Текст книги "Сто и одна ночь (СИ)"

Автор книги: Анастасия Славина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 17

Ночь.

Сижу на подоконнике в заношенной, но такой любимой, пижаме с жирафом – как в первую ночь в этом доме, когда у меня официально появилась семья. Кутаюсь в плед, пью чай – от пара запотевает стекло.

У каждого свое средство от плохого настроения.

Ветер раскачивает черные ветви яблонь, гудит и воет – или это наша собака?.. Еще немного – и я, наверное, тоже завою.

Невыносимо скучаю по Графу.

Катастрофически.

Понимаю – так нельзя.

Заставляю себя думать об отце. Затем – вспоминать о Графе самое плохое – и горничную, и вокзал, и блондинку… Но боль от воспоминаний куда слабее, чем та, что я испытываю, тоскуя о нем. Я же взрослая, умная, сильная женщина… Ну почему же не могу просто взять себя в руки?!

Слышу шевеление в папиной комнате – и замираю. Я люблю его – только сейчас одиночество я люблю больше.

Но где уж там. Вижу, как его тень в спальне двигается по стене по направлению ко мне. А потом возникает и он сам. Останавливается у двери. Упирается ладонью о косяк, словно раздумывает, идти ко мне или нет.

– Привет, – говорю. – Подушка с собой?

Я не вижу его лица, но, уверена, он улыбается – чуть-чуть, уголком губ – когда вытаскивает из-за спины подушку.

– Пароль введен правильный, доступ к подоконнику открыт, – проговариваю я металлическим голосом.

Папа отталкивается от дверного косяка и идет ко мне – и на доли секунды мне кажется – так явно, что дыхание перехватывает – что в темноте ко мне приближается Глеб из моей истории. Сейчас моему папе сорок восемь, но он по-прежнему замечательно выглядит. Ему и от природы повезло, и следит за собой. Занимается плаванием. Много гуляет. Пьет зеленый чай. Ни алкоголя, ни сигарет. И так уже почти тридцать лет. Мне кажется, даже роботы не способны к такой самодисциплине. В этом я точно не в отца.

Он подходит ближе – и на его лицо падает свет фонаря. Сколько его знаю, все удивляюсь – как может лицо с такими мягкими чертами выражать такую непреклонность. Иногда мне кажется, оно высечено из камня. Но не сейчас. В его глазах беспокойство, а не твердость.

Папа располагает подушку между нашими спинами. Я чувствую, как между нами снова начинают бегать целебные токи. Молча передаю ему свою чашку чая. Он делает глоток и также молча ее возвращает.

Вот теперь точно воет наша собака. Ветки тихонько скребут по стеклу.

– Любишь? – спрашивает он – и по тону его голоса я угадываю, о ком идет речь.

Пожимаю плечами.

Никогда не любила мужчину – мне не с чем сравнивать. Так что, да – не знаю. Не уверена, можно ли назвать мое чувство – когда воедино сплавлены смятение, боль, тревога, притяжение, физическое влечение, зацикленность мыслей на единственном человеке – любовью. Мне кажется, этого мало. Должно быть что-то еще.

– Проверь, – вдруг произносит отец.

Я резко поворачиваю голову в сторону – хотя не могу увидеть его лицо.

– Ты же сказал…

– Теперь это неважно, – перебивает он меня.

– Почему? Что случилось?!

– Случилась ты, Крис.

– Ну, я случилась уже давно, – улыбаюсь.

– Одиннадцать лет, один месяц и четыре дня тому назад.

– Пап…

– Помнишь, каким я был, когда мы встретились?

Задумчиво провожу пальцем по ободу кружки. Чай уже остыл.

Конечно, помню.

– Добрым. И печальным.

– Точнее – одиноким, нищим, вечно страдающим неудачником.

– Неправда, – я хмурюсь.

– Не перечь отцу! – с напускной строгостью отчитывает он меня. – Все, что у меня было, – это связи – кому я только машины не чинил. Но я не видел смысла этими связями пользоваться. До встречи с тобой я вообще ни в чем не видел смысла. А потом все изменилось. Я этот дом купил на следующий день после нашего с тобой первого разговора. Даже не знал, придешь ли ты в то кафе, – но влез в долги – и купил. Так что этот дом у меня – благодаря тебе. И первую свою мастерскую открыл благодаря тебе – чтобы ты ни в чем не нуждалась. А теперь у меня их – целая сеть. Я на все, что угодно, готов, – лишь бы ты не сидела вот так по ночам, на подоконнике, изнывая от тоски по человеку, с которым не можешь встречаться из-за меня. Запрет имел смысл, пока ты ничего не чувствовала к Графу. Поэтому и говорю – проверь. Чего только в жизни не случается – мне ли не знать. Вдруг он и в самом деле – твой. У меня только одна просьба – не говори ему, кто я.

Сбрасываю плед и слезаю с подоконника – подушка соскальзывает на пол, мягко, словно кот. Отец поворачивается ко мне – и обнимает меня. Долгое время мы так и стоим, обнявшись. Я слышу, как ветер гудит за окном, ветки царапают стекло – и как громко и часто бьется сердце папы. Только этот звук и говорит мне, как сильно переживает отец на самом деле.

Папа приподнимает мой подбородок, чтобы заглянуть в глаза, – хотя, что он может рассмотреть в такой темноте? Но, видимо, для этого свет ему не нужен свет. Смотрит внимательно, чуть склонив голову на бок. И выносит вердикт:

– А давай еще по кружке чая перед сном? С медом и корицей.

Люблю своего отца – больше жизни.

– Я заварю!

– Нет – я, – настаивает папа.

Он закутывает меня в плед, а сам идет к плите. Смотрю на него, любуюсь. Вот он включает свет нал столом. Набирает воду в зеркальный чайник со свистком. Зажигает спичкой огонь в конфорке, ставит чайник. Берет с сушилки две кружки – свою – черную, и мою – белую, с коровой и цветочками. Открывает шкафчик, где стоят баночки с травами – и вдруг начинает вертеть головой так, словно не находит нужную, – хотя все они на виду.

Мое сердце резко и больно сжимается.

– Пап?.. – зову я, пытаясь не впустить в голос горечь.

Но он уже не слышит меня.

– Где мое кольцо, Ксения?!

Он поворачивается ко мне, смотрит невидящими глазами, словно я призрак.

– Ты обещала мне кольцо, Ксения! Кольцо, которое я передам нашему ребенку!..

Глеб забежал в общежитие ближе к одиннадцати дня, после лекций в аспирантуре. Мог бы и не возвращаться перед занятиями в школе – времени до урока оставалось в обрез, опять ребята будут под дверью толкаться. Но дождь на улице лил, как из ведра. Вода затекала даже в карманы куртки. Ботинки, заношенные и худые, промокли насквозь.

Мрак, холод, ветер, ливень. Глеб любил такую погоду: когда внутри и снаружи одинаково – наступает равновесие. А еще в такие дни он очень любил преподавать.

В конце урока обязательно задавал пятиминутную проверочную работу. Десятиклассники строчили на листках, и, кроме шелеста бумаги и жужжания электрических лампочек, в классе не было слышно ни звука.

Тогда он подходил к окну. Стекло отражало головы учеников, склоненных над партами, доску с формулами по физике, плакаты на стене – и его самого: высокого, худого, крепкого мужчину, сложившего руки за спиной. Отражение врало: не показывало ни бледности лица, ни теней под глазами от бессонницы, ни ранней седины – наследство по мужской линии. Но было в той иллюзорности, прозрачности, невесомости что-то правильное, настоящее.

Только в тот дождливый день на урок он так и не попал. Подходил к школе – спешил, обходя лужи, придерживая капюшон – и не сразу услышал, как у ворот его кто-то окликнул. Остановился через пару шагов – сработала глубинная память на этот голос.

Оглянулся.

У обочины стоял мотоцикл. На нем в шлеме сидел парень – тот самый, что предлагал Глебу деньги пять лет назад.

Мотоциклист кивнул на сидение позади себя.

Глеб покачал головой.

– Я спешу.

– Нельзя. Садись.

Этот бесстрастный голос так зацепил какой-то особо чувствительный душевный нерв, что Глеб поморщился от боли. Словно он уже долгое время стоял на крыше высотки – на самом краю, без ограждения – и только силой воли заставлял себя не смотреть вниз. А теперь – посмотрел.

Бросив прощальный взгляд на школу, Глеб сел позади мотоциклиста.

Это был последний фрагмент из письма, адресованного Графу, – и один в один тот сон, который приснился мне в ночь после разговора с отцом на подоконнике.

Приступы у папы, хоть и случались все чаше, но проходили бесследно, отец о них не помнил. Только каждый раз мне становилось не по себе. Ощущение было такое, словно я его теряю – он уходит, а я не успеваю за ним. Кошмар наяву.

К чему такие приступы могли привести? Где передышка? Где остановка? А если за этими воспоминаниями потянутся другие? А если папа, постепенно погружаясь в прошлое, уже не выплывет, захлебнется? Если однажды я его потеряю?.. Поэтому мне так нужно это кольцо… Оно важнее моих отношений с Графом. Но что, если выбирать не придется?..

Сажусь в мою машину – любимое «Поло» лазурного цвета. Его я могу разобрать и собрать с закрытыми глазами – папа обучал меня не только вступительным предметам.

Мчусь к Графу. Впервые с начала истории я приезжаю к нему утром. Резко, с визгом тормозов, паркуюсь под его окнами – и взбегаю на крыльцо. Понятия не имею, что скажу Графу. Может, ничего не скажу, – молча, брошусь стягивать с него одежду. Вот такой у меня настрой.

Дергаю за ручку двери – заперта. Я настолько этого не ожидала, что едва не ударяюсь в дверь лбом. Но ничего удивительного. Теперь Граф запирает дверь – тем более, утром. Жму на кнопку звонка. Жду. Еще звоню. Барабаню в дверь. И только тогда допускаю мысль, что, возможно, его нет дома.

Жду на крыльце. Снова звоню.

Подхватываю на дороге камешки и бросаю в окно его спальни.

Либо его действительно нет дома, – либо он чересчур упрямый. Вероятность пятьдесят на пятьдесят.

Ну, что ж, я тоже упрямая.

Домой не возвращаюсь. Коротая время до ночи, наслаждаюсь жизнью. Шопинг, кино, ужин в суши-баре.

Ближе к полуночи паркуюсь на любимом «секретном» месте – и жду.

Сегодня я без пледа, без кофе – и без уверенности, что Граф обязательно появится, поэтому ожидание особенно мучительное. Время тянется невыносимо медленно, – разве что назад не идет.

Через два часа выползаю из машины, чтобы размяться. Прогуливаюсь туда-сюда по пустынной улице. Возвращаюсь. Света нет. Жду еще. Расстраиваюсь, обижаюсь. В конце концов, – злюсь, и на этой волне возвращаюсь домой.

На следующую ночь все повторяется. Графа нет.

Выясняю адрес его издательства и поджидаю его там. Впустую.

Третья ночь.

Четвертая.

Судя по новостям в инете, в турне он не поехал. Возможно, Граф пишет очередную книгу, сошелся с очередной жертвой. Это неприятно и болезненно. Но, главное, маловероятно. Что-то произошло, я чувствую.

Пятая ночь у дома Графа выматывает меня.

На шестую – я начинаю поиски Графа. Совсем, как мой отец, когда Ксения исчезла после вечеринки.

Я дежурю возле дома в скандинавском стиле, где снимала квартиру. Заезжаю в бывший дом папы в Маленьком городе. Несколько ночей провожу в клубе, пытаясь выяснить, куда делся их длинноволосый барабанщик… Как же сложно найти человека, когда он этого не хочет!

Ужинать теперь я езжу исключительно в кафе на берегу озера, куда на красном бумере возил меня Граф. Заказываю жульен, пью американо. Каждый раз покупаю кьянти – и забираю с собой. У меня уже полбагажника заставлено винными бутылками. Поймав ямку, дребезжу, как передвижной пункт приема стеклотары.

Этот вечер не становится исключением. Проживаю его по стандартной программе. Сначала проверяю дом в скандинавском стиле, затем – дом Графа, после – еду в кафе. Как обычно, занимаю столик у окна. Пока готовится заказ, отправляюсь «припудрить носик». Выхожу из уборной – и застываю у двери.

Граф стоит вполоборота к барной стойке и смотрит на «наш» столик, где уже дожидается меня бутылка кьянти.

Мой Граф.

Из плоти и крови.

Но, возможно, только плоть и кровь и остались в нем прежними.

Он снова в другом образе. Короткая стрижка. Джинсы, легкий джемпер цвета морской волны, куртка наподобие рыбацкой. Он долго смотрит на столик, затем поворачивается к бармену – видимо, собираясь что-то спросить – но останавливает себя… И я влетаю в уборную. Опираюсь о раковину и смотрю в зеркало, но волнуюсь так, что не сразу концентрируюсь на своем отражении.

Я обескуражена. Даже не тем, как изменился Граф, – о, это отдельная тема для размышлений! – а тем, что он не захотел узнать, кто сидит за столиком у окна.

Хожу из угла в угол, пока, наконец, не беру себя в руки.

Выхожу с приподнятым подбородком… – и не нахожу Графа!

На мой вопрос бармен отвечает, что мужчина в рыбацкой куртке только что вышел. Бросаю на стойку пару купюр – и вылетаю следом.

Успеваю заметить, как Граф выруливает с парковки на пикапе. Пикап! Вот уж машина, которая никак не ассоциируется у меня с Графом. Заскакиваю в «Поло» и, не включая фар, еду следом.

Асфальтовую дорогу быстро сменяет грунтовка. «Поло» проседает на ямах, разбрызгивает грязь до самых стекол. Моя машина совершенно не создана для таких дорог – а я не создана для преследования. Но крепко сжимаю руль и упрямо давлю на газ. Хочу знать, кто же такой Граф на самом деле. Хочу знать о нем все. Или, возможно, просто ищу повод, чтобы уйти – и больше не возвращаться.

Из черноты леса выныриваю на проселочную дорогу. Теперь по обеим сторонам – поля, залитые лунным светом. Куда мчится Граф?.. Приходится хорошенько выжимать педаль газа, чтобы не отстать от него.

Через четверть часа пикап снова сворачивает в лес, и теперь я крадусь за ним по чаще, густой настолько, что лунный свет почти не пробивает кроны елей, нависшие над дорогой. Чувствую под колесами скользкие корни, рытвины с водой и камни – так явно, словно ступаю по ним ногами. Меня совсем не удивляет, когда машина застревает в очередной яме – странно, что этого не произошло раньше.

Вижу через лобовое стекло, как дрожит свет от фар пикапа, а затем – исчезает.

Пробую выползти из ямы, но, кажется, застреваю еще сильнее. Выдыхаю. Кладу ладони на руль и утыкаюсь в них лбом.

Не то, чтобы я испытывала дикий ужас… но это чертовски неприятно – застрять ночью в лесу. И упустить Графа.

Включаю на мобильном фонарик и вылезаю из машины. Каблуки сапог мягко погружаются в грязь. Обхожу «Поло» – и понимаю, что придется вызывать помощь. Свечу фонариком вдоль дороги, в конце которой исчез Граф. А что, если фары погасли так резко потому, что он их выключил? Вдруг там – уже конец пути, а я буду сидеть в машине, так и не узнав этого наверняка?..

Достаю из бардачка складной ножик, прячу его в кармане куртки и отправляюсь за Графом, высвечивая себе путь фонариком.

Я не из робкого десятка, но эту прогулку приятной не назовешь.

Свет фонарика оживляет деревья, их тени перебегают дорогу, тянутся ко мне. Я слышу шелест поодаль, затем – с другой стороны – и крепче сжимаю в ладони ножик. Время от времени мне на голову падают с веток тяжелые холодные капли. У меня чуть сердце не выпрыгивает из груди, когда под ногой с надрывным хрустом ломается ветка.

Граф, теперь я ненавижу тебя еще и за это!

Кажется, я выхожу из леса такой же поседевшей, как Граф. Взъерошиваю ладонью волосы – и с них падают еловые иголки. Сапоги – по щиколотку в грязи. Но вид, который передо мной открывается, стоит ночной прогулки.

Лунный свет ровно и бело освещает гладь небольшого лесного озера. Я вижу причал с привязанной лодкой. А поодаль, ближе к лесу, – одноэтажный сруб с широкой террасой, обращенной к воде, и оранжевым окошком. Все это – яркое пятнышко света на черно-голубом фоне, луна, лодка, неподвижные вековые сосны – делает пейзаж похожим на открытку.

Выключаю фонарик и по ковру засохшей травы подбираюсь ближе. Замечаю припаркованный пикап. Заглядываю в горящее окошко, но мало что могу разобрать через полупрозрачную задернутую занавеску. Куда просторнее, чем выглядит снаружи. Горит камин… Графа не видно.

Мне кажется, я спокойна и сосредоточена – готова к любым сюрпризам, но поднимаюсь по ступенькам на крыльцо – и чувствую слабость в коленках. Сейчас меня с Графом связывает тоненькая, как паутинка, нить. Достаточно неверного взгляда – и она порвется. А я не хочу, чтобы она рвалась.

Дверь не заперта – и это вызывает во мне улыбку. Не успеваю приоткрыть ее и на ладонь, как дверь распахивается, – и передо мной предстает Граф.

– Крис, ну чего так долго?! – возмущается он настолько искренне, что от растерянности я начинаю хлопать ресницами. – Проходи… Давай, помогу снять куртку.

Невольно задерживаю дыхание. Приоткрываю рот, чтобы что-то сказать – но ничего не произношу.

Часы в глубине дома начинают глухо отбивать полночь.

ГЛАВА 18

– Проходи… Давай, помогу снять куртку.

Я машинально повинуюсь, хлопая от растерянности ресницами.

Граф едва касается пальцами моих плеч, помогая раздеться, но даже это прикосновение через тонкую шерсть джемпера заставляет меня прикрыть глаза.

– Ты знал?.. – смотрю на изгиб его спины, пока он вешает куртку – и не могу насмотреться.

Он словно тот мужчина, который постоянно чудился мне, но в которого я не верила.

– Заметил, когда ты стартанула за мной с парковки.

Граф поворачивается ко мне лицом. Он кажется таким… открытым, таким настоящим… Хочу запомнить этот образ, впитать его. Поверить в него.

Неужели тот человек с тростью и в перчатках – лишь одна из его ролей?

Вот он – мой Граф. Живет в избушке на берегу лесного озера, вместо черной рубашки носит светлую майку, вместо строгих брюк – джинсы. У него горит дровяной, а не электрический, камин. В его доме обитает огромный черный дог! Собака облизывается, глядя на меня, и мне становится спокойнее, когда она четко выполняет команду Графа «Арчи, сидеть!»

Бочком обходя дога, пробираюсь в комнату.

Настоящий лесной домик – вся мебель из дерева. Вместо ковра – самотканый половик. На диване – горка пестрых подушек.

Воздух насыщен ароматом хвои.

– Разуйся, пожалуйста. У меня здесь горничной нет, – Граф достает из шкафчика меховые тапочки и помогает мне их обуть.

Думаю, он специально касается моих лодыжек – и мое тело тотчас же реагирует: ускоряется сердцебиение, учащается дыхание. «Он словно крысолов, который играет на дудочке, – проносится у меня в голове. – Я понимаю это, но все равно следую за ним. Потому что – пока эта мелодия не оборвется – отвлечься от нее невозможно».

– Я заварил чай с малиной. Будешь?

Киваю, жадно рассматривая обстановку гостиной, – и не сразу осознаю, что голос Графа звучит уже из кухни. Иду на этот голос.

– Буду. Чай с малиной… – зачарованно произношу я, опираясь плечом о дверной косяк.

Наблюдаю, как Граф разливает заварку по чашкам, – просто прилипла к нему взглядом. Как же он похож на моего отца… Особенно сейчас, без шелухи.

– Осторожно, горячо, – предупреждает Граф – ласково, как ребенка, – но я все равно принимаю чашку из его рук.

Не могу больше находиться так далеко от него. Но мне все еще нужен повод, чтобы находиться рядом с ним. Я взволнована так, что, скорее, понимаю, чем ощущаю, – чашка и в самом деле горячая.

– Что это за место, Граф? – спрашиваю я и касаюсь губами кипятка – чтобы спрятать взгляд. Словно задаю неприличный вопрос.

– Мой дом.

– А коттедж в городе? – рассматриваю свое отражение в чашке.

– Декорации.

– Дог?

– Лучший друг.

– Твои книги?

– Лекарство от скуки.

– Игра на ударных?

На этом моменте повисает короткая пауза – Граф не знает, что я следила за ним в «Жести». Но вопросов не задает.

– Ударные – моя страсть, – искренне отвечает он.

– А я?

Не раздумывая, Граф склоняется ко мне. Осторожно, чтобы не задеть чашку с горячим чаем, приподнимает пальцами мой подбородок и целует меня в губы. Поцелуй – на грани фола: в нем больше желания, чем нежности. Легкое, волнующие соприкосновение языков – но слишком короткое, чтобы жаждать немедленного продолжения. Я рада, что мой внутренний стон не вырывается наружу – не выдает моего состояния.

– А кто за собакой следит? – задаю я неуместный после поцелуя вопрос – лишь бы не молчать.

Замечаю, что мы стоим точь-в-точь, как на его кухне в коттедже во время поедания креветок.

– Мой давний знакомый. Рыбак, из местных. У него дом неподалеку.

Замолкаю. Пью чай крохотными глотками и слушаю, как потрескивают дрова в камине, как воет ветер. Какая наполненная, насыщенная тишина…

От каждого глотка тепло разливается по телу. Улыбаюсь в чашку, чувствуя притяжение Графа, задумчиво пьющего малиновый чай. Мне нравится сопротивляться этому притяжению – чтобы однажды уступить.

Идиллию нарушаю я.

– Почему ты не захотел узнать, кто заказал кьянти на «наш» столик?

Граф отставляет чашку. Похоже, разговор предстоит серьезный.

– Я знал, кто ее заказал.

– И уехал? – теперь чашку отставляю и я.

– Ты недвусмысленно дала мне понять, что именно думаешь о наших отношениях. Не в моих правилах – бегать за женщинами.

Я закипаю мгновенно – кажется, теперь и сама могу обжечь.

– И не в моих – бегать за мужчиной! Но я написала тебе письмо. И я приехала в наше кафе. Значит, настала твоя очередь идти на уступки.

– Очередь?.. – Граф издевательски вскидывает бровь – и я не знаю, чего в это мгновение хочу больше, – отвесить пощечину или впиться в его губы поцелуем.

– Ты знаешь, чего мне стоило перешагнуть через себя и пытаться тебя найти – после того, как ты спал с другой женщиной?! Ты такой же, как и все мужчины!

Граф, наверняка, застигнут врасплох, но вряд ли чувствует себя виноватым. Выражение его лица не меняется, только радужка глаз словно темнеет.

– Чтобы спать с «другой», должна быть «одна», – отчеканивает он. – А у меня она есть? Единственная женщина, которую я бы хотел назвать своей, стала избегать встреч со мной – после того, как довела себя до оргазма на моей же кухне. С тех пор мы общались только по телефону, и она даже намеком не дала понять, что вообще хотела бы видеть меня еще когда-нибудь. Более того, вскоре она просто исчезла!

Я пытаюсь возразить, но Граф своей пылкостью затыкает мне рот.

– …Эту женщину можно назвать «одной»? Я должен хранить ей верность? До гроба? Да, я мужчина! Я по десятку раз на день проходил мимо того места, где стаскивал с тебя платье! Мои пальцы до сих пор помнят, как ласкали твою грудь. Что мне делать, если я все это чувствую?!

– Все равно…

– Вот это по-женски! Без разницы, что я говорю, главное, что ты уже решила!

– По-женски – это не давать мне и слова сказать!

– Так ты обвиняешь меня в том, что я веду себя, как мужчина, или в том, что я веду себя, как женщина?

Я сжимаю кулаки.

– Ты! Не-вы-но-сим!

– А ты – лицемерка!

Выбегаю из кухни, распахивая дверь с такой силой, что она с грохотом ударяется о стену. Секунды – чтобы преодолеть коридор. На ходу хватаю куртку, опускаю ручку входной двери – и понимаю, что она закрыта на ключ. Так и стою, тяжело дыша, глядя на запертую дверь, слушая, как медленно приближается Граф.

Задерживаю дыхание, когда его руки опускаются мне на плечи. Он скользит ими вниз по рукавам джемпера – а за его ладонями – дорожки мурашек. К счастью, Граф не может этого чувствовать.

– Пойдем… – ласково говорит он мне на ухо – и этот шепот, который отзывается во всем теле, едва ли не причиняет мне боль. – Я приготовил тебе плед и бутылку текилы.

– Ненавижу крепкие спиртные напитки.

– Я тоже. Но сегодня, похоже, нам без текилы не обойтись.

Даю увести себя в гостиную и усадить в кресло напротив камина. Принимаю прозрачную рюмку, украшенную долькой лайма. Затем Граф подает мне солонку, а сам садится на шкуру медведя у моих ног.

Мы с Графом молча чокаемся – и выпиваем.

Откашливаюсь и заедаю огненную жидкость лаймом.

Удивительный эффект – у меня вдруг теплеют ступни. Они кажутся большими и мягкими.

– Так что было дальше в нашей истории? Мотоциклист повез Глеба к Ксении?

Я киваю и откидываюсь на высокую спинку кресла. Мне так тепло, спокойно, уютно, что спать хочется куда больше, чем рассказывать историю. Но чувство такое, словно я обязательно должна это сделать…

Глеб знал, кого увидит, когда мотоциклист подвез его к бараку. Даже не удивился, обнаружив, что чрево в этом мертвом доме оказалось живым. Одна дверь подвала вела к другой, та – к следующей. Настоящий подземный город.

Вот последняя дверь открылась – и Глеб зажмурился от яркого электрического света. А когда, заслоняясь ладонью, открыл глаза – увидел перед собой Ксению. Она стояла лицом к нему посреди бедно обставленной комнаты без окон – возможно, ходила из угла в угол в ожидании его – и замерла, когда хрипнула дверь.

– Привет!.. – Ксения расплылась в улыбке, шагнула к Глебу, но остановила себя. – А ты почти не изменился… – соврала она.

И Глеб соврал бы, сказав ей то же самое. Он узнавал только черты ее лица – да и те стали более резкими – Ксения похудела, осунулась. Она укоротила волосы до плеч, покрасила их в жгуче-черный и завязала резинкой в хвост. Одежда на ней была вся темная, закрытая: юбка в пол, водолазка с длинным рукавом.

Ксения угадала его последнюю мысль. Спрятала хитрую улыбку за горлышко водолазки.

– Вот так предпочитают одеваться женщины, не терпящие прикосновений, – когда им не надо никого соблазнять.

Глеб на ватных ногах подошел к дивану. Присел. Он столько раз фантазировал, что скажет Ксении при встрече, но сейчас в голове стоял туман.

– Болезнь не прошла?.. – машинально спросил Глеб, зарываясь пальцами в свои волосы.

– Не прошла. Я переношу касания только двоих.

– Меня и того?.. – Глеб кивнул в сторону мотоциклиста.

– Да нет же! – Ксения рассмеялась, словно это и в самом деле была отличная шутка. – Он мой друг! И всегда был только моим другом!

Она сделала легкий жест рукой – Глеб уловил его краем глаза – и мотоциклист, прикрыв за собой дверь, исчез.

Ксения опустилась перед Глебом на колени. Он поднял на нее взгляд – все смотрел, смотрел – и не понимал, какие чувства испытывает. Ее появление в его жизни – это лекарство или яд? Наверняка, второе. Потому что после приема лекарства должно становиться лучше.

– Зачем ты вернулась? – выдавил он из себя.

– Соскучилась, – то ли всерьез, то ли с иронией произнесла Ксения – и взяла его ладони в свои.

Глеб резко, глубоко вдохнул и опустил голову.

Лучше бы ему это снилось – как со дна души пробуждаются, опутывают, поглощают его чувства к этой женщине. Вот она – стоит перед ним на коленях, брюнетка в темной закрытой одежде, а в голове мелькают кадры – ее профиль в сполохе молнии, светлые волосы прижаты воротом куртки… Босые ступни на мягкой траве… Ксения склоняется к нему, рассказывая, как соблазнить женщину… Жарко, душно, пьяно… Он с битой идет за ней к бараку… Занавеска скользит по ее плечу… Карточный дождь осыпается им на головы… Ажурная маска… Спящая обнаженная Ксения, укрытая простыней… Поиграешь со мной… Ее затравленный взгляд на вечеринке… Он прижимает ее спиной к машине в автомастерской…

Глеб взял ее лицо в свои ладони – крепко, чтобы не увернулась – и притянул к себе. Прижался губами к ее губам так сильно, что заскрипели зубы. Прорвался к ней в рот языком. Боролся с ней до тех пор, пока хватало воздуха. Затем отстранился.

Ксения смотрела на него широко распахнутыми глазами. Волосы растрепались, прилипли к щеке. Рот – удивленно приоткрыт. Этот приоткрытый рот – такая же буква «о», как тогда, на вечеринке, после шлепка по ягодицам, – мгновенно разбудил в нем зверя. Зверь просыпался только рядом с этой женщиной – созданной для того, чтобы ломать его, снова и снова.

Может, Ксения, и в самом деле, – не человек? Потому что ничего человеческого в ней нет. Она, как паук, – расставляет сети, запутывает, обезволивает. Высасывает нутро – оставляет лишь оболочку – и живи, как хочешь. Или не живи… А он все равно, как безумный, идет за ней: на ее голос, на взмах ее руки, на запах. И это никогда не прекратится. Пока дышит, он будет разрушать построенное, предавать близких, лгать, красть, калечить. А потом приползать к ней на коленях…

Глеб одной рукой схватил ее за волосы на затылке, другой – расстегнул ширинку брюк, и с силой наклонил Ксению к паху. Она вскрикнула и уперлась руками в диван, но Глеб продолжал давление.

– Остановись! – закричала Ксения.

Глеб ослабил хватку, но не выпустил из кулака ее волос.

Ксения подняла голову.

– Не так резко, Стрелок…

Что же плескалось в ее глазах? Боль? Но не физическая, нет. А еще – сожаление…

– Я же могу случайно поранить тебя зубами. Потише… – и она сама наклонилась к нему.

…А еще жалость. Жалеет его?! Пусть… Глеб откинулся на спинку дивана.

Что одна делала такого, особенного? То же, что и другие женщины, – те же движения. Но с ней все было острее, ярче, чувственнее. Ей откликалось не только его тело, но и душа.

Послушная, податливая Ксения… Она подстраивалась под его темп, потакала его порывам… Чтобы еще крепче привязать к себе! Лишь подумав об этом, Глеб вскочил, ладонью надавил ей на спину, прижимая к дивану. Задрал юбку и, не снимая с нее белья, вошел в нее. Еще несколько сильных резких толчков – и только тогда он осознал, что происходит. Замер, с ужасом вглядываясь вглубь себя. Кто этот человек, который стоял на коленях?! Кто это чудовище?!.

Из него вырвался звук, похожий на всхлип и рык одновременно. Он всем телом прижался к Ксении и уткнулся носом в ее шею. У нее даже запах изменился… Но она все равно оставалась его женщиной. Что же это за болезнь такая?!. Что за проклятие?..

Ксения подтянула к себе его ладонь, погладила тыльную сторону, коснулась поцелуем, приложилась к ней щекой. Щека была влажной.

– Все в порядке, милый… – тихо произнесла Ксения.

Она никогда его так не называла.

Глеб прижался к ней еще сильнее. Дышал глубже, заставляя себя привыкнуть к ее новому запаху. Пытался впитать ее тепло. Запомнить это ощущение – Ксения в его руках – потому что знал: она снова исчезнет.

– Ложись на диван, – тихо попросила она.

Глеб повиновался.

Он смотрел, как Ксения раздевалась перед ним, – медленно, просто, нисколько его не стесняясь – как раздевалась бы перед мужем, с которым провела много лет. Так смотрят сон – с отстраненным участием. Ему казалось, что все это происходит не по-настоящему.

Но вот она садится на него сверху – и от спазма наслаждения Глеб невольно прикрывает глаза. Вот она двигается на нем, его пальцы сжимают ее бедра. Он притягивает Ксению к себе. Одной рукой крепко обнимает за спину – другой, придерживает ее бедра – и уже двигается сам. Глеб находит губами ее губы и целует нарочито медленно, совершенно не совпадая с быстрым ритмом их движения. От этого Ксения начинает постанывать – и Глеб мысленно пытается сосредоточиться на своих ощущениях – лишь бы не слышать эти стоны, потому что он готов излиться только от одних этих звуков. Останавливается и, не выходя из Ксении, мягко переворачивает ее на спину.

…Пока дышит, он будет ненавидеть ее – и так безумно, невыносимо любить…

– Я люблю тебя, – говорит Глеб – и прикладывает палец к ее губам.

Пусть молчит. Он и так все знает.

Она никогда не была его – и не станет. То, что Ксения чувствует к нему – не любовь – что-то иное, менее острое и сильное, но тоже важное. Этого достаточно для счастья.

– Люблю… – целует ее лицо. – Люблю… – Спускается по шее, касается губами ключиц, груди, прикусывает ее затвердевшие соски – и снова прикрывает глаза, доведенный до предела ее стонами. – Я никуда не уйду, пока не изучу каждый твой миллиметр… Пока не насыщусь тобой…