Текст книги "Совместимая несовместимость"
Автор книги: Анастасия Комарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА 23
...Он проснулся от звуков ливня.
Возможно, это было ближе к утру, но за окном стояла темень. Сильный ветер, почти ураган, дергал хлипкую форточку, заставляя ее распахиваться, захлопываться и снова распахиваться с такой силой и с таким звуком, что было понятно – еще секунда, и она разобьется, засыпав комнату осколками. Собирать их не хотелось, а потому он заставил себя вскочить с кровати. Он поймал ее почти в последний момент и придержал, в спешке больно ударившись пальцами. Это помогло проснуться. Иван стоял у окна, держась одной рукой за форточку – он открыл ее, и теперь ветер баловался с тонкой прозрачной занавеской: то вдувал ее круглым пузырем в комнату, то утягивал обратно к себе – точь-в-точь плохо воспитанный подросток, развлекающийся со жвачкой.
Почему-то кружилась голова. Воздух, которого так не хватало вечером, приятно охлаждал горячий лоб, легко проникал в легкие, заставляя жадно дышать. Было хорошо, только слишком холодно – ветер был ледяным, и голый живот невольно подбирался, вжимаясь в спину. Иван посмотрел на себя – он был в одних трусах.
Он понял, что не помнит, как раздевался. Или его раздевали?
Он попытался припомнить дорогу домой – в голове возникло только смутное ощущение бесконечной, тошнотворной качки в машине и несколько ярких, разрозненных сценок...
Бледное, усталое, почти измученное лицо Варвары, с беспокойством и заботой склоненное над ним... Тихий Мишкин голос, что-то быстро говорящий ей, его крепкие руки, поддерживающие Ивана, увлекающие его куда-то, куда он идти не желает. Он хочет сказать об этом, но вялый язык его не слушается. Потом провал... Нет, вспомнил!
У него захватывает дух, как в детстве у кабинета зубного врача, когда перед глазами резко и невероятно четко возникает эта картинка...
...Он возвращается в зал ресторана и, старательно улыбаясь, подходит к столику – Варвара и Мишка все еще сидят за ним, все так же смотрят друг на друга, как смотрели, когда он уходил. Они тихо разговаривают, Иван не понимает о чем. Лишь присев на стул рядом с Варварой, он слышит странно приглушенный, почти покорный голос, которым она произносит:
– Знаешь... ты, наверное, прав, любви нет, а есть только... Как там у Моруа? Доказательства любви...
Она не замечает его, изумленно смотрящего на нее сквозь пламя толстой свечи на столе.
– Правильно? – спрашивает она, словно старательная аспирантка у профессора.
– Неправильно, – после недолгого молчания отвечает Мишка.
«Неужели я так пьян?» – тогда спросил себя Иван.
Они будто поменялись ролями, как во французской комедии положений.
Потому что теперь уже она смотрит на Мишку с усталой насмешливой снисходительностью. А он... У него вдруг становится такое серьезное лицо. И он с такой уверенной нежностью снова кладет свою ладонь на ее безвольно лежащую на синей скатерти руку...
Тут Иван, кажется, встал и громко заявил, что им пора уходить. Да-да, просто необходимо сейчас же отправляться домой, потому что уже очень поздно, а ему еще нужно сказать им что-то важное... Остановить его не было никакой возможности, да никто и не пытался, и они быстро покинули гостеприимный зал.
Он неуверенно шел вслед за Варварой, слегка пошатываясь от наплыва чувств и алкоголя. И пока старался не потерять из виду ее силуэт, ведущий к выходу, как луч маяка потерявший ориентир корабль, вдруг принял решение, что вот сейчас, когда они выйдут, или нет, лучше, когда сядут в машину, он скажет, что любит ее...
От этого яркого, короткого воспоминания Ивана мигом прошиб холодный пот – краем влажной занавески он вытер лоб и резко отдернул ее от окна. Теперь в комнату ворвался уже ничем не сдерживаемый ветер, быстро заполняя ее штормовым морским воздухом, и его лицо снова быстро стало мокрым – холодные крупные капли плевками летели в глаза, а когда он непроизвольно закрывал их, тихо стекали с лица уже теплыми, смешавшимися с его слезами.
Он стоял у окна до тех пор, пока ноги не заледенели окончательно, а его самого не стала колотить крупная дрожь промерзшего до костей человека. Только тогда он почувствовал себя в силах уйти от окна и вернуться в кровать. Потому что теперь сон для него впервые в жизни стал преступлением.
И тем не менее он заснул тогда мгновенно, не успев даже толком пристроить голову на подушку.
...Жара, жуткое пекло – ни ветерка, ни дуновения... Кой черт понесло его играть в пляжный волейбол в такую парилку?! Однако же он играет, да еще как старается – как будто последнее проигрывает. Он уже весь липкий от пота, пот течет между лопаток, неприятно щекочет подмышки... И как же хочется пить!! Но вот оно – счастье. Кто-то протягивает ему огромную, двухлитровую бутылку кока-колы, тяжелую, скользкую – ведь она запотела, видимо, только что из холодильника... Он с восторгом поднимает ее над собой, запрокидывает голову, открывает рот, даже высовывает язык... И освежающая, сладкая жидкость, выплескиваясь стремительным булькающим потоком из узкого горлышка, льется ему на лоб, на волосы, на плечи, попадает на все части тела – только не в рот. Кока-кола кончилась, а он так и не выпил ни одной капли. В ужасе и отчаянии он застонал, дернулся и проснулся – весь потный, с мучительно пересохшими губами.
Солнца за окном нет, в доме тихо, но Иван точно знал, что время уже близится к полудню: ему подсказали это ощущения – он выспался, да и хмель испарился.
Некоторое время он лежал, боясь пошевелиться – казалось, что стоит хоть как-то зашуметь, все равно как: зашуршать простыней, скрипнуть пружинным матрасом или даже громко вздохнуть, как в комнату тотчас набегут правильно живущие люди, среди которых будут и тетя Клава, и Мишка, и Варвара, и даже Боря Сделай Движение, и начнут укорять его за то, как он плохо вел себя вчера, за то, что не умеет пить, а в его возрасте это уж совсем непозволительно...
Когда он представил, что сейчас в коридоре встретит Варвару, сердце у него вдруг застучало везде – в ушах, в висках, в животе и мучительнее всего – в шее.
Он долго прислушивался, тяжело привалившись к двери. Ничего не услышал и лишь тогда отважился покинуть комнату.
Потом он долго отмокал в душе, глядя в открытое окно, но еще дольше смотрел в «ампирное» зеркало, не очень себя узнавая...
Он испытал облегчение, обнаружив, что находится в доме один. Хозяйственная тетя Клава ушла куда-то по своим делам. Ни Мишки, ни Вари тоже не было – наверняка они не захотели будить его после вчерашнего и, не дожидаясь, когда он сам проснется, ушли гулять...
«Ну и правильно. И правильно».
Ему нужно было время, чтобы прийти в себя.
Ему нужно было время, но не в таком количестве. После того как он уже два раза сварил себе кофе и неторопливо выпил его, постепенно возвращаясь в реальность, после того как медленно обошел дом, оглядывая все его уголки, чтобы острее ощутить атмосферу счастья, после того как покурил на балконе, непроизвольно вглядываясь в уходящую вниз дорожку, – после всего этого прошел уже, наверное, целый час, в течение которого Иван тупо сидел на кухне, не зная, что еще делать, а их все не было. Никого не было.
ГЛАВА 24
И тогда Иван вышел на улицу сам. Едва сделав первый шаг по мостовой, он чуть не упал. Поскользнулся на чем-то, неприятно захрустевшем под ногой. Оказалось, что он наступил на большую виноградную улитку – тысячи этих существ, непонятно где прятавшихся в сухую погоду, теперь после дождя выползли, наверное, все до одной – дорога вздулась круглыми серовато-коричневыми пупырышками, совсем маленькими, средними и большими – такими, как тот, который он только что раздавил. Медленно шаркая вниз по дорожке – очень не хотелось снова услышать этот хруст, – он смотрел по сторонам и видел улиток везде – они ползли по заборам, висели на почтовых ящиках, заползали на стекла домов. Маленькие и вездесущие, они всюду оставляли за собой липкий блестящий след. Уже на подходе к центральной площади его слегка замутило – то ли от вида улиток, то ли с вчерашнего перепоя, то ли от тех смутных, пугающих мыслей, что начали приходить в голову по мере приближения к центру города, мыслей, таких же противных и скользких, как эти осторожно шевелящие рожками существа.
Иван стоял посреди площади и вертел головой, не зная, в какую сторону пойти, чтобы вернее их встретить. В результате он побрел ко дворцу – обнадежила простая мысль, которая не сразу пришла в голову из-за своей очевидности.
«Варька же, наверное, на работе!»
Ему казалось, что он идет не торопясь, просто гуляет. До тех пор, пока не заметил пару удивленных взглядов, которыми провожали его редкие прохожие, – он несся мимо них так быстро, что, кажется, обдавал ветром. Слишком быстро – так быстро в этом городе никто не ходил. Но ему было наплевать. Вот оно, окно, за которым он ее увидит.
Он наклонился, непроизвольно улыбаясь, чем удивил Евгения Евгеньевича, одиноко скребущего острой палочкой какой-то старинный предмет, лежащий перед ним на столе. Тот тоже рассеянно улыбнулся и, наверное, хотел помахать длиннопалой рукой, но не успел – Иван отскочил от окна как укушенный, сразу поняв, что ее там нет и не было.
Обратно он откровенно бежал, страшно боясь куда-то опоздать, уже не обращая внимания, кого он давит по дороге...
Добравшись до дома, он еще на улице сразу понял, что там все еще никого нет. Он определил это по тем неуловимым приметам, которые очевидны лишь обостренному восприятию, как раз такому, как у него в тот момент.
Как только Иван осознал, что спешил зря, ему невыносимо захотелось упасть – он долго бежал в гору, а его сегодняшнее состояние совсем не подходило для бега. Теперь в ушах громко стучала кровь, а в коленках чувствовалась противная дрожащая слабость. И он тяжело опустился прямо на каменные ступени у ворот соседнего дома. Как раз того дома, где жил Боря Сделай Движение.
Какое-то время он просидел там, не двигаясь, слушая, как постепенно замедляется шум в ушах, и неподвижно глядя на балкон – просто почему-то не мог оторвать от него взгляда. Тем временем в душу ему вползало подозрение, противное, как тот сероватой моллюск, который с тупым упорством пытался обогнуть его ботинок...
Очнулся он от приближающегося звука медленных, шаркающих шагов. Перед ним стоял Боря. Хотя солнца и не было, Боря был в мятой белой панамке.
«Старенький пионер», – ласково подумал Иван.
Боря держал тяжелую болоньевую авоську. Оттуда вкусно пахло хлебом.
– Что, хреново? – безошибочно определил он состояние Ивана.
– Ага, – не стал спорить тот.
Какой уже раз он приятно поразился «старой гвардии» – Боря молча, аккуратно обошел Ивана, занес сумку в дом, но через две минуты уже покряхтывал, усаживаясь рядом. В каждой руке у него было по бутылке холодного пива. Одну он протянул Ивану. Сделал движение.
Иван выпил залпом половину и лишь тогда начал жить. По крайней мере, он начал шумно дышать и наконец-то оторвал взгляд от балкона. Боря рядышком молча прихлебывал пивко. Более приятной компании у него не было ни до ни после.
Иван повернул голову, увидел его коричневое, ссохшееся лицо и спросил:
– Что там за муж у Варвары был? Случайно, не знаешь?
– Что за муж – не знаю, – честно признался Боря.
Он смачно сплюнул – резко и далеко. Теперь так уже немногие умеют.
Потом он снова молчал, но уже не так, как раньше, – что-то его беспокоило, не давая спокойно сидеть. Шумно доставая из пачки «Казбека» пожелтевшую папиросу, он что-то уж слишком суетился. Удивленный Иван снова повернулся к нему, и тогда Боря сказал:
– Что за муж – не знаю... Да-а... А вот когда ты уехал в последний раз... Что-то с нашей козочкой было... Не то, в общем.
Он покряхтел и гулко закашлялся, окутанный клубами густого сизого дыма.
– Что «не то»? – переспросил Иван.
– Да все не то... Не знаю – я-то кто? Кто мне расскажет? Клавка говорила, что даже в больнице в Харькове она лежала. Да-а... Да я и сам кое-что видел, не слепой, чай... Ну, потом-то она в Москву уехала, там замуж выскочила, да через год развелись... Да... Но это уже потом было...
Он еще что-то говорил, но в голове у Ивана вдруг начался какой-то гул. Может, от выпитого пива, может, еще от чего-то, но этот гул все нарастал, и он уже ничего не слышал, да и не особо видел, потому что в глазах внезапно потемнело.
Кажется, даже не поблагодарив своего спасителя, он встал и, сбив пустую бутылку, которую сам только что поставил себе под ноги, пошел в дом.
Он уже не мог просто сидеть и ждать ее. Он должен был что-то делать.
ГЛАВА 25
...Дверь, ведущая с балкона в комнату Варвары, была приоткрыта – ветхая тюлевая занавеска податливо прогибалась под нежным напором ароматного воздуха. Иван осторожно сдвинул ее в сторону и, положив руку на стекло, застыл в нерешительности, боясь одновременно и войти, и оказаться замеченным кем-нибудь со стороны улицы. Может показаться, что его останавливали сомнения нравственного порядка или же страх быть застигнутым за столь недостойным занятием (ведь вытянутая шея и напряженные плечи просто-напросто кричали о его намерениях). Но нет, страха он тогда совсем не испытывал, и уж подавно не думал ни о каких нравственных моментах. Остановился он лишь для того, чтобы быстренько, на ходу, придумать, что же все-таки скажет Варваре, если она вдруг застанет его на месте преступления. И твердо знал, что не решится войти до тех пор, пока в голову ему не придет версия, правдоподобная настолько, что он сможет сам поверить в нее – тогда его вранье сможет выглядеть естественно. С раннего детства он постиг это умение – поверить в собственную ложь необходимо, если ты хочешь, чтобы в нее поверили другие: смешно, но, как потом выяснилось, в этом и состоит основной принцип актерского мастерства. За те три минуты, что он простоял, подобно Каменному Гостю, застыв, у заветной двери, в его гудящую голову не пришло ни одной мало-мальски подходящей идеи. Зато удалось убедить себя, что он не совершает ничего дурного, проявляя, может быть, немного лишнего любопытства. Но что же в этом такого...
Дверь открылась бесшумно, и он проскользнул внутрь слабо пахнущего краской и как будто детским маслом полутемного помещения.
Он огляделся. Как и следовало ожидать, эта каморка не сильно отличалась от его собственной. Разве что больше было разбросанных по стульям тряпок. Да еще неожиданно аскетичная, по сравнению с его роскошным ложем, узкая кушетка, аккуратно застеленная выцветшим пледом, придавала комнате какой-то совсем уж нежилой вид. Было ощущение, что человек, остановившийся здесь на неопределенный срок, готов съехать в любую минуту, и он подумал, что ведь ни Варвара и ни кто другой наверняка не живет здесь всегда – зимой в такой комнатушке, открытой всем ветрам, должно быть невозможно холодно, ну а летом ее, естественно, сдают отдыхающим. Так что тайны, если они есть, нужно искать совсем не здесь, а, скорее всего, в комнате с секретером. Он усмехнулся своей недогадливости, уже без прежнего волнения окидывая взглядом все те же неровные выбеленные стены, все те же пыльные пластмассовые тюльпаны на комоде... Над ними, непонятно почему, висели два мутных елочных шара, одиноко поблескивая стеклянной крошкой в сиреневом полумраке комнаты.
На полу – вдоль стены, а также на всех возможных полках громоздились разнокалиберные листы бумаги и картона, все сплошь расписанные уже знакомыми Варвариными пейзажами, а над кроватью ярким пятном светилась маленькая серо-сиреневая картинка, исполненная в неизвестной ему технике, какими-то фосфоресцирующими красками.
Иван пригляделся, подойдя вплотную к кровати. Это был пень, тщательно выписанный на фоне сумеречных неба и замка. Он долго смотрел на него, почти забыв, где находится, еще не понимая, что только ради одного этого стоило войти сюда; а потом продолжал осматриваться, беспорядочно тыкаясь взглядом в углы, трогая и тут же отпуская эскизы, вещи, безделушки.
На одинокой книжной полке вместо книг он обнаружил небольшой лесок тюбиков, пузырьков и баночек, овальное зеркало на подставке – здесь запах детского масла был значительно сильнее...
Однако очень скоро Иван понял, что ему решительно нечего здесь делать. Действительно, ну что интересного хотел он обнаружить в комнате «бедной провинциальной девушки» – волшебную палочку? Или колдовскую мазь, с помощью которой она становится такой, какая есть, – прекрасной и фантастической?! Он собрался уже было выйти из комнаты, постаравшись поскорее забыть свое постыдное (какой конфуз, ведь оно ни к чему не привело!) любопытство.
Он сделал уже два медленных шага к двери, когда его прощальный взгляд, которым он со вздохом разочарования окидывал так привлекавшую его недавно комнатку, натолкнулся на ключ.
Тот как ни в чем не бывало торчал в нижней дверце серванта – обычный маленький железный ключик. Единственный ключ во всей комнате!
«Это, конечно, ни о чем не говорит. Необязательно там прячется что-то интересное, что может заинтересовать меня. Возможно, ключ нужен лишь для того, чтобы держалась, не спадая с петель, дверца дряхлого шкафа. Да, скорее всего, так оно и есть», – думал Иван, медленно опускаясь на колени рядом со шкафом и уже протягивая к нему жаждущую руку.
Чувствуя в пальцах прохладную сталь ключа, он не спешил поворачивать его – задумчиво вертел головой. Возможно, он не заметил еще чего-нибудь? Но нет – похоже, в комнате действительно было не на что смотреть. Если, конечно, не считать всех этих эскизов и рисунков – их-то как раз можно разглядывать часами, было бы только у него на это хоть какое-то желание!
Наконец почти нехотя он повернул успевший стать теплым ключик, смертельно боясь нового разочарования, которое не заставило себя долго ждать. Опять одни бумаги! Две полки, доверху туго набитые пожелтевшими бумагами!
«Черт возьми, в этом доме слишком много бумаг!»
Он провел пальцами по пыльным стопкам, среди которых удалось различить какие-то тетради, альбомы и просто листы – все очень старые, судя по тому, как они лежат – в летаргическом сне забвения, оскорбленные столь священной нетронутостью больше, чем если бы были просто выброшены на помойку. На самом верху одной из полок Иван заметил стопку стандартных листов. Они заметно отличались от остальных плотной, свежей белизной. Отдельные листки лежали неровно – их грубо измятые углы говорили о спешке, в которой их сюда прятали... Прятали?
«Надо бы все-таки взглянуть, что там, – не зря ведь я рисковал...»
Он постарался аккуратно вытащить один-единственный торчащий листок, но бумага была утрамбована так плотно, что листок потянул за собой и все остальные. Иван, потеряв от неожиданности равновесие, уселся на полу перед кучей рассыпавшихся рисунков – все в одной технике. Кажется, уголь и карандаш...
Он схватил первый попавшийся.
«Ого! – вырвался у него восхищенный возглас. – Какое тело! Неплохо...»
Но его рука напряглась так, будто он пытался удержать в ней не лист бумаги, а тяжеленный чугунный молот.
«Не может быть!!»
Он поднес картинку к самым глазам, что было тем более глупо при его дальнозоркости, – он добился лишь того, что густые штрихи расплылись в одно серое пятно. Однако это уже не имело значения. В памяти мгновенно и навсегда отпечаталось это зрелище – великолепный в своей усталой расслабленности обнаженный мужчина. У этого мужчины красивое и злое лицо Мишки.
– Черт!! – Это вслух произнесенное словцо раздалось в тихой комнате как удар грома.
К тому же Иван не узнал своего голоса, поэтому, как бы пробуя звуки на вкус, будто после многолетнего молчания, он снова громко произнес:
– Черт!
И испуганно оглянулся на дверь. Это произошло непроизвольно, чисто автоматически. На самом деле ему было уже абсолютно все равно – застигнут его здесь или нет – такая находка стоит любого разоблачения!
«Вот это да! Знает ли Горелов?? Сказать ему?»
Иван водил руками по полу, как слепой, раздвигая картинки: Мишка, опять он, везде Мишка – голый, одетый, снова голый, его лицо, спина, откинутая голова, закрытые устало глаза, глаза, пронзительно и зло глядящие исподлобья, едкая усмешка, нежная улыбка...
Нежная улыбка? У Мишки? Да, именно так. Все позы, выражения лица, все, все подмечено с жадной точностью...
«Но где и когда он ей так улыбался?!»
Иван неловко попятился и, не глядя, плюхнулся на Варину кровать. Он сгреб в охапку листы и продолжал разглядывать их по порядку, один за другим, кидая на пол уже просмотренные, как будто обрывал лепестки у ромашки – любит, не любит, любит...
Руки у него дрожали, и вместе с ними дрожал очередной рисунок, поразивший его сильнее остальных, – сдвинутые упрямо брови, склоненная голова, упавшие на лоб волосы. Что в глазах – тоска, злость, отчаяние? Во всяком случае, что-то страшное, именно то, что так пугало его еще в Москве...
Он тер лоб, пытаясь собраться с мыслями...
Ну подумаешь, Мишка, ну подумаешь, голый – он ведь действительно прекрасная натура, и это все ерунда, ерунда... Что же так притягивает в этих набросках, отличающихся от всего остального, сделанных явно на одном дыхании, что в них так завораживает и пугает? Иван изучал следующий рисунок, почти прожигал взглядом бумагу, силясь подобрать название тому, что разлилось по темнеющей комнате в тот момент, когда его неосторожность помогла важнейшему открытию. Эти гладкие, словно светящиеся изнутри, плечи в таком дьявольском контрасте со вздувшейся на откинутой шее темной веной, эти мокрые волосы, змеями облепившие лоб и щеку, эти белые губы – все кричит о том, что рукою художника водила страсть...
Да, именно страсть, неутоленная и неумолимая, лежала у него под ногами, десятками Мишкиных лиц укоризненно глядя снизу вверх прямо ему в глаза!
...Солнце садилось. Свежий ветерок, пахнущий персиками и морем, робко шелестел в листьях дикого винограда, обжигался о его лицо, но никак не желал проходить в легкие, несмотря на то что он тратил последние силы, пытаясь проглотить хоть немного целительного кислорода. Нетерпеливо, расплескивая и злясь, Иван лил в стакан драгоценную «Массандру», которую принес, чуть не разбив, и долго не мог открыть влажными, непослушными руками, так что теперь ему после каждого глотка приходилось сплевывать кусочки раскрошившейся пробки. Скоро она придет...
«Не забыл ли я убрать все как было?»
Он на миг застыл от этой мысли, но вспомнить уже решительно ничего не мог. Видимо, состояние, в котором он покидал ее комнату, было гораздо ближе к бредовому, чем ему тогда казалось. Да и не так уж это важно. Он зажег сигарету, затянулся и наконец-то, с глубоким вздохом, почувствовал, как из него начинает выходить неожиданное напряжение нескольких последних часов.
Солнце садилось. Свежий ветерок шуршал листьями дикого винограда, а с кухни долетал восхитительный запах печеного сладкого перца и жареного чеснока – тетя Клава опять над чем-то колдует на кухне. Внизу скрипнула калитка, послышались голоса – низкий Мишкин баритон что-то устало и нежно бубнил, зазвенел пронзительный, привычно-напряженный Варварин смех.
Его застали сидящим в одиночестве на балконе – ноги на стуле, как в тот день, когда он поранился на пляже, рядом на столике – пустая бутылка «Массандры», на лице – глупая улыбка и совершенно стеклянный взгляд.
– Ваня, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Варвара, еще не успевшая заметить, что обращается к зомби.
– Д-доб-рый вечер, – громко икнул в ответ Иван. – Все в по-порядке, – добавил он, начиная тихо плакать.
