Текст книги "Сто и одна ночь (СИ)"
Автор книги: Анастасия Славина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Он днями напролет собирал и разбирал машины. Теперь к нему приезжали даже с окрестных городков. Глеб работал на совесть, просил немного. Уже скопил некоторую сумму – не огромную, но позволяющую чувствовать себя мужчиной. Принимать решения. Настаивать.
Уже девять дней он жил вместе с Ксенией.
Они спали в одной постели, завтраками за одним столом. Прикосновений по-прежнему катастрофически не хватало, но с каждым днем они случались все чаще и длились все дольше – и от этого Глеб испытывал постоянную эйфорию. Его отстраненная, блуждающая улыбка смущала даже знакомых.
Но теперь Глеб не улыбался. Встреча с Ланой обрушила на него воспоминания о жизни до Ксении – обо всем, что он замуровал в себе, – и хорошее, и плохое.
– Бросил, – ответил Глеб – и засунул руку в карман куртки – там, где лежал каштан.
Лицо Ланы вмиг помрачнело, лоб прорезала морщинка.
– Ну и дурак.
Глеб усмехнулся.
Дурак. Он и не спорил.
– Отца-то когда видел в последний раз?
Глеб крепко сжал каштан в ладони. Отпустил.
– Давно.
– Он же совсем один… Зачем ты так?
Глеб на секунду прикрыл глаза.
– Чего ты хочешь?..
– Хочу, чтобы тот идиот, который вселился в моего Глеба, наконец, исчез! – Лана кулаком в вязаной перчатке боднула его в лоб.
– Ты узнаешь, если это произойдет, – холодно ответил Глеб.
– А может, к тому времени я уже не захочу это знать?!
Лана не так все поняла.
Да, его отношения с Ксенией развивались лишь в настоящем времени. Состояли только из «здесь и сейчас», как линия – из точек. Что будет дальше, Глеб не загадывал. Интуитивно он понимал, что в мире, где все стремится к балансу, к состоянию покоя, невозможно постоянно находиться на взлете, на краю. Что-то должно произойти. Но это случится в будущем. «Здесь и сейчас» он жил вместе с Ксенией в одной квартире.
Только, как ни сложилась бы жизнь, к Лане он не вернется. Чувство вины отталкивает сильнее неприязни – даже сильнее ненависти.
– Ладно, прости… – Лана поджала губу.
– За что?
– За дурака и идиота. Ты не такой.
Они замолчали, дожидаясь, пока возле них шумно разминутся мамы с детьми.
– Нет, такой.
Лана коротко выдохнула.
– Хочешь мороженного?
– Сейчас?
– Ну, конечно, сейчас! Все-таки в чем-то я была права… – в ее глазах снова появился теплый, медовый отблеск. – Ты что, холода испугался? – Лана выдохнула облачко пара.
– Просто на тебя не похоже, – улыбнулся Глеб.
Принцесса уже тащила его к магазину.
– Больно ты много сейчас обо мне знаешь!
Лана выбрала мороженое и за Глеба: ванильное, в хрустящей шоколадной глазури, на палочке. Глеб заплатил.
– Вот видишь, не так уж и страшно, – Лана откусывала мороженое крохотными кусочками. Прохожие бросали на нее любопытные взгляды. – Чего смотришь?! – весело прикрикнула она на парня.
Глеб не узнавал Лану. Он больше не чувствовал рядом с ней прежнего трепета, но восхищения она вызывала еще больше. В пестрой вязаной шапочке, в ярких смешных перчатках, все еще с легким загаром, с морозным румянцем, она выглядела иностранкой среди черно-серой задумчивой людской массы, частью которой был и Глеб.
Лана казалась такой жадной к жизни, звонкой, понятной, близкой – полная противоположность ускользающей, загадочной Ксении. Но тянуло Глеба туда – в неизвестность, к женщине, которая его не любила, в полупустую квартиру, с матрасом вместо кровати. Все время, которое он проводил с Ксенией порознь, Глеб воспринимал как нечто, подобное на бесполезную рекламу посреди захватывающего кино.
– Чем ты хоть занимаешься? – спросила Лана, слизывая с верхней губы кусочек глазури.
Что-то всколыхнулось в Глебе – воспоминание из той, прошлой жизни. Он отвернулся.
– Машины чиню.
– Вижу, хорошо зарабатываешь, – Лана скользнула взглядом по его одежде.
– Не жалуюсь.
– От тебя дождешься…
Глеб остановился, откусил у мороженого шоколадный бок.
– Это что значит?
– А то. Что не гнется, то легче ломается, – ответила Лана. В ее голосе послышался вызов.
– А это что значит?
– Знаешь такое слово – компромисс? – Лана выбросила обертку от мороженого в мусорку и ударила рукавичками друг о друга – будто отряхивая крошки.
– Знаю.
– Нет, не знаешь, – с нажимом произнесла она.
– Лана…
– Я боюсь, что ты попадешь в беду, – быстро проговорила Лана, словно опасалась передумать – и промолчать.
– Не волнуйся, принцесса, – Глеб машинальным движением – тоже из прошлого – убрал прядь Ланиных волос, которые прилипли к уголку ее рта. – Я ж любому черту рога скручу!
– Поэтому и волнуюсь… – Лана перехватила его ладонь. Перчатки оказались мягкими и пушистыми на ощупь. – Вот что. Мы с тобой больше не пара – это ясно. Но чужим ты мне тоже не стал – и не станешь. Так что… мой телефонный номер помнишь?
– Помню.
– Позвони, если будет надо, – Лана отпустила его ладонь – резко, словно только опомнилась.
– Позвоню.
– Обещаешь?.. Конечно же, обещаешь. Ты ж у меня такой. Пока, Стрелок!
Она развернулась – и, размахивая радужными варежками, – побежала к остановке, куда подъезжал автобус.
Дверь захлопнулась. Глеб проследил за шапочкой Ланы, маячащей через стекло двери.
Автобус прополз мимо, и только тогда Глеб осознал, что все еще не избавился от тревожного чувство, которое внезапно поселилось в нем в момент прощания. И уже, когда автобус скрылся за поворотом, Глеб повторил сам себе: «Стрелок…»
– Граф, вы сегодня на редкость молчаливы, – касаюсь пальцами своего отражения в окне. Щека, подбородок, губа… Невозможно поверить, что прошлой ночью я чувствовала прикосновение Графа.
– Мы снова на «вы»? Ты настолько от меня далеко?
– Это… – отдергиваю руку от отражения. – Случайно вышло. Теперь ты сможешь заснуть, Граф?
– С некоторой долей вероятности.
– Это нечестно! – пытаюсь придать голосу бодрости.
– Кто бы говорил о честности, Шахерезада, – парирует он.
Согласна.
«Сладких снов, Граф», – подсказываю я сама себе.
– Как прошел твой день, Граф? – произношу вслух.
Молчание.
Уверена, Граф так же не ожидал услышать этот вопрос, как я – его произнести.
– Я… хорошо поработал. Затем ответил на тысячу и-мейлов, провел час в тренажерном зале, съездил в издательство…
Слышу по голосу, как непривычно Графу отвечать на такой вопрос.
– А у тебя?
– Что за книгу ты сейчас пишешь?
– Я не могу тебе рассказать. Это… плохая примета, – пытается выкрутиться Граф.
– Вранье!
– Докажи.
Прищуриваю глаза.
– Сладких снов, Граф.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Это плохая примета, Граф, – отвечать на ваши вопросы.
– Мы снова на «вы»?
– Ложитесь в постель, Граф, – я сбрасываю вызов.
Некоторое время жду, надеясь, что Граф не перезвонит.
Потом откладываю мобильный в сторону, сцепляю руками колени и, тихонько покачиваясь, думаю.
К счастью, фотографии не передают содержание моих разговоров с Графом. Конечно, я могла бы предположить, что Роджер так же хорошо работает со звуком, как и с картинкой – но это вряд ли. Отец еще не знает, что я рассказываю историю его жизни. И, тем более, не представляет, какие пикантные подробности мне приходится добавлять, чтобы удержать внимание Графа. Если бы папа знал, разговор у нас был бы другим… Значит, отца расстраивает лишь факт моих встреч с Графом. Ну что ж… Кольцо можно заполучить и другим способом.
Завариваю крепкий кофе.
Открываю лэптоп – и начинаю поиск компаний, сдающих автомобиль в аренду.
Надеюсь, Граф, вы спите крепко.
ГЛАВА 13
Сижу в машине, смотрю в бинокль на не зашторенное окно Графа.
Как бы я хотела не видеть этого!
Отмотать бы события на три ночи назад, когда я впервые приехала сюда на арендованной машине. Нет. Лучше до того момента, как я потянулась к сейфу, чтобы украсть кольцо. Нет. Лучше еще дальше – на полгода, когда впервые услышала историю жизни моего отца. Вместо того, чтобы заинтересоваться ею, – сбежать бы на улицу. Погода была такая солнечная. Цвета, запахи…
Тогда я не сидела бы сейчас здесь, в темноте, смахивая слезы со щек.
Не хочу смотреть на то, что вытворяет Граф, – но не могу оторвать взгляд.
Это – пытка.
Наказание за слабость. За эмоции.
За любопытство.
Если нравится подглядывать – будь готов к тому, что увидишь.
А я – не была готова.
Три ночи назад, после виртуального ужина с Графом, я нашла идеальную машину для слежки – Киа Пиканто цвета мокрого асфальта. Целый день провела, как на иголках. Все ждала сумерек, изображая для любителя фотографировать тайком неторопливую скучную жизнь. Около семи вечера переоделась в пижаму, выключила свет, – затем снова переоделась, в темноте (потом, в машине, водолазку пришлось выворачивать наизнанку), – и через пожарный выход вырвалась на свободу. Когда-то Роджер лично учил меня, как распознать слежку, – и уйти от нее. Так что слежки не было – это точно. Через полчаса я уже колесила по вечернему городу.
Напротив дома Графа – в глубокой тени (не с этого ли места наблюдал за нами Роджер?) – я припарковалась за час до полуночи. Выключила фары, подготовила бинокль. Свет в доме не горел – и от этого мне было неспокойно, хотя интуиция подсказывала – к полуночи Граф вернется.
Он приехал на Понтиаке с шикарным букетом белых лилий. В солнечном сплетении защекотало чувство, отдаленно напоминающее ревность, – и быстро унялось. Во-первых, какое мне дело до того, кому Граф покупает цветы. А во-вторых, вдруг они для меня…
До полуночи оставалось полчаса. Как раз, чтобы успеть заказать пиццу.
Окно в спальне Графа вспыхнуло, когда я сбросила вызов. Сквозь линзы бинокля я могла наблюдать за происходящим в доме так близко, словно находилась рядом. Но при этом Граф не видел меня – а, значит, вел себя естественно, был самим собой. Я невольно облизала губы.
Граф поставил цветы в вазу. Затем снял черную рубашку – я цокнула языком, оценив его натренированное тело (еще одно преимущество подглядывания – я тоже могу вести себя естественно).
– Хм…
Оказалось, у него на внутренней стороне предплечья – татуировка, – кажется, надпись. Жаль, из машины не получалось разобрать, что именно.
– А брюки! – потребовала я.
Граф тотчас же послушался.
Затем открыл шкаф-купе и достал почти идентичные брюки и рубашку – только темно-синие.
– О, все так плохо, Граф?.. – я скорчила недовольную рожицу. – Вы, наверное, даже цветные сны никогда не видите.
Граф взглянул на наручные часы. Я – на панельные.
До полуночи оставалось еще двадцать минут. Позвонит.
Граф прошелся из угла в угол. Подошел к окну – я невольно прижалась к спинке кресла, хотя, конечно, он не мог меня заметить.
Пятнадцать минут.
Побарабанил пальцами по стеклу. Подошел к столу, поправил цветы в вазе. Сел на стул, полистал глянцевый журнал.
– Скучно, Граф, ску-у-учно!
Изобразил чечетку – словно и в самом деле прочитал мои мысли. Но это ребячество длилось считанные секунды – Граф одернул брюки, поправил манжеты рубашки – и вышел из комнаты.
Без пяти двенадцать у его подъезда припарковался мотоциклист с пиццей – минута в минуту, как и обещали по телефону. Я прикусила губу – бедный доставщик… Он, конечно, ни в чем не виноват…
Парень в яркой фирменной куртке поднялся по ступеням – и, не звоня, не стучась, открыл дверь – как было оговорено по телефону – чтобы не разбудить придуманных мной детей. Фамилию, кстати, я тоже выдумала. Так что, по сути, – разносчику вроде как просто дали неверный адрес. На какие чужие жертвы только не пойдешь ради достижения свой цели…
Зато теперь я знаю, что Граф все еще не запирает дверь. А, значит, если его чем-нибудь отвлечь, а затем пробраться в дом и затаиться до утра… Разносчик с такой скоростью выскочил из дома – да еще и без пиццы – что я сочувственно поморщилась.
– Ну, прости… – прошептала я ему в спину. – Это ради благой цели…
От разносчика мое внимание отвлек вспыхнувший свет на кухне. Граф швырнул пиццу на стол. Затем, подумав, открыл крышку коробки. Склонил голову набок, рассматривая содержимое. Почти не отрываясь от этого занятия, – будто на пицце и прочитал телефонный номер, – нажал несколько кнопок на мобильном. В моем кармане заиграла песня Адель.
Полночь.
Я поднесла телефон к уху.
– Привет, Шахерезада.
Приближаю в бинокле его лицо. Раньше я не обращала внимания, насколько он красив.
– Здравствуйте, Граф.
Он сложил лодочкой кусок пиццы и приподнял его, с любопытством наблюдая, как тянется расплавленный сыр.
– Как вышло, Шахерезада, что я сам звоню тебе, чтобы услышать историю? – спросил он у пиццы.
Он включил на телефоне громкую связь и достал из шуфлядки нож с вилкой.
«Граф… Пиццу… Вилкой… Вы, наверное, и ребенком никогда не были», – подумала я, а вслух произнесла:
– Возможно, я хорошая рассказчица.
– Да, с этим не поспоришь, – Граф положил кусочек пиццы в рот и прикрыл от удовольствия глаза.
– Граф! Кажется, вы что-то жуете!
Он перестал работать челюстями.
– Да, свой ужин. С вами поделиться? Будете пиццу?
– Сами ее приготовили? – я удивилась так искренне, что почти сама себе поверила.
– Нет, это… случайность. Присаживайтесь.
Граф поставил на стол тарелку, положил столовые приборы.
– Пиццу ем только руками, – произношу я – и прикусываю язык.
Граф замирает, все еще касаясь ножа.
Смотрит в окно.
Я боюсь пошевелиться, боюсь вдохнуть.
– А я как раз положил вам столовые приборы… Убираю, – он возвращает нож и вилку на место. – Две зубные щетки, пиццу – руками…
– Что вы бормочите?
– Записываю ваши странности в свой виртуальный блокнот.
– Ммм… А пицца вкусная. Только чуть подостыла.
– Подогреть?
– Не надо, – я вижу, что Граф обращается к невидимой мне, сидящей напротив него, – и сглатываю комок, который внезапно образовался в горле. Он все делает по-настоящему. Мог же схалтурить: не доставать тарелку, не положить на нее пиццу… Мог же соврать, притвориться – но нет. – Приготовите мне кофе? – упавшим голосом спрашиваю я.
– Конечно, – отвечает Граф с такой мягкой готовностью, что мне и вовсе становится не по себе. – А вы продолжайте свою историю, Шахерезада.
Откидываюсь на спинку сидения. Все не могу отвлечься от вида Графа, заваривающего кофе в турке – как я люблю. Две чашки.
– Напомните, на чем я остановилась в прошлый раз?
– Лана назвала Глеба Стрелком.
– Точно. Стрелок…
– Ты виделась с Ланой! – заявил Глеб, едва закрыв за собой дверь квартиры. – Зачем?!
Ксения прервала разговор по телефону на полуслове. Попросила прощения у собеседника – и сбросила вызов.
– А ты, оказывается, способен выражать эмоции, Стрелок.
Ее глаза улыбались, а Глеба трясло.
– Зачем лезешь к моим знакомым? Тебе меня мало?!
– Иногда мне тебя слишком много, – сухо ответила Ксения.
Они стояли друг напротив друга, как главнокомандующие армиями, чувствующие за собой силу. Равный с равным. Глеб уступал только в том, что был мужчиной.
– Что ты ей сказала? – спросил он, снимая куртку.
– Это останется только между Ланой и мной.
Тон ее голоса, вызывающая полуулыбка, надменная поза, даже то, как, словно дразня, Ксения откинула прядь, упавшую ей на лицо, – все это всколыхнуло в душе Глеба такую муть, что он едва сдержался, чтобы не рвануть к ней, не тряхануть со всей силы за плечи – но только качнулся на пятках.
– Скажешь!
– Ну, давай, Стрелок, выпроси у меня ответ!
Глеб сделал глубокий вдох… – но это уже не помогло. Он за руку потащил Ксению в спальню – и швырнул на матрас.
– Да ты настоящий мачо, Стрелок! – подзадорила его Ксения.
Глеб рыкнул. Рывком стянул с нее блузку – по полу покатились пуговицы – сорвал лифчик. Ксения даже руками не прикрылась – так и сидела перед ним, с обнаженной грудью, – которую хотелось мять ладонями и губами, зарыться лицом.
– Ну, и что дальше, Стрелок? – уже сухо, с прищуром, спросила Ксения. – Как далеко ты зайдешь?
Глеб опустился перед ней на корточки. Внутри у него все клокотало – даже картинка перед глазами пульсировала, – и от того, что Ксения испытывала его, проверяла его границы, это ощущение только усиливалось.
– Ложись и спрячь ладони под подушкой! – приказал он – едва ни выкрикнул.
В ответ Ксения склонила голову набок – и улыбнулась.
Глеб ударил себя ладонями по коленям, вскочил, рванул в коридор – и вернулся оттуда с кашне.
– Эй, Стрелок! – Ксения усмехнулась, когда он крепким узлом, почти до боли, связал ей запястья за головой. Но в ее насмешке уже появились нотки страха.
– Закрой глаза – иначе я сделаю это сам – твоими же чулками, – процедил Глеб, резкими движениями стягивая их с Ксении.
– Что ты творишь?!
– И рот закрой!
Он смотрел на нее, обнаженную, беспомощную, доступную, со связанными руками и закрытыми глазами, и гнев в нем постепенно оседал. Глеб искал в ее позе, мимике, выражении лица то, что показало бы, – ей плохо, больно, страшно, она не хочет. Но нет. Напротив, ее приоткрытые губы говорили об обратном.
– Раздвинь ноги… – Глеб подождал – всего несколько секунд – и жестко повторил: Я сказал. Раздвинь. Ноги.
Ксения послушалась.
Глеб провел ладонью в миллиметрах от ее лица, над шеей, ключицами, сжавшимися соками, покружил над сексуальным животиком, который в напряжении ожидал прикосновения; затем ниже – над завитушками волос… Потом, после волнующей паузы, он коснулся языком нежного розового бугорка, скрытого под ними. Ксения дернулась, застонала – и Глебу пришлось прикрыть глаза, чтобы хоть немного замедлить лавину желания, которая накрывала его.
Стараясь не касаться Ксении, он поднялся выше, прикусил один ее сосок, затем – другой, поцеловал в шею, сжал зубами мочку уха. В его действиях не было нежности – Глеб все еще злился – и он очень хотел, чтобы Ксения это почувствовала. Но злость не умаляла его любви – и Глеб хотел, чтобы Ксения чувствовала и это.
Секундное колебание – и он вошел в нее пальцем. Почувствовал, насколько там горячо и влажно, – и тотчас же добавил еще один. Он никогда так не делал с Ксенией и не знал, понравится ли ей, но сейчас, в первую очередь, понравиться должно было ему.
Продолжая ритмичные движения рукой, наслаждаясь стонами Ксении, он покусывал ее сосок – сильно, но не настолько, чтобы ей было по-настоящему больно. Глеб считал себя достаточно взрослым, чтобы не разбрасываться словом «никогда», но сейчас оно было уместно. Глеб знал, что никогда не сделает Ксении больно. По крайней мере, осознанно.
– Дальше сама…
Глеб развязал ей руки и теперь ласкал ее – по-прежнему, лишь губами и языком – пока она ласкала себя. И вместе с ее окончательным, разрывающим его нервы «ааах!», вместе с ее сладкой судорогой, кроме испепеляющего желания, Глеб почувствовал безграничную любовь и нежность.
Он поцеловал Ксению в губы, чтобы передать ей эти ощущения. Ее ресницы дрогнули, Ксения открыла глаза – и Глеб увидел, что она испытывает то же самое.
Разве такое возможно?!.
Ксения приподнялась на локте и склонилась над Глебом. Он желал ее до внутреннего озноба, до умопомрачения – и не скрывал этого. Ксения нежно улыбнулась и завязала кашне ему глаза.
– Теперь твоя очередь, Стрелок…
Граф откашлялся.
– Значит, Глеб так и не узнал, зачем Ксения встречалась с Ланой?
Я ответила не сразу. Мне требовалась пауза, чтобы соврать, потому что правдивый ответ был таков: я остановилась вовсе не потому, что дорассказала отведенный на сегодня фрагмент. А потому, что во время прошлой интимной сцены между Ксений и Глебом горячие пальцы Графа сжимали мои соски – и сейчас мое тело изнывало по тем ласкам. Продолжи я – и мой голос меня бы выдал.
Я опустила лоб на руль. Что же такое со мной творится?.. Я же умом все понимаю: нельзя! Но телу мои доводы безразличны. Оно словно намагничено пальцами Графа…
Конечно, я справлюсь со своими желаниями.
Перетерплю.
Но какой ценой?..
Прохладный пластик привел меня в чувство. Снова взяла бинокль. Граф стоял у плиты – на том же месте, где я кормила его креветками. Он положил ладонь на столешницу там, где тогда о нее опиралась я.
В своих мыслях Граф оказался так далеко, что забыл о своем вопросе.
Я первой нарушила изнурительное для души и тела молчание.
– Это же Глеб – он всегда получает то, что хочет.
– Уже была глубокая ночь, но эти двое еще не спали.
Глеб зажег свечу на полу, лег рядом с Ксенией и подпер щеку ладонью. Другой рукой он гладил свою любимую женщину по волосам, перекинутым через плечо. На ее лице блуждала сонная, нежная улыбка. Глебу же, напротив, спать не хотелось.
– Зачем ты встречалась с Ланой? – повторил он свой вопрос.
Ксения вздохнула – но не тяжело, скорее, задумчиво. Она по-прежнему смотрела ему в глаза.
– Все еще думаешь о ней?
– Я думаю о тебе.
Она улыбнулась еще шире – и Глебу захотелось макнуть губы в эту улыбку – но он сдержался.
– Я должна была убедиться, что кто-то позаботится о тебе, если… – Ксения не договорила.
Отблеск свечей в ее глазах словно потускнел. Холод мгновенно сжал сердце Глеба.
– Ты больна?
– Нет, что ты!
– Ты бросишь меня?
Ксения колебалась всего мгновение.
– Это вопрос из будущего, Стрелок. А мы с тобой живем настоящим.
– То есть бросишь?! – Глеб выпрямился.
– Послушай, Стрелок… – Ксения провела подушечками пальцев по его подбородку – и Глеб почувствовал легкий озноб удовольствия. Она же его, словно кота, приручила… – Видишь это кольцо? – Ксения повернула ладонь так, чтобы аметист поймал отблеск свечи – и вспыхнул. – Оно принадлежало моей матери, до этого – моему деду. А до этого – прабабушке. Если ты поможешь мне на вечеринке – если мой план осуществится – я подарю тебе это кольцо. А ты когда-нибудь подаришь его нашей дочери. Или дочери нашего сына. Потому что, Стрелок, волшебство именно так и работает.
Глеб не знал, что ответить. Он просто смотрел на нее во все глаза, с приоткрытым ртом, и чувствовал, как больно и громко колотится его сердце – до звона в ушах.
– Я верю в волшебство, Ксения, – только и смог произнести он.
– Я тоже верю, Стрелок, – и Ксения задула свечу.
– Над ними словно Дамоклов меч висит, – заявляет Граф.
Спохватываюсь, вырываюсь из своих мыслей – и замечаю, что окно на кухне Графа не горит – словно Ксения задула свечу и у него. Мечусь взглядом от одного окна к другому – везде темнота, ни отсвета. В легкой панике смотрю на крыльцо – мне кажется, Граф рассекретил меня, – и сейчас рывком откроет дверь моей машины… Но вот на тротуар падает светлый прямоугольник – зажглось окно в спальне Графа. Миг – и прямоугольник тускнеет – Граф задернул штору.
Я всплескиваю руками. Слишком рано. Я еще не готова проститься. Кто знает, увидимся ли мы еще и – если да – то при каких обстоятельствах.
– Крис, ты не уснула там?..
– Нееет… – я выпрямляюсь. Трясу головой. Спина затекла, шея словно деревянная. Незавидна жизнь шпиона… – Откуда у вас взялись мысли о Дамокловом мече?
– Просто… Ксения с Глебом так долго шли к своему счастью, с таким трудом его обрели – и как раз накануне события, которое может перевернуть их жизни. По законам жанра, ничего у них не выйдет.
– Я не писательница, законы жанра меня не интересуют.
– Мы все живем по законам жанра, моя милая Шахерезада. Вопрос только в том, какой это жанр.
Он прав, и от этого я чувствую в теле легкую дрожь – так бывает, когда осознаешь, что в твоей жизни присутствует мистика и ты не властен над своей судьбой.
Это все ночь.
И нежелание прощаться с Графом.
Но и то, и другое обязательно пройдет.
– Сладких снов…
– Это просто бизнес, – перебивает меня Граф.
Я закрываю рот, так и не закончив фразу. Морщусь, пытаясь понять, что я упустила.
– Ты спрашивала меня, зачем я пишу книги, которые ломают человеческие судьбы. У меня есть заказчики. Вернее, были. У каждой книги – кроме той, которую я пишу сейчас – были заказчики. Мои красивые истории устраняли конкурентов одних людей и решали личные вопросы других. Только деньги.
– Зачем вы рассказали мне об этом, Граф?
– Если тебя интересуют деньги, – знай, я вовсе не богат. «Шикарным», как ты когда-то выразилась, мое наследство было тридцать лет назад, но мой образ жизни не позволяет сохранять его для потомков. Мой образ жизни даже не позволяет говорить о потомках. Так что, если тебе нужен последний повод, чтобы окончательно исчезнуть из моей жизни, можешь воспользоваться этим.
Я чувствую себя так, словно меня оглушили.
Граф – негодяй. И в рейтинге негодяйства теперь он поднялся еще на несколько пунктов. Только зачем он рассказал о заказчиках – ведь очевидно, что это тайна. А о детях… Для того, чтобы убедить ее сделать последний шаг? Потому что он не может сделать его сам? Ему больно? Так же, как и мне?
Или я просто не разбираюсь в правилах его игры?
– Вы считаете, что, после уничтожения улик, я осталась с вами из-за денег? – уточнила я.
– Это самая вероятная причина.
– Конечно… – я отложила бинокль на соседнее кресло, отчаявшись еще раз увидеть Графа. – Уж явно не потому, что ты циничный, избалованный, жестокий мужлан.
– Мужлан – это явно лишнее!
Я чувствую теплоту в его голосе, и у меня отлегает от сердца.
Только почему я так радуюсь изменению в настроении Графа, если и в самом деле мне, как воздух, необходим этот последний повод?
– Почему ты осталась со мной, Крис?
«Потому что ты обаятельный, умный, интересный, непредсказуемый… Потому что у меня зависимость от твоих прикосновений…»
– Так положено по закону жанра, Граф. Сладких снов.
Я сбрасываю вызов, но не сразу уезжаю домой. Еще долгое время просто сижу и всматриваюсь в уже черное окно Графа. Я знаю, он тоже не спит. Он также запутался, как и я.
И если не врать самой себе, для чего мне нужен последний повод? Чтобы уйти?
Или чтобы остаться?
