Текст книги "Шпион в доме любви. Дельта Венеры"

Автор книги: Анаис Нин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Тут произошло нечто странное. Когда Джордж склонился к ее лону, чтобы насладиться его красотой, она затрепетала, и он чуть не закричал от радости.

– Разденься, – пробормотала она.

Он снял с себя все. Он знал, как привлекательно выглядит, когда обнажен. Раздетым он чувствовал себя лучше, чем в одежде, потому что занимался спортом, плавал, бегал и лазил по горам. Теперь он знал, что может удовлетворить ее.

Она смотрела на него.

Понравился ли он ей? Была ли она больше возбуждена, когда он склонился над нею? Он не знал. Он хотел ее так сильно, что попытался дотронуться кончиком члена. Однако она остановила его и принялась целовать и ласкать. Она так рьяно взялась за дело, что теперь он сам мог целовать и ласкать ее, сколько угодно.

Он был одержим идеей обследовать каждый уголок ее тела. Он раздвинул пальцами срамные губки и наслаждался видом ее блестящей кожи, ее влажностью и волосками, кудрявившимися вокруг его пальцев. Рот его сделался жадным, словно то был половой орган, готовый ласкать сколь угодно долго, лишь бы познать до сих пор неведомую сладость. Целуя с растущим желанием ее кожу, он снова почувствовал, что она дрожит. Тогда он оттолкнул женщину от своего члена, опасаясь, как бы она не кончила, целуя его, и тем самым обманула надежды на вторжение. Они словно упивались кожей друг друга и никак не могли насытиться. Губы их слились, языки сплетались.

Теперь она была возбуждена по-настоящему. Было похоже на то, что его медленные атаки способствовали этому. Глаза женщины сверкали, а сама она все рассматривала его. В конце концов он овладел ею. Она уже как будто не могла больше ждать и открыла прелестными пальчиками срамные губки. Даже тогда он сдержал оргазм, чтобы она могла как следует прочувствовать его в себе.

Вдруг она указала на зеркало и сказала:

– Смотри, совсем не похоже, что мы занимаемся любовью, похоже просто, что я сижу у тебя на коленях. Противный, ты все время был во мне и дрожишь. Ах, я не могу больше этого терпеть, не могу делать вид, как будто ты не во мне. Я сгораю. Ну давай же, входи в меня!

Она набросилась на него и стала производить на члене круговые движения. Это возбудило ее настолько, что она закричала. В это мгновение Джордж кончил с силой, от которой чуть не лопнуло его тело.

Когда он уходил, она не поинтересовалась, как его зовут, хотя совокупление у них получилось страстным. Не попросила она его и вернуться. Она только поцеловала его чувственные губы и отослала восвояси. На протяжении многих месяцев воспоминание о той ночи не покидало Джорджа, и другие женщины не могли его развеять.

Однажды он повстречал друга, который заработал уйму денег на статьях и пригласил его пропустить стаканчик. Тот поведал Джорджу фантастическую историю об одном событии, участником которого оказался сам. Сидит он, мол, за стойкой в баре, пьет, а тут подходит к нему некий весьма элегантный господин и спрашивает, не желает ли он взглянуть на невероятно соблазнительную сцену. Будучи страстным любителем подглядывать, приятель Джорджа тотчас же согласился. Его отвезли в какой-то мистический дом и провели в роскошные апартаменты, где он просидел притаившись в темной комнате и все наблюдал за тем, как нимфоманка забавляется со своим весьма талантливым и сильным любовником.

У Джорджа забилось сердце.

– Как она выглядела? – спросил он.

Приятель описал ту самую женщину, с которой его свела судьба, и даже вспомнил, что на ней было сатиновое платье. Описал он и кровать под балдахином, и зеркала, и все-все. За возможность наблюдать он заплатил сто долларов, однако представление стоило этих денег и продолжалось много часов.

Бедный Джордж. Несколько месяцев он бегал от женщин. Он не мог поверить в такую гнусность, и его преследовала навязчивая мысль о том, что у всех женщин, приглашавших его к себе домой, за занавесками прячется зритель.

Элена

Ожидая поезда на Монтрё, Элена рассматривала людей на перроне. Отправляясь в путешествие, она всякий раз испытывала одно и то же чувство любопытства и надежды, как бывает, когда сидишь в театре, а занавес должен вот-вот подняться – то же нервозное состояние ожидания.

Она выбирала разных мужчин, с которыми была бы не прочь поболтать, и размышляла о том, отправятся ли они вместе с ней на поезде или они пришли просто кого-то проводить. Желания ее были смутными и поэтичными. Если бы ее спросили напрямик, чего ей хочется, она бы ответила:

– Le merveilleux[22]22
  Прекрасного (фр.).


[Закрыть].

Это был голод, не проистекавший от какой-то определенной части тела. Когда она критиковала одного недавно встреченного писателя, кто-то сказал ей:

– Ты не видишь его таким, каков он на самом деле, ты вообще не видишь никого такими, какие они есть в действительности. Все люди обречены на то, что будут расстраивать тебя, потому что ты ждешь кого-то определенного.

Она жила ожиданием определенного – всякий раз, когда открывалась дверь, всякий раз, собираясь на вечеринку или находясь в окружении многих людей, всякий раз, отправляясь в кафе или театр.

Никто из мужчин, выбранных ею и отнесенных к разряду привлекательных, не сел в поезд. Она принялась за чтение книжки, которую захватила с собой в до-рогу. Это был «Любовник леди Чаттерлей».

Впоследствии она не могла вспомнить о той поездке ничего, кроме навязчивого ощущения физического тепла, как будто она выпила целую бутылку вина годичной выдержки, и гнева по причине обнаружения тайны, которая представлялась ей преступно умалчиваемой от человечества. Прежде всего она поняла, что никогда не переживала ничего из описываемого Лоуренсом, а потом – что как раз этого и жаждет. Однако осознала она и еще кое-что. Что-то создало в ней незыблемую преграду именно этим чувствам, выработало склонность спасаться бегством, стоило ей только пережить что-нибудь сентиментальное или чувственное. Много раз она уже подходила к самому краю, но потом сбегала. В том, что она не познала ни одного из этих переживаний, была исключительно ее собственная вина.

В ней была заключена отторгнутая женщина, героиня книги Лоуренса, женщина, иногда обнажавшаяся в ней и теперь готовая кого-нибудь встретить; она была готова, как будто приняла тысячу ласк.

В Ко с поезда сошла уже другая женщина. Правда, это было не совсем то место, которое она хотела бы видеть исходным пунктом своего путешествия. Ко было отрезанной от внешнего мира верхушкой горы, у подножья которой растекалось Женевское озеро. Была весна, снег начал таять, и пока маленький поезд взбирался по горному склону, Элену раздражал этот черепаший шаг, медлительность швейцарцев, ленивые движения животных и тяжелый, неподвижный пейзаж – и все это именно тогда, когда ее собственное настроение и чувства походили на новорожденные ручьи. Она не хотела задерживаться здесь надолго. Только передохнуть до выхода ее следующей книги.

От станции она направилась к пастушьему домику, напоминавшему избушку из сказки, а женщина, открывшая ей дверь, оказалась вылитой ведьмой. Она уставилась на Элену угольками глаз, подумала и пригласила войти. Элене показалось, что весь дом построен как раз для нее и что двери и мебель меньше обычных. Это не было никакой навязчивой идеей, потому что женщина повернулась к ней и сказала:

– Я подрезала ножки стульям и столам. Вам нравится мой домик? Его зовут Казуца – по-румынски это означает «маленький дом».

Элена споткнулась о груду снегоступов, курток, меховых шапок и палок, валявшихся при входе. Когда-то они выпали из шкафа да так и прописались на полу. На столе стояли тарелки, оставленные там еще с завтрака.

Когда ведьма стала подниматься по лестнице, ее туфли застучали, как деревянные башмаки. Голос у нее был мужской, а над верхней губой залегла тень, смахивавшая на усики мальчика-подростка. Голос был низкий и настойчивый.

Она показала Элене ее комнату. Комната выходила на террасу, разделенную бамбуковыми перегородками и такую же широкую, как сам дом, смотревший на озеро. Скоро Элена уже лежала на солнце, хотя загорать она вообще-то никогда не любила. От этого у нее возбудилось и нагрелось все тело. Иногда она ласкала себя. Потом она закрыла глаза и стала представлять сцены из «Любовника леди Чаттерлей».

В последующие дни она стала предпринимать долгие прогулки. Возвращалась она к завтраку всегда с опозданием. Из-за этого madame Kazimir сердито взирала на нее и молчала, когда накрывала на стол. Каждый день к хозяйке наведывались люди, намеревавшиеся обсудить вопрос денег, которые она задолжала за дом, и грозившие продать его. Было совершенно очевидно, что если она потеряет дом, защищавший ее как щит, ей останется только умереть. Тем не менее она отваживала тех гостей, которые ей не нравились, и отказывала в постое мужчинам.

В конце концов она уступила семье, состоявшей из супружеской пары и маленькой девочки. Они прибыли как-то утром прямо с поезда и были очарованы фантастическим видом Казуцы. Вскоре они уже сидели на террасе по соседству с комнатой Элены и завтракали на солнцепеке.

В один прекрасный день, поднимаясь на задах дома в гору, она повстречала мужа. Тот шел быстро, а когда они поравнялись, улыбнулся ей и промчался дальше, словно его преследовали враги. Чтобы как следует загореть, он снял рубашку и обнажил красивый золотистый торс с рельефом мышц. Лицо его казалось молодым и живым, хотя волосы уже начинали седеть. Глаза его были почти как у нечеловека и напоминали яростным, авторитетным и гипнотизирующе-неподвижным взглядом глаза укротителя зверей. Подобные глаза встречались Элене среди альфонсов из кварталов Монмартра, где они стояли на углах улиц, повязав на шеях пестрые платки.

Если бы не глаза, внешность его можно было бы назвать аристократической, а в движениях ощущалась юношеская невинность. Шел он, слегка покачиваясь, как будто был навеселе. Вся его сила сосредотачивалась во взгляде, который он бросил на Элену, невинно улыбнувшись и пройдя мимо. Она замерла, готовая рассердиться на искренность, читавшуюся в этих глазах. Однако моложавость его взгляда оказалась сильнее мелькнувшей в них угрозы и зародила в Элене чувство, которое она не могла объяснить, но которое заставило ее оглянуться.

Возвратившись в Казуцу, она почувствовала себя отвратительно и захотела уехать. Механизм бегства уже пришел в действие и вынудил ее признать, что приближается некая опасность. Она начала было подумывать о том, чтобы вернуться в Париж, однако осталась.

Внезапно разлаженный рояль, стоявший в гостиной, скрипнул, и из него посыпалась музыка. Ноты, то и дело коробившие слух своей фальшивостью, складывались в аккомпанемент, который можно услышать в захудалых барах. Элена улыбнулась. Незнакомец откровенно забавлялся. Он колдовал над инструментом и заставлял его звучать совершенно отлично от того впечатления, которое оставлял его мещанский вид – это была уже вовсе не та музыка, что до сих пор исполнялась на нем маленькими швейцарскими девочками с длинными косичками.

Дом сразу ожил, и Элене захотелось танцевать. Тут музыка прекратилась, однако успела заставить Элену почувствовать себя механической куклой, заведенной ее нотами. Она в полном одиночестве кружилась по террасе, как волчок. Неожиданно она услышала над самым ухом мужской голос, говоривший:

– Так значит, в доме все-таки есть живая душа!

Он спокойно смотрел на нее через щели в бамбуковой перегородке, и она увидела, что тело его прижимается к жердям, как зверь к клетке.

– Нет желания прогуляться со мной? – спросил он. – В этом месте мертво, как на кладбище. Это дом смерти, и мадам Казимир всех нас делает каменными. Она хочет превратить нас в сталактиты. Свисая с потолка, мы имеем право ронять в ту или иную сталактитовую дырку по капле в час.

Она пошла гулять с соседом. Первое, что он сказал, было:

– Ну вот, вы уходите из дома, чтобы прогуляться и вернуться обратно. Нельзя так поступать. Это одно из серьезнейших преступлений. Я верую в то, что нужно быть мужественной.

– Люди доказывают свою храбрость по-разному, – ответила она. – Я, как правило, поворачиваю обратно, иду домой и пишу книгу, от которой потом страшно тошнит цензуру.

– Это означает использовать талант не по назначению, – сказал он.

– Я пользуюсь своей книгой как динамитом и несу ее туда, где хочу произвести взрыв, и таким образом пробиваю себе путь!

Только она произнесла эти слова, как в горах, там, где строили новую дорогу, послышался взрыв. Они дружно рассмеялись.

– А, так вы писательница, – сказал он. – Ну а я – человек на все руки: художник, писатель, музыкант и скиталец. Жену и ребенка я взял напрокат для камуфляжа. Я был вынужден одолжить у приятеля его паспорт, а ему пришлось одолжить мне свою супругу и малыша. Без них я бы здесь не очутился. Я обладаю даром возбуждать французскую полицию. И вовсе не потому, что я укокошил мою жену-партнершу, хотя сделать это стоило уже за одно то, что она меня провоцировала. Подобно многим революционерам слова я выступал со слишком многочисленными и слишком громкими речами в том самом кафе, где одним из моих самых рьяных слушателей был одетый в штатское детектив. Как он слушал! Я всегда выступаю с самыми сильными речами, когда пьян.

– Вы никогда меня не слышали, – продолжал он. – Вы не ходите в кафе. Самая привлекательная женщина та, которую не встретишь в толкотне кафеен, когда она тебе понадобилась, ее нужно искать и находить под покровами ее рассказов.

Продолжая говорить, он ни на мгновение не сводил с нее улыбающихся глаз. Эти глаза приковывали Элену своим точным знанием о ее стремлении исчезнуть и действовали как катализатор. Они пригвождали ее к месту, а ветер между тем раздувал юбку, как будто то была юбка танцовщицы, и овевал ее ноги, отчего возникало впечатление, что женщина вот-вот улетит. Он знал о ее способности становиться невидимой. Однако он был сильнее ее и заставлял оставаться, пока ему этого хотелось. Освободилась она лишь тогда, когда он отвернулся. Но ускользнуть от него она не могла по-прежнему.

После трех часов прогулки они легли на груду еловых иголок недалеко от горной избушки. До них доносились звуки механического клавесина.

Он улыбнулся спутнице и сказал:

– Вот было бы замечательно провести здесь несколько дней! Вы бы не отказались?

Он не мешал ей спокойно курить, лежа на еловых иголках. Она не отвечала и только улыбалась.

Потом они вошли в горную избушку, где он заказал обед и комнату. Еду надлежало подать прямо в комнату. Вел он себя невозмутимо, и его распоряжения не оставляли места возражениям. Его решительность в мелочах убеждала Элену в том, что не позволит он остановить себя и тогда, когда речь зайдет о важных вопросах.

Она не испытывала ни малейшего желания повернуться и покинуть его. Она ощущала растущее возбуждение, понимая, что вот-вот должна пережить нечто, что совершеннейшим образом изменит ее существование и поставит в полную зависимость от незнакомого человека. Они даже не знали имен друг друга. Когда он взглянул на нее, она почувствовала себя уже голой и беззащитной, а когда они стали подниматься по лестнице, Элена задрожала.

Когда они переступили порог комнаты с огромной резной кроватью, Элена сначала прошла на балкон. Мужчина последовал за ней. Она почувствовала, что его первая попытка сближения будет такой, что от нее окажется невозможно уклониться. Она ждала. Однако то, что произошло дальше, обмануло все ее ожидания.

Мешкала не она, мешкал он, чья сила воли привела ее сюда. Он вдруг размяк, смутился и утерял всякую решительность, стоя перед ней и бормоча с обезоруживающей улыбкой:

– Вы понимаете, что вы – моя первая настоящая женщина, женщина, которую я могу полюбить? Я вынудил вас сюда прийти. Теперь я хочу удостовериться в том, что вы не откажетесь здесь остаться. Я…

Это признание своей слабости наполнило Элену неведомой ей нежностью. Он овладел собой перед ней и перед той мечтой, которая возникла между ними. Нежность переполнила Элену, и она первой подошла и поцеловала его.

Он взял ее за груди и тоже поцеловал. Она почувствовала его зубы. Он поцеловал ее в шею, туда, где пульсировала жилка, а потом, обхватив ладонями голову, словно хотел оторвать ее от тела, поцеловал в горло. Она зашаталась от желания, чтобы он взял ее полностью. Продолжая целовать, он раздел ее. Одежда падала на пол, а они все стояли и целовались. Не глядя на Элену, он перенес ее на постель, покрывая поцелуями лицо, волосы и шею.

Ласки у него были как у дикого зверя, то нежные и робкие, а то яростные, как выражение его глаз. Было что-то животное в его руках, ласкавших все ее тело, хватавших за лоно и волосы, которые он словно хотел оторвать, как если бы под его пальцами была земля и трава.

Когда она прикрыла глаза, у нее возникло ощущение, что у него множество рук, которые трогают ее всюду, и ртов, так торопливо целующих ее в то время, как по-волчьи острые зубы впиваются в самые мясистые части тела. Он лежал на ней совершенно голый. Она упивалась его весом, упивалась тем, что он сминал ее. Она хотела ощущать его тело в полный рост. Иногда она вздрагивала всем телом. Он нашептывал ей, чтобы она подняла ноги и дотронулась коленями до подбородка, чего она никогда прежде не делала. Он шептал, чтобы она легла на него животом, и ласкал ей спину. Лежа на спине и выжидая, он все время оставался в ней.

Вскоре она отстранилась и стала полулежа замутненным взором из-под спутавшихся волос рассматривать его. Она легла на него так, чтобы ее губы пришлись против члена и обцеловала его вокруг. Он вздыхал, а член при каждом поцелуе вздрагивал. Он положил руку ей на голову и надавил, так что член вошел в рот. Он продолжал держать ее так, пока она двигалась вверх-вниз по стволу, чтобы в конце концов упасть лицом ему на живот со вздохом невыносимого желания и привкусом семени во рту.

Она не могла смотреть на него так же, как смотрел на нее он. Ее глаза заволокло от возбуждения. Стоило ей только на него взглянуть, как она начинала трогать его и ласкать руками, губами или всем телом. Она с животным наслаждением терлась об него. Потом легла рядом и стала водить кончиком пальца по линиям его рта, словно хотела создать рот заново, как слепой, пытающийся признать человека по форме губ, носа или глаз. Слепой, который хочет прочувствовать его кожу, длину волос и то, как они растут за ушами. Она проделывала это легкими движениями, а потом вдруг сделалась грубой и впилась в него пальцами, будто желая убедиться в реальности его существования.

Эти чувства, обуявшие два тела, которые вот-вот должны были, открыть друг друга, постепенно уснули под наркозом столь многих прикосновений. Движения стали медленными и сонными, руки отяжелели, а рот мужчины оставался приоткрытым.

Элена истекала влагой. Он проник в нее. Он положил ее на себя, ноги к ногам, чтобы видеть, как он входит и выходит из нее, и чтобы она видела его. Они наблюдали за тем, как их тела движутся в едином ритме навстречу оргазму. Он ждал ее и следил за ее движениями.

Она не стала двигаться быстрее, и тогда он переложил ее на спину и склонился над ней. Его толчки сделались яростнее. Член проникал в нее на всю длину и выскальзывал обратно. Она ощущала, как в ней пробуждаются новые клетки, новые пальцы и новые рты, принимавшие его и двигавшиеся ритмично вместе с ним. Она возбуждалась все сильнее и сильнее, как будто его толчки зарождали в ней неведомые доселе чувства. Она задвигалась быстрее, торопя оргазм, и когда он это увидел, то подстроился под нее и попытался словами, руками и, наконец, ртом сделать так, чтобы она кончила вместе с ним. Их языки сталкивались в такт с половыми органами, и оргазм от ее рта передался влагалищу, заставив Элену одновременно застонать, зарыдать и засмеяться от счастья за свое тело.

Когда она возвратилась в Казуцу, мадам Казимир отказалась разговаривать с ней. Она ходила и молчала, однако недовольство ее было настолько очевидно, что чувствовалось во всем доме.

Элена отложила возвращение в Париж. Пьер не мог вернуться. Они встречались каждый день, а несколько раз провели вдали от Казуцы всю ночь. Так продолжалось десять дней, пока побеседовать к ним не приехала одна женщина. Она появилась вечером, когда ни Элены, ни Пьера дома не оказалось, так что говорить ей пришлось с его женой. Беседа их проходила при закрытых на замок дверях. Мадам Казимир пыталась подслушать, о чем идет речь, однако они заметили ее через одно из окошек.

Женщина была русская и необыкновенно хороша собой, с темно-синими глазами и темными волосами, обрамлявшими египетские черты лица. Говорила она немного, однако было видно, что она нервничает. Когда утром Пьер вернулся домой, она еще была там. Он был явно удивлен. Элена ощутила необъяснимый, сковывающий страх и с самого начала стала бояться женщину. Она почувствовала, что их любовь находится под угрозой. Однако когда она встретила Пьера через несколько часов, он объяснил, что это связано с его работой и что женщина приехала сообщить, что ему нужно отправляться дальше. Речь шла о каком-то деле, которое ждало его в Женеве. Из Парижа его вызволили при том условии, что он с этого момента будет исполнять все поручения, которые получит. Он не сказал: «Поехали со мной в Женеву». Она ждала продолжения.

– Сколько тебя не будет?

– Не знаю.

– Тебе придется быть с… – Она не смогла выговорить ее имя.

– Да, она руководитель.

– Пьер, если я тебя больше не увижу, так скажи мне хоть правду.

Однако ни выражение его лица, ни слова, казалось, уже не принадлежат тому человеку, которого она так хорошо знала. Было такое впечатление, что он сказал то, что ему разрешили, и ни на йоту больше. Он утратил весь свой авторитет. Он говорил так, как будто его подслушивали. Элена молчала. Тогда он подошел к ней и сказал:

– Я не люблю и никогда не любил ни одной женщины. Я люблю только свою работу. С тобой я был в опасности. Из-за того, что мы разговаривали друг с другом и были так во многом близки, я задержался и забыл о работе.

Она повторяла эти слова про себя множество раз. Она помнила его лицо, когда он произносил их, помнила глаза, которые перестали видеть только ее, – он стал мужчиной, который подчиняется приказам и равнодушен к страсти и любви.

Пьер, которому более, нежели кому бы то ни было, удалось вывести ее из жизни взаперти и в изоляции, которую она бы наверняка вела, более, чем кто бы то ни было, напугал ее и заставил сомневаться. Она стала еще несчастнее, чем всегда, потому что никогда прежде ей не приходилось быть такой счастливой и с такой полнотой отдаваться чувству.

Она ни секунды не сомневалась в его словах и вовсе не собиралась следовать за ним по пятам. Она уехала из Казуцы раньше него. Сидя в поезде, она вспоминала его лицо, такое открытое и уверенное и вместе с тем такое уязвимое и податливое.

Самым плохим в ее нынешнем положении было то, что теперь она уже не могла втянуться в себя, закрыться от мира снаружи, ослепнуть, оглохнуть и предаваться мечтам, как она делала в детстве. Она боялась, что с ним что-нибудь случится, поскольку жизнь его была полна опасностей. Она понимала, что овладел он не только ее телом, но и разумом. Всякий раз, когда она думала о его коже, о волосах, выгоревших и ставших золотистыми на солнце, о его спокойных зеленых глазах, моргавших лишь в то мгновение, когда он склонялся над ней, чтобы поцеловать сильными губами, ей делалось больно, такую власть имела над ней одна только мысль о нем.

После многих часов мучений, настолько невыносимых, что Элена чуть не сошла с ума, она вдруг странным образом утеряла всякую чувствительность и забылась легким сном. В ней как будто что-то сломалось, и она перестала ощущать как боль, так и радость. Она утратила чувства, и вся поездка представлялась ей теперь нереальной. Ее тело снова было мертво.

После восьмилетней разлуки в Париж вернулся Мигуэль. Вернуться-то он вернулся, однако не принес Элене ни радости, ни развлечения, потому что олицетворял ее первое поражение. Мигуэль был ее первой любовью.

Когда произошла их первая встреча, они были просто двумя детьми, двоюродными братом и сестрой, которые не знали, чем бы заняться во время огромного семейного обеда среди множества дядь и теть. Мигуэль чувствовал магнетическое влечение к Элене, следовал за ней тенью и слушал все, что она говорит, – слова, которые не мог услышать никто, кроме него, потому что голос у нее был очень тоненький.

С того дня он стал писать ей письма и навещал во время школьных каникул. То была романтическая связь, и они использовали друг друга как воплощение тех рассказов, которые в этот период читали. Она была всеми героинями, а он – всеми героями.

Когда они встречались, их окружал фантастический мир и они не могли прикоснуться друг к другу. Они вместе парили над повседневностью, движимые одними и теми же чувствами. Первой познала более глубокие эмоции она.

Они вместе отправились на бал, сами не ведая того, как красиво смотрятся. Посторонние, напротив, это заметили. Элена увидела, что все прочие девушки глазеют на Мигуэля и стараются привлечь его внимание.

Она стала присматриваться к Мигуэлю объективно, без той нежности, которую обычно к нему испытывала. Он стоял несколько в стороне, очень высокий, атлетически сложенный юноша, который двигался легко и элегантно, у которого были мускулы и нервы леопарда, его скользящая походка и постоянная готовность к прыжку. У него были ясные зеленые глаза, а при взгляде на кожу возникало ощущение, словно сквозь нее сияет невидимое солнце, делая Мигуэля похожим на светящееся подводное существо. Губы у него были полные и жадные, а зубы идеальные, как у хищного зверя.

Сам он тоже впервые увидел в Элене незнакомку, увидел, что все мужчины хотят ее, увидел ее вечное беспокойство, ее постоянную готовность двигаться легкими шажками – она была легкомысленная, сильная и чертовски привлекательная. Следовать за ней заставляла всех ее природная мощная чувствительность, нечто живое и земное. В противоположность худенькому облику, двигавшемуся с легкостью тюля, рот ее казался особенно наполненным жизнью.

Этот рот, оказавшийся на лице из другого мира, рот, из которого лился голосок, доходивший до самой души, подействовал на Мигуэля так притягательно, что он не захотел делиться своей партнершей по танцам ни с кем из подходивших юношей. И все же в танце он касался только ее. Глаза Элены заставляли его чувствовать себя оказавшимся в ином мире и парализовали, как наркоз.

Она же, танцуя с ним, напротив, ощущала свое тело. Оно стало живой плотью, воспламенявшейся при каждом движении танца. Она желала быть поглощенной его ртом и отдаться необъяснимому опьянению.

Опьянение Мигуэля было другого качества. Он вел себя так, как будто его соблазнило воображаемое существо или мечта. Чем ближе он к ней подступал, тем отчетливее ощущал окружавшее ее табу и замирал перед ней, как перед иконой. Стоило ему оказаться рядом с ней, и он уже чувствовал себя в некотором роде кастратом.

Когда ее тело отвечало на его близость, он не мог ничего другого, как только повторять ее имя: «Элена!». Тут же его руки, ноги и плоть становились ватными, и он уже не мог танцевать. Произнося ее имя, он думал о своей матери и видел ее такой, какой она была, когда сам он был еще маленьким. Он видел ее женщиной, которая больше всех остальных женщин, огромная, колоссальная и по-матерински разбухшая в своем свободном белом платье. Он видел ее груди, в которых находил себе пропитание и к которым после этого еще долго приникал, пока не достиг возраста, когда начинаешь замечать сумрачную, теплую тайну тела.

Всякий раз, когда он видел больших пышных женщин с раздутыми грудями, похожих на его мать, у него возникало огромное желание сосать и кусать их сильно, до боли, прижиматься к ним лицом так, чтобы уже не мочь вздохнуть, и брать в рот соски. Однако никакого сексуального желания он при этом не испытывал.

Когда он впервые встретил Элену, ей было всего пятнадцать, и груди у нее были маленькие, отчего он взирал на нее несколько снисходительно, потому что она не имела форм его матери. У него никогда не возникало желания раздеть ее, и он никогда не думал о ней, как о женщине. Она была мечтой и напоминала ему образы святых, картинки в книгах, изображающие героинь, и портреты женщин.

Половые органы были только у проституток. Он видел женщин такого рода в далеком детстве, когда братья брали его с собой в бордель. Пока братья спали с проститутками, он ласкал их груди и жадно сосал. Однако того, что находилось у них между ног, он боялся. На его взгляд это походило на большой, влажный и голодный рот, который, как ему казалось, он никогда не сможет насытить. Это заманчивое отверстие с губками, твердевшими от прикосновения к ним, отверстие, из которого, словно слюна из изголодавшегося рта, текла влага, пугало его. Женщины представлялись ему жадными и ненасытными существами, и он чувствовал, что его член исчезнет в них навсегда. У проституток, которых ему довелось повидать, были большие половые отверстия с широкими кожистыми губами и громадные ягодицы.

Где еще он мог удовлетворить свою страсть, как не с мальчиками, у которых не было этих опасных отверстии, с мальчиками, обладавшими такими же органами, как он, и потому не пугавшими его, и чьи желания он мог удовлетворить.

Итак, в тот самый вечер, когда Элена испытала влечение, которое пробуждало в ней его тело, он нашел решение своих проблем, мальчика, который давал бы выход его страсти без запретов, страха и сомнений.

Элена, не знавшая ничего о любви между мальчиками, ушла домой и проплакала всю ночь над его недосягаемостью. Она никогда еще не была такой красивой и чувствовала его любовь и восторг. Почему же он не притронулся к ней? Они сделались очень близки, когда танцевали, однако он нисколько при этом не возбудился. Что бы это могло значить? Что это была за тайна, и почему он ревновал, когда к ней подходили с предложениями другие? Почему он следил за юношами, которые хотели потанцевать с ней? Почему он сам не взял ее даже за руку?

И все же они оба очень много думали друг о друге. Элена значила для Мигуэля больше всех прочих женщин, и его стихи, его изобретения и душа принадлежали ей. Единственное, чего он не мог, так это относиться к ней эротически. Скольких мук она бы избежала, если бы знала об этом! Она была слишком деликатной, чтобы спросить его прямо, а он слишком стеснялся, чтобы заговорить первым.

И вот он был здесь, с прошлым, которое знали все, как бесконечную цепь интриг с мальчиками. Он всегда охотился за чем-нибудь новеньким и всегда был не в состоянии получить удовлетворение – такой же очаровательный, как прежде, и окруженный еще более ощутимым сиянием.