Текст книги "Полюбить Джоконду"
Автор книги: Анастасия Соловьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Ань!
– Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня бывает много дел интимного характера? Жена ревнует мужа, муж – жену? Так вот, я убедилась вполне, что люди всегда сходятся и живут с людьми случайными, ненужными. Отсюда вся эта глупая ревность, вообще – неудовлетворенность. И они просто срывают зло друг на друге. А мы будем вместе…
Глинская свернулась с ногами в кресле и затихла.
Кончилась ночь. Глинская уехала на «Черную речку». Я доделал и отослал проект. Губанов сразу перезвонил:
– Спасибо, Алексан Василич. Ты только сейчас не отходи от телефона. Я мигом! Он уже звонил! Блиномес этот…
Я прошелся по квартире, разминая затекшую спину. Потом прилег на неразобранную постель, положив телефон рядом на подушку, и уснул.
Разбудила меня веселая губановская трель.
– Подписал пока! Ну, Алексан Василич, скорее теперь приезжай! Макар ходит как туча и про тебя спрашивает. Я сказал, что ты уже в пути.
– К вечеру буду, – бросил я и стал собираться в дорогу.
Перед отъездом мне хотелось хотя бы услышать голос Лизы.
– Через час мы идем в Русский музей, – тихо вздохнула она.
Успею заехать к себе в гостиницу, потом в музей, решил я. А оттуда сразу на вокзал.
Я поспешно оделся и быстро подошел к запертой входной двери. Черт! Совсем забыл! Кинулся звонить Глинской.
– Сейчас буду, – лаконично ответила она.
Я сел в коридоре и начал ждать.
Глинская явилась, когда я уже перестал надеяться – через полчаса.
– Ты куда?
– В Русский музей!
– К чему такая спешка? Поедим и вместе сходим, – объявила она, закрывая дверь.
– Нет. Оттуда я сразу – в Москву.
– Подожди. Послушай, что я узнала. Пойдем…
На кухне она не спеша поставила чайник, выложила свертки с продуктами.
– Я спешу на поезд!
– Во сколько же он отходит? – ехидно поинтересовалась Глинская.
– Я ребят еще хотел проведать.
– Вот про ребят и слушай. – Она метнула на стол, как игральную карту, Гришкину фотографию. – С этой фоткой я обошла всех Марининых соседей. И никто ничего… Я уже собралась уходить, спустилась вниз. А там бабуля газетку вынимает из ящика. Я ей фотку… И представляешь? Она видела нашего Гришуню несколько раз этим летом, когда на лавочке у подъезда сидела. К кому Гришуня ходил, она, впрочем, не знает. Но тут уж легко догадаться.
– Значит, – сообразил я, – его двойник посещал Марину. И она ему, то есть Гришке…
– …оставила завещание, – кивнула Глинская.
Я выскочил из квартиры.
Глава 18
Мы уже третий день жили в Петербурге. Вечерами ходили в театры, ужинали в ресторане гостиницы и где-то в начале второго возвращались к себе. В общем, действовали согласно инструкции, которую я получила вскоре по приезде. У стойки портье со мной заговорил худой невзрачный мужчина лет пятидесяти. В его тоне улавливалось недовольство и даже угроза:
– Нечего в номере отсиживаться!
– Мы только ночью приехали, устали.
– Ты здесь не на отдыхе! – Серые глаза блеснули крещенским холодом. – В музей сейчас идите.
– В какой?
– Музеев тут до… – Он выругался. – Вечером в клуб ночной или в ресторан.
– Зачем? – решилась уточнить я.
– Чё зачем? Зачем люди в ресторан ходят?!
– И все? Только за этим?
– Пока за этим. Дальше – узнаешь! Делай что говорят!
Дослушав его речь, я вышла из гостиницы. Гришка ждал у подъезда.
– Сейчас в музей пойдем!
– Пойдем. – Он очень обрадовался. – А в какой? Пойдем в Русский музей!
– В Эрмитаж! – распорядилась я, сдерживаясь из последних сил. Мне было безразлично, куда идти, но эта его детская радость… эта непосредственность в сочетании с дурацкой беспомощностью… Неужели он не видит, до чего раздражает меня?! – Ты слышишь, мы идем в Эрмитаж!
– В Эрмитаж тоже подходит, – отозвался Гришка.
– А вечером в ночной бар со стриптизом! – Мне захотелось испортить ему настроение.
– Ну, если ты так хочешь…
В забегаловке на углу Невского мы сжевали по холодной котлете и выпили по чашке коричневатой бурды, гордо названной в меню «кофе», а в действительности не имеющей к этому благородному напитку ни малейшего отношения, и отправились на поиски Эрмитажа.
Нашли-то мы его без особых проблем, только дальше-то что? Даже в это постпраздничное время нам целых полчаса пришлось стоять в очереди на холодном ветру. Я озверела окончательно.
Хорошо бы сейчас оказаться в номере, полежать на широкой двуспальной кровати. Никогда у меня не было такой, а в последнее время я вообще ютилась на кушетке в кухне! В отеле Гришка уступил мне спальню, а сам обосновался в гостиной.
Истинный джентльмен! Я с досадой взглянула на спутника, но тот не обращал на меня внимания…
Да, хорошо бы поваляться в номере, почитать Ольгин роман про крашеные губки. Вчера в поезде я открыла журнал наугад и неожиданно увлеклась, зачиталась… Это было какое-то странное, завораживающее произведение. Вроде как и не роман в традиционном понимании – живая ткань из писем, хроник, записных книжек, фотоальбомов. Но именно из таких вещей ведь и складывается жизнь. Настоящая жизнь, полная неосуществленных намерений, обмолвок, недосказанных фраз, тщательно скрываемых поступков… Этой жизнью дохнуло на меня со страниц романа. Хотелось читать и читать. А надо развлекать Гришку и еще мелькать на людях, как выразился хмурый мужик из гостиницы.
Мы переходили из зала в зал мимо аккуратно прописанных лиц, интерьеров, пейзажей – остановленных мгновений жизни, которая после остановки переставала быть настоящей. Что может испытать нормальный человек, оказавшись в средоточении ненастоящей жизни, в параллельном мире – среди красиво и талантливо сделанных копий реальности? Мне казалось, я попала в западню. Так и буду кружить в этом царстве теней, как несчастная Эвридика, как Алиса в Зазеркалье. Но может, так мне и надо? Я сама добровольно (или почти добровольно) избрала для себя фальшивую жизнь. Причем гораздо раньше, чем переехала в конспиративную квартиру. В тот момент, когда согласилась сотрудничать с Карташовым. Все эти ужасы стали расплатой за малодушие и слабость! Господи!
– Лиза!
Я стояла на галерее между какими-то двумя мадоннами и смотрела в окно.
– Лиза, Рафаэль! – У Гришки на лице читалось детское, ничем не омраченное блаженство.
Да, Рафаэль. «Мадонна Конестабиле». Я сделала усилие и взглянула на полотно.
У Мадонны был правильный овал лица, а темные глаза смотрели проникновенно и чуть лукаво. Никакая она не Мадонна! Обыкновенная молодая женщина, у которой к тому же есть тайна. Плохая или хорошая? Я задумчиво разглядывала картину, но тут Гришка, взяв меня за локоть, отвел в сторону. К картине подошла группа экскурсантов.
– Кульминационным пунктом картины является лицо Богоматери. – Моложавая, в глухом черном пиджаке дама рассказывала веско и монотонно. – Окутанное легкой воздушной дымкой, лицо излучает бесконечную материнскую нежность и любовь…
«Почему материнскую? – Я внутренне спорила с экскурсоводшей. – Ее лицо излучает любовь к жизни вообще. К настоящей жизни. К той жизни, которая за окном… к той, которую вы перестали ощущать в своем параллельном мире».
– Тебе нравится? – робко спросил Гришка. – А давай еще голландцев посмотрим.
– Завтра, Гришенька, завтра. Мы здесь с двенадцати часов. Надо еще успеть взять билеты в театр.
– В театр? Ты говорила, на стриптиз.
– Подожди, и стриптиз будет. Сколько нам тут еще прохлаждаться?..
– Да не нужен мне никакой стриптиз!
– Если не нужен, – улыбаюсь я, – тогда другое дело. Все, стриптиз отменяется! Поедем в театр Комиссаржевской.
– Ты знаешь этот театр?
– Ничего я не знаю тут. Была один раз с родителями маленькой девочкой.
– Так где ж нам этот театр искать?
Билеты мы купили в театральной кассе недалеко от Гостиного Двора. Очень удачно: два билета на сегодня в третьем ряду партера. Спектакль «Шут Балакирев».
– Про Петра, – объяснила кассирша.
Ну ладно, местный колорит. Полюбуемся, пока сидим в очереди – ждем своего часа. С театром веселей.
– Есть еще на завтра хорошие билеты, – предлагает кассирша, заметив, что я продолжаю рассматривать афишу. – «Царская невеста» в Мариинке, премьера. Дорогие, правда.
– Ничего, давайте! – Я отважно протягиваю деньги.
Будем развлекаться, а вдруг получится? Как себя чувствуют мыши в мышеловке? Им-то наверняка не до развлечений.
– Гриш, тебе надо купить костюм. Не пойдешь же ты в театр в свитере!
– Может, не сегодня?
Да, соглашаюсь я. Театр Комиссаржевской, должно быть, место демократичное, там и в свитере сойдет. А в Мариинке – нет.
К семи мы едем в театр, к одиннадцати – в ресторан, где я предусмотрительно заказала столик. Утром – в Гостиный Двор, оттуда – в Эрмитаж. Вожделенные голландцы, французы, импрессионисты. Неожиданно я почувствовала, что их искусство вызывает у меня отклик. Импрессионисты обращались с миром свободнее: на их картинах он казался ярче, воздушнее и добрее. Жуткое ощущение параллельной реальности покинуло меня.
Даже в очереди время можно провести очень приятно. Познакомиться с кем-то интересным, узнать что-то новое. Жаль, не получается забыть, что ты в очереди. И куда эта очередь к тому же! Например, вчера. Собираемся мы в театр, и вдруг звонит Лена. Я уж все прокляла, что намекнула ей про неприятности.
– Как ты? Что у тебя? – Такая грусть в голосе. Пусть лучше бы плохо думала обо мне, только бы не тосковала! – Ничего, мам, все нормально будет, увидишь! – утверждает моя дочь не очень уверенно.
А дальше новость. И какая! Полчаса назад в коробке из-под стиральной машины какой-то мужик привез мои вещи. Норковый полушубок, два свитера, туфли, спортивный костюм и Наташино платье.
– Гриш, нас выгнали с конспиративной квартиры, – сообщаю я после разговора с Леной.
Гришка молчит – не знает, как реагировать. Я тоже не знаю, хорошо это или плохо. Квартирка нам осточертела, конечно. Но как бы не было хуже. Как бы нам еще по квартирке этой не заскучать!
Нервы у нас накалены до предела, поэтому, придя после Мариинки в ресторан, я предлагаю заказать водки. Гришки смотрит с опаской. Если я начну пить и деморализуюсь, руководить предприятием придется ему. Роль руководителя прельщает его не слишком, но спорить он не решается.
– Завтра в Летний сад пойдем. – Я лихо опрокидываю рюмку и заедаю шашлыком из осетрины. На вкус водка по-прежнему противная, но сейчас чем хуже, тем лучше. – Там статуи: День, Ночь, памятник дедушке Крылову, домик Петра. А еще ограда…
– Откуда ты знаешь? – почему-то беспокойно спрашивает Гришка.
– Слышала в булочной!
– Где?
– В булочной! Так вот ограда… Ее какой-то знаменитый мастер делал… или по эскизам какого-то известного художника… Сада ограда темная тянется, тянется, тянется…
Гришка молча разливал водку. Его дурные предчувствия начинали сбываться.
Утром мы проспали до одиннадцати. Завтрак заказали в номер, но к еде почти не притронулись. Обоим было плохо, болела голова, а тревога не унималась.
– Надо куда-то идти! – Я сидела на кушетке в гостиной, одним глазом глядя в книжку, другим – на Гришку, растянувшегося на черном кожаном диване. – Надо идти! – Сейчас я стыдилась своего вчерашнего глупого поведения в ресторане.
Гришка тихо постанывает:
– Я не могу.
Я тем более. Не пойдем никуда. И я углубилась в чтение:
«Эпизод тринадцатый.
Дело было осенним вечером. На этой улице Буэнос-Айреса деревья росли под наклоном. Почему? Высокие многоквартирные дома по обе стороны тротуара заслоняли солнечные лучи, и ветви тянулись, согбенные, словно умоляя, к середине мостовой… в поисках света. Мабель шла на чаепитие к подруге, подняла глаза к вековым кронам, увидела, как мощные стволы склоняются, унижаясь» [7]7
М. Пуиг. «Крашеные губки». Пер. с исп. А. Казачкова.
[Закрыть].
В поисках света… Да, знакомое состояние. Мы в поисках света пили водку. Вчера света не прибавилось, а сегодня и вовсе стемнело! А может, эти люди, наши пастухи, давно ждут, что мы пустимся во все тяжкие. Зачем они устроили для нас эту странную, тревожную, дорогую жизнь?
– Лиза, – тихо зовет Гришка. – Пойдем в Русский музей. Сколько так ни лежи, лучше не станет.
– Попозже. – Я с любопытством вчитываюсь в диалог подруг юности, Нене и Мабель. – Смотри, что на улице творится!
И вдруг в спальне зазвонил телефон. Я сразу догадалась: Саша. Кроме него никто не знал этого номера. Как обычно – разговор ни о чем. Ничего нового. Были в театре, два раза в Эрмитаже, сегодня собираемся в Русский музей… А у него много работы. Когда-нибудь мы будем вместе. Скоро. И все – конец связи.
Все-таки надо идти в музей.
– Гришка, подъем! – Но пока я говорила по телефону, мой компаньон задремал. – Хватит валяться! Мы идем в Русский музей.
Кое-как я растолкала его, и через час мы входили в помпезное здание на Миллионной улице. По дороге Гришка объяснил мне, что это здание – памятник архитектуры эпохи Екатерины II и что экспозиция музея условно делится на три части: русские иконы, картины европейских художников XVIII—XIX веков и современное искусство. Гришку в первую очередь интересовали иконы, а меня не интересовало ничего. Не только в музее, но и, кажется, в этом мире вообще.
В музее Гришка остановился у прилавка с альбомами. Альбомы дорогие, но нам теперь все нипочем! Я подумала, что коренным образом он изменил отношение к деньгам именно здесь, в Питере. Раньше мои траты повергали Гришку в суеверный ужас, зато теперь он легко выкладывал впечатляющие суммы за любую приглянувшуюся вещь. Сейчас Гришка вертел в руках книгу с четырехзначным ценником. Я не стала дожидаться, чем это закончится, отошла к зеркалу, подкрасила губы, поправила волосы. В обширном полутемном зеркальном пространстве отражалась мраморная лестница, ведущая в гардероб. Кто-то бежал по ней, перепрыгивая через ступеньки, на ходу расстегивая пальто. Я вгляделась… Это, конечно, от нервов: бегущий человек напомнил мне Сашу. Но откуда Саше взяться здесь?! Я все смотрела: он добежал до конца лестницы, остановился напротив зеркала спиной ко мне, нетерпеливым движением скинул с правого плеча пальто… Пораженная теперь уже неимоверным сходством, я обернулась, и в это мгновение он оглянулся тоже… Его пальто смешно повисло на плече. Передо мной стоял Саша.
Я даже не спросила, как он здесь очутился. Час назад звонил из Москвы – и вот уже стоит в вестибюле Русского музея. Мне было не до того… Мир вдруг стал стремительно меняться, как будто с переводной картинки смыли верхний бумажный слой. И под ней проступили яркие краски, четкие контуры… Сознание с трудом справлялось с этой лавиной перемен. Но вдруг стало страшно. Каким-то непонятным образом он нашел нас в Русском музее, бежал, прыгал через ступеньки. Должно быть, случилось что-то ужасное. Случилось или узналось… Выяснилось…
– Пошли. – Саша взял меня за руку.
Наверное, каждая женщина ждет, что среди тоски и однообразия появится человек с давно знакомым лицом и скажет: пошли. А куда, зачем… Какая разница? За этим долгожданным человеком все равно куда…
Но тут я вспомнила о Гришке. Кто же еще, кроме меня, позаботится о нем?
– Вот что, Гриша! Жди меня здесь, строго на этом месте, – бросила я ему, проходя мимо.
– Через три часа, – уточнил Саша.
Гришка, оторвавшись от только что купленного альбома, ошалело посмотрел на нас. Я угадала его состояние: он уже не мог удивляться. Орган, отвечающий за удивление, на пределе!
А потом мы вышли на улицу, остались вдвоем, и я забыла о Гришке. Впереди у нас три часа. Три часа настоящей жизни в реальном мире с яркими красками. Три часа…
– Почему именно три?
– Мне надо возвращаться. Работы много…
Он все еще держал меня за руку. Мы медленно шли по набережной, потом свернули в переулок.
– Возвращаться? – Я переспросила. – Когда же ты приехал?
Невозможно поверить! Почти все это время мы жили в одном городе. В получасе ходьбы друг от друга. Если бы знать! Но правильнее, наверно, было не знать. Чтобы не рваться – просто стынуть в тоске, сидя в очереди в ожидании приговора. Так хоть тяжелей, но спокойней.
– Как ты? – Саша чуть наклонился ко мне.
– Самое страшное, что я почти утратила чувство реальности. Параллельный мир… – Я путаюсь, говорю сбивчиво… – Вчера в книжный на Невском зашли, Гришке карту купить приспичило. Пока он там с картами разбирался, я взяла в руки первый попавшийся томик – оказалось, Гумилев. Вот, прочитала там стихотворение:
И совсем не в мире мы, а где-то
На границе мира, средь теней…
Или за границей – я не помню, но, похоже, это про меня… А вечером в ресторан ходили и напились!
– Правда? – Он улыбается.
– Правда. Собирались сегодня в Летний сад, а попали в Русский музей.
Саша обнимает меня за плечи:
– Это не важно – Летний сад или Русский музей… А вот и моя гостиница.
Опять гостиница! Крошечный номер, пестрые обои… Не снимая куртки, я присела на кровать, покрытую линялым гобеленом. Где мы с ним только не встречались: на конспиративной квартире, в замке, у него дома. И теперь вот в этом приюте. Комната казалась мне такой заброшенной, такой неуютной, и было грустно представить его одиноко сидящим здесь.
– Что ты делал тут все это время?.. И почему не сказал мне, что ты в Питере?
– Я ведь сюда приехал на крайний случай. А пока ничего не происходило.
– Но ведь обязательно произойдет! Мы здесь затем и оказались.
– Больше не могу ждать! Заказчики…
Какие-то смешные люди – персонажи анекдота про новых русских – и примкнувший к ним Губанов. Саша должен мчаться на их зов. Дальше нельзя откладывать.
– Но здесь остается Глинская. Тебе нужно записать ее телефон.
Глинская… Он уверяет, что на нее можно положиться. Она разузнала бездну нового. Гришка почти наверняка наследник своей дальней родственницы Марины, умершей два месяца назад при загадочных обстоятельствах, а говоря проще, не своей и очень страшной смертью. Кого-то ее наследство живо интересует… Саша расстегивает мою куртку, обнимает меня:
– Если только что-то начнется, сразу звони Глинской!
Я откидываюсь на несвежий гобелен и думаю о том, что звонить Глинской не буду. Пусть Гришка звонит. Из нас двоих он заинтересован больше. Я почему-то не хочу ей звонить. А может, просто я не хочу о ней думать. Сейчас, рядом с ним.
– Саша, ты мой единственный, реальный человек! Господи, я так устала! Гришка – это партнер по фарсу. Один его вид вызывает у меня нервное напряжение. Остальные… Ты не представляешь: здешний Карташов в миллион раз ужасней того, московского… В первый день он подошел ко мне в коридоре отеля и так грубо говорил со мной… Извини, я больше не буду тебя грузить, ты и так из-за меня… А еще музеи, картины… Мне иногда кажется, на портретах очень страшные лица. Я в детстве читала такую сказку: девочка разглядывала фарфоровую расписную тарелку, любовалась играющими на лугу детьми. И вдруг один из них, мальчик-сверстник, позвал ее к себе. И это оказалось очень просто – надо было только руку ему протянуть. Они сначала играли все вместе, а потом он пригласил ее в гости. Она согласилась, но ей уже стало страшно, потому что, пока они играли на лугу, до ее комнаты было рукой подать. А дом мальчика стоял за лесом, и, когда они пошли туда, комната начала уменьшаться и пропала.
В его доме был камин, а у камина сидел прадедушка, «глаза которого горели недобрым огнем». Представляешь, я на всю жизнь эту фразу запомнила, слово в слово! И теперь, когда смотрю на картины, особенно на портреты…
Он смеется:
– Тебе кажется, что эти люди мечтают заманить тебя к себе?
– Да. – Я тоже смеюсь. – Мне так кажется!
– Это ничего, – отвечает он почему-то вполголоса. – Это все пройдет…
И так за этими сбивчивыми разговорами в ранних зимних сумерках, за короткими объятиями, взрывами отчаяния и смеха пролетают отведенные Судьбой часы.
Из гостиницы мы выходим порознь. В какой-то мере и сама эта прогулка в гостиницу – настоящее безрассудство!
Он едет на вокзал, я – в музей.
Три часа я прожила в настоящей реальности. За это время окончательно стемнело, на улицах зажгли фонари, Гришка обошел Русский музей и дважды пролистал альбом с иконами. А для меня это было сто восемьдесят минут непрерывного счастья.
Глава 19
Мне повезло – на вокзал я успел к отходу поезда. Купив билет и пробежав опустевший перрон, я уже запрыгнул в тамбур, но тут позвонила Лиза:
– Саш, я случайно узнала от портье, что наш номер забронирован только до завтрашнего вечера. Завтра в 21.00 все кончится. Мне страшно…
Я вышел из вагона.
– Передумали, что ль? – насмешливо кинула мне проводница.
– Чайник на плите не выключил, – машинально ответил я.
– Хорошо хоть вспомнили.
«Завтра в 21.00… – думал я, бредя по вокзальной площади. – Гришка, видимо, получит какое-то наследство. И тогда с ним что-то сделают, с Гришкой… А с Лизой? Чем реально я могу им помочь? Мы очень долго ждали: когда же все кончится?! И вот завтра, может быть, все кончится. Чем?»
Я позвонил Глинской. Я предполагал, что она удивится или обрадуется, и еще обидится на мое бегство. Но Глинская сказала устало:
– У нас хлеба нет. Купи по дороге.
За хлебом оказалась длинная очередь. И в этой очереди мне позвонил Губанов:
– Алексан, ты не уехал еще? И слава труду. Пацифиздеры в своем инкубаторе теперь стену продолбали!..
– Что-что? – переспросил я, но вспомнил, что на майках круглого семейства был знак «Гринпис».
– Короче, Алексан, заказчик с Пятницкой выломал стену одного сортира, а вместо ванны установил душевую кабинку. И теперь просит переделать. Там, Алексан, немного. Я тебе уже выслал. Ты нарисуй – и сразу мне. Я буду ждать.
Потом мы с Глинской пили чай. Я делился с ней тревогой о завтрашних 21.00. А она слушала меня с неопределенной какой-то улыбкой.
– Все понятно, – меланхолически вздохнула она. – Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Ну, разбогатеет этот Гришка. Ну, отпустят эту Лизу на все четыре стороны. Или не отпустят. Тебе-то что до них?
Мне было неприятно слушать ее рассуждения.
– То есть ты теперь помогать нам не будешь?
– Вам? Я помогаю тебе. И только тебе! Ты живешь в чудовищных иллюзиях. Что такое Гришка? Дурак набитый. Что такое Лиза? Мелкий осведомитель идиота Карташова. А чем она занималась до этого? Ты толком и не знаешь! И вот их ты называешь мы?! Да ни один приличный человек…
– Ну, хватит! – Я направился к выходу.
Она больно вцепилась мне в руку.
– Подожди, мы все сделаем, спасем их. Я знаю, – горячечно зачастила Глинская. – Мы вместе. А хочешь, пойдем гулять? И потом ты будешь рисовать, как вчера?
– Что нам нужно делать? – Я остановился.
– Сейчас. Зайди в комнату.
– Обещаешь больше не говорить так?
– Да.
Я сел за ноутбук. Глинская – рядом на диване.
– Дай покурить, – попросила она.
– У меня «Беломор».
– Я знаю.
Она закурила. Руки ее немного дрожали.
– Чтобы стать наследником, надо вначале получить завещание у нотариуса, – отрывисто заговорила она. – Нотариус может прийти к ним в номер. Но могут и они поехать к нему. Поэтому мы к назначенному времени должны сидеть в машине. Из нее должен быть виден подъезд гостиницы. Все самое опасное начнется, когда Гришка оформит и получит на руки завещание.
Глинская надолго прервалась, затягиваясь и выпуская дым. Она плохо владела собой.
– Тогда нужно будет… – продолжала она, – хоть как-то держать связь с Лизой… У тебя нет ничего общего с этой Лизой, кроме постели! Вам нечего вместе делать! Когда все кончится и вы сойдетесь с ней – скоро начнете раздражать друг друга. Я знаю. Она станет искать себе под стать кавалера, какого-нибудь Карташова…
– Ань, не выдумывай!
– …И найдет. А ты… – Глинская грустно положила руку мне на плечо. – Не хотела тебе говорить. У меня, Саш, смертная тоска. Я знаю, что скоро умру. Я не лукавлю. И не хитрю с тобой. Мне тяжело очень.
– Тебя, Ань, сегодня как подменили. – Я чувствовал, что она не лукавит и не хитрит.
– Это чувство дается человеку перед смертью, наверное, чтобы он перестал барахтаться в грязи и подумал: куда идет. И покаялся… Но как тяжело, Саш. Не уходи от меня. Не уйдешь?
Я видел, что ей очень тяжко.
– Не уйду. Но ты, Ань, брось хандрить. Ничего ты не умрешь.
– Вот… – Глинская собиралась с мыслями. – Расчет у «Обелиска» такой. Гришка получает завещание у нотариуса, бумагу… После этого его заменяют двойником, который в банке и берет по завещанию само наследство.
– Почему они сейчас не могут заменить Гришку двойником?
– Потому что Федот, да не тот. Можно все дело испортить. Нотариус должен засвидетельствовать подлинность Гришкиной личности. Здесь нужен реальный Гришка со своим паспортом. Но вот в банк явится его двойник.
– Значит, банку все равно?
– Нет, не все равно. Просто если нотариус подтверждает подлинность личности, то банку, в общем, нужны документы: завещание и паспорт.
– Как же они заменят Гришку?
– Ты лучше спроси: где его заменят? Скажем, Лиза с Гришкой войдут в какой-то дом. А выйдет Лиза уже с двойником под ручку.
– А в доме останется…
– …холодеющий Гришкин труп, – кивнула Глинская.
– Что мы должны делать?
– Мы должны взять с поличным, поймать за руку двойника в момент подмены. Только тогда у нас будет компромат на «Обелиск». Иначе «Обелиск» – неуязвим.
– А что если Гришка получит завещание и скроется…
– Где скроется? Здесь?! Или поедет в Москву? Нет, – покачала головой Глинская. – Я сегодня в церкви была.
На улице уже по-ночному все стихло, в доме напротив светилось одно окно наверху. Работа подходила к концу. Глинская, прижавшись щекой к моей спине, молчала. В тишине было слышно, как снежная крупа постукивает в стекло.
– Пойдем погуляем, – попросила она.
– А машины угонять не будешь?
– Буду.
Темными безлюдными улицами мы пришли к замерзшему каналу. На мосту Глинская остановилась. Не отворачиваясь от мелкого колючего снега, она сказала:
– Помнишь, я тебе говорила, что моя бабка отсюда? Так вот, она во время блокады, в конце сорок первого, попала в госпиталь. Понимаешь?
– И что? – Я испугался чему-то.
– Ее привезли в госпиталь с двухсторонним воспалением легких на фоне дистрофии. Но в госпитале ей ничем не могли помочь. Объяснили просто, что лекарства и витамины – большой дефицит. За несколько уколов она отдала все свои фамильные драгоценности… В этом-то госпитале и работала Маринина мать.
– Ты хочешь сказать, что Гришке завещаны драгоценности?..
– Я хочу сказать, – продолжала Глинская, глядя вдаль, – что в той огромной коммуналке, где жила моя бабка, дистрофия была у всех. А воспаление легких выявили только уже на месте. Но в госпиталь забрали ее одну.
– Значит, Гришка, то есть Гришкина родня… знала, кого брать?.. – беспомощно перебирал я.
– Ну что ты все Гришка да Гришка, – улыбнулась Глинская. И вдруг добавила: – Подменят твоего Гришку в поезде «Петербург-Москва».
– Как ты узнала? – поразился я.
Она засмеялась и, схватив меня под руку, потянула с моста.
– Вот, все я тебе рассказала. Теперь пошли назад.
Дома я опять сел к ноутбуку. Вскоре проект был выполнен и отослан. Но я все сидел перед пустым экраном, размышляя о полученных на мосту известиях.
Глинская подошла и закрыла ноутбук.
– Сортир удался?! – насмешливо осведомилась она и, присев рядом, нежно обняла меня.
– Теперь… – прошептала она мне в самое ухо так, что я почувствовал ее теплое дыхание, – Губанов с пацифиздерами будут на седьмом небе.
– А все-таки, откуда ты знаешь про поезд? – мучился я мрачными догадками.
– Тайна…
– Когда они сядут в этот поезд?
– Думаю, уже сегодня. А хочешь, наследство получим мы? Мы с тобой. Хочешь? Очень просто…
– Постой. Если они заменят, то есть убьют Гришку на глазах у Лизы, то…
– Да! – Глинская отстранилась. – Одно из двух. Или она соучастник – тогда от них она не отвяжется уже вовек. Или как свидетель – пойдет следом за Гришкой. Не в поезде, конечно. Какой участи, ты думаешь, она больше достойна?.. А хочешь, я тебе скажу, почему твоя милая Таня сделалась колдуньей? Кто нашу ласковую Таню превратил в Леонарду? Ты! А эта найдет себе Карташова, много Карташовых. Их вообще очень много…
Глинская еще долго говорила. Потом утром, после чая, она оделась и сказала:
– Я скоро приду. Ты пока отдохни, подумай. А вечером мы начнем действовать.
Я лег на диван и тут же уснул, лишь успев положить рядом сотовый в ожидании звонка Губанова.
Проснулся от легкого толчка. Рядом спала одетая Глинская. Но стоило мне шевельнуться, как она приоткрыла глаза.
– Звонил Губанов. Я ему сказала, что спит Алексан. И что если фуфелам понравится сортир – чтобы он сюда пока не звонил.
– Губанов что?
– Смеялся. Еще этот придурок называл меня Лизой. Давай поспим… – Глинская закрыла глаза.
Утром я позвонила Елене.
– Мам, у нас урок. Я перезвоню. У тебя все в порядке?
– Да, все в порядке.
Я села на кровати, не зная, что делать дальше. По плану надо идти в Летний сад, но какие в этой ситуации могут быть планы? От волнения казалось, что сердце подскочило куда-то к горлу и теперь пульсирует там, пытаясь прорваться наружу. Зачем в таком состоянии Летний сад?
– Да чего в номере торчать? – возмущался Гришка. – Погуляем, удовольствие получим.
Почему накануне великих свершений у него вдруг появился этот беззаботный, вальяжный тон и желание развлекаться? Все шиворот-навыворот! Герой! Сегодня в 21.00 тебя выставят из этой гостиницы… и – куда? Хорошо, если выставят… Если будет к тому времени кого выставлять. Я постаралась сосредоточиться. Как бы то ни было, а в нашем тандеме за старшего пока я. Значит, надо собрать вещи, снять с карточки какие-нибудь деньги – вчера в арт-ресторане «Клод Моне» мы глобально поистратились. Но главное – во что бы то ни стало надо держать в курсе событий Сашу и Глинскую. Я уже начинала волноваться, что пастухи не дают нам никаких указаний. А вдруг инструкции придут слишком поздно? Вдруг мы не успеем их передать?
– Ладно, идем в Летний сад.
С улицы можно будет спокойно поговорить с Сашей и попросить помощи. Хотя если, например, они задумали убить Гришку, вряд ли кто-то их остановит. Гришку решили убить… а меня? Очень даже вероятно. Не нужны им свидетели этих великих художеств!
Склонившись над раковиной, я с утроенной энергией терла щеткой зубы и тут услышала за дверью Гришкин голос:
– Лиза, у тебя телефон!
Ленка недаром хотела дождаться перемены: слишком много новостей было у нее для меня.
– Во-первых, папа летит в командировку в Германию. Самое маленькое недели на три.
Земля просто уходила у меня из-под ног. Пока я знала, что Лена с Лешкой, можно было быть относительно спокойной. Но оставить четырнадцатилетнюю девочку одну…
– Тут, мам, два варианта: либо я к Наташе, либо она ко мне. Ты не будешь возражать, если она ко мне?
– Конечно не буду! Если только она согласится…
– Так она согласна, у тебя хотела спросить. Может, она тебе позвонит еще.
Были и другие новости: тройку получила по географии, ходила в кино, поругалась с Максом.
– Ты же решила больше с ним не встречаться? – удивилась я.
– Решила. Но одной скучно ужасно. И потом, у всех девчонок в нашем классе кто-то есть!
