелая спортивная сумка, она перекладывала ее то в правую, то в левую руку. А на улице в тот день лил дождь… Ерунда, небось ее сожитель ждал у подъезда в машине. Нет, не ждал. Я же тогда специально выглянула в окно. Мама пошла в сторону вала, к метро. На углу остановилась, поставила сумку на мокрый асфальт. Отдыхала.

Нет, от своего счастья так не бегут. Но разве так движутся навстречу счастью?!

– Бедная мама! – сказала я вслух неожиданно для себя. Хорошо, что Наташа немного отстала и не расслышала.

– Ты что говоришь?

– Я замерзла, – ответила я первое, что пришло в голову. – Давай не пойдем на озеро?

– Давай не пойдем, – согласилась Наташа.

Мы вышли на просеку, быстрым шагом двинулись в сторону пансионата, но все-таки с трудом успели на обед. Наташа долго принимала душ, переодевалась, подкрашивалась. И я тоже зачем-то сняла спортивный костюм, надела голубой джинсовый сарафан на «молнии» и светло-серую водолазку. Может быть, этот парень соизволит хотя бы пообедать?

Может, он, конечно, и соизволил, но в столовой было не пропихнуться. После веселой ночки все выспались и теперь ринулись утолять голод. Толпа разнесла нас с Наташей в разные стороны. Пристроившись у чужого стола, я сжевала какой-то салат с кукурузой и рыбой (идиотское сочетание), антрекот с луком и запила все это компотом из сухофруктов. Натальи нигде не было, и я пошла в номер. Наверняка она еще час будет ковыряться. Пока свой любимый супчик похлебает, пока мясо ножичком нарежет по всем правилам этикета….

В номере я сразу плюхнулась на кровать, завернулась в покрывало и стала думать.

Мама! В последний раз она все хотела мне что-то объяснить, я с грубым смехом прерывала ее, и в конце концов она поплелась под дождь с громадной сумкой. Хорошо бы ее сейчас увидеть, убедиться, что все с ней в порядке. Или хоть позвонить… Но у нее нет сотового. Почему? У отца мобильник уже, наверное, лет пять, и у меня очень давно. А у нее… Мама отшучивалась: зачем он нужен, таскать лишнюю тяжесть. Но теперь меня осенило: ей просто не на что было купить телефон, а у папы она просить не хотела. Впервые я попыталась понять, чем дышат мои родители. Отец выдавал маме на хозяйство какие-то смешные суммы, мы сбивались с ног, чтоб приготовить нормальный обед. Зато насчет моих карманных он никогда не жался. Сколько просила, столько и давал. А иногда и не просила. А вот у мамы карманных денег не было вообще. На парикмахерскую, на крем, на помаду. Иногда она даже занимала у меня. Занимала! Какой же все-таки я была свиньей. Потом возвращала, а я брала – даже не задумывалась.

– Елена! – Наташа со своей коронной улыбочкой вошла в номер. – Ну как не стыдно! Валяешься на покрывале!.. Там к тебе гость.

– Что?

– Гость к тебе.

– Что за гость?

– Не догадалась? Вчерашний, с дискотеки. Заходите, молодой человек.

Я поспешно села, одернула короткий сарафан.

– Привет. – Не дожидаясь приглашения, парень приземлился в кресло. – Наконец-то я нашел тебя!

Было видно, что ему не мешало присутствие Наташи, и вообще, он – мастер вести подобные разговоры. А мастерство, как известно, достигается тренировкой.

– Я – Женя. А ты?

– А я – Лена.

– Тут, Елена, расклад такой. Мне, короче, сегодня вечером надо быть в Москве, так что дай мне номер твоего мобильника. Все проблемы обсудим по телефону.

– Какие проблемы? – Я с трудом соображала, о чем это он.

– Ну в смысле, что… – Женя обернулся на Наташу. – Да вы не волнуйтесь, у меня все по понятиям.

Если только на минутку увидеть эту сцену Наташиными глазами, сразу вырвет. И салат, и антрекот, и сухофрукты – все выплеснется на бордовый коврик у кровати.

– Ладно, пока. Топай давай, в Москву опоздаешь!

– Я чё-то не врубился! А телефон?

– А телефон next time. По-русски – другим разом.

– Да ты… – Женя открыл рот, чтоб назвать меня недоделанной лохушкой или чем-то еще наподобие, но на этот раз постеснялся Наташи.

– Сам такой!.. – крикнула я ему вслед.

– Ну, видишь, какие парадоксы случаются в жизни? – спросила Наташа, отсмеявшись.

– Да!

Я тоже развеселилась. С Женей – крутой облом, но все равно смешно ужасно.

– А утром из-за этого попугая на тебе лица не было.

– Ой, не говори!

– Ну что, лучше он Макса?

– Нет. – Я быстро затрясла головой, но тут же подумала: он не лучше Макса, а Макс – не лучше его. Женя – попугай, Макс – зануда.

– Ну ладно, – предложила Наташа. – Пойдем в бар, полакомимся немного.

Каждый раз, немного передохнув после обеда, мы спускались в бар съесть по порции мороженого с ликером. Под настроение Наталья заказывала себе бокал сухого вина. Обычно в это время в баре было безлюдно, играла тихая, грустная музыка.

– Бах, – объяснила она.

Я опять вспомнила о маме. Подумала, что она тоже была тихой и грустной, как эта музыка. Вечно куда-то спешила, возвращалась поздно, молчаливая, усталая. И никто, ни я, ни папа, ни разу не спросил у нее, как дела. А потом она взяла спортивную сумку и ушла с ней к метро. На прощание хотела что-то объяснить, но я не стала слушать. И теперь я даже не знаю, где мне искать маму, по какому телефону звонить. А может, Наташе что-то известно?

Однако я решила пока не спрашивать ни о чем. Воспитательная беседа попала в цель, но если тетя это почувствует, у нее прибавится сил… и она меня совсем задолбает! Нет уж, лучше молчать!

– Пойдем в кино? – предложила Наташа.

– Какой фильм?

– «Рождество с неудачниками», американская комедия.

– Ты же говорила, американские комедии низкопробные.

Она только засмеялась:

– Не умничай!..

Вот жизнь в пансионате: мороженое, американские комедии, дискотеки. Жалко, что не всю жизнь такая жизнь! А что дома?

– Тебе звонили Катя, Настя, Рома, Аня и Денис. – Папа, небритый и осунувшийся, встретил меня в прихожей. – Ну и Макс, конечно.

– Это радует, – вздохнула я. – Как ты поживаешь?

– Ничего.

Я послонялась по квартире: ковер пыльный, в кухне, на обеденном столе, крошки и грязные разводы. Завтра придется устраивать генеральный шмон. Хорошо, что еще не скоро в школу.

– Мама тебе звонила? – спросил отец.

– Нет. А тебе?

– Если бы она решила позвонить, то логичнее было бы тебе.

– У нее ведь даже нет телефона…

– Могла бы с городского позвонить. Твой-то номер она знает!

– А твой? – спросила я. Жена не знает телефон своего мужа? – Ты что, не мог купить ей мобильник? Он стоит-то тысячи четыре, если без камеры…

– Куплю обязательно, когда она вернется…

– Ты думаешь, мама вернется?

– Вернется! – Папа жалко улыбнулся. – Рано или поздно…

Я понимаю, что жизнь у него и без того не сахар, и тему мамы быстро сворачиваю. А вообще-то у меня поднакопилось много вопросов. Почему ты никогда не делал подарков маме? Даже ко дню рождения и к Восьмому марта? Почему мы никогда втроем не ездили к морю? Что произошло у мамы в клинике? Нет, задавать их сейчас – по меньшей мере жестоко. Мне все-таки жалко отца, а про маму – что и говорить…

После ужина я позвонила однокласснице Катьке Трубинской. С Настей разговаривать не хотелось. Она – сто пудов! – закидает по просьбе дурака Максика всякими многозначительными вопросами.

Хотя, если задуматься, чем Максик-то виноват? Розы подарил, на плеер раскошелился, и я сама обещала, что буду звонить ему. Воспитанная и интеллигентная девочка в этой ситуации постаралась бы спустить все на тормозах, постепенно давая понять, что былые чувства растаяли в тумане… Но это так противно. Была бы сейчас мама! Можно было бы ей все рассказать. В отличие от Наташи мама никогда меня не воспитывала. Обычно она говорила: я бы поступила вот так и так, но вообще-то решать тебе. Мама почему-то любила повторять: ты свободна. Как-то так особенно мечтательно это произносила…

Не дождавшись вестей, Максик позвонил сам. Я как раз душ принимала.

– А Лена спит. Устала с дороги, – объяснил отец.

Я почувствовала громадное облегчение.

Но на следующий день телефон затрезвонил с утра пораньше. Опять этот Макс. Голимый придурок! Сказано же тебе: устала с дороги!

– Алло! – крикнула я трубку. Сейчас тебе, Максик, мало не покажется!

– Лен, ты уже вернулась? – донесся до меня далекий и родной голос мамы.

Глава 15

Следующий день был выходной, но я почему-то проснулся рано – еще затемно. Вдруг в соседней комнате что-то упало. Я напрягся. Кто же там? Карташов? Я вслушивался, но кругом было тихо. Показалось, решил я и попытался снова уснуть, но в коридоре раздались шаги. Я вскочил. Точно – Карташов! Они пронюхали про нашу деятельность! И теперь проникли в квартиру…

Дверь начала приоткрываться. В проем просунулась голова Леонарды.

– Проснулся, наконец. Вставай – я кофе заварила. Нам нужно поговорить.

Дверь опять прикрылась. Я накинул халат, наскоро умылся и вышел на кухню. Здесь никого не было.

– Я тут, – окликнула она из комнаты. – Ты же знаешь – я не терплю кухонь. А здесь кто-то бывал.

В той самой комнате, где Гришка писал Лизину парсуну, на столе дымился кофе, а Леонарда сидела в кресле, в котором всегда позировала Лиза. Леонарда была в черном, причудливо расшитом стразами и жемчугом наряде. Я невольно сравнил ее с Лизой – Леонарда показалась мне колючим сучком с засохшего дерева. Она курила длинную тонкую трубку, и дым улетал в открытую форточку.

– Я тебя ищу, друг мой, с Нового года, – говорила не торопясь Леонарда, отпивая кофе. – Тут нет никого, сотовый – недоступен. Сам ты не звонишь, не приезжаешь. Хотела тебя с Рождеством поздравить.

– Некогда было. Я вступил в одно общество. Работы теперь по горло…

– Если не секрет, что за общество?

– Какой же от тебя может быть секрет?! Называется оно «Союз вольных инквизиторов». Их девиз: «За мир без ведьм и колдунов», – неожиданно для себя прикололся я.

– Я так и думала, – тяжело вздохнула она. – И как же они, то есть вы действуете?

– По старинке. Разводим костры и…

– Предчувствие меня не обмануло. – Она глубоко затянулась. – А как же ты вступил в это общество? Добровольно?

– Нет, конечно. Они сами на меня вышли и потребовали дать сведения о тебе.

– И ты дал?

– Пока нет. Но, сама понимаешь, куда деваться?

– Понимаю. Расскажи о них подробней. Где они, кто?

– Их главная штаб-квартира в Питере.

– Что-то слышала, – кивнула Леонарда. – А тут?

– Тут – на бульварах. Фонд «Обелиск». Для отвода глаз ищут ленинградских блокадников. Находят под это дело колдунов и жгут…

– Ясно, ясно, – поспешно перебила она.

У меня зазвонил телефон.

– Они? – Леонарда поперхнулась кофе.

– Наверно… – Я беззаботно снял трубку.

– Алексан Василич, прости, что в праздник беспокою. Кстати, с Рождеством тебя и Лизу. Мне сейчас звонил заказчик с Пятницкой, у которого ты был под Новый год. Там возникли проблемы. Я обещал, что ты подъедешь к нему до вечера.

Леонарда с немой тревогой наблюдала за мной.

– Хорошо еще, что он сейчас позвонил, – продолжал Губанов. – А то и древесину для него уже завезли.

– Дрова завезли – теперь можно костерок палить, – сказал я, покосившись на нее.

– Вот именно, – засмеялся Губанов. – Только и осталось бы. Ну, значит, Алексан Василич, подъедешь сегодня до вечера?

– Обязательно. – Я положил трубку.

– Они? – Леонарда все еще на что-то надеялась.

– А кто же?

Она в тягостной задумчивости сидела с пустой чашкой в руках.

– Тебе еще налить? – поинтересовался я.

Она не услышала вопроса.

– Хотела в офисе у себя кое-что переделать, думала с тобой посоветоваться, – наконец проговорила Леонарда. – Но теперь не до того. А на этот фонд будем влиять.

– Как же ты будешь влиять?

– Я буду?! – вскрикнула она. – На это профсоюз есть! Увидим, за что мы им отстегиваем!

Леонарда поспешно натянула сапоги, щедро украшенные самоцветными камнями и золотой вышивкой, завернулась в длинную до полу соболью шубу и, накинув глубокий капюшон, выскочила из квартиры.

На Лизином кресле она забыла ключи. «И славно, – подумал я. – Теперь сюда не сунется. А когда все закончится, ключи будут Лизины». Только когда все это кончится?! Хотя теперь, при поддержке профсоюзов, дело пойдет быстрей. Я засмеялся, представив Иннокентия и Леонарду вместе.

Но мне опять вспомнилась Лиза в тренировочном костюме, покорно слушающая инструкции Карташова, заспанный, заросший Гришка в зимних ботинках. Мне было невыносимо жаль Лизу, особенно в сравнении с разодетой Леонардой, которая себя в обиду не даст – обидит первой. Я ничего не мог сейчас сделать для Лизы. Не мог даже ей позвонить. Вчера, когда мы возвращались от Гришкиных родителей, Глинская обещала за сегодня навести справки о Марине. Потом будет устанавливать связь Марины с Гришкой. Потом – выявлять причины интереса «Обелиска» к Гришке… Конца-краю не будет этим выявлениям, наведениям, установлениям!

Вечером я поехал на Пятницкую. Там меня, как и в прошлый раз, окружило веселенькое толстенькое семейство: папа, мама и сынок. Все одинаково маленькие и кругленькие, по-летнему одетые, в майках и шортах.

– Проблемы какие? У нас нет проблем, – смеялся папа. – Мы просто решили немножко переиграть. Все здесь оформить в стиле ампир. Не модерн, а ампир! Фирштейн? [4]4
  Понятно? (искаж. нем.).


[Закрыть]

– Здесь? Ампир? – вырвалось у меня.

– Мы были в гостях, – смеялась мама. – И там нам очень понравилось. Там везде ампир! Мы тоже так хотим.

– Хорошо, что вы еще не приступали, – добавил папа.

– Как вы себе представляете ампир? – спросил я.

– Это вы должны представлять, – веселился папа. – Вы специалист. Вы представляете себе ампир?

– Я представляю себе: ампир – стиль конца XVIII и первой четверти XIX века, продолжение и завершение классицизма.

– Нам нужен ампир, а не классицизм. Нихт фирштейн? [5]5
  Не понятно? (искаж. нем.).


[Закрыть]

– Специфика ампира, – я не замечал их веселой язвительности, – прослеживается главным образом в больших казенных зданиях, триумфальных арках, монументах. Ампир – стиль милитаристической и бюрократической империи Наполеона I. Внутри зданий – просторные холодные залы, ротонды.

Они разом вопросительно вскинули брови.

– Ротонда, – пояснил я, – круглая комната, сверху перекрытая обычно куполом, который поддерживается колоннами. Персье и Фонтен создали ампирный стиль в обстановках дворцов Тюильри, Компьеня и Мальмезона. В основу они положили формы античной мебели в сочетании с мотивами египетского искусства. Для ампирной мебели характерны округлые контуры, ножки и ручки в виде крылатых сфинксов, лебедей, звериных лап и тому подобного, используется стилизованная военная символика или античная, скажем – факел, стрела. Часы и канделябры делаются в виде урн, колонн и памятников…

У меня заиграл сотовый.

– Я сегодня уезжаю в Питер. Мне нужно тебя видеть, – грустно говорила Глинская. – Дома тебя нет. Где ты?

– Рядом с тобой. Как дела с Мариной?

– Все расскажу. Когда тебя ждать?

– Скоро.

– Скорее. А то мне ехать надо.

Я отключился.

– Мы согласны! – радовалось круглое семейство. – Вы нам рассказали даже лучше. Просто сказка! То, что мы видели, – ерунда. Мы хотим быстрей!

Мы обсудили формальности и детали, и вот я уже у Глинской, в ее уютном закутке среди старых книжных шкафов.

– Дела с Мариной таковы. – На лице Глинской лежала печаль, она улыбалась лишь губами. – Примерно десять лет назад Марина вышла замуж за некоего военнослужащего с двумя детьми. И вскоре все они съехали оттуда. Пока неясно куда. Скорей всего – на окраину. Необходимо мое личное там присутствие. Ты знаешь, у меня такое чувство, что ее в живых уже нет.

– И как же теперь быть? – спросил я, тоже предавшись печали.

– Ты не волнуйся. Я найду ее живой или мертвой. Не в этом дело. А поехали вместе?! Вдвоем веселей. Так ехать одной не хочется. А? Поехали?

– Не могу. Новый заказ…

– А там ты реально поможешь своим друзьям. Мы быстро – в четыре руки – все сделаем. И скоро будем здесь. Давай?

– Никак не могу.

– Тогда хотя бы отвези меня на вокзал. Да посади в поезд. – Глинская улыбнулась. – Да оставайся в нем сам. Поехали?

Мы вышли к машине и поехали на Ленинградский вокзал.

– Ты знаешь, глупо, – сказала она, когда мы уже шли по перрону, – но у меня такое чувство, что больше мы никогда не увидимся. Тяжело как. Значит, не поедешь?

Валил крупный мягкий снег, и от этого белые станционные огни и все вокруг становилось далеким, ненастоящим.

Вскоре поезд с ней исчез в снеговой пыли.

С площади трех вокзалов я выехал на Садовое кольцо. Здесь намело сугробы. Машины медленно двигались сквозь снежную пелену. Я думал о Лизе. И тут мне пришла в голову простая мысль: попробовать послать SMS на Гришкин мобильник. Не останавливаясь, я набрал: «Л., выходи к подъезду через 20 минут. С».

Приближаясь к ее дому, я неожиданно поймал себя на мысли, что конспиративную квартиру – этот зал ожидания непонятно чего, вагон поезда непонятно куда – именую уже «ее домом». Время шло, шло, ответа не было. Наверное, думал я, Гришка спит с телефоном в кармане, а Лиза на кухне. Но меня все равно тянуло к ее дому. Хотелось хотя бы побыть неподалеку от нее. Такие вот скромные желания.

И тут пикнул сотовый. Я раскрыл сообщение: «Выходить с Г.?» – и поспешно отправил: «Одна, и немедленно!» – и остановился. Я был уже у ее подъезда.

Лиза села рядом, лишь прикрыв дверь. Она смотрела на меня радостно и тревожно, ожидая новых известий или инструкций.

– Закрой дверь, – сказал я.

Она послушно хлопнула дверью. Я осторожно выжал газ, и мы поехали.

Мы неслись в снежной мгле, обгоняя бесконечные самосвалы с горами снега, и опять, как давным-давно на альпийском фуникулере, мы были одни на этом странном свете.

Уже в Бутове я спохватился, что дома есть-то нечего. В супермаркете мы торопливо набирали все подряд, точно собрались на зимовку. Потом, в квартире, вывалили все наше добро на стол и, открывая и пробуя колбасу вперемежку с пирожными, запивали их вином и лимонадом. Мы сидели рядом на диване и наспех, точно кто подгонял нас, распаковывали новые и новые свертки.

– Постой, – сказал я. – Что же мы делаем?

Лиза посмотрела на меня долгим мучительным взглядом и вдруг, обхватив обеими руками за шею, безутешно зарыдала. Горячие слезы покрыли мои щеку, нос, глаза, а я молчал и только беспомощно гладил ее спину в конспиративной тренировочной куртке. Чем я мог утешить Лизу? Сказать, что все когда-нибудь пройдет или что Глинская уже отбыла в Питер и скоро отыщет там какую-то Марину живой или мертвой?

– Я к тебе приехал сказать… – начал я, сам не зная, что дальше. – Чтобы увезти тебя. Что все кончилось. Что мы теперь всегда будем вместе и нас никто не разлучит.

Я видел ее темные и блестящие от слез глаза совсем близко, но не мог понять их.

Потом мы опять торопливо ели. Под грудой свертков я нашел тонкую длинную трубку Леонарды и выкинул в ту же форточку, куда так лихо сегодня утром улетал дым из нее.

– Тут столько женских вещей! – ахнула Лиза, когда мы вошли в спальню.

Я небрежно махнул рукой, хотя именно сейчас понял, что Леонарда вовсе не считает, будто мы разошлись навсегда. Оказывается, она ждала меня на Новый год, на Рождество. Колдовство, видно, не заменяет мужа. Проблема!

И в подтверждение моих мыслей она позвонила:

– Саша, радость моя, обещай мне сейчас же ради нашего мальчика и моего спокойствия, что ты пока не будешь ходить в свой ужасный «Обелиск».

– Ладно, ладно, – быстро ответил я. – Пока не буду.

Лиза с удивлением перебирала эксклюзивные и будто старинные платья Леонарды, пропахшие душистым табаком.

– Все это можно выбросить, – неуверенно заметил я.

– Но чьи они? – удивлялась Лиза.

– Не видишь разве? Моей прабабушки. Сейчас уж такие не носят.

Лиза осторожно взяла одно, кремовое, и приложила к себе.

– Да… – вздохнула она, глядя в зеркало. – А жаль. Но ведь оно совсем новое?!

– Новое? – глупо изумился я и продолжал: – Была у меня жена. Сегодня. Это ее платья.

– Сегодня? Жена? – растерянно повторила она.

– Я не знал… – смешался я. – Да она и не жена.

Лиза глядела на меня, и мне стало больно. Я ждал, что вот сейчас она попросит: отвези меня назад. Куда назад? В конспиративную квартиру?!

Но она только молча смотрела на меня.

– Когда-то у меня была жена, Таня, – косноязычно объяснил я. – Но теперь она Леонарда.

– Леонарда… – эхом отозвалась Лиза. – Какое странное имя. И странные платья. Кто она, Леонарда?

– Не в том дело, – бился я. – Хотя смешно сказать кто: приворот мужей и отворот-поворот разлучницам-злодейкам. – Я невольно усмехнулся.

– Нет, кроме шуток? – допытывалась Лиза. – Твоя жена колдунья?

Она все стояла с кремовым платьем. Я подошел к ней, вынул из ее рук это платье и, скомкав, отшвырнул в угол.

– Ты моя жена, – поставил я точку в разговоре. – Но разве ты колдунья?

Потом уже мы лежали в темноте и болтали ни о чем, наслаждаясь нашей неожиданной свободой. Лиза, прильнув ко мне, водила пальцем по моему лицу, а я, обняв ее, глядел в потолок и видел там ее счастливо закрытые глаза.

Уснули мы незаметно и, кажется, одновременно.

Мне снилась Лена. Она собиралась в школу в длинном кремовом платье, отделанном венскими кружевами и бисером. Я наблюдала за дочкой через приоткрытую дверь своей комнаты, но выйти не могла – возле Лены, запихивая в портфель какие-то бумаги, топтался Карташов. Когда они, наконец, ушли, на меня напало жуткое беспокойство. Во-первых, Лену в таком виде не пустят в школу, а во-вторых, по дороге Карташов наболтает ей про меня каких-нибудь гадостей. Или еще хуже, втянет девочку в свой водоворот. Надо срочно связаться с ней. Но я никак не могла вспомнить номер Лениного мобильного. Беспокойство стало нарастать – я проснулась. Нет, слава богу, ее номер я еще не забыла. Хотя зачем мне сотовый? Я позвоню с городского на городской. Лена, наверное, уже дома.

Не думая о том, что время совсем раннее, а день сегодня выходной, я бросилась к телефону. Конечно, Ольга предупреждала меня: надо терпеливо ждать, пока Лена сама разберется в ситуации. Но вдруг она уже разобралась, а я все не звоню. С кем она поделится своими открытиями?.. Мои телефоны ей неизвестны.

– Лена, – позвала я в трубку. – Ты уже вернулась?

– Мама… Мам, это ты?.. Мам…

Я чувствовала: на том конце провода разыгрывается целая буря. Может быть, Лена уже поняла, что к чему, а может, еще только пытается понять и сейчас даже звук моего голоса будет для нее аргументом за или против.

– Мам, как хорошо, что ты позвонила…

– Вы ведь только вчера вернулись. Я не хотела беспокоить тебя. Как съездили?

– Да обыкновенно! Мы же не первый раз в этом пансионате… Вообще-то хорошо.

– Ну, еще какие новости?

– Больше никаких. Ты когда к нам приедешь?

– На днях, наверное…

– Приезжай скорее, пожалуйста. – Ленка закашлялась, но я различила тихий всхлип. – Мы по тебе очень соскучились.

– Я тоже соскучилась… А знаешь что? У меня теперь есть мобильник. Заскучаешь – звони. – Я продиктовала номер.

– Тебе его… Александр Васильевич подарил? – спросила дочь без тени иронии.

– Да, Александр Васильевич.

– Когда ты меня с ним познакомишь?

После этой фразы я не сомневалась: Ленины мозги встали на место. Ольга оказалась великим знатоком жизни и детской психологии.

– Я думаю – в ближайшее время, завтра-послезавтра. Я тебе скоро еще позвоню.

– А я – тебе, – обрадовалась дочь. – Ты как, справляешься с телефоном?

– Немножко. Только самые примитивные функции. Могу послать сообщение…

– Ну, ты молодец!

На столе в гостиной валялись коробки и пакеты. Вчера мы с Сашей так радовались внезапной встрече, так волновались, сами не зная почему, что не сумели ни поужинать толком, ни тем более убрать все в холодильник. С опозданием я занималась этим сейчас.

Из гостиной в кухню можно было попасть, пройдя просторный холл, но еще в первый раз, когда Гришка писал с меня парсуну, я заметила в стене узкую арочную дверь. Тогда я решила, что это декорации, но сейчас убедилась: дверь можно использовать по ее прямому назначению. Наверное, Саша с Леонардой предпочитали обедать в гостиной. Здесь у дивана стоял яркий, причудливой формы стол, а на кухне в углу только маленький круглый столик.

Наспех присев у такого, с утра можно выпить кофе. Одной, ну максимум вдвоем. А у них с Леонардой подрастал восьмилетний сын – об этом мне простодушно поведал Гришка. И вообще, у них было все… и еще совсем недавно. Я даже не предполагала, до какой степени недавно, пока не увидела вчера в гардеробной ее шелковые, переливающиеся стеклярусом платья. Может, они стали ей не нужны. Или проще оказалось нашить новые, чем возиться со старыми. И почему у Саши вырвался странный смешок, когда он упомянул о злодейках-разлучницах? Возможно, уходя из дома, Леонарда просто хотела что-то доказать мужу, но в разгар воспитательного процесса появилась я. Тоже злодейка-разлучница в ее персональной судьбе.

Впрочем, ее судьба, ее платья – не мое дело! А вот их сын…

Третья комната в квартире принадлежала ребенку. По сравнению с двумя другими она была самой неинтересной, безликой, напоминала картинки из журналов: шкафы вдоль стен, где-то между ними встроенная кровать, у окна столы: письменный и компьютерный. Когда мебель была расставлена, взрослые словно спохватились: накупили чудовищных мягких игрушек, ростом, должно быть, с самого мальчика, какой-то детской техники с сиренами и мигалками, на окна повесили яркие шторы, на пол постелили ковер. От этого комната уютней не стала.

А потом мальчика разыграли как карту в сложном споре взрослых: вырвали из этой искусственно сконструированной, но ставшей уже привычной для него среды… По замыслу Леонарды, Саша должен был почувствовать, что значит разлука с собственным сыном. Он и почувствовал, конечно. Но зачем мне судить о ее замыслах?! Я могу лишь кое-что предположить, но это бесполезное занятие.

Не важно, чего хотела добиться Леонарда, покидая дом и увозя с собой сына. Для Саши она в прошлом. Он сказал мне вчера об этом, и еще добавил: живи здесь, ты моя жена… Я ни минуты не сомневалась в искренности его слов, как и его чувств ко мне, но что он скажет, если в одно прекрасное утро увидит в комнате своего сына мою почти взрослую дочь. Правда, Ольга и здесь утешала меня: он будет рад вашей девочке. Но рад – этого мало. У Лены непростой характер, она станет смотреть на отчима с критичностью подростка и болезненно скучать по отцу… Я вступала в полосу новых проблем, не успев покончить со старыми. Словно напоминание о них, раздался звонок моего мобильного.

– Ты где пропадаешь? – оживленно спросил Карташов. – Почему трубку не берешь?

– В магазин иду. – Я поспешно открыла балконную дверь, чтобы он слышал шум улицы.

– Хватит по магазинам болтаться. К часу давай ко мне.

– К двум, – привычно взбрыкнула я.

– К часу, а то не успеете.

– Я чего-то не поняла.

– Не поняла? Мы сегодня с тобой в последний раз встречаемся. Наконец, этот дятел очкастый разродился. Доведем дельце до ума – и на свободу.

– Да? – спросила я, ощущая нарастающую тревогу. Какую судьбу уготовили мне добрые люди из историко-патриотической организации «Обелиск»?.. Может, сегодня я вообще в последний раз вижу этот мир – не только Карташова.

– А тебя тут «тринадцатая» зарплата ждет. Так что давай к часу. И не опаздывай! – внушительно закончил беседу Карташов.

После разговора я заглянула в спальню.

– Что ты делаешь? – спросил Саша, и я поняла, что он еще не совсем проснулся.

– Пытаюсь навести порядок в твоем доме и говорю по телефону.

– И с кем же ты говоришь?

– С Леной. И с Карташовым.

Кроме кровати в комнате не на что было присесть, и, поколебавшись, я села на край. Саша обнял меня за плечи, и через мгновение я уже лежала с ним рядом, погружаясь в атмосферу тепла и сонной разнеженности. Глаза у меня стали закрываться сами собой – ночью мы спали от силы часа три.

– Саш, ты не представляешь! Он сказал: увидимся сегодня в последний раз. Иннокентий дал новое распоряжение. Скоро все кончится!

– Чем кончится?

«А действительно, чем? – промелькнуло у меня. – Иннокентий доведет до конца свою кошмарную игру?»

– Не знаю… Не знаю чем… Но я чувствую – ехать надо.

– Выходит, что надо, – немного помолчав, ответил Саша. – Ты мне только звони, сообщай, как развиваются события. Возьми мой телефон.

Спать сразу расхотелось. Я вспомнила, что приехала сюда в спортивном костюме, и значит, прежде чем появиться у Карташова, должна побывать на конспиративной квартире – переодеться. Гришку лучше пока ни во что не посвящать – не пугать раньше времени.