Текст книги "Сто и одна ночь (СИ)"

Автор книги: Анастасия Славина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 11

В мою пятнадцатую осень погода стояла такая же, как и сейчас: то ледяные дожди, то всплески тепла, то серость, то золото. Тот день был неожиданно ласковым после недели холода – именно той недели, которую меня угораздило провести на улице. Я тогда еще злорадствовала сама над собой, что перед побегом стоило бы посмотреть прогноз погоды. Наверное, такое отношение к себе меня и спасало, потому что в какую сторону ни глянь – все казалось беспросветным. В отличие от неба в тот вечер – оно напоминало вскипевшую простоквашу. Хлопья облаков всех оттенков белого пронизывали розовые спицы закатного солнца.

Он тоже смотрел на небо, запертое прутьями высоток. Выглядел таким рассеянным, полностью погруженным в свои мысли, – казалось, будет дорогу переходить – даже красный свет не заметит. Я тогда подумала: знай эти мысли, может, и не стала бы его обворовывать. Но я понятия не имела, что творилось у него в голове, поэтому решила-таки стянуть кошелек – выпирал под курткой из заднего кармана джинсов. Вообще-то, я предпочитала незапертые машины и забытые сумки – тяжела судьба карманника с боязнью прикосновений. Но тут такой экземпляр…

Некоторое время я просто шла за своей жертвой, не скрываясь, хотя улица была пустынной – после семи этот рабочий квартал вымирал. Изучала. На вид ему было лет под сорок. Одет – просто, но аккуратно. Кашне на шее. Аккуратная стрижка. А у меня молния на одном сапоге не застегивалась – сломалась. Носки дырявые – пальцы ног мерзли. Вши – чесалась. Жуть… Шла – и не могла от кошелька взгляд оторвать – пухлый такой, а вдруг там много денег?..

Подошла к своей жертве поближе – ловко выудила свой приз… – а мужчина вдруг раз – и схватил меня за руку! Никогда бы не сказала по нему, что он может быть таким ловким. Вот так мы и познакомились.

Вернее, познакомились мы чуть позже. В тот самый момент мне было не до знакомства. Впервые после событий в детдоме меня кто-то коснулся. И не просто коснулся – а со всей силы сжал запястье. Меня словно током прошибло. Кожа под его пальцами будто воспламенилась. Я в ужасе смотрела на руку, сжимающую мое запястье, – а перед глазами расплывались разноцветные пятна. Ноги подкашивались. Словно я – механизм, робот, в котором внезапно произошел сбой программы.

«Отпустите!» – процедила я сквозь зубы.

Мужчина забрал кошелек – и отпустил мою руку.

Отошел на шаг – и смотрел на меня так странно, словно ему и самому стало дурно. Я согнулась, оперлась ладонями о колени, опустила голову. Стояла, покачиваясь.

– Боитесь прикосновений? – спросил он.

– Не ваше дело!

Конечно, любой нормальный человек вызвал бы полицию – даже я сама бы так поступила на его месте. Мне бы сбежать, пока он в замешательстве… Но куда – все, как на ладони, да и картинка перед глазами по-прежнему раскачивалась. Все, думала я, кранты. Полиция. Детдом. А, может, и колония.

Но вместо звонка в полицию он предложить меня накормить – закусочная сияла огнями прямо через дорогу. Наверное, специально вытяжки на улицу вывели, чтобы от сочных запахов животы таких вот бродяжек, как я, сворачивались в трубочку.

Кое-как доплелась до кафе. К счастью, ни одного занятого столика.

Сняла ветровку, а под ней – изъеденный молью свитер. Ну и черт с ним. Дети, живущие на улице, носят джемпера из верблюжьей шерсти, только если обворуют бутик.

Ждем заказ. Я заложила руку за руку, смотрю на доброго самаритянина с неприкрытой усмешкой.

– Где ты живешь? – спросил он таким тоном, словно ему действительно было до этого дело.

– Я космополит. Мой дом – весь мир!

На слове «космополит» его бровь приподнялась.

– А где твои родители?

Подошла официантка. Стала раскладывать на белоснежных скатертях столовые приборы, завернутые в салфетки, – и все косилась на меня. Я поймала ее взгляд – и положила локти на стол – с таким размахом, что звякнули друг о друга солонка с перечницей. Официантку как ветром сдуло.

– Родители? Если узнаете, где они, – мне расскажете. А, впрочем, не говорите, – неинтересно.

Мои родители были алкоголиками, меня у них забрало государство. Из одной ямы бросило в другую.

А потом наступило самое приятное время за последнюю неделю – официантка – уже другая – принесла заказ. Я таких вкусных гамбургеров в жизни не ела! Помню, сижу, чавкаю, чтобы проверить границы терпения моего благодетеля, – а заодно выяснить, что ему от меня надо. Знала же, что бывает с девушками после таких вот бесплатных обедов.

Жевала, а сама по сторонам поглядывала: куда сбежать, если что, кого на помощь позвать. Заодно женщину с открытой сумкой приметила – заказ с собой собиралась забрать… Страшно даже вспомнить, что тогда творилось в моей голове. Там кроме инстинкта самосохранения ничего не было.

– Почему боишься прикосновений? – допытывался он.

– Брезгливая.

Я не собиралась ему рассказывать – даже за три порции таких вот гамбургеров – что последним человеком, который меня до него касался, – был сторож в детдоме. Молодой еще мужик, приятный на вид. Однажды ночью, когда мне, как обычно, не спалось, я пришла попросить у него сигарету. Он угостил. А потом решил взять плату… Я долго с ним боролась – пока рукой не дотянулась до телефона на столе. Вмазала ему по голове – и бегом. Больше в детдом возвращаться не собиралась. Думала, вернусь – убью. Я потом еще много лет чувствовала на себе его пальцы.

– А деньги откуда берешь? Воруешь? – не унимался мужчина.

– Работаю. На кухне.

Это был мой первоначальный план – устроиться в теплое местечко – на любую зарплату – лишь бы еда была под боком, и крыша над головой. Но ни в одной столовой, ни в одном самом захолустном кафе на работу меня не взяли: ни документов, ни разрешения родителей, да и внешний вид потрепанный, голодный… В одной забегаловке, правда, предложили место уборщицы, но там до кухни – далеко, а зарплата – мизерная. Да еще и через месяц первая выплата – с такими холодами через месяц ее получать было бы некому.

Мужчина скользнул взглядом по моим волосам. Да, подумала я, насчет кухни завралась, признаю. Меня в таком виде даже обслуживать в кафе не рады – не то, чтобы на работу брать.

– А десерт, дяденька, устроите? – спросила я, облизывая пальцы. – Давно морожинку не ела.

Он покачал головой, сказал, денег больше нет.

На улицу я не торопилась – успею. Все ждала, когда он предложит мне к нему домой за деньгами сходить. У меня и складной ножик при себе был для таких приглашений. А он откинулся на спинку стула, достал из кармана орех каштана и то сжимал в ладони, то перекладывал из руки в руку – точно маньяк.

– Я – учитель, – произнес он, копаясь в моих глазах. – Хочешь, помогу в техникум поступить?

– А чего в техникум, – ухмыльнулась я, – давайте сразу в универ!

– Можно и в универ, – поразмыслив, ответил благодетель. – Хотя обещать не могу.

Первое, о чем я подумала, – что у меня, наконец, появился шанс изменить свою жизнь. На секунду передо мной возник образ: я, в красивой одежде, сижу в просторной светлой аудитории, где каждый ряд парт располагается на своем уровне – как в американских фильмах. На доске – множество заковыристых формул – и я всех их понимаю. А второе, о чем я подумала, – что у детей с улицы бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

– Неа, говорю, – спасибо. – Адью.

– Я буду здесь каждый вечер в девять, – сказал мне в спину мужчина. – Приходи, когда передумаешь.

Три дня я и близко носа туда не показывала: и небезопасно было, и все думала, что переболею этими образами, отпустит. Но, видимо, черти в то время отводили душу на ком-то другом – на четвертый день любопытство взяло верх, и я вернулась.

Он сидел в кафе за тем же столиком, на том же стуле, так же пил чай. Катал по столу каштан. В окно не смотрел – все равно уже стемнело, ничего бы не заметил. А вот мне он был отлично виден. И тогда, и всю следующую неделю.

Я приходила каждый день, наблюдала за ним через улицу, прислонясь к одной из машин на парковке, дышала в ледяные ладони – и все искала причину, по которой нельзя ему доверять. Вот если бы он стопочку коньяка заказал. Или какую-нибудь девочку к себе подсадил. Или – вот это был бы подарок, не пришлось бы мерзнуть – просто однажды не пришел.

Но он приходил. Покупал чашку чая, тайком доставал из пакета сухарики и макал в кипяток – видимо, и в самом деле были проблемы с деньгами. Читал потрепанную книгу – сначала одну, позже – другую. И я постепенно к нему привыкала. К нему – и к этому невероятному ощущению, когда меня кто-то ждет.

Проследила за ним. Оказалось, он жил на самой окраине, в частном доме – что плохо – место безлюдное. Но дом красивый, уютный – с белыми стенами, низким забором, крошечным яблоневым садом. Близко подойти не смогла – дом сторожила немецкая овчарка.

Он окна не зашторивал, так что его одинокая скучная жизнь была как на ладони – книги, приготовление еды, мелкие бытовые дела, сон. Он почти никогда не разговаривал по телефону. Не приглашал к себе гостей – и сам никуда не ходил. «Если он учитель – тогда где его ученики?» – думала я.

Мою судьбу, как это часто бывало, решил случай. Ночуя по подвалам, я заболела. Меня лихорадило, кашель такой, что, казалось, ребра треснут. И настал такой момент, когда стало ясно: или к нему – или на Небеса. Я выбрала первый вариант.

Он словно и не удивился. Улыбнулся. Пододвинул мне свою чашку чая – которую я тотчас же и выхлебала. Сидела напротив него – и тряслась от внутреннего холода. А он видел, что со мной происходило – и глаза его становились все печальнее.

– Зачем вам мне помогать?

Думала, услышу что-нибудь о доброте душевной, – и черт с ней, с болезнью – не вернусь сюда.

А мой спаситель ответил:

– Ты похожа на женщину, которую я когда-то любил. У тебя такие же волосы и глаза. Точнее, форма глаз похожа, а цвет совпадает только с одним – серо-голубым, – на этом моменте мы оба улыбнулись – друг другу. – Но в тебе есть и что-то еще: ершистость и мягкость одновременно. Дикость и потребность в тепле. Надлом и жажда жизни… Если бы у нас с той женщиной родилась дочка, думаю, она была бы похожа на тебя…

Вспоминаю то тревожное и счастливое время, пока со своим молчаливым спутником мчусь по пустынной предрассветной улице. Я предпочла бы так ехать вечно – мерзнуть, хватаясь заледеневшими пальцами за кожаную куртку мотоциклиста – лишь бы не прибыть к пункту назначения. Не сегодня. Не после того, что произошло. В общем-то, я не влезла в аферу, не совершила преступление, но ощущение гадкое – так всегда, когда предаешь близкого человека.

Вместо того, чтобы свернуть на ближайшем повороте, мы внезапно останавливаемся у городского пруда. Вода по цвету почти сливается с первыми утренними сумерками – и от этого кажется, что листья кувшинок парят в воздухе.

Мужчина-с-разорванным-ухом слезает с мотоцикла вслед за мной, молча снимает с себя кожаную куртку и протягивает мне. Я покорно накидываю ее – знаю, сопротивление бесполезно. Некоторое время мы так и стоим друг напротив друг друга: я – в косухе поверх пальто, он – в одной майке, на голых крепких руках – татуировки змей и прочей мерзости.

Никто не знает его настоящего имени. Говоря о нем, мой приемный отец называет его «Тот Самый». Тогда, в шестнадцать, я нарекла его Роджером – в честь пиратского флага. Сейчас я бы выбрала имя Антонио: было в нем что-то итальянское – свободное, кипящее.

Когда мы познакомились, ему не было и сорока, а выглядел он лет на тридцать. Однажды Роджер приехал забирать меня из универа, и однокурсницы толпились у окон, побаиваясь выйти на улицу. Татуировки, грива черных волос, смуглое обветренное лицо с выразительными чертами. Шрам над бровью, разорванное ухо. Серый цвет его глаз блестел сталью, как и охотничий нож с широким лезвием, который Роджер доставал из кожаных ножен при любом удобном случае: отрезать бирку от моего нового, только что купленного платья, или зарубкой отметить на дверном косяке мой рост. Или вскрыть банку тушенки. Мы могли питаться, чем захотим, но иногда накатывала ностальгия по бродяжничьим временам. Если бы кому-то пришло в голову спросить, кто мой друг, – я бы назвала его, – хотя предан он был, кончено, не мне.

Сейчас, думаю, одноклассницы также толпились бы у окон: за прошедшие одиннадцать лет Роджер почти не изменился, только в деготь его волос влилась седина, и шрамов стало побольше.

Друг, воспитатель, надзиратель. Я получила его в придачу к своей новой жизни. История Золушки меркнет по сравнению с моей. И пусть я нашла не принца, а отца, и жили мы не во дворце, а в доме на две спальни, я чувствовала, что получила куда больше, чем героиня сказки.

– Все так плохо? – спрашиваю у Роджера, кутаясь в его куртку.

Молчит. Значит, я и вправду дров наломала.

– Ну, конечно, плохо, раз ты везешь меня к нему в такое время… – печально вздыхаю – хотя знаю, что на Роджера это не подействует. – Ты же не случайно встретил меня как раз после прощания с Графом?

Роджер не произносит ни слова – и это молчание помогает мне вести диалог лучше любых реплик. Я привыкла к такому роду общения с ним. Никто бы не смог обвинить Роджера в раскрытии секретов – фактически, сейчас он нем как рыба.

Его молчание направляет мои мысли в нужное русло.

– Значит, следил за мной… От дома Графа? Наверняка, еще от моего дома… Ты же знаешь, как я это не люблю!.. Конечно, не имею права! – огрызаюсь я на непроизнесенное вслух обвинение. – Кто же жалуется, когда пойман с поличным?.. Кстати, насколько «с поличным»?

Роджер достает из рюкзака конверт. Я знаю, что там, но до последнего надеюсь ошибиться. Открываю конверт… – и вместо того, чтобы расстроиться, едва сдерживаю улыбку. Мы с Графом отлично смотримся. Да что там! Между нами есть неуловимая общая аура – мы словно внутри ее, как в мыльном пузыре.

В черно-белых тонах Граф выглядит еще притягательнее. Роджер – отличный фотограф. Мне только не повезло с тем, кто у него заказчик.

– Вот и зачем столько бумаги переводить?.. Мог бы просто отцу на комп сбросить…

Располагаю стопку фотографий так, чтобы на них падал свет фонаря.

Вот мы с Графом стоим у старого дома в Маленьком городе, над нами – хоровод листьев. Вот я, улыбаясь, дарю Графу листок… Граф протягивает руку… Прячет листок за пазуху… Вот дарит мне каштан… Ломает замок на двери… Мы входим в дом… Оглядываемся на кухне… Я – крупным планом – склоняюсь над граненым стаканом, рассматривая тончайшие стебли сухих цветов… (Никогда бы не подумала, что в этот момент у меня были почти по-детски изумленные глаза)… Вот Граф подает мне руку, помогая перепрыгнуть через провалы в ступенях… (Как Роджер вообще умудрился это снять? Там же и окна нет. Через щель в стене?..) Вот Граф хватает меня за запястье… Вот я целую его… (Невольно делаю глубокий вдох. Хорошо. Самой-то себе я могу признаться: люблю целоваться с Графом. Это… невозможное… непередаваемое ощущение…) Борьба с Графом… Придорожное кафе… Вокзал… (А вот это очень не понравится отцу… Наверное, также сильно, как и мой поцелуй с Графом).

Задумываюсь, машинально перебирая оставшиеся фото. Затем кошусь на рюкзак Роджера, в котором, вероятно, лежит фотоаппарат.

– А сегодня ты тоже… фотографировал?

Дожидаясь его ответа, сглатываю комок в горле.

– Черт, Роджер! Это перебор! Моему отцу совсем не надо такое видеть! Удали!

Впервые за все время общения у озера на лице Роджера, как подснежник сквозь снег, пробивается улыбка. И я вспоминаю, что окно на кухне Графа было зашторено. Уф…

Я только что выдала сама себя.

– Роджер. Это только твои догадки… Ты точно меня слышишь?

Его улыбка все ширится.

Я не могу ему угрожать. Мне нечем его шантажировать и нечего предложить. Поэтому просто протягиваю Роджеру фотографии – но в последний момент выхватываю из его пальцев – и заглядываю в конец стопки. Выбираю один из последних снимков, сделанных вчера возле Понтиака, после испытания на вокзале. Граф обнимает меня. Его лицо – крупным планом. Оно настолько выразительно, что я чувствую боль в солнечном сплетении. Он переживает за меня. Ему плохо. И что-то еще… Что-то светлое…

– Это фото я забираю себе.

Не жду согласия Роджера. Засовываю фотографию к себе в сумочку – и возвращаю куртку.

Все, я готова.

Последний поворот.

Мы на месте.

Я люблю этот дом. Уютная коробочка с коричневой черепицей и садом, который подступает к самым стенам. В особо ветреные дни веточки яблонь царапают стекла. А теплой осенью так пахнет спелыми яблоками, что дух захватывает.

Забор не высокий: с улицы видно и крыльцо с фонарем, который папа зажигает каждую ночь, и аккуратно стриженная лужайка, и будка, где живет старый добрый Арго – породистая немецкая овчарка.

Я открываю калитку – и Арго бросается на меня, неистово виляя хвостом.

– Сидеть, Арго! Сидеть! – как можно более строгим голосом выкрикиваю я – эта овчарка способна сбить меня с ног.

Арго слушается, хотя, поскуливая, лупит хвостом по земле и нетерпеливо переминается с лапы на лапу.

Стоит не появиться здесь хотя бы неделю, и от запаха родного дома – такого незаметного при каждодневном ощущении – начинает щемить сердце… Правда, сегодня, переступая порог, моя голова занята другим – как бы выйти сухой из воды. А еще недавно казалось, что моя головная боль – это исключительно отношения с Графом.

Прохожу в коридор. Волнуюсь, как перед сдачей первого экзамена в универ.

– Здравствуй, Крис, – доносится со стороны кухни.

– Здравствуй, – отвечаю я – и про себя добавляю: «Глеб…»

ГЛАВА 12

Меня немного знобит, но дело не в простуде, – да я и не помню, когда болела в последний раз. Надо бы зажечь лампу, но все брожу по комнате, наступая на бледные прямоугольники фонарного света, льющего в окно. На лэптопе только что зажглась заставка – звездное небо.

Чувствую себя загнанной в угол. Чтобы ни делала – это не выход. Я как муха, которая чем сильнее старается выбраться, тем больше запутывается в паутине. Но как же не пытаться?..

Полтора часа до полуночи…

Этого времени мне бы хватило, чтобы дойти до Графа пешком. Но я не пойду. Пора привыкать к мысли, что я больше его не увижу.

Открываю на лэптопе файл. Думала, он унесет меня, – или, хотя бы, напомнит, почему все происходящее – к лучшему. Но не выходит даже складывать буквы в слова. Побегаю глазами по строчкам – и понимаю, что в памяти не остается ничего. Захлопываю крышку лэптопа.

Мне больно.

Когда я в последний раз чувствовала такую сильную душевную боль?.. Восемь месяцев назад, обнаружив, что происходит с отцом…

Мне всегда с ним одновременно невероятно просто и невероятно сложно. Просто – потому что он любит меня. Сложно – потому что ради моего счастья он может даже засадить меня в клетку – образно выражаясь. Хотя… Нет, все-таки, образно.

Он никогда не верил в компромиссы – и уж точно не верит сейчас. Сначала меня это устраивало – как одна из черт характера близкого человека. Я с радостью следовала тому направлению, которое он указывал. Помню первый день, когда я перешагнула порог его дома уже в роли приемной дочери… Опустим, на какие ухищрения для этого пришлось пойти ему – судимому, официально безработному, не женатому мужчине. Не удивлюсь, если по предоставленным документам он числился законопослушным, женатым, высокооплачиваемым менеджером по продаже, например, бетона.

Да, мой папа оказался вовсе не таким простым человеком, как можно было подумать, глядя через стекло кафе на размягченные в чае сухарики. Он и в самом деле окончил педагогический университет и некоторое время преподавал физику в старших классах, но потом получил судимость – и это поставило крест на его работе. Долгое время его источники дохода были для меня тайной за семью печатями.

Итак, первое, что он сделал, когда я переступила порог его дома, – постриг меня налысо – вши к тому времени еще не вывелись. Вот так – с сияющей головой – из-за отсутствия волос, и сияющим лицом – из-за улыбки до ушей – мы отправились на первый в моей жизни шопинг – под закрытие торгового центра, чтобы избежать толпы.

В ту ночь я засыпала в своей комнате, в своей кровати, на постельном белье, которое выбрала себе сама… Выбор, кстати, оказался не из легких. Сначала я остановилась на сдержанном серо-голубом комплекте – как взрослая. А потом… «К черту!» – решила я. Насмотрелась за свою жизнь на казенное постельное белье. И насобирала себе ассорти из разных комплектов.

Наволочка – в крупную клетку от бледно-розового до бордового. Простыня – цвета морковного сока. И апофеоз: светло-лимонный пододеяльник с принтом в виде бежевых мишек в голубых штанишках и платьицах. Пижама тоже нашлась подходящая: темно-синие шорты до середины бедра и майка на бретелях вишневого цвета с ярко-желтым жирафом. А на смену – голубая, в белые овечки. Думала, вдруг папе не понравится, а он, когда увидел, аж цокнул языком от удовольствия. Наверное, этим поступком я снова напомнила ему ту женщину.

Только заснуть мне во всей этой красе не получилось. Меня переполняли новые ощущения, эмоции, мысли, мечты – чувствовала себя надутым до предела воздушным шариком. Завернулась в новенькое, еще пахнущее магазином, одеяло и протопала на кухню. Папа, как мальчишка, с ногами сидел на длинном широком подоконнике, в полной темноте. Увидел меня – и подвинулся на середину, предлагая сесть рядом, чтобы мы вместе упирались спинами в одну подушку.

Сидели, молчали. Тишина была вовсе не напряженная, а спокойно-счастливая.

Время от времени дул ветер, ему подвывала наша овчарка. По моей пижаме – прямо по сонному жирафу – ползали тени от яблоневых веток. Иногда ветки тихонько скреблись в окно.

Мне казалось, что я уснула, – и попала в добрую-предобрую сказу. А еще мне казалось, будто через эту подушку между нашими спинами от меня к папе перетекали теплые целебные токи. Так, наверное, мы становились семьей. Настоящее волшебство.

…Сорок минут до полуночи.

Если выйти прямо сейчас, я бы успела добраться до Графа на автобусе.

Не стоит мне смотреть на часы.

Замечаю в зеркале свое отражение – и изумленно останавливаюсь.

Я долго привыкала к такому же выражению лица моего отца, которое всегда возникало неожиданно, цепляясь за неизвестную мне деталь. Словно он заглядывает в пропасть. Все гадала, что же такое могло произойти, чтобы так разъедало душу спустя годы. У меня и плохое, и хорошее не то, чтобы забывалось… но откладывалось в какой-то дальний отсек памяти и извлекалось только по мере необходимости. А он – думал, думал, думал об этом… Сначала мне было жаль, что ему так плохо. Потом, спустя годы, я поняла, что ему завидовать надо – умеет так глубоко чувствовать… Это же дар! А теперь я понимаю, что верной все-таки была первая догадка.

Иногда встреча с человеком откладывает отпечаток на всю жизнь. И тогда ты становишься похож на купюру, которую просматривают на свет: вроде все, как обычно, но при правильном ракурсе замечаешь: потускнел взгляд, появились ранние морщинки, невесть откуда взялся седой волос… Зачем нам дано такое испытывать?

Прошло целых десять лет, прежде, чем папа рассказал мне о Ксении – единственном прототипе в моей истории, кому я не изменила имя. Интересно, понравилось бы моему папе имя Глеб? Вчера я смотрела на него и думала, что это имя идет ему больше, чем настоящее.

…Двадцать минут.

Сердце колотится. За это время до Графа можно добрался лишь на такси. А я – в домашней одежде, с растрепанными волосами, без макияжа… Хотя какая теперь разница?..

Все дело именно в нем – приемном отце.

А, точнее, в его умении добиваться своего. Сегодня утром я спросила, чего же он добивается на этот раз. Отец ответил: «Только одного – твоего счастья». Но я слишком хорошо помню, что такое – быть счастливой. Это совсем не то, что я чувствую сейчас.

…Пятнадцать минут.

Прячу телефон в выдвижную полку стола – чтобы не видеть циферблат.

Теперь мне не успеть к Графу до полуночи. Только если прямо сейчас выскочить на улицу – и тотчас же поймать попутку…

Осознаю, что стою посреди комнаты. По щекам текут слезы.

Мне ведь сейчас совершенно все равно, кто такой Граф, что и кому он сделал. Я настолько пьяна своими чувствами к нему, что – даже осознавая это – все равно верю: со мной он мог бы стать другим человеком. Точнее: со мной он мог бы стать настоящим.

…Осталось минут десять.

Не успеть.

Совсем скоро Граф повернет ключ в замке своей двери. Он принципиальный. Жестокий. Злой – на себя и на всех. Возможно, будь у меня больше времени, рассекреть меня отец позже…

Не выдерживаю. Накидываю на плечи куртку, натягиваю сапоги – и выбегаю на улицу. На меня набрасывается ледяной ветер. Стою у самого края тротуара. Кутаюсь плотнее, прячу ладони под мышками – перчатки оставила дома. От холода и переживаний меня трясет так, что клацают зубы. Зато в голове проясняется.

Господи, как же хорошо, что нет ни одной попутки!

До полуночи от силы пара минут.

Ничего ужасного не произошло – начинает пробиваться сквозь панику здравая мысль. Это просто гормоны. Осеннее обострение. То, что наши дороги с Графом пересеклись, – недоразумение. Мы слишком разные, слишком неподходящие друг другу. Единственный нюанс – это принятие его прикосновений. Но если есть Граф, значит, где-то есть и кто-то еще с таким же качеством.

Прошу сигарету у спешащего прохожего. Угощает, дает прикурить едва ли не на ходу. Мельком бросает взгляд на мои дрожащие пальцы – и спешит дальше.

Я не курила уже одиннадцать лет.

Кашляю и морщусь. Но постепенно вспоминаю, какое это было удовольствие. Наслаждаюсь последними затяжками. Тушу окурок о спинку скамейки и отшвыриваю его в темноту. Одна сигарета. Исключение из правил. Больше этого не повторится.

Уже, наверняка, за полночь.

Все. Началась моя новая жизнь – без Графа.

Возвращаюсь домой. Из холода и темноты – в тепло и свет. Вместе с камнем, давящим в области груди, чувствую облегчение. Эта изматывающая роль Шахерезады сыграна. Едем дальше. Оставить ли мне эту квартиру или вернуться к отцу?..

Запираю за собой дверь – и замираю. Слышу, как из шуфлядки в столе доносится песня Адель «Someone Like You» – впервые звонит мой мобильный телефон, купленный специально для роли Шахерезады.

Бросаю взгляд на часы в коридоре – семь минут первого. Иду в спальню. Мелодия замолкает.

Достаю телефон, смотрю на экран – девять пропущенных вызов – и вздрагиваю, когда мобильный начинает вибрировать. Снова звучит та же мелодия. Когда отвечаю на звонок, я уже знаю, кого услышу.

– Не могу заснуть без сказки, – звучит знакомый голос.

Изо всех сил сжимаю переносицу, чтобы успокоить эмоции.

– Ты – слишком взрослый, чтобы засыпать под сказку, – стараюсь говорить бесстрастным голосом, но даже сама слышу, настолько мягко и печально у меня получается.

– А ты – слишком маленькая, чтобы перечить старшим.

– Граф…

«Сказки больше не будет», – хочу продолжить я – но не получается. В конце концов, отец говорил про встречи – о разговорах по телефону речь не шла… Ну, вот, я уже пытаюсь договориться со своей совестью.

– Да, Крис?

– Граф…

Не могу!

И не хочу.

Иду на кухню в поисках гипотетической пачки сигарет, которую могли оставить прежние хозяева квартиры. Шарю по полкам, хотя знаю, что ничего не найду. Но мозг отвлекается, становится легче.

Граф молчит. Общаются две тишины наших комнат. Слышу в телефоне сирену скорой помощи, проезжающей под окнами Графа. Сначала едва слышно, затем – громче, тише – и снова ни звука. До Графа, наверное, доносится, как я хлопаю дверцами шкафчиков.

Нахожу зажигалку.

Усмехаюсь.

Залезаю на подоконник с ногами, чиркаю зажигалкой, смотрю, как вспыхивает – и гаснет отражение огонька на стекле.

– Знаешь, что ты сегодня пропустила? Паэлью! Если бы телефон мог передавать запахи, ты была бы уже здесь. Передо мной еще можно устоять, но перед моей паэльей – никогда!

Я чувствую его улыбку, она словно перетекает в меня вместе с его голосом, растворяется во мне, греет меня. Улыбаюсь в ответ. Мы оба знаем, о чем молчим, и я благодарна Графу, что он не задает самый главный вопрос. Возможно, потому, что не хочет получить ответ.

– Можно попробовать твою паэлью? – спрашиваю я и достаю из шкафчика вилку.

– Только лопаткой – еда еще на сковородке.

– Хм…

Меняю вилку на деревянную лопатку – и снова залезаю на подоконник. Зачерпываю невидимую паэлью. Улыбаюсь, представляя, какой может видеть меня в окне случайный прохожий – например, тот самый, что давал мне прикурить. Тогда – дрожащие руки, сейчас – поедание воздуха лопаткой…

– Какие огромные креветки! – прижимаю телефон плечом к уху и трогаю воображаемую креветку пальцем.

– А запах! – настаивает Граф. – Ты чувствуешь?!

Подношу лопатку к лицу. Прикрываю глаза. Вдыхаю.

– Восхитительно!

– Это все сухое белое вино! Я пожертвовал целым бокалом, и боги возблагодарили меня за это, – в его голосе чувствуется гордость. – Правда, затем сбили с пути мою спутницу, которая всегда появлялась к полуночи… Возможно, она просто задерживается. Как думаешь?

Я делаю глубокий медленный вдох.

– Думаю, она не появится.

– Может быть, завтра?

Пауза скручивает меня в жгут.

– Подожди, не отвечай! – Граф перебивает мое «никогда». – Мало ли что произойдет за сутки. Ведь жизнь такая непредсказуемая… А ты забыла о вине! У меня есть тост. Поднимай бокал.

– Давай, – свободной рукой изображаю, что держу бокал за ножку.

– Крис… – задумчиво произносит он, но тотчас же берет себя в руки. – За непредсказуемое завтра!

– Да, Граф.

Слышу, как в телефонной трубке раздается звон стекла.

– Теперь я готов послушать продолжение сказки, – Граф пригубливает вино. – Сейчас я как раз прислоняюсь спиной к столешнице там, где вчера ночью ты рассказывала мне сказку. Теперь это – мое любимое место в доме.

Прикладываю пальцы к моментально вскипевшей щеке. Улыбаюсь.

– А я сижу у тебя на кухне, за столом. Передо мной – тарелка с остатками паэльи. И я не начну сказку, пока не съем все до последнего зернышка риса.

– Еще вина?

– Да, пожалуйста… Теперь я готова, – промакиваю губы невидимой салфеткой.

– Я весь обратился в слух, Шахерезада…

– В следующий раз Глеб встретил Лану за три дня до намеченного с Ксенией мероприятия.

Принцесса подошла к Глебу на том же месте, где он застал ее поцелуй с франтом – в сквере, в двух кварталах от ее колледжа. На этот раз Лана была одна. Случайная встреча? И, в самом деле, не приходила же она сюда каждый день в надежде его найти…

– Ты что, универ бросил?! – с тревогой в голосе и взгляде спросила Лана – безо всяких приветствий.

По крайне мере, там она точно его искала.

В универе Глеб не появлялся больше месяца. Это однообразное, жвачное, неторопливое существование – с крохотной стипендией, отмечанием посещений, нормативами по физкультуре – было настолько далеко от его реальности, от его переживаний, что Глеб не видел смысла продолжать учебу. Его жизнь неслась по другому руслу.