Текст книги "Сто и одна ночь (СИ)"

Автор книги: Анастасия Славина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– …Что вы делаете, Граф?! – я улыбаюсь.

Поворачивая запястье, он пускает на меня блики света.

– Касаюсь вас солнечным зайчиком – раз руками запрещено. Не щекотно?

– Нет, – улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на пальто, устремляется выше. Потом я теряю его из вида – и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке – и застывает на губах…

– А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, – Граф прячет руку за спиной – и его голос снова становится серьезным. – У него был сын – единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Сорок лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев – который так напоминает вашего Глеба – совсем старик – так что династия прервалась. Это печально. Только вот какое отношения это имеет ко мне?.. Поднимемся на второй этаж, Шахерезада?

Я следую за Графом, почти не обращая внимания, как опасно скрипят ступени под ногами – так взволновала меня история, рассказанная Графом, – хотя многое из услышанного я уже знала.

– Не то, чтобы я надеялся услышать от вас ответ… – Граф подает мне руку – я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. – Скорее, просто хвастаюсь, сколько бессмысленной работы я проделал. Одна радость – что я писатель. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом книгу… Это спальня Глеба?

Я киваю. Да, мой герой жил именно здесь. В этом самом окне сверкала молния, когда сюда впервые поднялась Лана. На этой стене переплетались их тени, когда Глеб впервые ее целовал… Я взволнована так, что не сразу осознаю, что говорит Граф.

– Совсем забыл! На открытке – с обратной стороны – есть надпись. «Здесь все начиналось. Я помню каждое мгновение». И дата: тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. На этом моменте, признаюсь, мой мозг закипел. Потому что, надо полагать, получатель открытки связан с моей семьей, а отправитель – с вашей. Но каким образом?.. Надо же – ни одной фотографии, блокнота, тетради! – Граф хлопает дверцей шкафа – она крякает – и повисает на одной петле. – Связь, очевидно, есть, раз вы знали, что у меня находится то самое кольцо с аметистом. Но на этом я сдаюсь. Похоже, дополнительную информацию я могу получить только из вашей истории – так что внимательно слушаю. И – да, я попытаюсь абстрагироваться от того факта, что события, о которых вы рассказываете, на самом деле произошли лет тридцать тому назад.

– О нет, Граф. Сейчас ваша очередь рассказывать. Концентрированная тайна, помните?

– Точно, – он трет кончик носа. – Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?

– Они погибли, когда вам едва исполнился год.

Граф довольно ухмыляется – что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.

– Нет, не погибли – они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, – а не ваша история. Я сентиментален к воришкам… Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви ко мне. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно, – да и глупо.

– Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?

– Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей… Сначала я подумал: если вы знаете о кольце, то, возможно, знаете и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.

– Я не знаю ничего, что помогло бы вам отыскать родителей.

– Какая выверенная формулировка ответа…

Я и в самом деле была в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление…

– Почему вы так смотрите на меня? – я перевожу тему.

– Вам удивительно подходит этот дом, – подхватывает мою игру Граф.

Фыркаю.

– Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!

Графа улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня просто очень богатое воображение.

– Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне, в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот…

– Граф, да вы романтик!

– Я просто писатель.

Искренность слов, его улыбка создают особую ауру – и я иду дальше:

– Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег – у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И не из-за жажды справедливости – женщина, продававшая свое тело мужчинам, – не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…

– Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, – теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.

– В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги – сделала еще одну попытку. Вам все равно?

– Такие правила игры.

– Граф, это не игра.

– Жизнь – только то, как ты к ней относишься. Для меня – это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.

Я всплеснула руками.

– Бросьте, Граф. Это ребячество.

– Кто ж спорит, – он снимает куртку.

– Вы это несерьезно.

– Конечно, нет, – пододвигает стул к ограждению.

– Граф, до земли метра четыре, – скучающим тоном замечаю я. – Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.

– Значит, я проиграю.

Граф становится на стул. Сидение, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.

– Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу, – но пока не двигаюсь с места.

– Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, – он подтягивает к ограждению сундук.

Я знаю, что Граф это сделает – даже, если я уйду. Другой бы остановился – но не Граф. И я почти проживаю, как он, балансируя на ограждении, оступается – и летит вниз. Как я выглядываю на улицу – и вижу его, лежащего в неестественно позе. По камню под его головой растекается багряная лужица…

Я не могу остановить его. Но я могу привести его в чувства. Хорошо б под рукой оказался стакан ледяной воды – но его нет. Так что я шагаю к Графу, ощущая легкое жжение в ладони, – пощечину он заслужил уже давно.

– Граф… – окликаю его.

Он оборачивается – но в последний момент успевает перехватить мою руку – и мы застываем в такой позе – лицом к лицу, едва ли не прижатые друг к другу. Секундное замешательство – и я вспоминаю, что у меня есть левая рука. Граф тот час же перехватывает и ее. Тогда я вспоминаю, что у меня есть губы…

Касаюсь губ Графа – по привычке осторожно, но с трудом сдерживая эмоции, которые бушуют во мне. Медленно провожу по его нижней губе языком – мое сердце стучит в висках – спокойно, но громко, как колокол. Чуть надавливаю языком, чтобы проникнуть вовнутрь… А затем испытываю такое чувство, словно меня внезапно столкнули в воду – едва успеваю задержать дыхание, как меня поглощает поток ощущений, – Граф отвечает на мой поцелуй. Его губы ласкают мои, его язык борется с моим. Все это смешивается в его ароматом, с головокружительным ощущением его близости. Под ложечкой начинает волнительно болеть…

Я первой прерываю поцелуй. Вырываю руки из его хватки, отступаю на шаг. Наверное, сейчас я выгляжу смешно – в замешательстве от своих чувств, злая на Графа, – из-за того, что он снова спутал мои карты. Но Граф не улыбается. Он, не отрываясь, смотрит на меня. Чуть покачивается – затем делает стремительный шаг ко мне, обхватывает мой затылок ладонью, второй – прижимает меня к себе – и врывается в мой рот языком. Пытаюсь оттолкнуть его – вместо безудержного восторга предыдущего поцелуя теперь я чувствую панику. Пробую отвернуться, вырваться – и, наконец, Граф меня отпускает.

– Не смейте прикасаться ко мне! – ору я, смутно осознавая, что первой заварила эту кашу.

Граф поднимает руки – как преступник, остановленный полицией.

– Как скажете, Шахерезада.

Его голос звучит настолько жестко, что мне становится не по себе. Это другой Граф – настоящий. Такой, каким я его всегда и представляла, – без маски, без притворства. Граф, способный на все.

– Отвезите меня домой, – как можно ровнее произношу я.

Он ничего не отвечает. Только, едва не задев меня плечом, проходит мимо и направляется к выходу.

ГЛАВА 9

Все дальше уезжаем от заброшенного дома, и мне кажется, он смотрит мне вслед подслеповатыми, прищуренными глазами-окнами. С трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться – и не попрощаться с ним.

Солнце скрылось за лесом, только верхушки елей еще окрашены в бледно-розовый. Тишина в салоне такая же серая, как и сумерки за окном. Встречные машины тоже кажутся серыми. Они слепят фарами. Проносятся мимо с резким жужжащим звуком, от которого мне неспокойно. А еще мне неспокойно от сосредоточенного профиля Графа. От него веет холодом, словно я открыла окно в морозную ночь. Поеживаюсь, хмурюсь.

Нам ехать еще несколько часов. Молчание Графа давит на меня.

– После того, как Глеб переехал в Большой город, Ксения была в этом доме лишь однажды, – замолкаю, следя за реакцией Графа.

Он слушает меня, хотя и не кажется, что ему интересно. Что ж, по крайней мере, я избавлюсь от тишины.

– Это случилось в следующую пятницу после их совместной ночевки.

Глеб помогал отцу залатать дыру в древнем Ситроене соседа – и завозился. Так что Ксения пришла к нему сама.

– Привет! – Глеб с голым торсом – не смотря на прохладную погоду – в рабочих штанах, испачканных в мазуте, ловко выскочил из ремонтной ямы, в одно мгновение оказался рядом с Ксенией и поцеловал ее губы.

Мимолетный поцелуй – но он столько всего значил…

«Я люблю тебя.

Я соскучился по тебе.

Я так рад тебя видеть.

Какое же это счастье – касаться тебя.

Как жаль, что рядом отец, и я не могу поцеловать тебя со всей той страстью, что сжигала меня всю неделю, которую мы не виделись… И, да, я совсем забыл, что ты еще не привыкла к моим прикосновениям – но скоро это обязательно произойдет – ведь ты уже целуешь меня в губы при встрече».

Глеб задержался еще на мгновение – окунулся в теплый, ласковый взгляд Ксении – и повернулся к отцу.

– Пойду, переоденусь.

И по тому, как отец опустил голову, Глеб догадался, что его родной человек видит куда больше, чем кажется. Ну и пусть. Если бы это не навредило Ксении, Глеб хоть всему городу рассказал бы, что чувствует к этой женщине.

Принял короткий душ. Вышел из ванной обнаженный, вытирая голову полотенцем – и замер, услышав внизу голос отца.

– Он далеко пойдет – мой мальчик… Глеб такой упертый! Ему лет двенадцать было, когда он в каком-то журнале нашел картинки с упражнениями, чтобы качать мышцы. Глебу нужны были гири – маленькие такие, – а денег у нас не водилось. Так он разобрал настенные часы в своей комнате! Отсоединил металлические шишки от цепочек – и стал использовать их вместо гирь… Хотите чая?..

Глеб только сейчас обнаружил, что жутко замерз – все тело в мурашках. Метнулся к шкафу, перебросил джемпер через плечо, схватил белье, джинсы – и снова к лестнице. Он одевался, вглядываясь в промежуток между пролетами. Видел седую макушку отца, стоящего у плиты, и облако мягких светлых волос Ксении, сидящей на кресле, поджав под себя ноги, – привычка, которая рождала в нем трепет.

Это были те редкие мгновения, когда два его самых близких человека – каждого из которых он по-разному, но бесконечно и преданно, любил – находились рядом. И он не стал отгонять от себя мысль, как было бы здорово, если б вот так они могли иногда проводить время вместе. Ксении бы понравился отец – он мудрый, внимательный – да, к тому же, отличный рассказчик.

– Вскоре шишек стало недостаточно, – продолжил отец, медленно, осторожно опускаясь на кресло рядом с Ксенией, – давала о себе знать боль в пояснице. – Тогда он попросил у соседей пятикилограммовые гантели, которые без дела ржавели у них на крыльце. Ржавчину полностью отчистить не удалось, так что Глеб перевязал рукоятки синей изолентой – и качался так. Потом, позже, кто-то отдал ему гантели по четыре килограмма. Тогда Глеб соединил с ними свои пятикилограммовые – получились две гантели по девять килограмм… Не мерзните? Я могу предложить вам плед… Ну, как угодно… Это я – неудачник, Ксения. А Глеб чего ни захочет – всего достигнет. Главное, не мешать ему, не сбивать с пути. У него все просто – понимаете, Ксения? Он смотрит только вперед, по сторонам не умеет – натура такая. Если чего хочет – мой сын к этому идет, всего себя отдает. И, дай Бог, чтобы ему на пути попадались если и не любящие, то, хотя бы, жалостливые люди, которые в нужный момент поддержат – и в нужный – отпустят…

– Я готов! – Глеб сбежал по ступеням.

Он улыбался, но на душе скребли кошки. Что-то просочилось сквозь слова отца – тревога за сына, неуверенность – то, что отец никогда не показывал.

Всю дорогу до города Глеб пытался разговорить Ксению. Она отвечала односложно, нехотя. На подъезде к кольцевой Глеб не выдержал. Остановил машину и заглушил мотор.

– Не слушай его!

– О чем ты, Стрелок? – Ксения улыбнулась, но так грустно, что у Глеба сжалось сердце.

– Я люблю тебя… Не опускай голову! – он сжал кулаки, чтобы сдержаться – и не обхватить ее лицо ладонями. – Ты же и так это знаешь. Люблю.

Ксения медленно поднялась взглядом по его шее, губам, переносице – и, наконец, остановилась на глазах.

– А ты меня не любишь – знаю. Но это не важно. То есть… – Глеб легонько ударил кулаком по рулю, – это не самое важное. Просто не отталкивай меня. Уже поздно что-то менять. Невозможно. Если и был у меня другой путь – то его больше нет. Я или рядом с тобой – или меня не существует. Не можешь быть любящей – будь жалостливой: помни – без тебя мне – не жить.

– Стрелок…

– Ничего не говори. Я и сам все понимаю.

Он завел двигатель – и выжал педаль газа.

Я могла бы продолжить, но чувствую, как неприятно тяжело давит в груди. Я слышала отрывок о признании Глеба трижды – и каждый раз чувствовала эту ноющую боль. Одно дело – рассказывать, и совсем другое – осознавать, что когда-то близкий тебе человек испытывал такие чувства в реальности. Что за жизнь была – боль, боль и боль… И близостью с любой женщиной, которая никогда не станет его, это боль только подпитывалась. Все разрушить, всех предать – и знать, что ничего не получишь взамен – кроме вечеров пятниц, редких прикосновений и простого присутствия рядом. Существовать от взгляда к взгляду. Жить в фантазиях, спокойно наблюдая, как один за другим просачиваются сквозь пальцы дни. Не иметь возможности что-либо изменить. Это же медленная, бессмысленная, жестокая смерть. Я никогда бы не поверила, что человек может добровольно на это согласиться – если бы не услышала рассказ от первого лица.

– Вы голодны? – прерывает мои размышления Граф и, не дожидаясь ответа, резко сворачивает у придорожного кафе. – Ждите меня здесь.

Остаюсь в машине с тяжелым сердцем. Я погружена в мою историю, а Граф, похоже, все еще перемалывает неудавшийся поцелуй. За время дороги его раздражение только усилилось.

Вижу, как он рывком открывает дверь кафе – и прикрываю глаза. Все, больше никаких поездок с Графом. Никаких провожаний меня до дома. Возвращаемся к началу – к историям, рассказанным в антураже его рабочего кабинета. Мне не много надо – просто возможность сбежать, когда я захочу. Была бы сейчас в городе, а не на трассе, – уже бы шла по направлению к дому.

Граф появляется через считанные минуты. Со словами «там нет ничего, пригодного к употреблению» кладет мне на колени пакет и выруливает с парковки на трассу. Машина мгновенно набирает скорость. Проверяю, не забыла ли я пристегнуться.

– Из условно съедобного – это все, – Граф кивает на пакет.

Засовываю туда руку – и вынимаю связку бананов.

– Ешьте, – командует Граф.

– Я не люблю бананы…

Быстрее, чем я успеваю закончить фразу. Граф выхватывает у меня из рук связку, открывает со своей стороны окно – и вышвыривает бананы. Я резко оборачиваюсь посмотреть, не разбил ли он стекло следующей за нами машины. Но, к счастью, дорога пустая. Я настолько шокирована его поступком, что не могу и слова произнести, – только смотрю на него широко раскрытыми глазами.

Не глядя на меня, Граф ныряет рукой в пакет на моих коленях – и вытаскивает коробку конфет.

– Конфеты будете? – спокойным тоном спрашивает он.

– Да! – выхватываю коробку, тотчас же ее вскрываю – и всю оставшуюся дорогу до города молча поедаю конфеты, не решаясь ни пошевелиться лишний раз, ни слова сказать.

Граф не то, чтобы успокоился, – он по-прежнему холоден и неразговорчив – но, по крайней мере, не срывает на мне злость. Я бы не прочь разбавить тишину музыкой, но не рискую обратиться к моему непредсказуемому водителю.

Если не считать редких всполохов фар встречных машин, за окном совсем темно. Вытираю руки влажной салфеткой и прикрываю глаза – уснуть, конечно, не усну, – но вид сделаю.

Да, больше никогда никаких поездок с Графом.

Никогда.

Никаких.

Даю себе слово.

– Вы повернули не туда, – приоткрыв глаза, замечаю я, когда мы въезжаем в город. Граф молчит. – Куда мы едем? – я очень стараюсь не повышать голос и не выдавать своего напряжения.

– Туда, где мы вылечим вашу боязнь прикосновений, – как ни в чем не бывало отвечает Граф.

Я вцепляюсь пальцами в сидение. Наверняка, мое лицо побледнело.

Нет такого места, где можно решить мою проблему. Что бы ни придумал Граф – а, особенно, Граф, уязвленный и разозленный, – мне это не понравится. Надоело терпеть его издевательства! Надоело поддаваться на его шантаж! Следующей ночью возьму с собой газовый баллончик – уровняю шансы.

– Выходите, – командует Граф.

Подчиняюсь.

Мы на парковке железнодорожного вокзала. По крайней мере, не наедине. Мне неприятно такое скопление людей – прикосновений не избежать. Но, может, мы обойдем толпу?

– Следуйте за мной.

Молча плетусь за Графом. Входим на вокзал через главный вход. Спускаемся в подземный переход. Едва уворачиваюсь от женщины, бегущей с чемоданом в руке. Теряю доли секунды – и Граф уже опережает меня на пару человек. Ускоряю шаг, пытаясь его догнать.

– Простите… – обегаю бабушку с ребенком – и наталкиваюсь на толстенного мужика.

Он кладет мне руки на плечи – руки! мне! плечи! – и улыбается.

– Девушка, осторожнее!

– Граф! – в панике выкрикиваю я в лицо мужику.

Мужчина округляет глаза и отдергивает руки, будто обжегся.

Графа не видно. Я стою посреди потоков людей, несущихся друг навстречу другу. Низкий свод подземного перехода будто физически давит на меня. Стены отражают голоса, крики, звуки шагов, звяканье колесиков чемоданов. Воздух кажется густым, как желе. Я пытаюсь дышать глубже, но легкие отказываются перерабатывать эту субстанцию.

Понимаю, что надо уйти, – вырваться из этой ловушки, – только ноги словно приросли к грязному, заплеванному полу. Да и куда идти?! Кажется, переход длится бесконечно – в оба конца.

– Остановитесь! Граф! Мне это не нравится! – паника захлестывает меня. – Мне! Это! Не нравится!

Он появляется в нескольких метрах передо мной. Нас толкают плечами. Меня начинает знобить.

– Зачем вы это делаете, Граф? – спрашиваю я, чувствуя, как начинают постукивать зубы.

– Я прочитал, что боязнь прикосновений лечится в толпе.

Взгляд острый, издевательский. Он мстит мне за то, что я оттолкнула его. Вот он – Граф во всей красе.

– Со мной это не работает, Граф, – тихо говорю я, ощущая щипание в глазах.

Душно… Невыносимо… Пытаюсь расстегнуть молнию куртки, но только скребу ее ногтями – пальцы не слушаются.

Я же знала, кто он такой. Знала, на что он способен, – но все равно позволила себе обмануться. Вот так же ошибались в нем и герои его книг. Даже самые умные, самые проницательные. Но, в отличие от них, я отдавала себе отчет, с кем связалась…

Не знаю, что он видит в моих глазах, но его взгляд вдруг меняется – в нем появляется беспокойство. Граф хватает меня за руку – и тянет в сторону, чтобы выбраться из толпы – но уже поздно. Вырываю руку, зажмуриваюсь изо всех сил, затыкаю ладонями уши.

Я представляю, что превращаюсь в камень, что звуки вокруг – это шум прибоя, что я здесь одна… И чувствую, как в уголках глаз сквозь опущенные веки просачиваются слезы. Лоб горит, меня колотит.

Море… Туман… Песок…

Сначала кажется, что все получается. Но где-то в конце перехода начинает плакать ребенок – и картинка морского берега, которую я удерживала с таким трудом, рассыпается. Не открывая глаза, крепко обхватываю себя за плечи. Чувствую, как приближается новая волна паники – еще сильнее. И вдруг среди какофонии я различаю знакомый голос – и ускользающее сознание хватается за него, как за соломинку.

– Крис, слышишь меня? Крис… – зовет меня Граф.

Дрожу так, словно меня только что достали из проруби. Но открываю глаза и поднимаю голову.

– Крис… Иди ко мне… – он снимает пальто – и набрасывает его на меня.

Затем легонько тянет за рукава, подсказывая направление движения. Я больше не раздумываю – прижимаюсь к Графу, утыкаюсь носом в выемку над его ключицей. Граф набрасывает на меня пальто – и с головой скрывает от окружающего ада.

– Обними меня, – прошу я. Он осторожно выполняет мою просьбу. – Крепче…

Граф заключает меня в объятья – словно обхватывает всю, – как ребенка.

Я больше не слышу шума прибоя, но улавливаю быстрое, громкое сердцебиение Графа, которое заглушает остальные вокзальные звуки. Закрываю глаза и прижимаюсь ухом к его груди. Его сердце стучит еще громче. Меня лихорадит, засасывает в какую-то черную дыру… А затем сила притяжения этой дыры начинает ослабевать. Мышцы постепенно расслабляются. Дрожь унимается.

Не знаю, сколько времени я так стою, – минуту или целую вечность – но потихоньку возвращаюсь к своему нормальному состоянию – будто пробуждаюсь ото сна. Сначала улавливаю аромат Графа – и вдыхаю поглубже. Затем чувствую губы Графа у моего виска. После – что объятия слишком сильные – мне не хватает воздуха.

– Кажется, прошло, – шепчу я.

Граф ослабляет хватку – и выпускает меня. Я стаскиваю пальто с головы, но крепко держу ворот у моей шеи. Оглядываюсь. Это месиво человеческих тел и лиц по-прежнему давит – меня слегка подташнивает и кружится голова – но я уже контролирую свои действия.

Перевожу взгляд на Графа. Не понимаю, как именно он смотрит на меня. Словно между нами метровая стеклянная стена. Или он увидел во мне другого человека.

– Крис… Можешь идти? – вполголоса спрашивает Граф.

Обнимает меня за плечи, прижимая к себе так сильно, что мы будто становимся одним человеком – и вот так пробираемся сквозь толпу. Временами Граф заглядывает мне в глаза – мельком, наверное, просто убедиться, что я не собираюсь падать в обморок.

Потом, позже, уже на парковке, он прислоняется к машине, подтягивает меня к себе – и обнимает почти так же, как на вокзале во время моего приступа, разве что осторожнее. Я все жду, когда он прекратит, но молчу – вижу, что и с ним что-то происходит. Но Граф все не отпускает меня – кутает в свое пальто. Прижимается щекой к моему виску. Чувствую его спокойное глубокое дыхание на своих волосах.

– Граф?

Он чуть отстраняется, смотрит на меня так, словно только что очнулся.

– Не могли бы вы… – я веду плечами – и он размыкает объятия.

– Конечно.

Садимся в машину. Всю дорогу снова молчим. Тишина непонятная – не напряженная, но… вдумчивая.

Не заглушая двигатель, Граф останавливается у моего подъезда. Я прощаюсь, выхожу из машины.

– Крис, подождите! – Граф нагоняет меня у двери. – А если… – он медлит. Волнуется? Граф?! Машинально запускаю руку в карман куртки и то сжимаю, то разжимаю гладкий теплый орех каштана. – Допустим… я аннулирую нашу сделку, Крис, – он замолкает. Я тоже молчу, не понимая смысла его слов. Но живот скручивает от волнения. – Допустим, Крис, я забуду об инциденте с кольцом – сотру отпечатки пальцев, уничтожу видеозапись… Тогда вы вернетесь, чтобы рассказать историю до конца?

– Нет, – без колебаний отвечаю я.

Могла бы соврать. Но вряд ли бы Граф мне поверил.

Он усмехается. А взгляд такой, словно он узнал, что тяжело болен.

– Тем не менее, я больше не собираюсь вас шантажировать, Шахерезада, – вы свободны. Но я. Очень. Надеюсь. Что вы вернетесь, – он замолкает, видимо, ожидая моего ответа, а я, шокированная, просто стою и пялюсь на него. – Завтра вечером дверь будет открыта. Только, если вы не придете, – сегодняшняя ночь станет нашей последней.

– Вообще-то, это тоже шантаж… – говорю уже в спину Графу.

Он не оборачивается. Садится в машину – и уезжает.

Я взглядом провожаю Понтиак до поворота. Смотрю на стоп-сигнальные огни, пока горит красный свет, – и все не могу поверить, что эта картинка окажется последней в моей истории с Графом.