Текст книги "Шпион в доме любви. Дельта Венеры"

Автор книги: Анаис Нин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Мечта ее усложнялась. В изножье кровати она ставила туалетный столик с зеркалом, чтобы, лежа в постели, иметь возможность видеть себя. Но вот однажды, покончив уже со всеми приготовлениями, она обнаружила, что инспектор все это время изумленно наблюдал за ней. Не успела она соскочить с кровати, как он удержал ее.

– Мадам, – сказал он (вообще-то ее обычно называли мадемуазель). – Я польщен знакомству с вами. Надеюсь, вы довольны постелью, которую я предложил вам, руководствуясь вашим заказом. Вы нашли ее достаточно мягкой? Как по-вашему, граф тоже останется доволен?

– К счастью, на этой неделе граф в отъезде и я могу разделить ее с кем-нибудь другим, – ответила она. С этими словами она снова села и протянула руку инспектору. – Поцелуйте мне руку, как будто я дама из высшего общества.

Что он и проделал, элегантно и с улыбкой. Тут они услышали какой-то звук и скрылись каждый в своем направлении.

Каждый день они стали выкрадывать по пять-десять минут перед закрытием. Делая вид, будто наводят порядок, пылесосят или поправляют ценники, они строили планы совместного „выступления“. До полного совершенства постановку доводил инспектор. Сначала он ставил ширму. Потом застилал кружевные простыни, взятые из другого отдела. Под конец он устанавливал кровать и снимал покрывало. После того, как он целовал ей руки, они беседовали. Он называл ее Нана[27]27
  Героиня одноименного романа Эмиля Золя.


[Закрыть]. Поскольку книги этой Мадлэн не читала, инспектор ей ее одолжил. Теперь его беспокоило ее узкое черное платье, совершенно не подходившее к постельному белью пастельных тонов. Поэтому он одалживал у воскового манекена легкое как пушинка неглиже и давал его надевать Мадлэн. Хотя мимо мог пройти продавец, то, что происходило за ширмой, оставалось вне поля его зрения.

После поцелуя в руку, Мадлэн получала еще один поцелуй – подольше и повыше – под сгиб локтя. Кожа в этом месте была очень чувствительной, и когда она сгибала руку, возникало ощущение, будто поцелуй защищен и надежно припрятан. Она оставляла его там эдаким спрессованным цветком, чтобы позднее, когда она будет одна, выпрямить руку и поцеловать то же место и таким образом воскресить в памяти это чувство. Поцелуй, подаренный с такой нежностью, оказывал на нее большее воздействие, нежели все остальное, нежели эти шлепки по попке на улице как дань за ее симпатичную внешность, воздействие поцелуя было сильнее, чем произнесенные шепотом замечания рабочих:

– Viens que je te suce[28]28
  Дай-ка я тебя пососу (фр.).


[Закрыть].

Поначалу он просто сидел в изножье постели, однако позднее стал ложиться рядом с девушкой и курить сигарету с таким выражением на лице, как будто то была трубка опиума. Неожиданные шаги по другую сторону ширмы придавали их предприятию атмосферу тайных любовных свиданий. Это заставляло Мадлэн замечать:

– Я бы желала избежать ревнивой слежки графа. Это меня нервирует.

Однако ее воздыхатель был достаточно умен, чтобы ответить:

– Тогда давайте поедем в какую-нибудь дешевенькую гостиницу.

Он понимал, что они не смогут быть вместе в жалкой комнате с железной кроватью, протертыми покрывалами и серым постельным бельем. Он целовал ее в самое жаркое местечко на шейке, под локонами и в край ушка, куда позднее она уже никак не могла добраться губами и потому трогала только пальчиками. У нее весь вечер потом горели ушки от этого поцелуя, который был не просто поцелуем, но еще и укусом.

Как только он ложился, она делалась неподвижной, что, вероятно, объяснялось ее представлением о поведении дворян, или поцелуями, которыми, как ожерельем, он осыпал ее шейку, спускаясь ниже к ложбинке между грудями. Она не была девственницей, однако предыдущие ее отношения носили грубый характер. Ее прижимали к стене в темном закоулке, укладывали на пол грузовика или брали на задворках бедняцких сараев, где люди спаривались, даже не заглядывая в лица друг другу. Это медленное заигрывание с ее чувствами возбуждало Мадлэн более чего бы то ни было из пережитого ею. Он ласкал ее ноги дня три-четыре. Он надевал ей на ножки отороченные мехом домашние туфельки, стягивал чулки, целовал ступни и завоевывал их так, словно они были всем ее телом. Когда он наконец дошел до того, что приподнял подол платья, Мадлэн была уже настолько возбуждена, что не имела бы ничего против, овладей он ею совершенно.

Поскольку времени было в обрез, так как уходили они вместе с остальными, он не успевал поласкать ее, прежде чем взять. А она теперь и не знала, что ей больше нравится. Если ласки затягивались, они не успевали вкусить друг друга. Если он просто вторгался в нее, она ничего не получала взамен. То, что происходило теперь за ширмой, было сценами из жизни в богатейших будуарах, только более поспешными, а кроме того, всякий раз нужно было заново одевать манекен и заправлять постель. Однако нигде больше они не встречались. Это было их сном наяву. К нищенским приключениям своих товарищей в каких-то задрипанных гостиницах он испытывал только отвращение. Он вел себя так, будто проводил время с самой дорогой проституткой Парижа и любил женщину, которая являлась предметом обожания исключительно богатых господ».

– И что же, их приключение потерпело в конце концов фиаско? – спросил Пьер.

– Да. Помнишь, как в универмагах вспыхнула забастовка? Служащие две недели не выходили из зданий. В это время многие влюбленные парочки обнаружили, сколько возможностей таят в себе низкие, широкие, дорогие постели с тонким бельем, а также диваны и шезлонги отменного качества. Сон Мадлэн сделался доступен всем и превратился в дешевое подобие ее прежних переживаний. Встречи с любовником утратили свою волшебную атмосферу. Он уже снова называл ее «мадемуазель», а она обращалась к нему «месье». Он даже начал критиковать ее, и в конце концов она уволилась.

Летом Элена сняла старый домик за городом. Он нуждался в ремонте, и Мигуэль вызвался ей помочь. Начали они с покраски сарая, весьма живописного и состоявшего из множества мелких помещений своеобразных пропорций, причем некоторые из них были пристроены позднее, словно после более тщательного обдумывания.

Доналд тоже при этом присутствовал, однако помогать красить вовсе не собирался. Время он проводил в изучении сада, деревни и леса, окружавшего дом. Элена и Мигуэль работали вместе и не только выкрасили старые стены, но и перепачкались сами. Мигуэль держал кисть так, как будто писал портрет, то и дело отступая на несколько шагов, чтобы получше рассмотреть произведение своего искусства. Работая вместе, они чувствовали, что возвращаются ко временам своей юности.

Чтобы ее шокировать, Мигуэль поведал о своей «полочной коллекции», и понимать это надо было так, что красота подобного рода весьма его восхищает, потому что Доналд обладает ею в высшей степени – суть была в том, чтобы находить ягодицы не слишком округлые, как у большинства женщин, и не слишком плоские, как у большинства мужчин, но нечто среднее, за что хотелось подержаться.

Элена рассмеялась. Это навело ее на мысль о том, что Пьер, стоило ему повернуться к ней спиной, напоминал женщину, и у нее возникало желание его изнасиловать. Она могла достаточно ярко представить себе чувства Мигуэля, когда тот прижимался к спине Доналда.

– Если ягодицы молодого человека вполне округлы и упруги и если у него не возникает эрекции, то он не слишком отличается от женщины, – сказала она. – А ты по-прежнему считаешь, что разница существует?

– Да, разумеется. Подумай только, как обидно было бы обнаружить, что ее нет, и кроме того, найти слишком хорошо развитые женские половые признаки расположенными выше – груди с молочными железами, то, что, парализует эротический аппетит.

– У некоторых женщин груди очень маленькие, – заметила она.

Пришла ее очередь становиться на стремянку, чтобы дотянуться до потолочного карниза и скошенного угла крыши. Когда она поднимала руки, юбка поднималась следом. Чулок на ней не было, а ноги отличались гладкостью и стройностью «без лишних ямочек», как выражался Мигуэль. Он сделал ей по этому поводу комплимент. Сейчас их эротические отношения были уже лишены каких бы то ни было эротических надежд с ее стороны.

Желание Элены соблазнить гомосексуального мужчину является обычной ошибкой, распространенной среди женщин. Как правило, в этом желании присутствует некий элемент их женской чести, заключающийся в том, чтобы попытаться преодолеть реальное превосходство сил и, быть может, ощущение того, что все мужчины уклонились от своего владычества и их приходится соблазнять заново. Мигуэль подвергался нападкам такого рода каждый день. Он не был женственен, держался прямо и двигался по-мужски. Как только какая-нибудь женщина начинала к нему приставать, он ударялся в панику и предвидел ту драму, которая должна из всего этого последовать: ее агрессивное поведение, ее истолкование его пассивности как смущения, ее приставания и то ужасное мгновение, когда ему придется указать ей на дверь. Он никогда не мог сделать это спокойно и уравновешенно, потому что слишком сильно ей сочувствовал. Иногда это оказывалось тяжелее для него, нежели для нее. Он знал такое множество женщин, что ему всегда казалось, будто он уязвляет этим свою мать, сестер и даже Элену в одной из ее личин.

Сейчас он ощущал, какой урон нанес Элене, будучи первым, кто заставил ее усомниться в своих способностях любить и быть любимой. Всякий раз, отваживая женщину, он чувствовал, что совершает преступление, что убивает человеческое доверие и, разумеется, навсегда.

Как же приятно было находиться вместе с Эленой и наслаждаться ее женственным обаянием, не подвергая себя никакой опасности! Пьер заботился о чувственной стороне ее личности. Вместе с тем Мигуэль испытывал по отношению к нему ту же ревность, которой в детстве пылал к отцу. Когда приходил отец, мать всегда выпроваживала Мигуэля из гостиной. Отец с нетерпением ждал, пока он не уйдет. Он терпеть не мог, когда они запирались на многие часы. После ухода отца он снова получал поцелуи и ласки.

То же самое он испытывал, когда Элена говорила:

– Теперь мне нужно к Пьеру.

Ничто не могло ее удержать. Как бы приятно им ни было вместе, с какой бы нежностью она к нему ни относилась. Когда ей приходило время быть с Пьером, ничто не могло ее удержать.

Столь же сильно привлекал его ее странный оттенок мужественности. Когда они были вместе, он всегда ощущал ее личность как нечто энергичное, активное и позитивное. Рядом с ней он забывал про свою лень, нерешительность и медлительность. Она воздействовала как катализатор.

Он рассматривал ее ноги. Как у Дианы-охотницы, мальчика-женщины. Ноги, которые умели бегать и прыгать. Его охватило непреодолимое любопытство и захотелось увидеть все ее остальное тело. Он приблизился к стремянке. Изящные ножки Элен исчезали под кружевными трусиками. Ему не терпелось увидеть больше.

Она посмотрела на него сверху вниз и заметила, что он рассматривает ее с повышенным вниманием.

– Элена, мне хотелось бы посмотреть, как ты сложена.

Она улыбнулась ему.

– Можно мне на тебя взглянуть?

– Ты уже это делаешь.

Он поднял подол юбки и накрылся им с головой, как зонтиком. Элена стала спускаться с лестницы, однако его ладонь остановила его. Он взялся за резинку трусиков и потянул, намереваясь их снять. Элена осталась стоять посреди стремянки, одна нога выше другой, мешая ему тем самым стянуть трусики до конца. Тогда он привлек ее к себе за колени, спустил трусики совсем и ласково положил ладонь на ягодицы. Он, как скульптор, исследовал их линии, упругость и округлость, как будто то был фрагмент статуи, выкопанной им из земли. Больше он ни к чему не прикасался и трогал только ягодицы, постепенно притягивая их все ближе и ближе к своему лицу, одновременно не давая ей повернуться. Элена между тем спускалась с лестницы.

Она уступила его капризу, предполагая, что он будет только ее рассматривать и трогать. Когда она дошла до самой нижней ступеньки, он уже держал в ладонях обе ее ягодицы, мял их, словно это были груди, и ласкал женщину каким-то почти гипнотизирующим образом.

Прислонившись к стремянке, Элена смотрела на Мигуэля. Она понимала, что он пытается проникнуть в нее. Сначала он потрогал то отверстие, которое было слишком маленьким и сразу заболело. Она застонала. Тогда он двинулся вперед, нашел половое отверстие и сообразил, что может войти в нее здесь. Она поразилась тому, каким он сделался твердым, что он может оставаться в ней и двигаться вперед и назад. Хотя толчки его были мощными, двигался он не настолько быстро, чтобы кончить. Осознавал ли он со все большей отчетливостью то, что вторгся в женщину, а не в мальчика? Он медленно выскользнул из нее, не дав достичь оргазма, и отвернулся, чтобы она не увидела, как он разочарован.

Она поцеловала его, желая показать, что это нисколько не повредило их отношениям и что она все прекрасно понимает.

Иногда, гуляя по улицам или сидя в кафе, Элена оказывалась загипнотизированной лицом мужчины, похожего на альфонса, или рабочим в высоких сапогах, или мужчиной с лицом жестокого преступника. Это ощущение страха возбуждало и влекло ее эротически. Женский элемент ее натуры приходил в восторг. Какое-то мгновение она чувствовала себя проституткой, которая ждет, что ей нанесут удар в спину в наказание за то или иное проявление неверности. Она испытывала страх, чувствовала, что поймана, и забывала о своей свободе. Это пробуждало в ней глубокие примитивные инстинкты, желание ощутить мужчину, повелевающего ею с силой, которая может открыть и проникнуть в нее против ее воли. Быть грубо изнасилованной – вот о чем часто грезит женщина. Она пыталась избавиться от этих навязчивых образов.

Она пришла к выводу, что влюбиться в Пьера ее заставил опасный блеск его глаз и то обстоятельство, что он был мужчиной, не испытывавшим ни стыда, ни мук совести, мужчиной, который брал, что ему полагалось, и наслаждался этим, не думая ни об опасности, ни о тех последствиях, к которым это может привести.

Что сталось с тем неукротимым и своенравным дикарем, которого она встретила на горной тропе в одно прекрасное солнечное утро? Он выдрессировался и жил исключительно ради эротики. Эта мысль заставила ее улыбнуться, потому что нечасто попадаются мужчины такого рода. Однако он по-прежнему был дитя природы. Иногда она говорила ему:

– Где твоя лошадь? Ты всегда выглядишь так, как будто оставил ее за порогом и скоро тебе опять в седло.

Спал он голым. Он ненавидел пижамы, шлафроки и домашние тапочки. Он бросал окурки на пол и мылся в ледяной воде, как поселенец. Он с отвращением относился к комфорту и всегда усаживался на самый твердый стул. Однажды вода оказалась настолько холодной, а его тело таким горячим и запыленным, что из пор чуть не повалил пар. Он протянул к Элене свои дымящиеся руки, и она сказала:

– Ты – бог огня.

У него совершенно отсутствовало ощущение времени, и он не знал, что можно успеть сделать за час. Одна его половина была навсегда убаюкана сном о той материнской любви, которую она ему подарила, сном, переполненным ленивыми грезами о путешествиях, которые ему предстоит предпринять, и о тех книгах, которые он еще напишет.

Кроме того, он был странно застенчив и сдержан, как кошка. Хотя спал он голым, по квартире он никогда нагишом не ходил.

Он обладал расширенным пониманием и интуицией. Однако к этой своей способности он прибегал не всегда так, как Элена. Он частенько ввязывался в споры, драки и походы за спиртным с никчемными дружками и проводил вечера с бестолковыми людьми. Это разлучало их. Элена хотела быть, как он, уметь общаться с кем угодно, однако воплотить это желание в жизнь ей не удавалось. Она грустила. После их совместных выходов «в свет» она часто возвращалась домой одна.

Первая по-настоящему серьезная ссора разгорелась из-за времени. Он мог позвонить ей и сказать:

– Приходи ко мне часиков в восемь.

Имея свой собственный ключ, она открывала дверь, входила и садилась читать книжку. Он являлся к девяти. Или звонил, когда она уже сидела и ждала, и говорил:

– Я скоро.

И приходил спустя два часа.

Однажды вечером, когда она прождала его слишком долго (и чувствовала себя крайне мерзко, потому что думала, будто он задерживается у другой женщины), ее уже не было, когда он пришел. Настала его очередь злиться. Однако это не изменило Пьера. В другой раз она закрыла его снаружи. Она стояла за дверью и прислушивалась. Она уже начала надеяться на то, что он не уйдет, и была глубоко несчастна при мысли о том, что испортила предстоящую ночь. Однако продолжала стоять и ждать. Он позвонил еще раз, довольно осторожно. Если бы он позвонил рассерженно, она, вероятно, не прореагировала бы, но звонок был робкий и виноватый, и она открыла дверь. Она все еще злилась. Он хотел ее, а она оказала сопротивление, что привело его в возбуждение. При виде его страсти она опечалилась.

У нее было такое впечатление, как будто он специально добивается подобных сцен. Чем сильнее возбуждался он, тем более далекой и сексуально несговорчивой оказывалась она. Однако она все же была очень влажной, и это совершенно сводило его с ума. Он сделался еще сладострастнее, раздвинул своими сильными ногами ее колени, и преодолев сопротивление, проник в нее и яростно разговелся.

В другие разы она, напротив, притворялась, как будто кончила, чтобы не уязвлять его, однако сейчас она решила не разыгрывать комедию. Кончив, он спросил:

– У тебя был оргазм?

И она ответила:

– Нет.

Это задело его. Он считал, что, сдерживаясь, она поступает дурно.

– Я люблю тебя больше, чем ты меня, – сказал он.

Он, однако, знал, как сильно она его любит, и именно поэтому не понимал ее.

Потом она лежала с широко открытыми глазами и думала о том, что задержался он наверняка не нарочно. Он уже заснул, как ребенок, сжав кулаки и прижавшись волосами к ее губам. Когда она уходила, он еще спал. На улице она почувствовала к нему такую нежность, что была вынуждена вернуться. Она бросилась на него, повторяя:

– Мне пришлось вернуться, мне пришлось вернуться.

– А я хотел, чтобы ты вернулась, – сказал он и дотронулся до нее.

Она истекала влагой. Скользя в ней взад-вперед, он говорил:

– Обожаю смотреть как я раню тебя там, внизу, раню, как ножом.

После чего он вонзился в нее, чтобы ощутить тот оргазм, от которого она до этого отказалась.

Уходя от него, она была счастлива. Могла ли любовь превратиться в пламя, которое бы не сжигало, как пламя святых индусов? Или Элена научилась ходить по углям и при этом не обжигаться?

Баск и Бижу

Стояла дождливая ночь, улицы превратились в зеркала и отражали все. У Баска при себе было тридцать франков, и он чувствовал себя богачом. Люди говорили ему, что он хороший художник со своей собственной наивной и примитивной манерой письма. Они не знали, что он срисовывает с почтовых открыток. За последнюю работу он получил тридцать франков. Он был в восторге и намеревался отметить это событие, а потому находился в поиске одного из тех красных фонарей, которые означали наличие женщин.

Ему открыла женщина с внешностью доброй матушки, однако вопреки видимому добродушию глаза у нее были холодные. Она опустила взгляд на его ботинки, потому что с их помощью могла прикинуть, насколько туго набит кошелек гостя. После чего уже ради своего собственного удовольствия осмотрела гульфик на брюках. Лица ее не интересовали. Вся жизнь ее была посвящена сделкам с именно этой частью мужской анатомии. Ее большие глаза, по-прежнему ясные, так проникновенно смотрели на брюки, как будто она могла догадаться о размере члена каждого мужчины. Это был профессиональный взгляд. Она более других хозяек борделей старалась подыскивать соответствующую девушку соответствующему клиенту. Как правило, она предлагала конкретных девушек. Глазомер у нее был ничуть не хуже, чем у перчаточника. Она умела измерять своих клиентов по брюкам и подбирала для них подходящие калибры. Какое удовольствие, если окажется слишком просторно или если форма чересчур узка? Маман чувствовала, что современные люди крайне плохо понимают значение калибра. Она была не прочь поделиться своим знанием, однако мужчины и женщины оказывались теперь более небрежными и менее точными, чем она. Когда мужчина осознавал, что попал туда, где для него слишком много места, что это ничуть не лучше, чем слоняться по пустой квартире, он пытался максимально оправдать свой поступок. Он запускал член в плавание, как корабль в поисках гавани, не ощущая при этом ни малейшего контакта ни с чем, что могло бы его распалить. Или же он смазывал член слюной и пыжился, стараясь воткнуть его внутрь, так, словно ломился в закрытую дверь и застревал с обеих сторон с ощущением сморщенности и думая только о том, как бы сдержаться и не дать задний ход. А если девушка начинала смеяться от возбуждения или просто делала вид, что возбуждена, он моментально выскакивал за неимением места даже для одного-единственного движения. Человечество позабыло о важности правильно подбирать пары.

Только при более пристальном взгляде на брюки она узнала его. Он разделял ее представление о соответствии между партнерами и плохо поддавался удовлетворению. У него был капризный член. Он отказывался от «почтового ящика» и упирался, если перед ним оказывалась узенькая трубочка. Баск был знатоком и гурманом, когда речь шла о женщинах и сексе. Он предпочитал женщин с бархатной кожей, приятных, сердечных и тесных. Маман рассматривала его дольше, чем прочих клиентов. Он понравился ей, причем вовсе не из-за классического профиля, маленького носа, миндалевидных глаз, гладких, черных волос, стремительной походки и расслабленной манеры двигаться. И вовсе не благодаря красному платку и картузу, браво заломленному набекрень. Да и не по причине его умения соблазнять женщин. Объяснялось это исключительно его королевским pendentif`ом[29]29
  Pendentif (фр.) – подвесок, носимый на цепочке; здесь – пенис.


[Закрыть], его размером, податливостью и неутомимостью, его приветливостью и способностью расти по заданию. Она никогда раньше не видела таких членов. Несколько раз Баск клал его на стол, как будто то был кошелек, и стучал им, требуя внимания. Он вынимал его как самую естественную вещь на свете, так, как многие мужчины снимают пиджак, когда им жарко. Возникало впечатление, что ему просто противопоказано быть взаперти, что ему нужен свежий воздух и восхищение.

Маман всегда охотилась за красивыми членами. Когда в уборную заходил мужчина и расстегивал брюки, ей, как правило, удавалось заметить золотистый член, темно-коричневый или остроконечный, который она предпочитала. На бульварах она частенько обращала внимание на парочки, легкомысленно расстегивавшие брюки, и ее острое зрение позволяло ей заглядывать в темные отверстия. Лучше всего было тогда, когда ей попадался какой-нибудь забулдыга, мочившийся на стену дома. Он просто стоял и задумчиво держал член в руке с таким видом, как будто то была его последняя серебряная вещица.

Можно было решить, что ей достаточно просто смотреть на члены, однако это противоречило истине. Клиенты находили ее привлекательной и познавали добродетели и достоинства этой женщины раньше, чем ее товарок. Она умела извлекать из своей раковинки по-настоящему божественную влагу, что у других женщин получалось разве что искусственным путем. Она могла удовлетворить аппетиты любого мужчины и заставить его ощутить, с каким вниманием с ним обращаются.

Мужчины часто обменивались впечатлениями о чудовищной влажности, которая так и текла из ее влагалища, узкого и имевшего цвет мидии. И хватало ее больше, чем на один раз. Она становилась влажной быстрее своих девушек, влага сбегала по ее ляжкам, благоухая соленой водой, и мужчина воспринимал вторжение в нее как приятное приключение.

Баску приглянулось ее влагалище. Оно было мягким, влажным, теплым и благодарным – наслаждение. Для маман это было все равно что получить выходной, и она отдавалась полностью.

Он знал, что ей вовсе не нужно много времени на то, чтобы подготовиться. Весь день она обшаривала глазами гульфики других мужчин, так что теперь ее взгляд постоянно находился на их уровне. Она рассматривала мятые брюки, которые потом застегивались чересчур поспешно, и хорошо отутюженные, которые еще не успели смяться. И следы любви! Их она замечала с такой легкостью, словно ходила с увеличительным стеклом. Там, где брюки стягивались недостаточно низко, или где член двигался слишком много и укладывался на место в неподходящее мгновение. Блестящее пятно, в котором сверкали зернышки, как расплавленный минерал; в его консистенции присутствовало нечто сладковатое, отчего вещество затвердевало. Красивое пятно, отметинка страсти, которая либо выплескивалась как струйка из фонтана, либо накрепко прилеплялась слишком рьяной и возбужденной женщиной. Маман была не прочь продолжать там, где другие начинали. Она была очень впечатлительна, и пятнышко бередило ее влагалище при ходьбе. Оторванная пуговица побуждала ее воспринимать мужчину как добычу. Иногда, находясь в толпе, она отваживалась на прикосновение. Руки у нее были быстрыми и ловкими, как у вора. Она никогда не шарила и всегда попадала в нужное место, пониже ремня, где была мягкая шишечка, а то и неожиданная твердость.

В метро, по ночам, в дождливую погоду, на бульварах, кишащих людьми или в танцевальных ресторанах она обожала наблюдать и возбуждаться. Много раз ей приходилось замечать распухающий ответ. Ей снилась целая армия, выстроенная во фронт и демонстрирующая то единственное оружие, которым ее можно было завоевать. Она грезила о такой армии. Она была генералом и шла вдоль строя, вручая знаки отличия длинным и красивым членам и останавливаясь перед всяким мужчиной, поражавшим ее воображение. Ах, вот бы быть Екатериной Великой, награждать каждого поцелуем своего жадного рта точно в кончик и вкушать первый выступающие капли!

Самое сильное впечатление ждало ее однажды весенним утром, когда она стала свидетельницей парада шотландских солдат. Будучи в баре, она подслушала разговор, зашедший о шотландцах.

– Они начинают с совсем юного возраста и учатся ходить по-особенному. Это очень трудно. Существует такой специальный coup de fesse[30]30
  Буквально – «толчок ягодицей» (фр.).


[Закрыть], определенное движение, поворачивающее бедра и поясную сумку. Если поясная сумка не ходит ходуном, значит движение выполняется неправильно. У них шаг сложнее, чем балетное па, – сказал мужчина.

Маман подумала: всякий раз, когда двигается сумка и юбка, в движение приходит и все то, что находится под этим. И ее старое сердце вздулось при мысли о том, что все покачивается одновременно. Вот она, настоящая армия мечты! Она бы хотела следовать за таким войском, каким бы ни было при этом ее положение. Ать, два, три. Воображение уже опьяняло ее, когда мужчина в баре добавил:

– А под низ они ничего не поддевают.

Без всего! Эти взрослые, статные и полные жизни мужчины! Они высоко держали головы, а под юбками у них были голые ноги – но тогда они такие же доступные, как и женщины! Большие прекрасные мужчины, соблазнительные, как женщины, и голые под юбками. Маман возжелала стать камнем на мосту, чтобы на нее наступали, а она бы смотрела вверх на скрытые «поясные сумки», раскачивающиеся при каждом шаге под юбками. Она почувствовала, что задыхается. В баре было слишком жарко. Она должна во что бы то ни стало выйти на свежий воздух.

Она наблюдала за прохождением парада. Каждый шаг шотландцев был словно шагом в ее теле, настолько она возбудилась. Ать, два, три. Это был танец по ее животу, дикий и ритмичный, а поясные сумки покачивались, как волосы на лобке. Она сделалась жаркой, как июльский полдень. Она думала только о том, чтобы пробраться вперед всех зрителей, встать на колени и сделать вид, будто падает в обморок. Однако она не видела ничего, кроме ног, исчезавших под шерстяными юбками. Позднее, лежа прислонившись к ногам полицейского, она вращала глазами, словно с ней вот-вот должен случиться припадок. Ах если бы солдаты решились маршировать прямо по ней!

Таким образом она никогда не утрачивала вдохновения и всегда была наготове. По вечерам ее тело было мягким, как будто весь день пролежало на слабом огне.

Взгляд маман переходил с клиентов на работавших у нее женщин. Их лица тоже не привлекали ее внимания – только то, что находилось ниже пояса. Прежде чем женщины надевали сорочки, она просила их повернуться и легонько шлепала, проверяя, расслабилось ли тело.

Она знала, что Мели может так обнять мужчину, что ему покажется, будто его одновременно ласкает множество женщин. Другая была ленива и делала вид, что спит, отчего стеснительные мужчины становились дерзкими. Она заставляла их трогать и исследовать себя, и при этом они чувствовали, что не подвергаются никакой опасности. Ее роскошные формы скрывали интимные местечки в складках и шахтах, и она вяло позволяла нетерпеливым пальцам отыскивать их.

Знала маман и стройную темпераментную девушку, которая накидывалась на мужчин, заставляя их чувствовать себя жертвами обстоятельств. Она пользовалась большой популярностью среди мужчин, страдавших чувством вины. Они давали себя насиловать и очищали совесть. Они могли сказать своим женам: она навалилась на меня и принудила делать то-то, или в таком духе. Они ложились, а она садилась на них верхом, как на лошадь, и пришпоривала до наступления неизбежной реакции, прижимаясь к ним, или нежно двигаясь взад-вперед, или медленными кругами. Сильными коленями она сдавливала бока своей поверженной добычи и сидела, как изящный всадник, который поднимается и опускается, сосредоточивая весь свой вес в середине тела, не забывая подстегивать мужчину, чтобы он двигался поживее, и чувствовала ту животную силу, которая пульсировала у него между ног. Она пришпоривала его до тех пор, пока с него не начинала хлопьями падать пена, после чего веревками и ударами побуждала к еще более сумасшедшей скачке.

Отдавала маман себе отчет и в той привлекательности, которой обладала Вивиан, приехавшая с юга Франции. Тело ее было как раскаленные угли и могло распалить даже самое холодное тело. Она понимала значение напряжения и затишья. Начиналось все с важной церемонии, когда она сидела на биде и подмывалась. Садилась она на это маленькое приспособление верхом, раздвинув ноги, так что были видны ее большие ягодицы и прямо над ними – улыбчивые ямочки. Ее золотисто-смуглые бедра были широкими и упругими, как круп цирковой лошади. Когда она сидела таким образом, все ее линии приобретали округлость. Если мужчине надоедало наблюдать за ней сзади, он мог встать перед ней и посмотреть, как она споласкивает волосы в паху и промежность и как осторожно намыливает срамные губки. Сначала она была покрыта мыльной пеной, потом водой, так что под конец срамные губки приобретали розовый сверкающий оттенок. Время от времени она со спокойным видом обследовала их. Если в тот день у нее уже побывало много мужчин, губки выглядели слегка припухшими. В такие дни Баск очень любил на нее смотреть. Она аккуратно вытиралась, чтобы не сделать еще хуже.