Текст книги "Полюбить Джоконду"
Автор книги: Анастасия Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Глава 4
Я сидел за столом у себя в кабинете. Вот уже несколько дней Гришка пишет парсуну, и трижды я возил Лизу на сеансы. И странное дело, я часто теперь вспоминал ее, точнее, сами мысли навязчиво приносили воспоминания о ней, ее присутствие. Это мешало мне, мешало работать, жить, быть самим собой, наконец, безучастным и холодным ко всему. Я раскрыл бумаги и снова увидел: я подъезжаю к ее дому, она выходит, садится рядом… Мы едем вдвоем, она говорит о чем-то, смеется (кажется, тоже радуясь встрече). И я беззаботно болтаю, смеюсь, мельком поглядывая на нее, но так, чтобы не обнаружить своей окаянной несвободы. Какая она, Лиза? Удивительно, но я в своих грезах никогда не вижу лица ее, а как бывает в снах, только знаю, что это она.
В коридоре послышался приближающийся топот. Губанов влетел ко мне с дикими глазами:
– Алексан Василич! Древесину завезли – Прохорыч на ушах стоит! Макар уже пистон мне вставил! Я в трансе! Где проект?
– Через полчаса будет. – Я придвинул к себе чистый лист.
Губанов недоверчиво глядел на него и не уходил.
– Модерна по минимуму. Никакого гнутья, – говорил я, быстро рисуя.
– Как?! – Он заткнулся, словно проглотив жабу, и остолбенел.
– А так! У диванов, стульев – прямые, высокие спинки. Наверху немного резьбы… готической. – Я стремительно черкал по листу, припоминая Иннокентия Константиновича. – Деревянные подлокотники, лишь сверху обиты кожей…
– Как по минимуму?! – Губанов выходил из транса. – Да мне через час ехать к профессору этому… Да он меня!..
– Профессору? – переспросил я.
– Ну – заказчику! Ты же был у него в особняке ихнем. Да, Алексан Василич! Если б заказчики желали на пеньках сидеть или на жердочках, они, наверное, пошли бы куда-нибудь в «Икею»!.. (У Губанова в квартире пока вся мебель была из «Икеи».) Распишись, Алексан Василич, на каждом листе. Что я – крайний?! – И, схватив мои эскизы, он побежал дальше, бормоча под нос: – Успеем еще на компьютере оформить – может, красивей будет. Профессор этот сейчас оформит меня в стиле рококо…
И я вновь остался с ней вдвоем, осознавая, что присутствие Лизы чувствую теперь всегда. Мне было весело разговаривать с Губановым, потому что она была рядом и ей тоже было смешно. Сегодня вечером я опять повезу ее на сеанс.
С самого начала мы договорились с Гришкой, что писать он будет днем, а к моему возвращению в квартире уже никого не останется. И заехал я за Лизой лишь на первый раз, экономя Гришкино время и потому, что «Пролетарка» была мне по дороге.
Но вышло иначе. В тот первый раз мы благополучно доехали, но когда уже поднялись на этаж – дверь моей квартиры распахнулась сама и в проеме возник взмыленный Гришка с багровой рожей (торчал под дверью и прислушивался к лифту). Крепко зажав в кулаке свой клок волос на подбородке, точно тот хотел сбежать, он выпалил на последнем пределе:
– Мне Светка уже раз двадцать сюда позвонила! Меня братия ищут! Они ей звонят с утра! А я тут! Она не знает, что им говорить! Там доски новые привезли – меня срочно ждут! Я не могу!.. Я не буду писать парсуну!
Но оказалось – не так все страшно. Успокоившись и подумав, мы втроем решили, что писать Гришка станет вечерами, а я всегда (всего несколько сеансов) буду заезжать за Лизой.
И теперь я присутствовал на сеансах. Я ходил по квартире, курил, включал и выключал телевизор, присаживался за компьютер – чувствуя в соседней комнате ее. Но чаще я тихо садился в коридоре, прислушиваясь к разговору за дверью. Гришка напевал, словоохотливо отвечал, взрываясь смехом, на ее вопросы. И надолго опять наступала тишина.
Потом все пили чай. Гришка шумел, а она как-то по-особенному была грустна. Не понимая причины этой грусти, я объяснял ее усталостью после сеанса. Неловко держа перед собой чашку, отпивая из нее, Лиза становилась далекой. Я болезненно чувствовал, что здесь ее уже нет. В последний раз, когда она вышла одеваться, Гришка подмигнул ей вслед и сказал:
– Никакая она, Сань, не взбалмошная. Сидит как вкопанная, все думает о чем-то. Я понял сразу, что она не взбалмошная, по тому, как она ноги ставила, когда сюда первый раз входила.
– Ты портретист – тебе видней, – отозвался я.
Хотя я и сам давно понял, что она не взбалмошная. Понял я также, что и парсуна ей совсем не нужна. Все это было, конечно, странно. Но главная странность заключалась в том, что Лиза не знает Иннокентия Константиновича. Я это обнаружил совершенно случайно. Вчера, когда мы уже подъезжали к ее дому, я просто так спросил вдруг о его здоровье. И по тому, как Лиза переспросила, а потом неопределенно протянула: «Хорошо», – я догадался, что она, скорей всего, никогда и не видела его. И теперь мой долг был потребовать от отдела секьюрити осторожной проверки платежеспособности фонда «Обелиск», сделавшего заказ на крупную сумму.
Но мне не хотелось ни спускаться к нашим детективам, ни тем более общаться с ними. Я уже снял трубку, чтобы отзвонить Губанову и озаботить его, как увидел за окном, во внутреннем, тщательно выскобленном от снега и льда дворе, самого Губанова, элегантно вышагивавшего в безупречном черном костюме. Распахнув дверь своего представительского «сааба», он светски небрежно вкинул в салон лаковый портфель и, рванув гусарски с места в карьер, умчался на встречу с «профессором».
Я вздохнул и начал набирать номер секьюрити, но тут в кармане рассерженной осой загудел сотовый. Не отвлекаясь, я сунул руку в карман и отключил его – звонила Леонарда, моя бывшая жена.
В первый год моей работы в «Мебель-эксклюзив» мне часто приходилось бывать в рекламном отделе и совместно с ними создавать оригинал-макеты и обсуждать будущие рекламные кампании. Там я и познакомился с Таней – красивой, легкой и веселой девушкой. Ее пепельные роскошные волосы, зеленые глаза, тонкий романтический профиль с красивой шеей (как на старинных камеях) очаровали меня. Мы легко сошлись и быстро поженились.
Таня была увлечена рекламой: она непрерывно посещала всевозможные курсы, постоянно выискивала все новые и новые материалы, а пелевинская «Generatio «П» была ее настольной книгой. И вот однажды вечером, за ужином, она поведала:
– Всякая нормальная реклама непременно состоит из двух обязательных компонентов. Первое – гипноз, усыпление самосознания. Человек превращается в кролика. И сразу второе – колдовство! То есть убедительный – точный удар по чувствам и по мозгам этого кролика. Без первых двух, гипноза и колдовства, реклама превращается в немощное рекламирование, в пустое бормотание, которое и слушать никто не станет. Говоря проще, реклама – это приворот… Не смейся! – нетерпеливо крикнула она, заметив мою усмешку, и мечтательно продолжала: – Как люди нас терпят. В Средние бы века все рекламщики давно пылали бы на кострах. И улицы собой освещали не хуже собственных рекламных щитов. И поделом! Нет на нас инквизиции…
Теперь курсы по рекламе сменились курсами магии. А Пелевина сменил «Молот ведьм». И сама Таня изменилась до неузнаваемости. Нельзя было сказать, что она стала некрасивой или непривлекательной. Но это была другая красота и иная привлекательность. Таня будто уменьшилась ростом, волосы теперь она коротко стригла и красила в черный цвет, а губы – в алый; на щеке у нее выросла родинка, которую она тоже подкрашивала. У нее ухудшилось зрение, и теперь она всегда носила очки в толстой черной оправе.
Вскоре она ушла из «Мебели» и открыла собственное бюро «Магия – возможно все».
Теперь мы с ней почти не виделись. Она по целым дням пропадала в бюро. Да мне и не хотелось с ней встречаться. Характер ее стал невыносим – гордая и заносчивая, она не терпела даже малейшего несогласия, противоречия себе. От прежней веселой Тани не осталось и следа. Когда она бывала дома, я лишь наблюдал за ней, не в силах осмыслить дикой метаморфозы. Было странно видеть злую, незнакомую тетку в своем доме. Еще странней было называть и считать ее своей женой. Хотя Леонарда – ее новое имя теперь и не требовало прежних мужних чувств. На мое счастье, клиенток «магического» бюро было много. Они послушно, как кролики, выкладывали свои сбережения ради приворота собственного мужа и наказания «злодейки». Леонарда очень скоро купила коттедж в Перепелкине (поселок писателей – «магов слова») и с нашим сыном переехала туда.
Изредка с какой-то сосущей тоской я вспоминал о тех далеких временах, безвозвратно канувших в Лету, когда я был еще полон надежд, когда жизнь казалась таинственной и прекрасной и была вся впереди, а рядом была Таня. Куда она делась, Таня? Ведь не умерла она, не ушла, не пропала без вести… И сердце иногда екало в груди – она вернется! И может быть, жизнь вновь покажется прекрасной и таинственной, как раньше, когда мы только встретились и начали жить вместе «А вдруг?! – мелькнуло у меня сейчас. – Вдруг Леонарда стала Таней? И теперь Таня звонит мне!» Я включил мобильный, и он тут же загудел, и гудел так же, как и прежде, злым насекомым. Но я взял трубку:
– Таня?!
– Ну вот что, мой милый друг, – услышал я сухой и насмешливый голос Леонарды. – Ты о собственном сыне будешь когда-нибудь помнить? Или мне тебе напоминать всегда? Я отправляю его на зимние каникулы в Испанию – пусть мальчик отдохнет. Нужно оплатить билет и проживание. Или я из своего кармана должна платить? Правда, проживание профсоюз частично оплатил. С тебя остальное.
– Профсоюз? – изумился я.
– Так что я жду тебя сейчас в бюро.
– Давай завтра.
– Не можешь – пришли кого-нибудь. Но деньги нужны сейчас, – отрезала Леонарда.
Разговор окончился, и я послал в бюро «Магия – возможно все» курьера с запечатанным конвертом.
К концу дня я дозвонился детективам.
– Фирма «Обелиск»? Так мы давно ее проверили, – лениво-хамовато отозвались парни. – Там все в ажуре. Полный о’кей. Материалы у шефа.
«И ладно», – устало подумал я, кладя трубку, и тут послышались торопливые губановские шаги по уже притихшему коридору. Дверь распахнулась – на пороге стоял сияющий Губанов.
– Ну, Алексан Василич, вы – гений! Уж как был рад профессор! Я ему: может, какие коррективы внесете? Заказчики это любят. А он: ни-ни, все в лучшем виде. Вот это да! Правда, я ему не твои эскизы показал, мы на компьютере оформить успели. Конечно, это эффектней. А ты знаешь?! – Губанов присел к столу напротив меня. – Профессор и про тебя спрашивал. Как поживает, говорит, ваш художник? Я уж ему и так и сяк, мол – старается, рисует… Ну ты – молодец! Не иначе, думаю, Леонарда помогла, – прибавил он осторожно.
– Сдавай в производство, – вздохнул я.
– Отвез уже! И Прохорыч приступил – теперь пахать, не разгибаясь, и в Новый год будет. А ты будто не рад… Макар им уже премию пообещал. Я ему говорю: вот – Алексан Василич много потрудился. Так что Макар и нам с тобой подкинет. А кстати! – воскликнул он. – Новый год решили совместно провести: я и Макар с женами…
– А сколько у него жен? – удивился я.
– Как сколько? – не понял Губанов. – А! В смысле – я со своей и Макар со своей. Ну и ты со своей. Леонардой.
– Подумаем, – неопределенно ответил я. – Куда решили?
– На кудыкину гору. Надо спрашивать: далеко? Макар хочет в Швейцарские Альпы. Он там нашел какой-то старинный замок. И его хочет полностью арендовать на неделю. А что?!
– Посмотрим… – Я представил себя с Леонардой в замке в пустынных заснеженных горах в компании Губанова и только усмехнулся. – Что там делать-то?
– А шут его знает! Короче, думай быстрей. Губанов ушел. Я навел порядок на столе и двинулся на встречу с Лизой.
Глава 5
В прихожей было тихо и темно. На часах начало одиннадцатого – и неужели никого нет дома?!
Я прислушалась. Откуда-то доносилась глухая монотонная речь. Похоже, что телевизор, только вот где – у соседей или у нас?
Заунывный монолог оборвался взрывами безудержного хохота – и тут же в унисон засмеялась Ленка.
– Эй! – позвала я.
Дочь вышла из комнаты не сразу.
– Мам, подожди, там такой момент!
Ну, слава богу, Лена дома, смотрит телевизор. А то мало ли в какие тяжкие может пуститься в наше время четырнадцатилетняя девочка. Контроля за ней никакого!
Я с облегчением стала раздеваться: сняла тяжелые подростковые ботинки, пристроила на вешалку фиолетовый пуховик, отметив, между прочим, присутствие на ней Лешкиной дубленки. В последнее время вечерами он часто дома. С подружкой поругался? Ничего, помирится. Или другую найдет! Эти медицинские центры кишмя кишат молоденькими девчонками в коротких облегающих халатиках. Только руку протяни! Когда-то привыкнуть к подобным мыслям мне стоило невероятных усилий. Зато теперь я пожинаю плоды: спокойно думаю о Лешке и о его зигзагах. А чаще вообще не думаю – не замечаю, и все.
Тем более сегодня! После очередной встречи с Карташовым и так есть о чем подумать.
Я прошла на кухню, заварила свежий чай, намазала маслом юбилейное печенье. Вместо ужина. А у меня все так: вместо семьи, вместо работы… Возвращаясь домой, нормальные люди с чистой совестью забывают о делах, а я должна ломать голову и день и ночь. И притом за символическую плату! Сегодня, правда, Карташов расщедрился: подарил две голубые бумажки, хотя похвалиться на этот раз было особенно нечем.
Художник не поддавался моим чарам. Однако Аретов не солгал, назвав его веселым, компанейским человеком. За несколько сеансов мы с Гришей не только познакомились, но даже немного подружились. Было ясно, что тайн в его жизни в принципе не существует. Ничем, кроме живописи, Гриша никогда не занимался. Разве что в короткий арбатский период слегка увлекся коммерцией. Но он не делал из этого тайны, а с насмешкой объяснил, что бизнесмен он неважный и быстро оказался в прогаре. Пришлось искать другие способы добычи средств.
Наследием арбатского периода стала Светка – в те годы юная продавщица сувениров, а сейчас мать четверых Гришиных детей. Старшему Варлааму одиннадцать, а маленькой Поле скоро исполнится три.
В последние годы жизнь Гришки проходила между домом и монастырем. Не то чтобы он был or этого в восторге, но и не жаловался – рассказывал просто, охотно.
Примерно так я представила ситуацию Карташову, и он неожиданно похвалил меня. На этом этапе – да, я молодец. А следующий этап и подавно – очень простой. Надо сделать так, чтоб Гришка ушел из семьи.
– Куда ушел? – не поняла я.
– К тебе.
– Ко мне нельзя. У меня муж.
– Да какой он тебе муж? – ухмыльнулся Карташов.
– Но он – совладелец квартиры…
– О квартире не беспокойся. Будет вам квартира – справите медовый месяц!
– Но… я совсем не нравлюсь ему. И он не захочет бросать детей.
Карташов помрачнел:
– А ты сделай так, чтоб захотел!
– Как это сделать? – возмутилась я.
– Это уж не моя забота! – Он неловко махнул рукой, и стало заметно: нервничает.
– Мы с ним даже никогда не остаемся с глазу на глаз. Аретов всегда с нами – ведь это его квартира.
– А в машине? – допытывался Карташов. – Обратно он тебя довозит до «Тульской». Вот и действуй по дороге!
Ну что я могла ему ответить?
К вечеру Гриша еле стоит на ногах. Тяжелая у него работа, к тому же в две смены: с утра иконы пишет, вечером мой портрет, да еще мотается через весь город… А по дороге домой Гриша любит рассказывать о детях: Поля заболела, Миша поедет в лагерь на зимние каникулы, а Варлаам вчера его два раза обыграл в шахматы. Предположим, в этом месте я прерву повествование: «Дорогой Гриша! Брось ты этих детей к чертовой матери! Я тебя люблю!»
Сказать так – все испортить. Ну а что еще придумаешь?
– А ты знаешь что? – неожиданно обрадовался Карташов. – Не нужен вам этот Аретов. Я тебе дам ключи от хаты. Авось там дело быстрей пойдет!
– Где там?
– Говорю же, квартира есть. Пустая, с мебелью, после ремонта. Только ты должна устроить так, чтоб он к своим уже ни ногой!
– Я что, должна его все время караулить? У меня дочь. Надо хоть изредка ее навещать.
– Да это же все очень ненадолго! А потом – свобода! И будешь со своей дочерью сидеть.
– Просто не знаю даже… – Я беспомощно развела руками.
– Ну, ты опять за свое! Мы же договорились, что ты делаешь со своей стороны, что – я, а если ты чего-то не делаешь…
– Да знаю, знаю! – прервав его выступление, сказала я торопливо.
– Хорошо, что знаешь! – Карташов улыбнулся. – И вот тебе премия, – он кинул на стол две бумажки, – за успешное начало задания.
Теперь, сидя над чашкой остывшего чая, я вспоминала наш разговор о Гришиной семье, о пустой квартире и о свободе. Мысли были тяжелыми, хотелось отогнать их от себя, как страшный сон.
Хочется – а нельзя! Только попробуй! Карташов в два счета напомнит.
Зазвонил телефон. Я машинально потянулась к трубке, но в комнате Лешка опередил меня. Услышав незнакомый мужской голос, я отсоединилась.
Что за проклятая жизнь! Завтра праздник – европейское Рождество. В городе оживление, на площадях сверкающие елки, а у меня – полярная ночь. Я отхлебнула чай. Он оказался горьким и невкусным: забыла положить сахар. А такой невозможно пить. Остается вылить. Я нехотя поднялась из-за стола, но тут на кухню вошел Лешка.
– Представляешь? – спросил он как ни в чем не бывало. – Лене сейчас звонил какой-то мужик!
Я была так поражена естественностью его голоса, от которой давно отвыкла, что промолчала.
– По голосу ему лет двадцать пять! Ты представляешь?!
– Ну, не волнуйся раньше времени. Я поговорю с ней, узнаю, кто это. Может быть, ничего страшного.
– Тебе все ничего страшного! Сама неизвестно где шляешься. И Ленка – по твоим стопам!
– С чего ты взял, что я шляюсь? – спросила я равнодушно.
Пора, пора было расставить все точки над «i». Раньше я чего-то боялась, чем-то дорожила, на что-то надеялась, но теперь между нами точно уж все! Пусть послушает! А верить не верить – это его право.
– А что же еще? Шляешься, конечно!
– Не шляюсь, а работаю!
– Где?
– У Карташова.
– Кто это?
– Представитель доблестных правоохранительных органов.
– Что ты там делаешь?
– А что придется!
Я перечислила виды деятельности, которыми мне выпала честь заниматься в эти годы.
– Подожди, но как же так?.. – недоумевал муж.
– А вот так, вот так!.. Ты думаешь, почему закрылась Саметова клиника? От криминального аборта женщина умерла. Приехала милиция – столько всего еще накопала… Теперь догоняешь, почему? У меня просто не было выбора!
– Но ты молчала все эти годы. Скрывала что-то. Сама посуди, что я подумать мог? Зачем было создавать такую ненормальную обстановку?!
– О, причин много! Ну, во-первых, Карташов не велел.
– А во-вторых?
– Я ждала, что ты спросишь сам… что ты увидишь: мне очень плохо. Что ты поймешь и пожалеешь… Но чуда не произошло!
– И ты наконец-то решилась рассказать обо всем?
– Да ничего я не решала! – Я бегло взглянула на мужа. – Так, к слову пришлось.
Я принялась мыть чашку. Потом включила чайник. Надо все-таки немного перекусить.
– Знаешь что, Лиз. – После долгой паузы муж заговорил странным, несвойственным ему пришибленным тоном. – Знаешь что? Давай обсудим все завтра.
– Завтра я еду по заданию. Надеюсь, ты понимаешь: об этом не стоит болтать!
– Не волнуйся. Никто ни о чем не узнает. Я буду помалкивать… Но нам с тобой вообще нужно поговорить…
– Что касается Лены, можешь не беспокоиться. Она разумная девочка. Безрассудство – не ее стиль. Но я, конечно, разберусь, кому принадлежит этот голос.
Я налила себе свежий чай, на этот раз предусмотрительно бросив в небольшую чайную чашку целых три куска сахара, положила печенье на блюдце и ушла в свою комнату.
Мне надо было подумать еще и потому, что завтра предстоял очередной живописный сеанс. Сейчас я должна на что-то решаться или уже внутренне подготовиться к тому, что Карташов приведет в исполнение свои угрозы. А развитие событий по такому сценарию весьма вероятно. И дело тут не только в том, что у меня не хватит ловкости и наглости разрушить семью Гриши. Есть еще одно обстоятельство – Аретов.
Он самый, Александр Васильевич. Главный художник и свободный человек… Первое, что я узнала о нем, – свободный. Я поняла это в первый же день, сидя в машине. И почему-то была потрясена. Хотя что здесь такого?! Толпы свободных людей ходят по улицам – и ничего. Но то, что Аретов – свободный… было в этом для меня что-то особенное. Тогда в машине я так разволновалась, что начала болтать какую-то несусветную чушь. Он неожиданно тему поддержал и вдруг ни с того ни с сего заговорил о свободе. Позже признался: это его сокровенные мысли… Одно дело быть свободным художником и совсем другое – главным. Главный – это должность. Неплохо оплачиваемая, но от свободы навсегда отсекающая. Главный художник «Мебель-эксклюзив» – это «чего изволите».
Потом он сам удивлялся, что заговорил об этом со мной. Но тогда мне было приятно. Мне нравилось его слушать. Мне нравились его мысли и то, что он делится ими со мной. Мне нравился его район, его квартира, мебель, посуда… Мне нравилась его машина и манера чуть заикаться в начале предложения. Мне нравился его смех. И то, что он всегда внимательно меня слушал. И та радость, с которой он встречал меня у подъезда. Мне нравилось сидеть с ним рядом в машине и подниматься на лифте… Словом, в нем мне нравилось все. А еще я наверняка знала, остро чувствовала, что тоже нравлюсь ему. И то, что он не делал никаких шагов к сближению, ничего не предпринимал… было в этом что-то трогательное, подкупающее. Как будто он так хорошо меня понял, посмотрел на мир моими глазами, осознал: мне не до чего – и смирился с этим моим состоянием. Но смирился легко, непринужденно… будто так и надо.
По опыту, из книг и фильмов, по примеру подруг и знакомых я знала: мужчина от женщины всегда чего-нибудь требует. Аретову не нужно от меня ничего. Но это-то и привлекает. Это и есть та, главная причина, по которой я не могу отказаться от сеансов в его квартире. Портрет – единственное звено, связывающее нас. И без того осталось недолго. Две-три встречи. А потом – все. И нет у меня сил добровольно лишиться этих встреч!
Я была уверена, что никакого продолжения у нас с ним не будет. Но может, и не надо продолжения. Потом я хладнокровно скажу Карташову:
– Делайте что хотите!
Лена! Поступив так, я кину собственного ребенка. Но здесь нет моей вины… А о ней могут позаботиться свекровь и Наталья. С Вадимом у них не было детей, а больше Лешкина сестра замуж не выходила. Работает она с ценными бумагами, обеспечена прекрасно и Лену любит, как родную дочь… Нет, надо только иметь мужество. И тогда – выход найден!..
Он позвонил на следующий день, как обычно в двенадцать. Я не сразу услышала звонок – на плите шипели куриные грудки.
Выйдя утром на кухню, я обнаружила на столе несколько купюр и Лешкину записку с просьбой приготовить чего-нибудь вкусненькое. За вкусненьким я поехала в «Копейку», где кроме куриных грудок купила сыр, ветчину, паштет, апельсины и пирожные. А еще – журнал «Лиза».
В журнале вместе с житейской историей и рекомендациями по праздничному макияжу был рецепт приготовления куриных грудок: «…Вам понадобятся сыр, сливочное масло, консервированные персики, зеленый салат…»
Опять пришлось идти в магазин: за персиками и салатом.
Но наконец, все было закуплено, грудки уложены на сковородку, сыр натерт на крупной терке, а персики нарезаны красивыми полукружьями.
Наверное, Лешка решил устроить праздник специально для Елены. Действовать в противовес обладателю взрослого мужского голоса. Пусть дочка выбирает, с кем ей лучше… И тут до моего слуха донесся телефонный звонок.
– Лиза, как сегодня?
– Сегодня как обычно.
– Может, пораньше? Сегодня – праздничный день!
– Давай пораньше, – согласилась я.
Мы уже давно, буквально со второго раза были на «ты».
– Тогда в пять.
– Хорошо.
Вернулась из школы Лена. Принесла дневник с оценками. Расстроилась: четверка по химии.
– Далась тебе эта химия?! – возмутилась я. – Пять, четыре – какая разница?
– Обидно! У меня четверок и пятерок одинаково. Последняя контрольная – на четыре. Я еще ответить хотела, а химоза – нет, и все!
– Ладно, химоза-химоза! Расскажи лучше, кто тебе звонил вчера.
– Кто?
– Ну, взрослый мужской голос. Поздно вечером…
– Поздно вечером?.. Так Настин брат… У них родители на прием в посольство идут, а они у себя прием устраивают.
– Пойдешь?
– А ты имеешь что-то против?
– Да нет… Просто папа тоже собирался попраздновать… Я тут приготовила кое-что.
– Вдвоем попразднуете, – засмеялась Ленка, и я не смогла понять, это искренний, добрый или саркастический смех.
– Я тоже не могу… Дела.
– Ради праздника дела можно отложить! – авторитетно заявила дочь и скрылась в своей комнате.
Через несколько минут она вернулась в темно-зеленом вечернем платье. Верх – декольтированный, бархатный и пышная длинная юбка из какого-то суперсовременного синтетического материала. Лена выглядела гораздо старше своих четырнадцати, и вообще это была не моя дочь, а незнакомая взрослая девушка, таинственная, загадочная.
– Ну и как? – выдержав паузу, спросила она.
– Потрясающе!
– Вот и я думаю, – согласилась Елена. – Меня просто не поймут. Пойду уж лучше в джинсах.
– Где ты взяла такое платье?
– Наташа подарила. Я ведь к ним ездила в прошлое воскресенье. А ты и не в курсах… со своими делами.
– Ладно, – вздохнула я. – И кстати, у меня тоже есть для тебя подарок. Вот. – Я протянула дочке карташовскую бумажку.
– Ух ты! – Ленка похрустела купюрой. – Спасибо, мам. Хороший подарок. И главное, знаешь что?.. Он резко меняет дело.
– Какое? – не поняла я.
– Насть! – уже кричала дочь в трубку, не обращая на меня внимания. – А у меня тут денежки завелись!.. Откуда-откуда… Мама дала. Так что пошли… Ой, да не буду я краситься… Ну, ресницы накрасить – две минуты… Все давай у «Рамстора» через полчаса.
– Ты там не напивайся особо. – Я усмехнулась. – А кого еще пригласили?
Выходило, что народу придет очень много. Две Ленкины одноклассницы, мальчишки из группы Настиного брата Макса, их сосед по подъезду Коля и его девушка…
– Все, мам! Бегу, уже опаздываю! – Ленка накинула куртку поверх тонкого белого свитера, провела по губам бледной перламутровой помадой.
– Лена! До одиннадцати, – фальшиво-строго крикнула я.
Мне тоже нужно было собираться. Стрелки часов приближались к четырем.
Я привела волосы в состояние художественного беспорядка, нанесла нехитрый макияж. Сильно накрашенное лицо немыслимо на парсуне. На первый сеанс я пришла почти без косметики, и Гришка это одобрил, объяснил: из сеанса в сеанс нужно выглядеть одинаково. Поэтому та же бархатная юбка, тот же вьетнамский джемпер… Несмотря на то что календарная зима в разгаре, снег на улице стаял, а сегодня с утра поливает дождь. Обувь для такой погоды у меня более или менее подходящая, зато из верхней одежды – только норковый полушубок. Ничего, добегу как-нибудь до машины.
У лифта стояла соседка из квартиры напротив. В ее глазах засветился неподдельный живой интерес.
– Здравствуйте, Лиза. Вас и не узнать!..
– Да. – Я вдруг ощутила себя на пределе. Попади ты, толстая тетка, в такую ситуацию, можно ли было бы узнать тебя? – Такие вот метаморфозы!
– Что? – переспросила она.
– Чудесные превращения!!! – рявкнула я в ответ.
В лифте соседка обиженно отворачивается, зато у подъезда внимательно наблюдает за мной: я направляюсь прямиком к серебристому джипу. Ага! Информация к размышлению!.. Потом, когда все произойдет, тетка будет рассказывать на скамейке, что я была невоспитанной, грубой и ездила на шикарных машинах.
– Что с тобой? – комически-испуганно спросил Аретов.
Я невольно засмеялась:
– Ничего. Все в порядке.
– Поехали в Альпы, – трогаясь с места, почти утвердительно проговорил он.
– С сегодняшнего дня так Бутово называется?
– Нет, кроме шуток.
Но я заметила, что он в хорошем настроении, и догадалась: шутит.
– А что мы там будем делать?
– Не знаю. Придумаем что-нибудь. Шампанского выпьем. На лыжах покатаемся.
– Ладно, – согласилась я. – Когда ехать, сейчас?..
– Ну почему же сейчас? Сейчас – мы к Гришке.
Джип, вырулив из арки моего дома, молнией пролетел по улице, свернул на третье кольцо и скоро выехал на Варшавку. Шоссе было буквально забито автомобилями. Счастливчики пробивались на тротуар и нагло неслись навстречу пешеходам. Но нам не повезло: стиснутые машинами со всех сторон, мы преодолевали дорогу маленькими порциями, между которыми подолгу стояли.
– Сегодня запустили в производство вашу гостиную, – сообщил Аретов. – После праздников будет готова. Там твою парсуну повесим…
– Повесим, – согласилась я, хотя, что за гостиная, не знала ни сном ни духом. – Нам ведь недолго осталось работать…
– Недолго… Закончите портрет после праздников.
Да! После праздников начнутся будни! Объяснения с Карташовым… Сперва он не поверит, что я решила взбунтоваться. Будет уговаривать, может, даже денег предложит. Потом – поймет, пустит в ход свои материалы… Со вчерашнего дня я поняла, что это неизбежно, и исподволь стала приучать себя к таким мыслям… А Аретова я больше никогда не увижу! Украдкой я посмотрела на него: каким дорогим, близким он мне показался вдруг! В конце концов окажется, что лучшие минуты моей жизни прошли в машине, в пробке на Варшавском шоссе. На окраине ада, как я пошутила когда-то.
Тут раздался телефонный звонок.
Я поняла: звонит Гришка. Что-то там у него не клеится, не сходится. Короче, на сегодня сеанс отменен.
– Что будем делать? – поинтересовался Аретов, отключившись.
– А что?
– Такими темпами, – он взглянул на часы, – минут через десять мы доедем до МКАД… Тебя домой отвезти?
Я молчала. Неужели даже на такую скромную радость, как вечер в обществе Аретова, я рассчитывать не могу… И он тоже хорош: домой хочет везти, а обещал – в Альпы!
– Отвези домой.
– Расстроилась?
– Конечно, протаскались без толку целый вечер!
– А знаешь что? На МКАД сейчас тоже, наверное, пробки. Поедем ко мне. Немного отметим праздник… Как ты думаешь?
– Не знаю.
– Значит, поедем.
Все в этом мире имеет конец и начало. Наступил момент – мы пересекли МКАД и через несколько минут были уже в Сашиной квартире. Я привычно прошла в комнату и села в кресло напротив мольберта. За мной вошел Саша. Он остановился у мольберта, собираясь что-то сказать, уже улыбнулся и вдруг замер.
– Что? – прошептала я. – Что с тобой?!
Аретов не ответил, лишь быстро посмотрел на меня прищурившись, как щурился иногда Гришка, когда писал портрет. Я поднялась. Теперь он глядел не отрываясь, точно на диво, которое вдруг явилось ему. Мне стало неловко.
– Саша, – окликнула я его. – Что ты, Саша?
Он все смотрел на меня долгим, каким-то мучительно-вдохновенным взглядом. Никогда я не видела таких глаз. Ни у кого.
Я подошла и тоже взглянула на парсуну. Точнее – на себя.
Из коричнево-золотистого мрака появлялась, скорее являлась женская фигура в глухом черном платье. В нежной узкой руке она несла впереди себя белую грустно склоненную орхидею. Ее лицо лишь только выступало из золотистого сумрака и было печально, точно от цветка наполняясь бледностью и грустью.
