Текст книги "Совместимая несовместимость"
Автор книги: Анастасия Комарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Спасибо.
После минуты упрямой, молчаливой борьбы он все-таки перехватил ее руку и решительно отобрал мокрый, лохматый комок водорослей.
– Не надо.
Грубость тона частично оправдывалась его положением – он чувствовал себя неудобно, видя ее так близко, склоненную над его ногами, и остро сознавая свою пингвинью неуклюжесть. Да что там говорить, он чувствовал себя просто ужасно, беспомощно сидя перед ней в мокрых трусах.
Последней каплей стала ее грудь – довольно небольшая, но на ее хрупком торсе кажущаяся слишком тяжелой, она вызывала почти непреодолимое желание как можно быстрее протянуть к ней руки, чтобы поддержать, немного приподняв в ладонях...
– Нет, надо!
Он понял, что она не отстанет, и, покорившись, прижал к ноге холодные водоросли.
От примочки ногу сразу сильнее защипало, но он упорно прижимал руку к ране, желая только, чтобы Варвара поскорее отошла на некоторое расстояние, перестала смотреть так сочувственно и заботливо на его ноги или хотя бы встала.
Иван поморщился от досады.
– Больно? – Ее участливый взгляд заставил его улыбнуться.
– Не очень...
– Ну, что у вас там?
Слава богу, Мишка наконец, подошел и горой навис над ними, заслонив собой солнце. Варваре пришлось потесниться.
– У-у! Рваная рана.
Поставив диагноз, он протянул Ивану носовой платок.
– На, привяжи, что ли, эту гадость, – посоветовал он.
Забота в его голосе не скрывала маски глумливого любопытства, появившейся на лице. Он уже давно держал в руке платок, но не очень-то торопился его отдать – его явно позабавила только что разыгранная перед ним сценка, которую он наблюдал, молча стоя рядом.
– Да прошло уже все, не нужно...
Иван отбросил траву, но кровь все еще не остановилась, и он перевязал ногу.
– Спасибо, – опять сказал он.
– Не за что, – ответил Мишка и сунул в рот Ивану зажженную сигарету.
За этой суетой Иван не заметил, как перестал мерзнуть.
Ветер снова стал теплым, а солнце приятно согревало спину и затылок, и он уже не жалел о своем поступке. Тело радовалось только что обретенной бодрящей свежести, а сердце замирало от странной, необоснованной тревоги, на время уснувшей, но вновь всколыхнувшейся в нем после купания и всего, что за ним последовало.
Одевшись и закурив, он с радостью смирился и с порезанной ногой, и с мокрым пятном, постепенно проступавшим на джинсах на самом интересном месте.
Варваре в этом смысле было проще. Она быстро стянула мокрый купальник из-под длинной широкой юбки – и все.
ГЛАВА 17
Когда в тот вечер Иван доковылял до дома, поддерживаемый то Мишкой, то каменными парапетами, женщины окружили его заботой – рана была обработана по всем правилам медицины. Ему даже попытались всучить какую-то таблетку, но тут уж он уперся...
Потом они провожали солнце на балконе. Боль уже утихала, в руках у него был стакан с теплым козьим молоком. Иван находился на верху блаженства.
– Я люблю только определенное кино... Такое, где красивые интерьеры, мягкий климат, роскошная природа – солнце, море, зелень... И среди всего этого происходит драма, раскрываются ужасные тайны, кипят страсти! Или наоборот – когда в суровой обстановке, в грубых декорациях – уют, счастье, сказка... – Варвара пространно, старательно отвечала на его вопрос.
– Любишь контрасты?
– Да. А когда наоборот – не люблю. Потому что тогда получается либо беспросветный мрак, либо розовые сопли.
– Ну а театр тебе чем не угодил? Театр ты тоже не любишь?
– Любила... когда-то.
– Любила, а теперь не любишь? Почему?
– Сама бы хотела понять причину... Будь я постарше, я бы, наверное, подумала, что дело во мне. Мол, старость пришла, – очарование куда-то делось, и все такое. Но к сожалению, похоже, что дело не в этом.
– А в чем?
– Да кто его знает – в чем?! Вам это лучше знать...
Иван ничего не ответил – он в это время пил молоко. Но брови его удивленно поползли вверх, и тогда она начала объяснять:
– Ну вот, например, как последний раз я пошла в театр: пьеса шикарная, и спектакль прекрасный, я это точно знала – уже давно идет, проверенный... Ну так вот... Играют всего три актера – двое мужчин и одна женщина... Зальчик маленький, спектакль камерный, играют хорошо, не халтурят, хоть уже и не горят... Но от этого не хуже...
– Ну и?
– Ну и... Кончается спектакль – я плачу, потому что невозможно не плакать, многие, смотрю, тоже, овация. Жду, когда выйдут артисты – я больше всего люблю этот момент благодарности... И вдруг...
– Что?
– Понимаешь, начинают нести цветы – прекрасные, свежие, огромными букетами, прямо охапками... И все эти букеты несут какие-то малахольные дикие тетки и дарят одному только артисту.
– У него была главная роль?
– Да в том-то и дело, что нет!
Он молча поднял брови.
– Роли все три одинаковые – все три главные. И играли они одинаково! Даже, по-моему, та актриса – такая маленькая, хрупкая женщина, она играла лучше тех двоих и стояла такая худенькая, такая бледная, выложилась за спектакль так, что я вижу – дрожит... И вот ей и второму актеру кто-то дает, как насмешку, ей-богу, по одному буквально цветочку, а этому все тащат и тащат... А я сижу и жду, что хоть кто-нибудь догадается и подарит ей ну хотя бы один приличный букет... Нет! Я тогда в первый раз пожалела, что не покупаю в театр цветы...
Он переглянулся с Мишкой – тот, видно, тоже с интересом ждал продолжения. И она продолжала:
– И вот – ты не поверишь – с места, что передо мной, поднимается девушка, нормальная с виду, молодая, и поднимает с пола корзину – огромную! Полную чудных белых роз – я аж привстала в надежде... И с трудом тащит ее, кому ты думаешь?.. Ему!!!
Иван захохотал, рискуя облить себя молоком, – с такой забавной злостью она это сказала: «...тащит!», «Ему!!!».
– Знаешь, это совсем не смешно... Так стыдно!
– Кому?
– В том-то и дело, что всем! Неужели не понимаешь?
Он поднял брови еще выше – что поделаешь, ему нравилось, как она злится.
– В первую очередь, конечно, этому несчастному артисту – он хорошо играл, роль-то глубокая, отличная роль... И ты знаешь – он ведь был весь красный... Брал цветы, а сам шарахался от этих теток... Ему стыдно было, понимаешь, потому, что он знал – они ему НЕ ЗА ЭТО!.. Он до этого снялся в одном дурацком сериале в роли отважного следователя.
– А-а! – протянул Иван.
Мишка, все это время заинтересованно слушавший, отвернулся.
А Варя продолжала вспоминать, вся в своих впечатлениях и чувствах:
– Да... Ему стыдно, мне стыдно – за него, за эту актрису, за этих теток – кошмар! Я даже аплодировать не могла – невозможно было на это смотреть. Все удовольствие испортили этими цветами... Вот так-то... А моя подруга, которая рядом сидела, злорадно так сказала, громко: «Это тебе за «Приключения милиционера» – получи, фашист, гранату!»
Иван снова захохотал – не смог удержаться. А зря.
Михаил Горелов, и до этого не слишком-то довольный, становился все угрюмее и бледнее: он раздраженно вздрагивал от Ваниного смеха и бросал мрачные взгляды исподлобья. Иван решил поменять тему разговора:
– Ну, это один раз – бывает... Да и играли все-таки хорошо, ты сама сказала...
– Да, играли хорошо... А до этого тоже... Пошла на классику, в главной роли мой любимый актер, действительно, один из лучших... Так тот вообще не играл – просто ходил по сцене и разговаривал. И даже кривлялся иногда.
– Почему? – не удержался он от вопроса.
– А зачем ему играть? Во-первых, трудно, потому что партнерша – молодая жена старого худрука, а таким играть, сам понимаешь, не обязательно... А во-вторых, он и так знает, что в зале полно малолетних дур с букетиками и что они в конце спектакля выстроятся в проходах в очередь, как пионерки к трибуне Брежнева, и все равно ему эти букетики вручат – хочешь не хочешь...
– Он что, тоже отважного следователя, что ли, сыграл?
– Не-а... Этот – бандита.
А Горелов продолжал угрюмо молчать. Иван вдруг понял, что он не участвовал в их с Варькой дискуссии, ни слова не произнес за все это время. Ну разумеется, ему стало скучно слушать рассуждения о том, от чего он так стремился убежать, что даже забрался ради этого сюда, на берег Черного моря...
Он не поддерживал их разговор о театре. Он вообще редко поддерживал их разговоры. Иногда это не давало Варваре покоя.
– А зря ты не пошел с нами купаться! Да, Вань?
– Угу, – осторожно подтвердил он.
– Тебе это было бы полезно.
– Почему же именно мне это было бы так полезно?
– Ну, у тебя ведь депрессия, а от нее очень помогают водные процедуры – ванны, душ Шарко, купания...
Весь следующий день он демонстративно дулся, вообще не разговаривал с Варварой, на Ивана рычал, так, что того это стало, наконец, выводить из себя, а в тот вечер рано ушел спать, не выпив ни молока, ни портвейна и не пожелав никому спокойной ночи. Иван с Варварой пожали плечами, понимающе улыбнулись друг другу. Когда он выходил с балкона, она не проводила его глазами и не обернулась на звук задребезжавшего стекла, когда он захлопнул дверь в свою комнату. Она лишь подняла стакан, полный козьего молока, показывая, что пьет за его здоровье.
Старательно перебинтованная Варварой, нога Ивана покоилась на опустевшем теперь Мишкином стуле.
Они разговаривали – он снова стал спрашивать ее о театре, про себя заранее усмехаясь предстоящей критике.
– Ну, понимаешь... – стала объяснять она, даже не заметив его иронии.
Как видно, это была одна из немногих вещей, способных разрушить ту стеклянную стену, которой она себя окружила. Это и еще, конечно, Мишка. Но сейчас его не было, и Иван был рад этому. Потому что сейчас она говорила только для него. И только для него взлетали короткие густые ресницы над горящими праведным гневом глазами. Кстати, говорила она умно и правильно, точно определяя ценность вещей. Он был согласен с ней во многом, но виду не показывал, подбивая на новые объяснения. За что и был вознагражден долгим интересным разговором с красивой девушкой. Хотя почему, собственно, вознагражден? Он уже как-то незаметно привык к тому, что это красивые девушки считали себя вознагражденными интересным разговором с ним, но... Не она. Она просто беседовала с ним о кино и театре, наивно удивляясь его «тупости» и «непонятливости». В общем, современные кино и театр она походя раскритиковала так, что Иван не позавидовал бы сам себе, если бы разговор, не дай бог, перешел на литературу...
Он терпел все это безобразие, любуясь рукой Варвары с короткими красными ногтями, порхавшей между пепельницей и ее губами, и наслаждался этим случайным уединением.
Вдруг она замолчала, остановившись на самом интересном месте, и, что обиднее всего, казалось, тут же забыла, о чем только что говорила с таким жаром.
Иван прислушался. Из Мишкиной комнаты доносились знакомые жалобные звуки. Телефон его не подводил – он ведь не злил его и не раздражал, не играл с ним в игры и не нравился ему. Мишка завел с ним очередной долгий разговор. И чем дольше он разговаривал, тем дольше они молчали.
...За садом, в умиротворяющей тишине южного вечера, медленно опускалось красное солнце... А Иван думал о том, что, кажется, зря теряет здесь время, что работа стоит, сам он тупеет, Мишка по-прежнему в глухой депрессии, что девушка, сидящая напротив, могла бы стать лучшей его победой, а он пытается подсунуть ее тупому невротику, который обожрался успехом до тошноты и теперь воротит от него нос, как капризный ребенок от тертой морковки...
Он засыпал тяжело. Никак не мог пристроить больную ногу и исходил потом – пришлось накрыться с головой одеялом, чтобы не доставлять удовольствия фотографическим мужчине и женщине над головой бесцеремонно изливать на него свою вечную нежность. Под одеялом запах солнца и собственной кожи был почти невыносимым – таким концентрированным, что не давал к себе привыкнуть. Он непроизвольно старался вдохнуть его как можно глубже, потея и облизывая сохнущие то ли от злости, то ли от жары губы.
Он проклинал свою работу, которая казалась ему на редкость бессмысленной, Мишку, оглушающе скрипевшего за стеной кроватью, Варвару, не производящую вообще никаких звуков, как будто бы ее вовсе нет, море, которое так откровенно не приняло его сегодня, и, наконец, эту комнату, которая сейчас казалась ему тюрьмой, куда его коварно заманили и заперли.
ГЛАВА 18
Но прошла ночь, и вот они снова на пляже...
А что еще делать? Когда солнце так стремится ласкать, ему невозможно сопротивляться.
– Ох!! Вот если бы ты сейчас распустил волосы! Позволил бы им свободно развеваться на ветру... Ты стал бы похож на врубелевского Демона!
– Дорогая моя, он никак не может быть похож на врубелевского Демона – у него для этого слишком наглые глазки и слишком здоровенный нос...
– Нет, может! Если уберет этот хвостик – он ему совсем не идет...
Мишка ничего не ответил. Даже головы не повернул в их сторону. Бледные губы по-прежнему были непреклонно сжаты.
Иван привычно переглянулся с Варварой. Она состроила умильно-виноватую гримасу. Он закатил глаза.
Минут через пять напряженного молчания она не выдержала.
Кто теперь знает, что ее подтолкнуло – желание загладить свою нечаянную бестактность... Нечаянную ли? Или это с самого начала была очередная отважная попытка его «пробить»?
Перебравшись со своего камня, она неуверенно присела рядом с Михаилом, лицом к лицу, заслонив собой море. На помахивание ее руки перед очками он отреагировал лишь громким вздохом. От движения сверкнула на солнце серебристая цепочка с красивым кулоном-иконкой, идеально смотревшаяся на смуглой коже. Варвара аккуратно взяла в пальцы иконку и приподняла, разглядывая.
– Зато тебе очень идет серебро, – примирительно сообщила она.
– Это не серебро, – сказал Мишка.
– Нет? А что же это?
Она любопытствовала, как будто не замечая ноток сдерживаемого раздражения в его голосе.
– Белое золото, – так же коротко ответил он.
– Да-а?.. – преувеличенно удивилась Варвара.
И продолжала вертеть в пальцах кулон, поворачивая так и этак, чуть не пробуя на зуб.
– Так вот оно како-ое...
Его рука предостерегающе легла на ее кисть.
Иван чуть не окосел, делая вид, что смотрит на воду.
– Нравится? – угрожающе спросил Мишка. Иконка давно выскользнула из пальцев, а он и не думал отпускать ее руку. Просто продолжал держать, слегка прижимая к своей ключице.
«Кто тут кого соблазняет?» – спросил Иван сам у себя.
Мишка приподнялся, сел, свободной рукой снял очки, хотя с тем же успехом мог бы остаться в них – он ведь мог, когда хотел, выразить взглядом малейший оттенок любого переживания. Единственное, чего нельзя было прочесть в его глазах, если он того не хотел, – его истинных мыслей и чувств. Иногда эти глаза становились зеркальными. Они просто отражали ваш взгляд, как море в солнечный день, когда от бликов слепит глаза.
Она же была полной противоположностью ему. Как ни старалась она скрывать порывы души, как ни пыталась сохранить на лице маску взрослой невозмутимости – ее глаза тут же предавали ее. В них можно было увидеть все. Она знала об этом и поэтому каждый раз опускала взгляд, если не хотела выдать себя. В этом движении ресниц было такое очарование и кокетство, какого многим не удается достичь путем постоянных, старательных тренировок.
Вот только сейчас она не стала отворачиваться.
«Ну точно, пробивает!» – уверился Иван.
Он с интересом ждал, что она скажет.
И она произнесла:
– Красиво... Дорого стоит?
– Не знаю. Это подарок.
– О-о!.. Твоя жена, наверное, очень тебя любит... Вон как балует... Подарок на свадьбу или так, за красивые глаза?
Мишка внезапно отпустил руку Варвары. Она покачнулась, чуть не упала и захохотала.
Тут Иван был с ней солидарен. Юмор – верное средство, выручающее в любых ситуациях. Только от ее смеха возникло ощущение, какое бывает, когда нечаянно скребанешь вилкой по зубам.
В эту ночь он долго не мог уснуть. Снова и снова, вдавив лицо в подушку, вдыхал запах солнца, неразделимо смешанный с запахом своей кожи. Это отгоняло сон, вызывая желание сжать угол подушки под ладонью с такой силой, чтобы явственно послышался тихий невольный стон, как если бы вместо куска набитой пухом материи в его руке было чье-то живое и теплое плечо, точно так же пахнущее солнцем и человеческой кожей.
В ушах все еще шумело море, а перед глазами стояла Варвара. Ему не давали покоя, терзали, мешая спокойно уснуть, те противоречия, которые он в ней замечал. В принципе, в ней все было одним сплошным противоречием. Во-первых, она совсем не походила на тот образ маленькой хозяйской племянницы, которую он помнил и ожидал увидеть. Во-вторых, внешность девочки-подростка временами поразительно не соответствовала взгляду и жестам умной и тонкой женщины, много пережившей и умеющей прощать. И наконец, в-третьих, ее беззаботный, легкий тон как-то не вязался с напряженными позами и слишком уж веселым смехом.
А Мишка, снова погрузившийся в себя, лелеющий свою меланхолию, замечал ли он это? Понимал ли он, что эта морская принцесса, эта статуэтка из светлой меди, такая звонкая и блестящая, знающая себе цену, излучающая временами то радость жизни и уверенность в себе, то некоторую разочарованность, была в то же время, при более внимательном взгляде, все той же смущенной, нежной девочкой, которую Иван когда-то, в другой жизни, а может, во сне, учил целоваться, небрежно снисходя до ее неумелых, но страстных и от этого еще более волнующих попыток обрести в себе женщину? Помог ли он ей в этом? Наверное, да, если учесть, какой она стала... Только почему обязательно он? Да мало ли было у нее учителей?
А Мишку это как будто совсем не интересовало. Он этого даже не замечал. Точнее, не хотел замечать, по нескольку раз на дню упираясь куда-то тем невидящим взглядом, который появлялся у него в Москве в моменты сильной тоски. Но если там этот взгляд возникал у него невольно, вызванный тяжелым состоянием души, то здесь все было наоборот! Он вдруг отворачивался, опускал голову, поднимал глаза, делал расплывчатый взгляд, какой советуют делать, чтобы увидеть объемную картинку... И эта поза и этот взгляд неизменно возвращали его в уже привычное состояние тупой, отчаянной муки – он, черт возьми, наслаждался этим занятием и злился, если его случайно или же намеренно отвлекали от него Иван или Варвара!
...И все же, когда их взгляды встречались, происходило нечто. Нечто, не поддающееся описанию и уже миллионы раз описанное. Нечто, называющееся взаимным притяжением. Или влечением. Или страстью. Или любовью. Или основным инстинктом. Не знаю, как это называется – словом, «нечто», заставляющее мужчину и женщину неосознанно стремиться друг к другу, несмотря на все объективные и субъективные причины, по которым им этого делать не следует. Как только Иван в первый раз увидел, а может, почувствовал тот мини-взрыв, произошедший в момент, когда Варвара обернулась и увидела на пороге комнаты Михаила Горелова, он уже понял, что здесь не обойдется без маленькой любовной истории. Просто не может обойтись. Все его дальнейшие наблюдения лишь подтверждали эту догадку.
...Да, заснуть ему не удавалось. Ко всему прочему, во рту вдруг возник чужеродный кисловатый привкус, непривычный и пугающий. Привкус воды из источника...
«Опа! О-о-п-п-а!! Да неужели?! Ладно... Что ж... Подумаем об этом».
И он собрался обстоятельно и серьезно подумать об этом. Но очевидно, его подсознание лучше, быстрее его самого почувствовало опасность, которую он не видел замыленным глазом. И милостиво позволило еще какое-то время оставаться в счастливом неведении.
«Ну-ка, ну-ка, подумаем об этом...» – деловито настроился он.
И уснул.
ГЛАВА 19
Проснулся он поздно, с приятным, волнующим ощущением длинного, праздного дня впереди, и еще с полчаса позволил себе поваляться, с кайфом выходя из промежуточного полусонного состояния, где-то на грани бодрствования и сладкой дремы.
Когда он, наконец, появился в комнате с секретером, в доме стояла умиротворяющая тишина. Солнце изо всей силы стремилось разогнать зашторенный полумрак, находя себе лазейки в местами траченной молью плотной ткани бордовых занавесок.
Он медленно прошелся по комнате, с вниманием разглядывая заинтересовавшие его предметы, трогая гладкие перламутровые пачки фарфоровых балеринок и чувствуя, что снова находится где-то на пути в сказку, а может быть, в детство. Никто ему не мешал в этих сентиментальных поисках. Он был один и, остановившись у старого секретера, с упоением шуршал страницами знакомых книг, которые тоже пахли детством. Немного удушливо, приторно-сладко... Марк Твен, Дюма, Бажов, Тургенев. Раскрыв на середине томик Сэлинджера, он вдруг зачитался «Над пропастью во ржи»...
На кухне что-то тихо звякнуло. Иван очнулся и, убирая книгу на место, уже точно знал, что так сжимается в желудке – просто здоровый аппетит, приятное чувство голода, который скоро будет утолен.
Задержавшись на минуту у приоткрытой двери в кухню, он уловил обрывок разговора.
– ...Просто нормальный отдых... Да, я тоже тебя люблю... – был конец Мишкиной фразы.
Вздохнув, Иван вышел из комнаты, решив подождать его на балконе.
...Нагретая солнцем, ее щека порозовела, налилась молодой кровью, как наливались желтым соком те персики, которые она так сладостно и равнодушно поглощала каждое утро, как будто выполняя необременительную, но необходимую работу, – насыщалась, напитывалась витаминами на всю предстоящую ледяную, дождливую зиму.
Он машинально отметил, какой пленительно округлой и твердой была линия ее подбородка. Он попытался вспомнить, восхищало ли его это раньше. И воспоминание пришло, но несколько другое. Эта нагретая солнцем розовая щека...
Он вдруг отчетливо вспомнил свои ощущения, когда-то так удивившие его. Помнится, в такой же, нет, в еще более знойный день он вот так же смотрел на нее, когда она пыталась читать, устроившись на балконе. Тогда он осторожно погладил ее щеку. Она была очень горячей, даже по сравнению с его теплой рукой. Когда же он прикоснулся к ее коже губами, его поразило одно странное обстоятельство: щека была прохладной. В тот момент он не задумался над этим, а только зафиксировал в памяти ощущение. Когда же потом пришлось опять столкнуться со столь удивительным фактом, Ивана позабавило открытие, что губы его, оказывается, бывали столь горячи, что ее горящая щека способна была подарить им прохладу. С тех пор ему стало нравиться покрывать ее лицо быстрыми, требующими поцелуями; она ничего не понимала и смеялась, уворачиваясь, а когда ей это надоедало – прекращала все одним бесстыдным поцелуем в губы.
Ресницы ее были опущены, и тень от них лежала на щеке так спокойно, даже не подрагивая... Казалось, она никогда больше не собирается открывать глаза.
Порыв был неожиданным и сильным – навязчивое желание проверить, повторится ли это ощущение теперь, или оно так же безвозвратно ушло, как и его юность? Почему-то это показалось чрезвычайно важным. Сердце резко скакнуло вверх-вниз при мысли о том, что ничего не получится... Но через секунду он уже знал, что все повторится. И все повторилось – горячая щека горячее руки, горячие губы горячее щеки...
Только вот Варвара – она опять повела себя не так, как он ожидал.
Вместо того чтобы смеяться и уворачиваться, смешно мотая головой и морща загорелый веснушчатый нос... Он бы подумал – «никакой реакции», если бы не почувствовал, как застыла в напряжении ее шея. Это, естественно, не послужило поводом для прекращения эксперимента. Скорее наоборот. Еще одно осторожное прикосновение губ к коже. Никакой реакции. Глаза по-прежнему закрыты. Еще одно...
Этот поцелуй никто не назвал бы сладким. Солоноватый яд желания, быстро наполнивший ему рот, не был для нее опасен. Он безнадежно терял свою отравляющую силу, разбавленный патокой горькой нежности, тихо струящейся с ее губ.
