Текст книги "Шпион в доме любви. Дельта Венеры"

Автор книги: Анаис Нин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Мы были очень бедны, а кроме того, это считалось частью школьной формы.

– А что еще ты носила?

– Ученические блузки и темно-синие юбки, которые я ненавидела. Мне уже тогда нравилась изящная одежда.

– А что ты надевала под низ? – поинтересовался он таким невинным тоном, словно спрашивал, одевала ли она в дождливую погоду плащ.

– Я уже не помню, в каком именно белье я тогда ходила – помню только, что мне очень нравились рубашки с тесемками. Зимой мне приходилось надевать шерстяные кальсоны. А летом я ходила в белых лифчиках и мамлюках[24]24
  Кружевные штанишки, выглядывавшие из-под подола платья, – названы так благодаря своей похожести на часть одежды египетских воинов-рабов.


[Закрыть], которые терпеть не могла, потому что они были слишком широкие. Я мечтала о плетеных кружевах и часами разглядывала витрины магазинов нижнего белья. Они пленяли меня, и я видела себя в сатине и кружевах. Нижнее белье маленьких девочек едва ли показалось бы тебе возбуждающим.

Однако он говорил, что каким бы белым оно ни было и как бы плохо на ней ни сидело, он запросто может представить, как влюбляется в нее, бегающую в черных, чулочках.

Он спросил, когда она впервые испытала эротическое возбуждение. Когда что-то такое прочла, объяснила она, потом еще, когда каталась с одним мальчиком на санках и при этом он лежал на ней, а кроме того, когда влюблялась в мужчин, знакомых ей только издали. Потому что стоило им приблизиться, как она обнаруживала в них нечто такое, из-за чего они переставали ей нравиться. Ей нравились только незнакомцы: мужчина, которого она видела в окне, или как-то днем на улице, или мужчина, который повстречался ей случайно в концертном зале. После таких переживаний она переставала укладывать волосы, одевалась кое-как в мятую одежду и сидела, как китаянка, которая думает исключительно о незначительных событиях и благородных печалях.

Потом Пьер поведал ей о своей жизни в бытность мальчиком. Он говорил, лежа рядом и держа ее только за руку. Они словно оба утеряли свою взрослую раковину, которая обычно покрывала их действительное существо.

Сейчас, рядом с ним, она снова стала той, какой была ребенком – актриса, живущая грезами, играющая роли и никогда не знающая, что же она в сущности чувствует.

Пьер был бунтарем. Воспитывали его женщины. Отец погиб в море. За воспитание отвечала нянька, в то время как мать проводила жизнь в поисках замены утраченного мужа. У нее не было ни малейшего материнского чувства, и к сыну своему она относилась как к любовнику, сама будучи любовницей прирожденной. Она была с ним невероятно ласкова и каждое утро звала к себе в постель, еще хранившую следы недавно спавшего здесь мужчины. Они вместе завтракали прямо в постели. Нянька подавала кушанья, хотя ее всегда коробило при виде мальчика, лежащего рядом с матерью на том самом месте, где только что лежал посторонний.

Он любил роскошные формы матери. Она носила прозрачное кружевное белье и нижние юбки, подчеркивавшие линии ее фигуры. Ему нравились ее покатые плечи, изящные ушки и миндалевидные глаза с насмешливым блеском. Он любил ее руки с прозрачной кожей под широкими складками рукавов. Ее единственной заботой было то, как превратить каждый день в праздник. Она отказывалась иметь дело со скучными людьми и теми, кто заводил разговоры о болезнях и неприятностях. Выбираясь в город, она делала покупки, как к Рождеству, и возвращалась домой с подарками для всей семьи. Себе она покупала бесполезные предметы роскоши, которые скапливались у нее грудами и валялись до тех пор, пока она их не раздаривала.

В десять лет он уже знал все, что требуется для жизни в окружении многих любовников. Он помогал матери приводить себя в порядок и следил за тем, чтобы она пудрила подмышки и надевала пуховку между грудей и под платье. Он смотрел, как она выходит из ванной в полураспахнутом кимоно, с голыми ногами, а потом сидел и наблюдал, пока она натягивала длинные чулки. Ей нравилось то, что подвязки расположены высоко, так что чулки почти дотягиваются до бедер. Одеваясь, она рассказывала ему о том человеке, с которым собиралась встретиться: один был аристократ, другой – обаяшка, третий – такой естественный, четвертый – просто гений, словно когда-нибудь ему придется стать для нее ими всеми одновременно.

Когда ему исполнилось двадцать, она попыталась помешать сыну познать других женщин и была даже против того, чтобы он посещал бордель. То, что он предпочитает женщин, похожих на нее, оставляло мать равнодушной. Оказываясь в борделе, он просил проституток медленно одеваться и надевать изысканное белье, отчего у него возникало неопределенное и своеобразное ощущение сладострастия, того самого сладострастия, которое он испытывал от общения с матерью. Эта церемония требовала кокетства и с особой тщательностью подобранной одежды. Проститутки с улыбкой выполняли все, о чем он их просил. Во время представления он вдруг загорался таким диким желанием, что срывал с них одежду и брал так, как будто насиловал.

Были у него и другие переживания, но о них он тогда ничего Элене не сказал. Он рассказал ей только о своем детстве, своей неопытности и своих отклонениях.

Бывали дни, когда в его памяти всплывали самые эротические мгновения прошлого. Они оказывали влияние на каждое его движение и придавали глазам выражение тревоги, на что Элена обратила внимание еще во время их первой встречи. Из-за этого выражения рот его становился расслабленным и податливым, а лицо говорило о том, что ничто человеческое ему не чуждо.

Она представляла Пьера вместе с одной из его шлюх человеком, который сознательно ищет бедность, грязь и нищету как единственную возможную основу для определенных действий. В нем проявлялся преступник. Человек, который мог пить трое суток подряд и предаваться чему угодно, как будто это переживание последнее в его жизни, который хотел ту или иную чудовищную женщину, потому что она немыта, потому что до него ее имели сотни мужчин и потому что речь ее сплошной поток мерзостей. То было страстное желание уничтожить и принизить себя самого, слушать брань толпы, быть вместе со шлюхами и подвергаться опасности. Он был схвачен во время облавы на наркоманов и арестован за сутенерство.

Пристрастие к анархии и испорченности делало его иногда похожим на человека, который не остановится ни перед чем, и это заставляло Элену по-прежнему не доверять ему. Вместе с тем он прекрасно понимал, что ее привлекает все демоническое и развратное, что ей непреодолимо хочется издеваться и надругаться над идеальным представлением о себе самой. Однако из-за любви к ней он не хотел, чтобы она делала это вместе с ним. Он боялся привить ей вкус к распутству и потерять ее, потому что ей захочется то, чего он не сможет ей дать. Поэтому разврату такого рода они предавались довольно редко. Она не желала ничего знать о его прошлом, тогда как он опасался пробудить в ней опасные страсти.

– Я знаю, что ты хочешь научиться любить многих, что я просто был первым и что теперь тебя уже ничто не остановит, потому что ты такая сладострастная, – сказал он.

– Невозможно любить так много разных, – ответила она. – Я люблю эротику, которая включает и любовь. А настоящую любовь нельзя испытывать часто.

Он ревновал ее к будущему, а она его к прошлому. Она осознала, что ей двадцать пять, а ему сорок, и что он пережил многое, от чего уже успел устать и чего она еще не познала.

Когда молчание затянулось и она увидела на лице Пьера выражение, не невинное, но, напротив, напоминавшее легкую презрительную усмешку в уголках рта, ей стало ясно, что он думает о своем прошлом. Она лежала рядом и рассматривала его длинные ресницы.

Через мгновение он сказал:

– До нашей с тобой встречи я был Дон-Жуаном и не хотел по-настоящему знать женщин. У меня никогда не возникало желания жить с какой-нибудь из них. Я чувствовал, что женщина использует силу своей привлекательности затем, чтобы создавать не любовные отношения, но продолжительные – супружество, например, или во всяком случае совместное житье – которые в конце концов должны привести к той или иной форме покоя и собственности. Это-то меня и пугало – что под оболочкой пылкой любовницы скрывается мещанская душа, ищущая спокойствия и любви. В тебе же меня привлекает то, что ты остаешься любовницей и сохраняешь страстность. Когда ты не чувствуешь расположенности к преодолению множества любовных преград, ты отходишь в сторону. Кстати, ко мне тебя привлекает вовсе не то сладострастие, которое я могу в тебе пробудить. Ты не испытываешь оргазма, если одновременно с этим не удовлетворяются твои чувства. Но ты способна на все. Я ощущаю твою открытость навстречу жизни, и это я пробудил в тебе чувства. Первый раз я расстроен тем, что обладаю способностью пробуждать в женщинах жизнь чувств. Как же я люблю тебя, когда ты отказываешься довольствоваться физическим удовлетворением и выискиваешь другие способы добиться признания! Ты идешь на все, чтобы только сокрушить мое сопротивление сладострастию. Да, поначалу я не мог вынести твоего умения уходить в себя, потому что мне казалось, что я вот-вот разучусь делать это сам.

После этих слов она снова почувствовала в нем то, что не вызывало у нее доверия. Звоня в дверь его квартиры, она всегда думала, дома ли он. Под ковриком в шкафу он обнаружил стопку порнографических книжек, оставленную, вероятно, еще предыдущим жильцом. Каждый день, когда она приходила, он рассказывал ей какую-нибудь историю, стараясь рассмешить. Он заметил, что от этого она только расстраивается.

Он не знал о том, что, когда женщина одновременно испытывает к мужчине эротическое влечение и любит его, чувство становится таким сильным, что доходит чуть ли не до одержимости. В связи с его телом она могла думать только об эротике. Если она видела в какой-нибудь дешевой киношке на одном из бульваров фильм, который ее возбуждал, все это переносилось на Пьера. Она пробовала то новое, что уже успела вкусить. Она начинала нашептывать ему на ухо определенные желания.

Пьер всегда поражался, когда она была готова удовлетворять его и при этом не получать удовлетворения сама. Иногда случалось так, что распутства утомляли его и понижали потенцию, однако он по-прежнему хотел «еще разок». Тогда он возбуждал ее ласками, такими четкими, что они производили впечатление онанизма. Одновременно она трогала его член. Тогда ее движения напоминали движения чувствительного паучка и вызывали скрытые и глубоко затаенные рефлексы. Она медленно смыкала пальцы на его члене и ласкала кожу до тех пор, пока не замечала, как он пухнет, растет и отзывается на ее прикосновения. Это напоминало игру на музыкальном инструменте. Она чувствовала, когда он укреплялся настолько, что мог войти в нее, или когда ей лучше продолжить ласки. Когда он хочет, чтобы она онанировала его, и так отдается сладострастию, что забывает ее стимулировать. Несколько раз он пробовал ласкать ее, но лежал совершенно пассивно, закрыв глаза, словно спал, и прислушивался к растущему возбуждению, проистекавшему от ее движений.

– Ну, ну, – бормотал он. – Ну…

Это означало, что ее движения должны быть быстрее, чтобы не отставать от кипения у него в крови. Пальчики двигались в такт с пульсом, а голос его требовал:

– Ну, ну, ну…

Ослепшая ко всему остальному, она склонялась над ним, так что волосы падали ей на лицо, а рот ее оказывался возле члена, и продолжала ласкать его и всякий раз, когда член попадал в пределы досягаемости ее язычка, облизывала его кончик – пока Пьер не начинал трепетать, а его тело не приподнималось навстречу ее рукам и рту, чтобы быть уничтоженным, и семя выплескивалось, как волны на песок, одна за другой, крохотные волны соленой пены, накатывающиеся на пляж. Наконец, она брала его опустевший член в рот, чтобы получить последние драгоценные капли любви.

Его оргазм дарил ей такую радость, что Элена поражалась, когда он благодарно ее целовал и говорил:

– Но ведь сама-то ты не кончила.

– А вот и да, – отвечала она тоном, в котором он не мог усомниться.

Она считала поразительным, что они еще в состоянии задумываться о том, когда их чувства вступят в более спокойную фазу.

Пьер был близок к тому, чтобы получить большую свободу, и, когда звонила Элена, часто отсутствовал. Тем временем та помогала одной из своих подруг по имени Кэй, которая только что вернулась из Швейцарии. В поезде Кэй повстречала человека, который мог бы сойти за младшего брата Пьера. Кэй всегда так восхищалась Эленой и настолько идентифицировала себя с ее личностью, что удовлетворить ее могло только приключение, которое бы, хоть и при поверхностном рассмотрении, но напоминало то, которое пережила Элена.

Мужчина этот тоже был занят выполнением какой-то миссии. Он не был настроен рассказывать о целях своего предприятия, однако пользовался им как поводом, а может, и как алиби, когда ему нужно было уехать или когда он на день расставался с Кэй. У Элены было подозрение, что подруга считает двойника Пьера, как личность, сильнее, чем он есть на самом деле. Прежде всего, она наделяла его сверхъестественной мужской мощью, которую портила только его склонность засыпать до или после совокупления, не выказывая ни малейшей благодарности. Он мог прямо посреди разговора захотеть изнасиловать ее. Он терпеть не мог трусики и не хотел, чтобы она их носила. Его страсть исключала все остальное и возникала без предупреждения. Он не умел ждать, и Кэй научилась у него сбегать из ресторанов, мчаться в такси с задернутыми шторками и сношаться за деревьями в лесу или заниматься онанизмом в кинотеатре. Они никогда не проводили время в мещанской постели в теплой и уютной спальне. Его желания носили ярко выраженный антипостельный характер. Ему нравилось лежать на ковре, даже на холодном полу ванной комнаты, а иной раз они шли в удушливо жаркие турецкие бани или опиумные погребки, где он не курил, но любил лежать с ней на узкой циновке. Потом у них болели все кости, из-за того что они не выдерживали и засыпали. Задачей Кэй было потакать всем его капризам и самой пытаться на ходу получать от этого удовольствие, что было бы проще, если бы все не происходило настолько лихорадочно.

Но нет, ему нравилось только так. Она следовала за ним, как лунатик, отчего у Элены возникало ощущение, будто они спариваются в некоем сне. Временами, когда их совокупления-изнасилования не доводили Кэй до оргазма, она лежала рядом с ним, пока он спал, и мечтала о более чутком любовнике. Она закрывала глаза и думала, вот он очень медленно приподнимает подол моего платья. Сначала он просто на меня смотрит. Одна его ладонь лежит на моих ягодицах, тогда как другая исследует тело, двигаясь скользящими круговыми движениями. Его пальцы замечают, какая я влажная. Он трогает меня неторопливо, словно женщина, которая ощупывает шелк, проверяя качество.

Двойник Пьера переворачивался на бок, и Кэй задерживала дыхание. Если он проснется, то увидит, что руки ее находятся в довольно странном положении. Словно догадавшись о ее желаниях, он неожиданно клал ладонь ей между ног и оставлял лежать так, отчего Кэй боялась пошевельнуться. Присутствие его ладони возбуждало ее более чего бы то ни было. Она снова закрывала глаза и пыталась вообразить, что рука двигается. Чтобы представить это себе достаточно отчетливо, она начинала ритмично открывать и закрывать срамные губки, пока не добивалась оргазма.

У Пьера не было никаких причин опасаться Элены, которую он знал и с которой настолько близко сошелся. Но была еще Элена, которую он не знал, Элена мужеподобная. Хотя волосы ее не были коротко пострижены, хотя она не носила мужской одежды, не ездила верхом, не курила сигар и не ходила в те бары, где собирались женщины такого сорта, в ее индивидуальности пряталась Элена с мужским началом, пока что не отличавшаяся особенной активностью.

Во всем остальном, кроме любви, Пьер был беспомощен. Он не мог вбить в стену гвоздь, повесить картину или обсудить какую бы то ни было техническую проблему. Он жил в постоянном страхе перед слугами, портье и водопроводчиками. Он не мог принять решения или подписать самый захудалый контракт. Он признавался в этом, потому что это соответствовало его небрежности, тогда как Элена становилась от всего этого только еще смелее.

Она ощущала насущную необходимость быть его защитой. Как только его роль агрессивного любовника заканчивалась, он, как паша, откидывался на подушки и давал ей возможность руководить. Он не обращал внимания на то, что тем самым пробуждает в ней другую личность. Зато она заметила, как эта ее особенность привлекает женщин.

Кэй предложила ей знакомство с Лейлой, известной певичкой сомнительного пола, выступавшей по ночным клубам. Когда они приехали к ней, Лейла лежала в постели. В комнате стоял терпкий аромат цветов. Лежала Лейла, прислонившись к изголовью, расслабленная и пьяная. Элена решила, что накануне вечером она пила, но выяснилось, что такова была ее обычная манера лежать. Из этого нежного тела исходил голос мужчины. Она рассматривала Элену своими темно-синими глазами, оценивая с головы до ног, как это делают представители сильного пола.

Тут в комнату вошла Мэри, любовница Лейлы, сопровождаемая шелестом своей широкой шелковой юбки, развевавшейся из-за быстрой походки хозяйки. Она улеглась в изножье постели и взяла Лейлу за руку. Они смотрели друг на друга со столь откровенной страстью, что Элена потупилась. У Лейлы были тонкие черты лица, тогда как внешность Мэри казалась более заурядной. Лейла густо обвела глаза черным, как на египетских фресках, тогда как Мэри воспользовалась пастельными красками – зеленые тени над бледными веками и кораллово-красного цвета ногти и губы. Брови Лейлы имели естественную ширину, в то время как у Мэри они были тонко выщипаны. Когда они смотрели друг на друга, черты Лейлы расплывались, тогда как у Мэри они, напротив, приобретали утонченность. Однако голос ее продолжал звучать нереально, а фразы получались невнятными и незаконченными. Присутствие Элены выбивало Мэри из колеи. Вместо того чтобы рассердиться, она повела себя так, как вела бы с мужчиной, и попыталась очаровать гостью. Ей не нравилось то, как Лейла смотрит на Элену. Разговаривая, она сидела рядом с ней, поджав под себя ноги, как маленькая девочка, и соблазнительно подставляя ей губы. Однако подобная ребячливость менее всего нравилась Элене в женщинах, и она повернулась к Лейле, которая вела себя по-взрослому непринужденно.

– Давайте пойдем в студию вместе, тогда я сейчас же оденусь.

Она спрыгнула с постели и вдруг оказалась полной энергии. Она была высокая и говорила на языке уличных гаврошей, однако с королевским достоинством, так что никому не приходило в голову отвечать ей в том же тоне. Она не выступала в том ночном клубе, которым владела. Она была привлекающим центром этого мира женщин, чувствовавших себя проклятыми из-за своего отклонения. Она заставляла их испытывать гордость за свою сексуальность и не поддаваться мещанской морали. Она осуждала самоубийства и уступки сильнейшим. Она хотела видеть женщин, гордых тем, что они лесбиянки. Она была для них живым примером и ходила в мужской одежде, несмотря на то, что полицейские правила это запрещали. Она никогда не стеснялась и носила ее с очаровательной небрежностью. В мужском костюме она каталась верхом по Булонскому лесу и при этом выглядела столь элегантно и аристократично, что люди, не знакомые с ней, невольно ей кланялись. Остальных женщин она побуждала держать головы выше, и была единственной мужеподобной женщиной, с которой мужчины обращались, как с равной. Трагедия, скрывавшаяся под этой идеальной маской, проявлялась в ее песнях, которые нарушали душевное равновесие слушателей и наводили на них меланхолию и задумчивость.

Сидя рядом с ней в такси, Элена чувствовала не ее силу, но тщательно маскируемую уязвимость. Она нашла в себе мужество показать ей свою обостренную чувственность и взяла ее гордую руку. Лейла не осталась пассивной и ответила нервным пожатием. Элена уже догадалась о том, чего Лейла не может добиться за счет своей силы: удовлетворения. Она явно не могла довольствоваться жалобным голоском и откровенными маневрами Мэри. Женщины не так снисходительны по отношению к другим женщинам, которые притворяются маленькими и слабыми, чтобы тем самым, как они полагают, вызвать в подруге больше любви. Лейлу это раздражало еще сильнее, чем какого-нибудь мужчину, потому что она знала о женщинах слишком много и не давала ввести себя в заблуждение.

Когда они вошли в студию, Элена почувствовала своеобразный запах подгоревшего какао и свежих трюфелей. Помещение, в которое они попали, напоминало пещеру из «Тысячи и одной ночи». Это была огромная зала с балконом, тянущимся вдоль всех стен, в которых располагались маленькие альковы, обустроенные в качестве мебели циновками и фонариками. Все присутствующие были облачены в кимоно. Элене протянули такое же, и тут она поняла: перед ней был «опиумный грот». Освещение притушили, все снова улеглись и стали обращать внимание на вновь входящих. Всюду царил покой, никто не старался поддерживать беседу, а временами слышались вздохи. Те, кого опиум возбудил эротически, прижимались друг к дружке в темных углах и выглядели спящими. Тишину внезапно нарушил женский голос, звучавший поначалу как песня, пока не стало ясно, что эти звуки издает очень возбужденная женщина, близкая к оргазму. Двое юношей обнимались и перешептывались.

Время от времени Элена слышала звук падающей на пол подушки и шелест шелка. Стоны женщины превратились в чистую и уверенную песню, сила которой росла одновременно с возбуждением и которая была настолько ритмична, что Элена кивала ей в такт, пока не наступила кульминация. Она видела, что звуки раздражают Лейлу и ей не нравится их слушать. Обнаженная женственность и бесстыдная открытость, когда женщина рыдает в экстазе оттого, что мужчина вторгается в ее нежное лоно. Что бы ни делали друг с другом две женщины, они никогда не могли родить такой растущей каденции [25]25
  Музыкальный термин, обозначающий гармонический или мелодический оборот, завершающий музыкальное построение и придающий ему большую или меньшую законченность – К. Б.


[Закрыть], этой влагалищной песни. На подобное были способны только повторяющиеся толчки мужского члена.

Три женщины легли рядом на узкие тюфяки. Мэри хотела было пристроиться сбоку от Лейлы, но та не дала ей этого сделать. Вошедший хозяин предложил им опиумные трубки. Элена отказалась. На нее оказывали достаточное воздействие уже само притушенное освещение, продымленная атмосфера, эротические ковры, аромат и приглушенные звуки ласк. Лицо ее изменилось настолько, что даже Лейла засомневалась, уж не приняла ли она какой-нибудь наркотик. Лейла не знала, что их рукопожатие в такси привело Элену в состояние, которое нельзя было сравнить ни с чем из пережитого ею в объятиях Пьера.

Голос и прикосновения Лейлы погрузили ее в атмосферу сладострастия, которое не воздействовало на какую-то отдельную часть тела, но пробуждало напряжение, не требующее оргазма и все время остающееся в ней. Оно походило на помещение, где были свет, ароматы, полутемные углы, неясные контуры и полные тайн наслаждения. Это был сон. Опиум не смог бы расширить ее чувства, настолько они и без того были всеобъемлющими, не подарил бы ей большей неги.

Она потянулась за рукой Лейлы. Мэри уже курила, прикрыв глаза. Лейла лежала, откинувшись назад, с открытыми глазами, и рассматривала Элену. Она взяла ее за руку, некоторое время подержала, а потом подсунула под свое кимоно и положила себе на грудь. Элена начала ласкать ее. Она уже распахнула свой сшитый на заказ наряд, под которым не было никакой блузки. Остальную часть ее тела обтягивала узкая нижняя юбка. Элена почувствовала, как ладонь Лейлы скользит под платье и пытается наши промежуток между чулками и трусиками. Она осторожно повернулась на левый бок, склонила голову Лейле на грудь и поцеловала ее.

Она боялась, что Мэри откроет глаза и рассердится, и потому время от времени поглядывала на нее. Лейла улыбнулась, повернулась и шепнула ей:

– Когда-нибудь мы должны встретиться и быть вместе. Тебе этого не хочется? Может, ты зайдешь ко мне завтра же? Мэри не будет.

Элена тоже улыбнулась, кивнула, еще раз украдкой поцеловала Лейлу и легла. Однако Лейла не отняла ладонь. Она следила за Мэри и продолжала ласкать Элену до тех пор, пока та не почувствовала, что растворяется под ласками.

Элене казалось, что они пролежали всего какое-то мгновение, однако вскоре она заметила, что стало холоднее и светает. Она подпрыгнула от изумления. Остальные как будто спали. Заснула даже Лейла. Элена накинула плащ и вышла. Раннее утро разогнало сон.

Ей нужно было с кем-нибудь поговорить. Она обнаружила что находятся совсем недалеко от студии Мигуэля. Мигуэль спал с Доналдом. Она разбудила его, села в изножье кровати и принялась рассказывать. Он с трудом ее понимал и решил, что она выпила лишнего.

– Почему моя любовь к Пьеру не настолько сильна, чтобы не дать случиться подобному? повторяла она. – Почему она бросает меня в отношения с другими? Отношения с женщинами? Почему?

– А почему тебя так пугает маленькая измена? – с улыбкой поинтересовался он. – Это ничего не значит. Все пройдет. Любовь Пьера обнаружила свою истинную природу. Любовь настолько переполняет тебя, что ты должна любите сразу многих.

– Мне этого не нужно, Мигуэль, я хочу быть цельной личностью.

– Твоя неверность не представляет особой опасности. Просто ты ищешь себя в другой женщине.

Навестив Мигуэля, она вернулась домой, приняла ванну, отдохнула и отправилась к Пьеру. Он был в чувственном настроении и обошелся с ней так нежно, что заставил забыть о сомнениях и тайном отчаянии. Она уснула в его объятиях.

Лейла тщетно ждала ее. Несколько дней Элена боялась даже думать о ней и постоянно пыталась отыскивать все более надежные доказательства любви к ней Пьера. Она хотела закутаться в эту любовь и тем самым уберечься от желания оставить его.

Он скоро обратил внимание на ее состояние. Он почти инстинктивно удерживал ее, когда она хотела уйти пораньше, и откровенно не отпускал, когда ей хотелось пойти в другое место. Вместе с Кэй она повстречала скульптора по имени Жан, у которого было мягкое, женственное лицо, пробудившее в ней защитницу. Но он любил женщин, и она была начеку, когда он попросил ее адрес. Когда он пришел в гости, она все время рассуждала о том, что между ними не должно быть никаких отношений.

– А я так не против чего-нибудь потеплей и поближе, – заявил он.

Она испугалась и только еще больше отдалилась от него. Они оба чувствовали себя неуверенно. Теперь все пропало, думала она, он уже не вернется. И раскаивалась. Они ощущали своеобразную тягу друг к другу, которую Элена никак не могла для себя определить.

Он написал ей письмо:

«Когда я уходил от тебя, у меня возникло такое чувство, будто я заново родился и чист для любой хитрости. Как тебе удалось вселить в меня нечто совершенно новое, не желая того? Позволь, я расскажу тебе о том, что сам когда-то пережил. Я стоял в Лондоне на углу улицы и смотрел на Луну. Я таращился на нее так долго, что оказался буквально загипнотизированным. Не помню, как я вернулся домой много часов спустя. С тех пор у меня ощущение, что в то мгновение моя душа принадлежала Луне. То же самое произошло со мной, когда мы были вместе».

Читая письмо, она очень отчетливо вспоминала его обаятельный и мелодичный голос. Он посылал ей и другие письма, с кусочками горного хрусталя, с египетским скарабеем, однако она не отвечала на них.

Он был весьма притягателен для нее, однако ночь, проведенная с Лейлой, вселила в Элену необъяснимый страх. В тот день она пошла к Пьеру с таким ощущением, как будто возвращалась к нему после долгого путешествия из далекого далека. Нужно было восстанавливать все узы, связывавшие их до сих пор. Она боялась именно этой дистанции, этого расстояния между ее страстной любовью и ею самой.

В один прекрасный день пришел Жан и стал ждать ее под дверью. Когда Элена вышла, он буквально набросился на нее. Она дрожала, была бледна от напряжения и не могла заснуть. Ее злило то обстоятельство, что он подействовал на нее настолько сильно, что она разнервничалась.

Случайно, как он заметил, они оба оказались в белом. Вокруг них царило лето. Выражение его лица было мягким, и она не могла не ощущать страстный язык взглядов. У него был непосредственный смех ребенка. Она чувствовала, как Жан проникает ей глубоко в душу и крепко держит ее. Она опустила веки, чтобы не видеть его глаз. Она думала, что, быть может, ей просто передались его чувства.

Они сидели за столиком в скромном кафе. Официантка пролила вермут на скатерть, и Жан раздраженно потребовал, чтобы она все вытерла, так, словно Элена была принцессой.

– Я чувствую себя почти так же, как ты тогда, когда Луна забрала твою душу и отдала лишь через некоторое время. То, что ты меня любишь, совершенно неправильно. Человек не должен любить Луну. Если ты слишком ко мне приблизишься, тебе будет больно, – сказала она.

Однако по его глазам она поняла, что уже ранила его. Он по-прежнему шел рядом с ней. Он проводил ее почти до самой квартиры Пьера.

Лицо его выражало опустошение. Он видел, как они идут по улице, и следовал за ними от маленького кафе. Он следил за каждым движением, за каждым взглядом, которым они обменивались.

– Ваши движения говорили о том, что вы испытываете по отношению друг к другу довольно многое, – сказал он.

С волосами, свисающими со лба, и бегающими глазами он был похож на дикого зверя. На протяжении многих часов он был мрачен и вне себя от злости и сомнении. Она продолжала повторять, как любит его, клала его голову себе на грудь и укачивала, пока он не заснул от полного изнеможения. Она осторожно встала с кровати и стала смотреть в окно. Привлекательность скульптора поблекла. Все померкло перед ревностью Пьера. Она думала о его коже, его запахе, об их любви, одновременно вспоминая юный, доверчивый и чувственный смех Жана, а кроме того, ощущая сильное притяжение далекой Лейлы.

Она боялась. Она боялась потому, что больше не была неумолимо привязана к Пьеру, но еще и к незнакомой женщине.

Он проснулся, протянул руки и сказал:

– Все прошло.

Она расплакалась. Она хотела умолять его удержать ее в своем плену и не дать никому другому ее увлечь. Они страстно поцеловались. Он ответил на ее страсть тем, что яростно прижал к себе, отчего у нее хрустнули кости. Она засмеялась и сказала:

– Ты меня задушишь.

Она истекала чувством материнства, желанием защитить его от боли. Он же, казалось, напротив, думал, что может владеть ею вечно. Ревность сводила его с ума. Его страсть оказалась настолько сильной, что он не стал ждать Элену. Да и ей уже не нужно было удовлетворение. Она ощущала себя матерью, которая принимает ребенка, обнимает его, утешает и защищает.