Текст книги "Полюбить Джоконду"
Автор книги: Анастасия Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Теперь, хотя мы прямо и не говорили об этом, остро чувствовалось: предстоит что-то страшное. Я припомнила ужас, какой испытала при встрече с Иннокентием в начале операции. Потом ужас померк, растворился в радостном и грустном, а теперь вернулся, сжал сердце холодным кольцом.
– Будь очень внимательна и осторожна, – предупредил Саша прощаясь.
Я кивнула, подумав, что так и не научилась этой премудрости, даже пройдя солидную школу у Карташова. У меня в жизни было другое предназначение и другие таланты. Но получалось, теперь моя собственная жизнь и жизнь Гришки зависят именно от этих способностей.
Глава 16
Я отвез Лизу на конспиративную квартиру и сразу поехал домой. У Карташова она должна быть в час. Значит, в половине второго будет звонить. К назначенному времени моя тревога усиливалась с каждой минутой. Я сидел у телефона и, чтобы отвлечься, рисовал на компьютере ампирный проект для Пятницкой. Здесь было много мелочной работы – вырисовка звериных лап, стрел, копий, шлемов. Потом я вспомнил, что у меня валялся где-то диск с этими формами, нашел его, и работа пошла быстрей.
Однако время приближалось уже к двум, а телефон молчал. Я снял трубку – проверить, не отключен ли, и сразу положил: все было в порядке.
Перевалило за два. Я представлял: вот Карташов дает последние указания, Лиза что-то переспрашивает. Потом он отсчитывает «тринадцатую» зарплату и повторяет инструкции… Вполне сцена может растянуться на час. Но уже 2.30. А вдруг что-то случилось с Лизой?! Что? Я не мог больше ждать, выключил компьютер и ходил по комнате, глядя на телефон.
А если, наоборот, ничего особенного не случилось, и Лиза поэтому не спешит звонить? Карташов ее просто обманул, что все кончается? А все осталось по-прежнему. Часы показывали уже без пяти три!
Но Лиза обязательно позвонила бы. Значит, она не может. Почему? А вдруг – она вообще не позвонит?! И тут зазвенел телефон.
– Саша, – взволнованно говорила Лиза, – мы сегодня уезжаем в Петербург…
– А Карташов? – зачем-то спросил я.
– Карташов подтвердил, что все, – больше мы с ним не увидимся.
– Ехать сегодня?
– Да, в 23.08.
– Давай завтра. Я тоже поеду…
– Нет. Карташов выдал уже билеты на поезд.
– И что делать в Питере?
– Не знаю. В Петербурге на нас с Гришей заказан номер в отеле «Петроградский». Карташов сказал, что мне туда позвонят и сообщат.
– Понял…
Теперь нужно было действовать. Наступал последний акт нашей общей трагедии. Завтра рабочий день. И если я просто так уеду – будет скандал. Необходимо закончить эскизы и сдать их. До вечера успею.
Я бросился к компьютеру. Но мысли перескакивали на предстоящую поездку, я с трудом возвращал их к пятницкой квартире. Работы оказалось непредвидимо много: пять комнат, холл, кухня и даже туалеты. Я не успевал.
Сразу по приезде в Питер, соображал я, с Лизой и Гришкой ничего случиться не может. Если я приеду на полдня позже, то не опоздаю.
Всю ночь я лихорадочно рисовал. И утром был в офисе с уже готовым проектом. Губанов не заставил себя ждать – тотчас отбыл к клиенту. А я отправился к Макару отпрашиваться на несколько дней.
– Если они сейчас подпишут, – размеренно, с неохотой потянул Макар, – то езжай, Саша. Но если возникнут переделки, возвращайся немедленно.
Вскоре Губанов вернулся сияющим. Подписал! Я спешно начал собираться. Но тут по коридору послышался губановский топот… Дверь моего кабинета распахнулась – влетел Губанов.
– Алексан Василич! Христом Богом заклинаю, прошу – не уезжай! Не уезжай, Алексан Василич!
– Он же подписал!
– Подписал!.. – Голос Губанова сорвался. – Но ты ведь сам видел заказчика. Я знаю таких. Он раз передумал. И еще двадцать раз передумает! Не уезжай! Они же сделают меня! Ну хочешь, я на колени встану?!
– Не сделают, – бормотал я, собирая бумаги. – Меня Макар отпустил.
Губанов уже опускался на колени. Я проскользнул мимо него и ударился в бега. А за мной – опять губановский топот.
Уже на вокзале я купил сотовый и сразу позвонил Лизе. Телефон соединился, погудел и отключился. Я снова набрал номер – и опять что-то не сработало. Я набрал в третий раз. Было занято. Я отключился. И телефон тут же зазвонил.
– Саша, – услышал я приглушенный родной голос Лизы. – Ты сейчас звонил? Я не хотела говорить из номера.
– Правильно, – поддакнул я.
– Мы устроились в гостинице на Морской. Пока ничего. Я тебе буду звонить. Или посылать эсэмэски.
– Хорошо. Сообщай обо всем подозрительном. – Я уже заходил в вагон.
Гришка дремал. Я взглянула в темное окно вагона и крепко сжала на коленях огромный кожаный ридикюль, купленный сегодня по совету Ольги в Петровском пассаже. В ридикюль я сложила вещи первой необходимости: мыло, маленькое полотенце, бутерброды, деньги и документы, журнал для чтения в дороге, маникюрный несессер и прочие мелочи. Все остальное: белье, одежда, обувь, туалетные принадлежности – ехало в Питер в Гришкиной сумке. Благодаря Карташову мы с Гришкой постепенно превращались в образцовую семейную пару. Все начинается с мелочей! Я криво улыбнулась. На самом деле, конечно, не дай бог такого мужа, как Гришка! Вечно ему страшно, а не страшно, так лень. А не лень – так неохота!..
Сколько сил я потратила сегодня, чтобы уломать его на поездку. Исписала пять листов! А сколько восклицательных знаков поставила… И еще умудрялась щебетать при этом:
– Ну, пойми, Гришенька, так нужно для моей новой работы, для успешного развития карьеры. Пока у меня не очень хорошо получается. Сейчас пройдет испытательный срок, и менеджер уволит меня. Она и так вчера кричала…
Гришка еще не достиг моего уровня виртуозности: он мог или писать, или разговаривать.
«УЛОЖИМСЯ ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ? КТО ОПЛАЧИВАЕТ ПОЕЗДКУ?»
Я досадовала, что в конспиративной квартире не предусмотрен компьютер. Набирать ответы на клавиатуре было бы значительно легче, ну хотя бы физически. Отписав Гришке очередную порцию аргументов (что-то про Глинскую и про скорое возвращение в семью), я блаженно затрясла правой рукой, обдумывая, как его еще можно убедить, но тут раздался звонок мобильного.
Как это ни странно, звонил не разгневанный моей бестолковостью Карташов, а жена Макара Ольга. Она предлагала пойти куда-нибудь развлечься, хотя бы посидеть в кафе и прогуляться по магазинам, если не придумаем ничего лучшего.
– Давайте, – к собственному ужасу, согласилась я: дел перед отъездом был целый вагон, да и сам факт отъезда все еще находился под угрозой.
– Жду вас в половине четвертого. На Маросейке в начале улицы, у выхода из метро «Китай-город».
Я положила трубку и, глядя Гришке в глаза, медленно и громко произнесла:
– Гриша! Нам надо ехать. Обязательно.
– Поедем, раз ты так просишь…
– Я сейчас должна встретиться с приятельницей, вернусь где-то в семь. Собери, пожалуйста, вещи.
– Ладно, соберу. Только ты недолго.
Опять боится, опять волнуется. Что за человек?
– Не беспокойся. Наш поезд уходит с вокзала в одиннадцать вечера. – Я на всякий случай открыла сумочку, вытащила билеты и прочитала вслух: – Время отправления 23.08.
Вместе с билетами Карташов вручил мне солидную сумму наличными (это и была, по всей видимости, «тринадцатая» зарплата), кредитную карту (объяснил, что ее будут пополнять по мере необходимости и чтобы мы не стеснялись в средствах) и квитанцию об оплате за номер люкс в отеле «Петроградский».
– Дальнейшие сведения получишь на месте. Тебе позвонят.
Только собираясь на встречу с Ольгой, я вспомнила о Саше. Он же давно ждет моего звонка, а я тут прыгаю вокруг Гришки. Невозможный он человек! Думает я ему кто? В переходе под Сухаревской площадью, растворившись в толпе, я бесцветным голосом провещала в трубку: «Едем в Питер, поезд в одиннадцать вечера сегодня, жить будем на Морской, отель «Петроградский», – и быстро отключила связь.
Как правильно догадалась Глинская, все дороги вели в Питер. И хорошо еще, что она там. Не так страшно, по крайней мере… только чем она поможет? Одна против Иннокентия и его своры. А все-таки у Саши надо обязательно взять ее телефон – так будет спокойнее.
Нет, думала я дальше, спокойствие в ближайшее время мне не светит. Когда я теперь увижу Ленку? И надо же было наобещать ей с три короба, чтобы тут же убедиться – все обещанное невыполнимо. Просто фантастика… Я переживала еще и потому, что дочь в первый раз после долгого отчуждения поверила мне, трагический барьер был наконец-то сломлен. А теперь я воздвигала новый собственными руками.
От Лены мои мысли вихрем метнулись к Саше, но и здесь не было ничего утешительного. В Москве мы привыкли довольствоваться короткими встречами, часто в машине или на людях. Но теперь я понимала: это гораздо лучше, чем не видеться вообще. Захотелось наплевать на Ольгу, взять такси и поехать в Бутово. А вдруг это опасно? В действительности наши отношения должны быть глубоко безразличны всем: Иннокентию, Гришке, Карташову. Но существует неписаное правило: отношения надо скрывать. Мы просто помешались на конспирации!
Я вышла из метро, окончательно запутавшись в рассуждениях. Ольга уже стояла в условленном месте.
– Ну, Лиза, придумали, как нам с вами время провести? – Она улыбнулась.
– Нет. Честно говоря, я думала совсем о другом.
– Вы расстроены? Встревожены? – Ольга внимательно на меня смотрела: мы шли вверх по Маросейке мимо храма Николы в Клениках, мимо свежеотреставрированных боярских палат. – Для начала пойдемте в кондитерскую – заедим горькие мысли сладкими пирожными.
В кафе «Эстерхази» мы заняли место в глубине зала у стеклянной витрины, больше напоминающей стенд этнографического музея: в ней красовались экстравагантные сапожки, зеркало в потемневшей бронзовой раме и плетеный сундучок.
– Нам по два пирожных «Эстерхази», по чашке эспрессо, – обратилась Ольга к девочке-официантке в пестром сарафане со шнуровкой и в красном капоре.
Через несколько минут красная шапочка принесла заказ.
– Очень вкусно. – Я похвалила пирожное. Вкус его я разобрать не могла, просто ужасно хотелось есть, в глазах буквально мутилось от голода.
– Как дочка? – Ольга весело подмигнула мне, отхлебнув кофе. – Звонили ей?
– Звонила. Мы очень хорошо поговорили.
– Значит, вы не из-за дочки такая грустная?
– Как вам сказать? Я ей обещала, что на днях появлюсь, объясню все… А теперь – все летит в пропасть по независящим от меня обстоятельствам.
– Что-то случилось?
– Нам срочно приходится уезжать из города.
– Вам с Сашей?
– Хорошо бы с Сашей! – начала я в запальчивости, но осеклась. – У Гриши. Помните, наш приятель? У него проблемы, надо его поддержать. Одним словом, мы сегодня ночью уезжаем в Петербург.
– С Гришей? – вытаращила глаза Ольга. – Да что он к вам привязался?!
– Ну кто ему еще поможет? – оправдывалась я. – У них с женой четверо детей. У нее совсем времени нет. Родители старенькие. Саша – единственный друг – по горло занят на работе.
– Все равно, это очень странно! – возмущалась Ольга. – И как он только отпускает вас?!
– Да, нам всем сейчас тяжело. Выбираем между плохим и худшим.
– Значит, – Ольга искала ключ к разгадке нашей шведской семьи, – эти неприятности каким-то боком затрагивают и Сашу?
– И Сашу, и меня – всех. – Я обрадовалась, что разговор опять входил в приличное русло.
– Но ехать надо именно вам, – не унималась Ольга. – И что у нас за мужчины такие? Один беспомощный, как ребенок, другой, видите ли, на работе занят!.. А как же вы это все дочке объяснили?
– В том-то и дело, что никак. И не представляю даже, с чего начинать…
– Знаете что, Лиза, – заговорила Ольга, немного помолчав, – я вам скажу по своему опыту: детям всегда надо говорить правду… Правда тоже разная бывает, иногда ребенок может быть шокирован. Но тогда… ситуацию надо приукрасить, смягчить. А вот обманывать, а тем более скрывать – нельзя точно.
– Что же делать?
– Позвоните ей. Расскажите обо всем, насколько это возможно.
– Может, не надо? – раздумывала я. – Зачем ей раньше времени забивать голову? Скоро занятия в школе начнутся…
– Не того вы боитесь, Лиза! Не того! Мы все хотим своим детям добра: чтоб они выросли здоровыми и выучились, знания получили. И большинству это удается: дети оканчивают университеты, становятся специалистами, зарабатывают деньги. Но в остальном… И главное, они привыкают к мысли, что вам от них ничего не нужно, даже участия.
– Как можно требовать участия? – удивилась я. – Оно или есть, или нет!
– Да, что касается всех остальных, вы правы. Но если речь идет о вашем ребенке… участие, сострадание, все человеческие чувства – их воспитывать надо. И материалом вовсе не обязательно должны быть жалостливые рассказы о животных. Вот вы, красивая, молодая женщина, явно переживаете кризис и боитесь поделиться горем с единственной, почти взрослой дочерью! А почему?
– Это все так сложно… она не поймет.
– А вы учите ее понимать. Я двоих детей вырастила и уверена: надо объяснять каждый шаг, каждую ситуацию, чтобы потом…
– Что?
– Не стать вдруг никому не нужной.
– Простите, Оля, вы так говорите, как будто о себе…
– Да! Угадали! О себе! Думаете, мне нужен этот проклятый антиквариат?! Временами я его просто ненавижу! А что еще делать? Сыновья выросли, у них своя жизнь. Звонят раз в неделю, раз в месяц заезжают и уверены, что выполнили свой долг. Им не приходит в голову, что матери может быть грустно, тяжело, одиноко – с детства я все скрывала от них. Не хотела голову ерундой забивать!.. Ну, звоните дочке!..
Ленка отозвалась мгновенно:
– Чего, мам?! Ты едешь?
– Нет, Лена. Пока я приехать не смогу.
– А я тут генеральный шмон к твоему приезду учинила и торт приготовила.
– Испекла?
– Нет, коржи мы с Настей купили. Зато начинку сделали сами: взбитые сливки, киви и свежая клубника.
– Ты где зимой клубнику достала?
– Секрет. Ну, когда приедешь?
– У меня проблемы, – начала я осторожно.
– С Александром Васильевичем?
– Нет, мои собственные. Сегодня я уезжаю из Москвы. В Питер еду.
– А вернешься когда?
– Недели через две, может.
– Значит, торт можно съесть? – как ни в чем не бывало спросила Ленка. – Я Настю позову.
– Лена, – сказала я, как будто прыгнула в холодную воду. – У меня неприятности и плохое настроение.
Я вообще-то не очень умела жаловаться, а тем более собственному ребенку. Но Ольга права: порой из-за глупой, неуместной родительской деликатности дети вырастают чудовищами.
– А ты о неприятностях не думай! – Ленка неловко попыталась проявить душевность. – Вспоминай об Александре Васильевиче или… обо мне.
– О неприятностях забыть невозможно, их надо ликвидировать. Но ты действительно самое главное мое утешение.
– Я тебе каждый день звонить буду! – расчувствовалась дочь.
Мы распрощались.
– Ну, решили проблему? – Ольга с улыбкой слушала наш разговор. Я кивнула. – И выиграли качество! Это такое шахматное выражение, но муж любит его по разным поводам употреблять… А давайте выпьем немного.
Я видела, что Ольга хочет растормошить меня, и улыбнулась:
– С удовольствием.
В конце концов, от этой проклятой поездки все равно никуда не деться, и если жизнь дала мне возможность провести пару приятных часов, зачем я буду портить их себе и Ольге?
За бокалом токая Ольга рассказала, как после Швейцарии решила тряхнуть стариной – походить по книжным. Денег потратила много, а толку…
Сложись ее жизнь иначе и не встреть она Макара, Ольга запросто могла бы стать классным преподавателем литературы. Она рассказывает о книжных новинках так заразительного, что я тоже загорелась.
Чтобы не скучать в дороге, Ольга предлагает мне взять с собой июльский номер «Иностранной литературы».
– Не самый свежий, зато удачный. Знаете, этот журнал теперь стал очень нестабильным. Иногда и посмотреть не на что, а в этом – целых три вещи! – Мы уже вышли из кафе и переулками двигались к Лубянской площади. – Обязательно прочтите английский роман, в названии что-то про железо, и статью – перевод с французского. Ах, как я вам завидую! У вас будет время почитать спокойно. А мне уже завтра…
– Не завидуйте, – выговорила я почти на автопилоте. – В Петербурге нас не ждет ничего хорошего!
Я опять раскисла. И Ольга потащила меня в Пассаж, приговаривая что-то в том смысле, что только мужчины напиваются с горя, а настоящие женщины идут за покупками. Мы переходили из секции в секцию, разглядывая заурядные вещи по незаурядным ценам, пока я не наткнулась на этот ридикюль и, не подумав хорошенько, отвалила за него целый мешок денег. В оправдание скажу: я вспомнила, как потрясающе выглядела с таким же ридикюлем Ольга, когда я в первый раз увидела ее в аэропорту. Правда, одета она была в палевый каракульчевый жакет и длинную шелковую юбку. А к моей ржавой куртке и джинсам больше подойдет сумка из брезента, которая стоит дешевле во много раз. Особенно если на вьетнамском рынке покупать.
Тогда настроение у меня испортилось совсем. Зато теперь, разглядывая ридикюль, я с удовольствием осознавала, что купила замечательную вещь. «Тринадцатая» зарплата, как и любые шальные деньги, утечет сквозь пальцы, разойдется по мелочам. А так у меня будет красивая кожаная сумка. К тому же очень вместительная. Тоже достоинство. От Карташова останется сумка, от Самета – шубка и несколько платьев. Так постепенно к старости у меня соберется коллекция хорошей одежды и аксессуаров. Жаль, что сапоги до того времени не дослужат – развалятся. Хотя в старости и одеваться-то, наверно, не захочется. И вообще, до нее еще надо дожить, а памятуя о том, в каких я нахожусь обстоятельствах…
Мое внимание отвлекло металлическое позвякивание: некто в белой поварской куртке пробирался во мраке дремлющего вагона, звенел железной корзинкой и бормотал:
– Холодное пиво, чипсы, сухарики, холодное пиво…
– Две бутылки дайте, – заспанно попросили у меня за спиной.
– Гриш, будешь пиво? – Я чуть потрясла Гришку за плечо. – И давай наши бутерброды доедим …
Глава 17
Морская улица – самый центр города. В десяти минутах ходьбы от нее я нашел подходящую гостиницу, маленькую, неприметную.
Войдя в номер, сразу повалился на кровать и уснул богатырским сном. В поезде мне не удалось поспать.
Проснулся только поздним утром. На телефоне был непринятый звонок от Лизы. Я тут же перезвонил.
– У нас дела такие, – оживленно говорила Лиза. – Теперь мы должны гулять по городу, смотреть достопримечательности, ходить по музеям и театрам. Пока все. Но тебе уже дважды звонил Дима Губанов. Я ему сказала, что ты отошел. Он просил – очень срочно.
– Сейчас перезвоню, – закончил я.
Если срочно звонил Губанов, значит, надо возвращаться. Хотя, в сущности, за два дня ничего здесь не изменится. Странное задание – ходить по театрам!
Но я все оттягивал разговор с Губановым. Перед возвращением на родину я решил немного проветриться, как говорили старые люди, прошвырнуться, и где-нибудь поесть.
Выйдя из гостиницы, я углубился в переулки. Однако мысль о Губанове и Москве досадно напоминала о себе. Я зашел в какой-то магазинчик, купил шпроты, мандарины, окорок и вернулся в номер. Поем и позвоню, решил я.
Но, к моему изумлению, мандарины оказались гнилыми, окорок – с сильным душком и даже с одного бока заплесневелым, а вместо шпрот я открыл труху в масле. Досадуя на все вокруг и на Губанова, я взял продукты и понес их в магазин.
– Ничего не знаю, – буркнула продавщица и раздраженно кивнула на дверь подсобки.
По липким ступеням я осторожно спустился вниз, пихнул дверь, обитую жестью, и оказался в заставленной коробками клетушке. За столом восседал солидный господин с бородкой и подписывал, не отрываясь, стопку накладных.
– Ба! Вот так встреча?! – В господине я не сразу признал однокурсника Антошу Докучаева.
– А-а, Аретов… – Антоша нехотя приподнялся, протягивая пухлую вялую руку. – Какими судьбами?
– Да вот – хотел поблагодарить за замечательные продукты.
Антоша лишь мельком взглянул на мой пакет, неожиданно юрко обежал стол, коробки и, выхватив его, скрылся на лестнице. Вскоре вернулся с другим пакетом и не глядя сунул мне – разговор закончен.
– Значит, ты теперь в торговле… – вздохнул я. – Все мы теперь в торговле.
– То-то и оно-то! Только вы распродаете свой талант, – Антоша вновь склонился над накладными, – а я талантливо продаю продукты питания. А кушать всем охота!
– Охота, – согласился я и вышел на волю.
В номере настырно пиликал не без умысла забытый мной сотовый. «Губанов»… – обреченно подумал я и взял трубку.
– Ну, здравствуй. Опять не могу тебя найти. – Это оказалась Глинская. – Много интересного узнала. Но по телефону не хочу. Завтра-послезавтра приеду. Но знаешь? Я почти уверена, что скитания нашего Гришки с Лизой в конце концов завершатся здесь, в Питере.
– Они уже здесь.
– А ты?
– Тут же. Но я сейчас уезжаю.
– Ничего, успеешь. Ты должен мне обстоятельно все рассказать. Садись немедленно в метро, доезжай до станции «Черная речка». Там выйдешь и жди меня.
Когда я был уже в вестибюле метро, опять загудел сотовый, на дисплее светился губановский номер. Нервы у меня сдали, я отключил телефон.
На «Черной речке» я простоял на сыром ветру минут двадцать, мучаясь тягостными видениями: беснующийся у телефона Губанов и хмурый Макар. Наконец, явилась Глинская:
– Рассказывай.
Я кратко пересказал то немногое, что знал о Лизе с Гришкой.
– А у меня новостей больше… – Глинская двинулась от метро.
– Мне ехать надо.
– Куда?
– На работу. Переделывать.
– А как ты собираешься переделывать? Топором и долотом?
– Каким топором?! Рисовать.
– У тебя в номере компьютер есть?
– Нет там ничего!
– Тогда я тебе, так уж и быть, одолжу свой ноутбук. Ты нарисуешь и пошлешь им.
Точно! – радостно мелькнуло в голове, и можно пока не ехать. Я включил телефон, и он тут же разразился губановскими позывными.
– Алексан, это ты?! А это я, Губанов! Сегодня к нам в контору приезжал заказчик с Пятницкой! Устроил бучу! Он понарисовал тут такого!.. Репин, блин, голимый! Фуфел… Короче, Алексан, все тебя ждут!
– А ты пришли мне его художества…
– Это зачем? Нет, ты сам приезжай!
– Пока я буду ехать – глухая ночь настанет. Сейчас метель на трассе. А так – к утру отошлю уже готовый проект. Ради скорости.
Губанов задумался:
– Говорил же я тебе… Ладно, сейчас вышлю. Глинская, хохоча, подхватила меня под руку:
– Идем. Я замерзла как собака. Здесь неподалеку кафешка есть – тебе очень понравится.
Кафе называлось «Осиновый кол». В полутьме пустого зала горели керосиновые фонари. Мы сели за столик у разбитого зеркала во всю стену. Мое отражение было с единственным глазом на лбу, Глинская оказалась вовсе без глаз. Привидение в белом саване принесло нам меню:
ВАРЕНЫЕ МУХОМОРЫ (грибная солянка)
ЖЕРТВА ПОВАРА (шашлык из баранины)
КРОВЬ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (телятина в остром соусе)
МОЛОКО ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (свинина в белом соусе)
КОЖА ВУРДАЛАКА (холодный шашлык)
ГОСПОДАРЬ ВЛАД (нарезка мясная)
МЕРТВЫЙ ГРЕК (брынза, овощи, салат, оливковое масло)…
Над нашими головами болталась удавка. За соседним столиком, завернувшись в черный плащ, сгорбился вурдалак с мертвецки-бледным лицом. Он злобно косился на нас.
– И что же может тут понравиться? – возмутился я. – Эту станцию мы давно проехали.
– Неужели? – Глинская лукаво улыбнулась.
– Ты это имела в виду, когда говорила, что нашла много интересного? – буркнул я.
Неслышно вернулось привидение с «молоком и кровью любимых женщин».
– И это тоже, – засмеялась Глинская. – Ну, слушай. Марины действительно нет в живых. Умерла она два месяца назад. Однако очень странная кончина. Отравилась рыбой.
Я сразу вспомнил Антошу и его гнилые шпроты.
– И много ты съел таких рыб? – поинтересовалась Глинская.
– Даже не притронулся.
– Вот! А Марина – две банки! Но дело в другом. Оказывается, она давным-давно развелась с военнослужащим и его детьми, как ты говоришь: проехала эту станцию. Жила одна как перст в однокомнатной квартире, здесь неподалеку. С соседями не зналась. Часто путешествовала. И поэтому ни у кого не вызвало подозрения, что ее давно не видно…
К нам попытался подсесть скелет в треуголке.
– Потом, потом… – отмахнулась от него Глинская и продолжала: – И только когда потянуло тлением – сообщили в милицию. Взломали дверь и в комнате на полу обнаружили уже разложившийся труп. Не за столом будет сказано: ее буквально лопатами отскребали от паркета.
У меня и без того кусок в горло не лез.
– А на столе, – продолжала Глинская, – стояли открытые консервные банки с тухлой рыбой.
– Ужас. – Я представил свой сегодняшний стол с Антошиными продуктами питания.
– Однако они могли протухнуть потом. Главное – труп сгнил, и никакое вскрытие… – Глинская остановилась, заметив мою тошноту. – Может, выйдем на воздух?
– Говори тут.
– А вскрытие этим рыбешкам никто не делал. В общем, зафиксировали причину смерти – отравление рыбой. И дело закрыли. Нет, нам нужно выйти.
На улице начинало темнеть.
– Где твой ноутбук? – Я с удовольствием вдохнул морозный воздух.
– У меня на квартире. Не люблю гостиниц.
– А квартира где?
– На Васильевском острове. Тебе определенно нужно проветриться. Пройдемся немного пешком.
Она ухватилась за меня обеими руками, и мы поскользили к Васильевскому острову.
– Смотри дальше, – продолжила Глинская. – Сразу после ее смерти «Обелиск» начал подбираться к Гришке. Связь? Быть может, наследство?
– Какое наследство?! – удивился я. – Она была медработником, лаборантом. К тому же постоянно путешествовала. Вряд ли скопила что-то.
– Так, – согласилась Глинская. – И обстановка в квартире это подтверждает. Но может быть, сама квартира?
– Выходит, – возразил я, – Иннокентий позарился на эту однушку, ужасно пропахшую и на отшибе. И ломовые бабки вбухивал и вбухивает в Гришку ради нее?! Сейчас Лиза с Гришкой живут в суперотеле на Морской. Там номер в сутки стоит…
– Верно, – кивнула Глинская. – Не нужна Иннокентию однушка. Он и без однушки хорош.
Она поскользнулась, и мы вместе упали.
– К тому же, – Глинская сидела на льду и не собиралась вставать, – такие люди, как Марина, очень редко составляют завещание. Почти никогда. И почему Гришке? Скорее уж его отцу. Но она ни с кем из них не общалась… И тогда о каком завещании может идти речь?
Я помог ей подняться. Мы двинулись дальше.
– А Гришкин двойник?! – вдруг вспомнил я.
– Очень хорошо, – одобрила Глинская. – Ты настоящий детектив. Что теперь у нас получается?
Мы миновали какую-то реку и шли уже старыми улицами.
– Тебе нравится Питер? – спросила Глинская. – Он напоминает наши места.
– Мое место в Бутове.
– Нет, где ты раньше жил, Замоскворечье: Обводной канал, набережные Москвы-реки, переулки… Похоже, правда?! Нас тоже оттуда скоро выселят. И тоже в Бутово. Так что же у нас выходит?
– Что Гришкин двойник, возможно, общался со «своей» теткой.
– Завтра же это необходимо выяснить. Но тогда возникает вопрос: что за наследство?
Я молчал.
– Не знаешь? – улыбнулась Глинская. – Ведь у нас есть ключ ко всей этой истории. С чего все началось?
– С блокадного периода, – догадывался я.
– Да. И ответ именно там! Иннокентий останется верен себе во всех жизненных извивах. Какова была роль Марины в период блокады? Отвечай!
– Кричать: агу, – ответил я.
– Что-что? А ну-ка, повтори!
Не успел я рта открыть, как Глинская смахнула снег с оконного карниза, запорошив меня с ног до головы.
– Повторяй-повторяй! – смеялась она.
– Агу-агу, – повторил я, отряхиваясь.
– Теперь давай на машине кататься! – Глинская сделала серьезное лицо. – Вон на той… – Она кивнула на первый попавшийся на глаза «жигуленок» с холмиком снега на крыше.
– Открывай.
– Что? – дурашливо возмутилась она. – Думаешь, не открою?
Она, глядя на меня, вытащила из своей сумки длинный пульт и, наставив его на машину, пощелкала кнопками. И к моему удивлению, «жигуленок», пикнув и мигнув фарами, отомкнул дверь.
– Прошу, – дурачилась Глинская, – на водительское кресло. Как проводки зажигания соединить, надеюсь, знаешь?
Она шагнула к «жигуленку».
– Стой! – Я поймал ее за плечо. – Закрой машину. И пошли отсюда.
– Не за тем я ее открывала! – Глинская скинула мою руку. И вдруг обернулась, глядя на меня торопливо и мучительно, точно пытаясь запомнить перед долгой разлукой.
Мы перешли еще одну замерзшую реку и вскоре были у Глинской. Эта ее квартира странным образом походила на московскую. Мы сидели в комнате, также беспорядочно заставленной старой мебелью. Глинская разливала чай, а я скачивал на ее ноутбук лист за листом художества Репина…
– …Блин, голимого, – смеялась Глинская.
Работы оказалось больше, чем я думал. «Фуфел» и в самом деле «понарисовал» – почти везде внес изменения, но особенно в туалеты.
После чая я сел за работу. Глинская ушла в дальний угол комнаты.
– Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, – неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. – Что нам это дает?
– Ничего, – предположил я.
– Нет, дает. Ведь со своим «агу» она не могла существовать автономно.
– Ее мать! – догадался я.
– Точно! Теперь мы выявили автономию: мать – дочь. Дочь отбрасывается. Остается мать! Итак, мать во время блокады работала в госпитале. И на этот госпиталь мы и должны перенести самое пристальное внимание. И рассмотреть: что же там могло случиться?
– Все, что угодно, – зевнул я. – Кто же знает…
– Смотри, – перебила Глинская. – В этот госпиталь попадали вначале только военные, а потом все подряд. То есть мирные жители славного града святого Петра. Так? Какими они туда попадали? Сытыми и здоровыми? Нет! Больными и голодными. Мотаешь на ус?
– Мотаю. – Мне было трудно гнаться за двумя зайцами – рисовать и кумекать про какой-то госпиталь.
– А в состоянии болезни и голода человек готов отдать все за насыщение и исцеление. – Глинская, мечтательно запрокинув голову, глядела на тени на потолке. – Моя бабка, между прочим, тоже блокадница. Такие кошмары рассказывала!
– Может, ты и к фонду имеешь отношение? – пошутил я.
– А чем плох фонд? – усмехнулась Глинская. – Вот ты, скажем, на что убьешь эту прекрасную ночь? На угождение холопским претензиям! А на что ты вообще тратишь свою жизнь? Да на то же самое! У тебя талант. Ты всю жизнь учился. И для чего? Чтобы послушно вставать в стойку «что угодно» перед очередным быдлом?! Да они все, вместе взятые, не стоят твоего мизинца!
– Что ты предлагаешь?
– Себя… Я давно собиралась тебе сказать… – вдруг быстро заговорила она, – ты нужен мне. А не им! Я больше не могу с тобой расставаться! Не могу… Что ты молчишь? Говори же! Я молчал.
– Мы не расстанемся больше? Ну скажи – нет. Скажи!.. – молила она.
– Не надо сейчас об этом, Аня… – попросил я.
Глинская вновь откинулась в кресле и медленно себе самой сказала:
– Нет, Саша, ты мой! – спокойно добавила она. – И только мой! Ты сам поймешь это. Я нужна тебе.
