Текст книги "Подари мне себя (СИ)"

Автор книги: Анастасия Франц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

Соня

Не успеваю что-либо сказать, как в наш с Германом Витальевичем разговор вклинивается Ленка.

– Егор Свободин? – удивляется и даже слегка вскрикивает, прижимая пальцы рук к губам.

А я не могу понять, о чём она вообще говорит. Кто такой Егор Свободин?

В первый раз про него слышу. Он, наверное, какая-нибудь знаменитость, раз о нём так говорят. Да и ещё Канаева знает о нём.

Интересно, кто же он такой?

– Да. Тот самый, – отвечает ей зав, а потом переводит взгляд на меня. – Соня, бегом в операционную! Хватит сидеть! – рявкает, и я подскакиваю с места, как ужаленная.

Завотделением хирургии скрывается точно так же, как и появился – неожиданно. Быстро поворачиваю голову в сторону коллеги и спрашиваю то, что мне сейчас интересно:

– Кто такой Егор Свободин?

– Ты что, реально не знаешь, кто такой Егор Свободин?

Я на её вопрос качаю головой. Действительно не знаю.

– Это лучший гонщик страны. Он ни одного заезда не проиграл. Прикинь? – вижу, как её глаза начинают сиять блеском восхищения, когда она говорит про этого мужчину. – Ему всего тридцать один год, а сколько у него медалей и заездов! Ох, а какой красавец, – мечтательно растягивает буквы в словах.

Всё понятно. Машу рукой на Ленку и быстро выхожу из сестринской. Шестинский прав – нечего тут рассиживаться, хоть и, по сути, мой рабочий день уже подошёл к концу. Но в нашей работе бывают непредвиденные обстоятельства, и тут уж ничего не сделаешь.

Приходится забыть обо всём, встать за стол рядом с коллегами и делать свою работу. Выполнять свой долг. Спасать людей. Ведь именно об этом я мечтала с детства.

Быстро и чётко надеваю специальное снаряжение. Тщательно мою руки. Натягиваю специальные перчатки.

Делаю глубокий вдох-выдох и направляюсь в операционный блок. Все наши уже тут и ждут меня. Я кивком головы со всеми здороваюсь.

– Привет, Соня, – улыбается мне травматолог.

Я отвечаю ему лёгкой улыбкой и очередным кивком. Но тут же перевожу взгляд на Германа Витальевича, что хмуро смотрит на меня, сведя брови вместе. Неуютное напряжение витает в помещении, отчего мне хочется повести плечами, чтобы скинуть его. Отвожу взгляд в сторону, и только сейчас обращаю внимание на лежащего на операционном столе мужчину.

Делаю первый шаг, а потом ещё… и ещё.

Между нами всего два шага, а я смотрю неотрывно на пострадавшего. Свет хирургического светильника падает на лицо мужчине. Его черты кажутся мне смутно знакомыми.

Делаю ещё один шаг. Внутри отчего-то поднимается паника. И руки мелко дрожат, а в горле застывает ком. Сердце замирает, отдавая болью. Сдавливает.

Боюсь, но делаю последний шаг. Смотрю на лицо пострадавшего.

Короткие, ёжиком, русые волосы, светлая щетина на скулах, подбородке и над губами. В кончиках пальцев тут же покалывает – я помню и даже сейчас будто чувствую, как колются эти иголки, когда я прикасаюсь к нему…

Лишь цвет глаз я не вижу – веки закрыты. Но знаю точно какого они цвет. Серо-голубые. Грозовое небо.

Неужели это он? Не может быть!..

Красивое лицо портят ссадины, множество царапин и кровоподтёков. Бледное.

Я знаю его.

И чувствую, как земля уходит из-под ног. Перед глазами всё плывёт. Сердце барабанит так, будто у меня началась тахикардия. Я мелко дрожу всем телом, но даже не замечаю этого.

С губ срывается судорожный вздох. Прикрываю глаза.

Сквозь гул в ушах, который всё нарастает и нарастает, слышу своё имя и обеспокоенный голос:

– Соня, – к моей руке осторожно прикасаются.

Вздрагиваю, распахивая глаза.

– Соня, ты слышишь меня? Что с тобой?

Поворачиваю голову в сторону голоса, встречаясь глазами с нашим травматологом Максимом Давидовичем.

Приоткрываю губы, чтобы что-то сказать, но только хватаю ртом воздух и вновь поворачиваю голову в сторону пациента, словно желаю убедиться, что всё это мне кажется. Что это сон, и я сейчас проснусь. Или что это вовсе не он. Не тот незнакомец из лифта, что спас меня от удушья, страха и паники, давящей на меня со всех сторон маленького пространства.

Но нет. Это он. Тот мужчина, что нежно прикасался своими широкими и сильными руками к моему лицу. Который успокаивал своим голосом и шептал, что я красивая.

Он тот, кто снился мне периодически весь этот месяц. Кто не выходил у меня из головы. И вот теперь он тут, лежит передо мной на операционном столе весь в ранах и кровоподтёках, и ему нужна срочная операция. Помощь. И я могу помочь! Должна помочь!

Это резко отрезвляет меня. Я должна держать себя в руках. Не должна позволить панике и страху завладеть своими чувствами, разумом. Я должна действовать хладнокровно, чётко. Спокойно, чтобы не ошибиться и спасти. Спасти его. Егора Свободина – лучшего гонщика страны.

Выдыхаю, сосредоточившись.

Поворачиваю голову в сторону коллеги, который пристально смотрит на меня, наверное, боится, что я упаду в обморок.

– Со мной всё хорошо. Мы можем приступать. Что с ним? – спокойно и твёрдо произношу, словно это не у меня минуту назад тряслись руки и всё плыло перед глазами.

– Попал в аварию на гоночном треке. Множество травм, как внешних, так и внутренних. Большая кровопотеря.

От голоса и слов завотделением и по совместительству главного хирурга меня начинает вновь трясти. Холодок пробегается по спине, а потом меня окутывает жаром. Я не могу понять, что со мной происходит и почему я вообще реагирую на этого мужчину и на известие об аварии вот так остро. Волнуюсь за него как ненормальная. Так нельзя. Это может мне помешать.

По сути, он мне совершенно чужой человек, с которым я поцеловалась чисто случайно. Но внутри что-то тянет, царапает. Я не могу спокойно реагировать на него, когда он лежит передо мной весь в царапинах и ссадинах.

– Хорошо, – киваю.

Когда приступаю к работе, я уже совершенно спокойна, сосредоточена. Усилием воли отбросила от себя все чувства, эмоции. Движения мои отточенные – я делала это уже много раз. Мой довольно малый опыт никогда не был моей слабой стороной: несмотря на то, что я всего три месяца ассистирую на операциях, я уже стала лучшей в хирургическом отделении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Работа наша слаженная, чёткая. Ни одного промаха. Слежу за каждым движением Германа Витальевича, чтобы не пропустить ничего и вовремя подать тот или иной инструмент, или сделать так, как будет необходимо. Прийти на выручку.

Сердце будто остановилось: никаких эмоций, только долг. А вот само время течёт быстро, но ты не обращаешь на него никакого внимания. Всё остаётся за операционным блоком. Все разногласия, ссоры и недопонимания между нами, коллегами. Сейчас мы – один слаженный организм. И мозг вместе с главным хирургом подаёт нам импульс, что нужно делать, и мы тут же подчиняемся, выполняя все указания.

Потому что мы все сосредоточены на пострадавшем, чтобы помочь ему. Передо мной уже не человек, который мне помог, а пациент, которому теперь должна помочь я, хоть я и крохотный винтик во всей этой системе.

Я сейчас почти робот. Вся усталость, что накопилась за эти дни вместе сегодняшним дежурством, ушла на второй план. Наоборот, во мне как будто прибавилось силы. Словно я выпила эликсир бодрости и сейчас чувствую себя прекрасно как никогда.

Под конец бросаю взгляд на Егора Свободина, имя которого я теперь знаю. Короткий взгляд. Сердце пропускает удар, но я тут же беру себя в руки. Осталось совсем немного.

По лбу бежит струйка пота.

И вот всё заканчивается.

– Молодцы! Хорошо поработали, – звучит голос завотделением.

И только после этого я выдыхаю. Будто за всё время операции ни сделала ни одного вздоха. На меня тут же накатывает усталость. И ноги дрожат, желая вот-вот подкоситься. Прикрываю глаза.

Всё получилось. С ним всё будет хорошо.

Выхожу из оперблока, снимая с головы шапочку. Корни волос влажные от пота. На миг останавливаюсь, желая успокоить дыхание и сердцебиение. Поворачиваюсь, чтобы сквозь матовое стекло посмотреть на Егора Свободина.

Я вижу только его силуэт, но знаю, что он жив, что опасность миновала, и теперь нам всем нужно уповать на время, которое, как известно, лучший лекарь.

Без сил прислоняюсь к стене и закрываю глаза.

«Дыши, – умоляю я про себя, чувствуя, как из уголка глаза по скуле сползает слезинка, – живи! Пожалуйста, только живи!»

– Сонь, ты как? С тобой всё хорошо? – врывается в мои мысли голос. Открываю глаза и вижу Максима Давидовича, который пристально смотрит на меня.

– Да. Со мной всё хорошо, – голос хрипит от волнения и усталости, а ещё – от страха за жизнь Егора Свободина. Нахожу взглядом зава и спрашиваю то, что меня сейчас интересует больше всего: – Как он? С ним всё будет хорошо?

– Да, – кивает мужчина, не сводя с меня хмурого взгляда. – Пока побудет в реанимации, а завтра посмотрим на его состояние и, если всё будет хорошо, тогда переведём в обычную палату.

Я только киваю и, развернувшись, направляюсь в душ. Всё тело потное. Чувствую усталость и слабость.

Из клиники выхожу, когда на улице уже кромешная тьма. Лишь луна освещает город. Лёгкий мороз вместе с ветерком пробирается сквозь толстую и теплую одежду. Ёжусь и делаю шаг. Завтра у меня выходной. Как и послезавтра. Поэтому я смогу узнать о состоянии Свободина только через два дня.

Напряжение и страх за его жизнь не оставляют меня. Лишь приглушаются усталостью.

Глава 10

Соня

Выходные дни тянутся катастрофически долго. Меня не отпускают страх и волнение. Я не нахожу себе места, бесцельно брожу по квартире, пытаюсь что-то делать, но мысли мои там, в больнице – в палате Егора Свободина. Я так ждала эти выходные – а теперь не знаю, как скорее промотать время, чтобы вновь оказаться на работе. Отказалась от встречи с друзьями, ссылаясь на то, что хочу выспаться. Но сон не идёт ко мне. Я забываюсь на пару часов, а потом вскакиваю с гулко бьющимся сердцем, потому что перед глазами он. Его лицо в шрамах и ссадинах.

Даже пару раз порывалась позвонить Ленке и узнать, как там пострадавший, которого мы оперировали. Рука тянулась за телефоном, искала нужный номер, но палец так и зависал над номером коллеги, я не решалась позвонить и поднести аппарат к уху, чтобы наконец узнать, как там он. Очнулся ли?

Я так и не смогла позвонить. Как бы мне ни хотелось узнать, как он…

Потому что понимала, как странно это будет выглядеть со стороны. Что подумает Канаева, и что потом непременно начнутся разговоры за моей спиной и предположения, почему я вдруг решила узнать о состоянии совсем мне не знакомого человека. Хоть и звезды гонок.

Я гипнотизировала взглядом телефон, мысленно умоляя Ленку позвонить мне: так я посреди непринуждённой болтовни могла бы невзначай спросить о нём. Но Канаева даром телепатии не обладала, поэтому телефон молчал. Ах, чёрт, я же сама всегда прошу, чтобы мне не звонили просто так, и Ленка наверняка считает, что оберегает меня, даёт мне отдохнуть.

В моей душе поселился стойкий страх, что, пока меня нет рядом, с ним обязательно что-то случится, а я об этом даже не узнаю. Меня бросало то в жар, то в холод. Руки опять начинали трястись, а сердце заходилось в судорогах.

Даже дышать было тяжело. Я пыталась отвлечься, расслабиться, дышать спокойно и ровно, чтобы прийти в себя и не думать ни о чём плохом. А верить. Верить, что всё будет хорошо.

В нашей клинике лучшие специалисты и, если что, они смогут ему помочь. Я не должна об этом волноваться.

Но перед глазами снова и снова появлялась та самая картина, когда он лежал на операционном столе. Бледный. Весь в ссадинах, царапинах и кровоподтёках.

Но каждый раз я брала себя и в руки и отгоняла все эти мысли в своей голове.

Он мне никто. Совершенно чужой для меня человек, и я не должна о нём думать, переживать, не находя себе места.

Я пыталась забыть и вновь вспоминала. И так по кругу. Казалось, что я схожу с ума, но поделать с собой ничего не могла. Даже старалась чем-то занять голову: пыталась читать и даже что-то приготовить. Но, увы, из этого ничего хорошего не получалось.

Текст никак не воспринимался. Приходилось несколько раз перечитывать одно и то же предложение, чтобы смысл воспринимался сознанием. Но даже это не помогало. С готовкой дело обстояло ещё хуже: у меня всё подгорело, и пришлось попросту выкинуть продукты в мусор.

Я металась из одного угла в другой. Лишь с исходом второго выходного дня я смогла успокоиться и взять себя в руки. Я дала себе установку, что об этом человеке я не должна думать. Никак не интересоваться, что с ним и как он.

Свободин Егор мне совершенно чужой человек.

Этому плану я следовала весь остаток второго выходного. Даже пораньше легла спать, чтобы утром встать свежей и выспавшейся. И, как ни странно, это сработало – утром я встала с хорошим настроением, даже не думая о том, о ком не должна была.

Даже погода мне сегодня улыбалась, что несказанно меня радовало. Солнце светило ярко и слегка пригревало несмотря на то, что всё ещё зима на улице. А снег серебрился и искрил под косыми лучами солнца.

На работу я пришла даже раньше, чем начиналась моя смена. Всех девчонок застала в сестренской, они что-то бурно обсуждали, держа кружки – наверняка с горячем чаем – в руках.

– Всем привет, – поздоровалась со всеми. – Что так бурно обсуждаете? – спросила я у них.

Мне пришлось прикусить язык, чтобы первым делом не поинтересоваться у Ленки, как состояние Егора Свободина. И пришёл ли он в себя. Но тут же себя оборвала. Я не должна думать о нём и интересоваться его самочувствием. Он лишь мой пациент, и ничего больше.

И я должна наконец забыть тот наш поцелуй в лифте. Забыть и не вспоминать.

Коллеги на миг замерли и синхронно повернулись к двери, где я как раз стояла. Я на них непонимающе посмотрела. И только после этого они пришли в себя.

– Ты знаешь? Знаешь? – воскликнула Даша и даже подскочила со стула.

– О чём?

Я не понимала, о чём они вообще говорят? Меня не было два дня, и что за это время могло случиться, что они такие радостные и глаза их светятся как звёзды на небе? Я вообще впервые видела их такими возбуждёнными. Даже слишком возбуждёнными.

– О том, кто у нас лежит в клинике.

– Не понимаю, о чём ты вообще, Даш. Извини, но читать мысли я не умею, – пожала плечами, разведя руки в стороны.

Я действительно ничего не понимала и уж тем более не знала. К нам что, привезли звезду вселенского масштаба?

И тут меня как током шарахнуло. Егор Свободин!

Про него же Ленка говорила. Следовательно, все уже знают, кто он такой и что именно он лежит у нас в клинике. И скорей всего, про него-то сейчас все и говорят, и обсуждают.

– Егор Свободин! – восхищённо воскликнула девушка, а её глаза ещё ярче загорелись, сияя, как два больших фонаря. – Он поступил на днях к нам в клинику. Говорят, на гоночном треке попал в аварию.

– Я не знаю, о ком вы вообще говорите, – отмахнулась и двинулась в сторону стола, чтобы и себе заварить кофе.

Время до начала смены у меня ещё есть, поэтому почему бы и не выпить любимый напиток.

Подошла к столу, взяла свою кружку и, насыпав ложку растворимого кофе, залила его водой, потому как чайник был ещё горячим. Что было мне только на руку. Не хотелось вновь его греть. Не кипяток, конечно, но пойдёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я замечаю, что в ординаторской повисает оглушительная тишина. Я замираю и поворачиваю голову в сторону коллег, которые в этот момент удивлённо смотрят на меня. И даже как-то шокированно, словно я дурочка.

Что я такого сказала?

Ставлю на место чайник, беру одной рукой чашку с кофе и всем корпусом поворачиваюсь в сторону девчонок, которые так и молчат.

– Ты реально не знаешь, кто это такой?

Я качаю головой и, обхватывая второй ладонью чашку, делаю небольшой глоток, прикрыв глаза. Не хочу я говорить, что знаю, кто это. Этот тот, кто целовал меня. Но это только моё.

От воспоминаний о поцелуе я тут же вспыхиваю как спичка. Загораюсь. К щекам поступает румянец, и я пытаюсь скрыть его от пристальных взглядов под прядями.

– Не интересуюсь гонками, – как бы невзначай говорю я.

Девчонки переглядываются, пожимают плечами, а потом вновь начинают судачить о чём-то своём, не обращая на меня никакого внимания. И я этому только рада. Меньше нужно привлекать к себе внимания.

Но один-единственный, но цепкий взгляд я всё ещё чувствую на себе. Приподнимаю глаза и встречаюсь взглядом с Канаевой, которая, недоверчиво щурясь, пристально смотрит на меня.

Она единственная знает, что именно я ассистировала во время операции Егора Свободина. Но тем не менее она сидит и молчит, не выдавая меня. Лишь по её взгляду можно понять, что она что-то да знает.

Допив кофе и сполоснув кружку, ставлю её на место. И, развернувшись, направляюсь на выход из помещения.

Выдыхаю только тогда, когда выхожу. Будто камень с плеч свалился. Только сейчас понимаю, насколько была напряжена. Не хочу, чтобы кто-то знал, что мы с Егором знакомы. Коллегам только волю дай – такого напридумывают, чего и в помине не было. Передёргиваю плечами.

– Сонь! – меня окликают.

Останавливаюсь посреди коридора и оглядываюсь. Ко мне спешит Лена Канаева. Ну вот, сейчас начнутся расспросы. А мне этого ой как не хотелось бы. Да и всё равно, я не собираюсь ей что-либо рассказывать.

– Что-то случилось? – спрашиваю её, стоит ей подойти ко мне, остановившись в нескольких шагах.

– Почему ты не сказала, что ты ассистировала на операции Свободина?

– А должна была?

Выгибаю бровь в удивлении от вопроса Ленки. С чего вдруг она интересуется этим? Да и с чего это я должна всем всё рассказывать, на каких операциях я ассистировала? У каждого своя работа, которую он должен выполнять и не лезть в чужую.

– Просто интересно, Сонь. Ты с самого утра какая-то странная.

– Всё нормально. Я вот что хотела у тебя спросить… – задерживаю дыхание, думая, стоит ли спрашивать или же не стоит.

Не втягиваться во всё это. Но внутри волнение так и не пропадает. И поэтому, чтобы узнать и наконец успокоиться, забыть об этом человека, я должна спросить.

– Как Свободин?

Вопрос вылетает так стремительно, будто я устала носить в себе эти слова. Вот и всё. Я задала вопрос и теперь, затаив дыхание, жду, что ответит Канаева.

– С ним всё хорошо. Вчера очнулся и постепенно приходит в норму. Я подробности не знаю. Это тебе лучше узнать у Шестинского. Я же других курирую.

Я только качаю головой и вновь выпаливаю вопрос, даже не думая о том, что делаю. Только после того, как озвучиваю его, понимаю, что сделала.

– В какой он палате?

Коллега прищуривается, пристально рассматривая меня. Я же стараюсь держать себя в руках, чтобы не выдать себя, как нервничаю сейчас.

– В двести четвёртой.

Я опять качаю головой и, разворачиваясь, направляюсь в ту сторону, куда и собиралась.

Не понимаю, как я оказываюсь перед дверью в палату двести четыре. Словно ноги сами принесли меня сюда. К этой самой двери.

Рука тянется к ручке двери. Замирает в миллиметре от неё. Не решаюсь её открыть, но меня словно магнитом тянет сюда. Словно кто-то там за ней дёргает за ниточку, желая притянуть меня как можно ближе.

Я только посмотрю, как он, и всё. Посмотрю и уйду. Да, так и поступлю. Это простое волнение за своего пациента, и всё. И ничего более. Просто волнение за пострадавшего, при операции которого я ассистировала.

Вдыхаю и, потянувшись к ручке, обхватываю её ладонью и нажимаю вниз, открывая белоснежную дверь с номерком двести четыре.

Протискиваюсь внутрь, и мой взгляд сразу падает на одноместную кровать с белоснежным бельём. И на ней лежит мужчина. Тот самый. Егор Свободин.

Делаю судорожный вздох и замираю.

Солнечный свет падает на лицо мужчины.

Делаю шаг к кровати, а потом ещё… и ещё… Останавливаюсь совсем близко, рассматривая его. На лице всё так же видны царапины и ссадины, хоть уже и не такие кошмарные, как два дня назад на операционном столе.

Глаза прикрыты. Русые волосы как будто чуть отросли. Щетина на скулах, подбородке и над губами стала гуще и кажется светлее. На правой щеке виднеется длинная царапина. В кончиках моих пальцев опять оживают странные ощущения, даже не ощущения, а воспоминания: как я касалась его лица, и как кололась его щетина… И теперь вновь меня тянет прикоснуться к его лицу. К этой самой царапине.

Прежде чем понимаю, что делаю, рука тянется к лицу Егора. Затаила дыхание.

Прикасаюсь к длинной царапине. Провожу по всей её длине. Задыхаюсь от ощущений. Сердце трепещет, бьётся как умалишённое. Словно птичка в клетке.

Моё запястье резко кто-то хватает. С силой сдавливает, отчего я вскрикиваю и встречаюсь со взглядом распахнутых серо-голубых глубоких глаз. Сердце уходит в пятки.